Рабовладение

В апреле, с завершением полюдья, начинался сезон охоты на рабов. По Днепру, Дону, Волге и их притокам устремлялись быстроходные русские ладьи. Гардизи пишет, что русы «нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен». Беспощадность русов в грабеже и разбое отмечают все средневековые авторы. Гельмольд, например, говорит, что поморским славянам вообще «была врождена свирепость, ненасытная, неукротимая, которая наносила гибель окрестным народам, на суше и на море». Но руяне (жители острова Рюген, коренная балтийская русь) были славны тем, что «даже своих [славян] не щадят». Поставщиками рабов для киевских русов служили те славянские племена, на которые еще не распространился обычай полюдья (главным образом кривичи и вятичи), а также финноугорские народности Поволжья.

К началу июня, когда из Киева отплывали купеческие караваны, в городе скапливались сотни, а то и тысячи пленников. Значительная их часть сразу же отправлялась на жертвенный алтарь. По известию Титмара Мерзебургского, поморские славяне после возвращения из успешного похода чтили своих богов человеческими жертвоприношениями. Лев Диакон пишет, что русы, хороня в Доростоле своих павших воинов, закололи «по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин». Еще какая-то часть пленников оседала на княжьем дворе в качестве отроков и домашней прислуги. В 944 г. Игорь, «утвердив мир с греками», одарил императорских послов «скорою, и челядью и воском». Вероятно, гриди тоже владели челядью, предназначенной для личной эксплуатации. Договор 944 г. знает беглого челядина, «ускочившего от руси».

Но потребности «двора княжа» в рабском труде пока что удовлетворялись небольшой частью полона. Основная масса захваченных рабов предназначалась для продажи. Челядь непременно присутствовала в ряду традиционных товаров русских купцов – мехов, меда и воска. Святослав следующим образом перечислил «блага», которые «сходились» в милом его сердцу Переяславце на Дунае: «от Грек поволоки, злато, вина и овощеве разноличьнии, из Чех и из Угьр – серебро и комони [лошади], из Руси же – скора [пушной товар] и воск и мед и челядь». В Царьграде был особый рынок, «идеже рустие купци приходяще челядь продают».

Рабы из Европы ценились на Востоке чрезвычайно высоко. Красивая белая рабыня, даже ничему не обученная, стоила в X в. не менее 1000 динаров, тогда как за чернокожую рабыню в Египте и Южной Аравии давали всего 150 динаров. Поэтому за сохранностью живого товара русы следили с особым тщанием. «С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют ими», – замечает Ибн Русте.

К середине X в. в развитии древнерусского рабства обозначилось две линии. Одна продолжала традиции патриархального рабовладения, для которого было характерно «семейное» отношение к рабу как к младшему домочадцу. Из договора Руси с греками от 911 г. мы знаем, что древнерусский челядин обладал определенной правоспособностью – так, в случае незаконной продажи его в другую страну он мог требовать от тамошних властей возвращения назад, «в Русь». Гардизи передает, что рабство в Русской земле не было пожизненным: «и там [у русов] находятся много людей из славян, которые служат им, пока не избавятся от зависимости». От византийских авторов VI в. известно, что рабы у славян получали свободу вследствие внесения за них выкупа, истечения некоего срока услужения или досрочного распоряжения господина. По-видимому, эти же условия освобождения сохраняли действенность и в X в.

Однако превращение рабов в предмет купли-продажи и выделение работорговли в отдельную, доходную отрасль экономики свидетельствовали о формировании нового типа рабовладельческих отношений, где челяди была отведена роль уже не младшего члена семьи, а движимого имущества господина.

Торговля с Византией

Вернувшись в начале лета с полоном в Киев, русы находили здесь в большом количестве «моноксилы» – лодки-однодеревки. По сведениям Константина Багрянородного, эти суда принадлежали славянам, жившим в верховьях Днепровского бассейна. Весной, по полой воде, они спускали свои лодки к Киеву и, пристав к берегу возле Боричева взвоза, вытаскивали на сушу. Русы покупали славянские долбленки и оснащали их, используя для этого весла, уключины и прочее убранство со своих старых, пришедших в негодность ладей с прогнившим днищем.

В июне нагруженная товарами русская флотилия покидала Киев и направлялась к Витичеву – самой крайней крепости на южных рубежах Русской земли, охранявшей Днепровский брод. Здесь два-три дня поджидали отставшие или запоздавшие ладьи.

Торговля с Византией была правительственным предприятием киевского княжьего рода – князя и его родственников, ведущих торговые операции через своих «послов», к которым примыкали «гости» – городские купцы из Киева, Переяславля и Чернигова. Договор 911 г. различает челядина руси и челядина гостей; следовательно, торговая русь и гости представляли разные интересы: первая – княжеские, вторые – городские. Гости также выступали не частными лицами, а официальными представителями (возможно, выборными) городских общин, имевших торговый «уклад» с имперскими властями. По договору 944 г. князь удостоверял особой грамотой их правомочность вести с греками торговые дела.

«Великому князю русскому и боярам его» разрешалось присылать в Царьград столько кораблей, «сколько захотят». В эти июньские дни в Витичеве собирался огромный караван – от ста до двухсот ладей, на которых размещалось несколько сотен дружинников и «гостей» и до двух-трех тысяч закованных в цепи рабов. По приблизительным подсчетам, стоимость товаров, помещавшихся в одну ладью, составляла 6–8 литр золота (1 литр = 72 золотника, или солида), или около 12–16 древнерусских гривен того времени. В Константинополе на эту сумму можно было приобрести, скажем, 8–10 кусков шелка (по цене 50 золотников за кусок; покупать более дорогие ткани русам запрещал договор 944 г.). Общий объем груза, перевозимого одним русским караваном, при условии, если каждая ладья брала на борт хотя бы 10 тонн товаров (включая «живой товар» – рабов), должен был составлять около 1000–2000 тонн. Эти цифры, в общем небольшие, сопоставимы с существующими данными об объемах средневековой торговли. Так, через Сен-Готардский перевал – один из узловых пунктов на континентальных торговых путях Европы – в XIV–XV вв. ежегодно перевозили из Италии в Германию 1250 тонн грузов.

Из Витичева начиналось нелегкое, длившееся около шести недель плавание русов в вожделенный Царьград. Грекам оно представлялось «мучительным, страшным, невыносимым и тяжким» делом (Константин Багрянородный), «немыслимым маршрутом» (патриарх Фотий). Для русов же это ежегодное путешествие «в грекы» было частью их повседневной жизни – суровой жизни, по определению Константина Багрянородного.

Первая опасность поджидала русов у днепровских порогов – целого ряда стремнин и уступов, занимавших почти семидесяти километровый участок нижнего течения Днепра, между современными городами Днепропетровском и Запорожьем. Здесь Днепр пересекается каменистыми отрогами Авратынских возвышенностей. В наши дни увидеть пороги уже нельзя (их затопили в 1927–1932 гг. при сооружении Днепрогэса), а в конце XIX – начале XX в. они, по описанию Ключевского, выглядели так: «По берегам Днепра рассеяны огромные скалы в виде отдельных гор; самые берега поднимаются отвесными утесами высотой до 35 саженей над уровнем воды и сжимают широкую реку; русло ее загромождается скалистыми островами и перегораживается широкими грядами камней, выступающих из воды заостренными или закругленными верхушками. Если такая гряда сплошь загораживает реку от берега до берега, это – порог; гряды, оставляющие проход судам, называются заборами. Ширина порогов по течению – до 150 саженей; один тянется даже на 350 саженей. Скорость течения реки вне порогов – не более 25 саженей в минуту, в порогах – до 150 саженей (4–5 м в секунду. – С. Ц.). Вода, ударяясь о камни и скалы, несется с шумом и широким волнением».

В позднейших географических сочинениях XVII–XVIII вв. число порогов колебалось от 9 до 12 (некоторые пороги считали уступами одного, протяженного порога), в XIX в. писали о 10 порогах и 30 каменных грядах, но Константин Багрянородный описывает прохождение только семи порогов. Все эти препятствия русы преодолевали одним и тем же способом. Пристав к берегу поблизости от порога, они высаживали на сушу людей и выгружали поклажу. Затем, раздевшись донага, со всех сторон обступали ладьи и толкали их шестами вдоль берегового изгиба; шедшие впереди тщательно ощупывали ногами каменистые выступы дна. В это время оставшиеся на берегу дружинники сопровождали скованных невольников, несущих на себе товары и снасти, к тому месту, где кончался порог.

Русские мечи X в., найденные в районе Днепровских порогов

У четвертого и следующих за ним порогов появлялась новая забота: приходилось отряжать стражу для наблюдения за возможным появлением печенегов, которые также могли напасть на русов и на большой переправе, в 15 километрах южнее последнего порога. По-видимому, разбойные нападения случались, когда русы по каким-то причинам отказывались продлить мирный договор с печенегами и не посылали им ежегодных подарков. Константин Багрянородный пишет, что при прохождении порогов русам было чрезвычайно трудно отразить внезапный набег степняков, и военное столкновение здесь, как правило, заканчивалось для них катастрофой. Если даже самим дружинникам и купцам удавалось спастись на ладьях, то все выгруженное на берег добро вместе с челядью доставалось печенегам.

Поэтому, благополучно миновав пороги, русы отмечали окончание перехода торжественной религиозной церемонией. Достигнув острова Святого Григория (Хортицы), они останавливались, чтобы совершить жертвоприношения. По описанию Константина Багрянородного, на острове стоял «громадный дуб», возле которого русы «приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие – кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми». В славянской мифологии дуб символизировал источник жизни – мировое древо, как правило, растущее на острове посреди океана, и географическое положение острова Хортицы – неподалеку от Днепровского устья – соответствует такому пониманию семантики описанного Константином ритуала. Вместе с тем дуб был священным деревом Перуна (два таких культовых дуба с вбитыми в них кабаньими клыками и челюстями найдены археологами в Среднем Поднепровье, на дне Днепра и Десны). Совершаемые возле дуба обряды наделялись особым таинством. Важнейшую часть русских ритуалов на Хортице составляло, вероятно, обращение к всемогущему громовику с благодарностью за избавление от опасности. Петушиные жертвоприношения у русов в других источниках обыкновенно связаны с погребальными обрядами (похороны знатного руса у Ибн Фадлана, сообщение Льва Диакона о поминках по павшим у Доростола воинам Святослава); но в данном случае русы, скорее всего, гадали о предстоящем плавании, – ведь, по словам Константина Багрянородного, они «боятся пачинакита» до тех пор, пока не окажутся в дельте Дуная.

Для дальнейшего, морского путешествия русским ладьям требовалось переоснащение. Все необходимые материалы русы везли с собой. В устье Днепра, на острове Святой Эферий, они наращивали на ладьях борта, ставили мачты, паруса, прилаживали кормила и проч. На это уходило два-три дня. Затем, придерживаясь береговой линии, русская флотилия выходила в море.

В днестровском лимане русы позволяли себе несколько дней отдохнуть на островках и отмелях речной дельты, после чего продолжали плавание. Все это время за ними неотвязно следовали печенеги, терпеливо выжидавшие удобного случая поживиться. По-видимому, в этих местах, несмотря ни на какие мирные договоры, действовало разбойное береговое право, отдававшее потерпевшего крушение в руки грабителей. Русы никогда не бросали своих товарищей, попавших в беду. «И если море, – пишет Константин Багрянородный, – как это часто бывает, выбросит моноксил [ладью-однодеревку] на сушу, то все [прочие] причаливают, чтобы вместе противостоять пачинакитам». Впрочем, русы и сами при случае промышляли морским разбоем. Отлично зная это, греки требовали от них не обижать тех незадачливых византийских купцов, чьи корабли были «вывержены» морем на берег.

Только добравшись до дунайских гирл, русы могли вздохнуть спокойно – теперь все опасности и трудности были позади. По словам Константина, «от Селины же они не боятся никого, но, вступив в землю Булгарии, входят в устье Дуная». Здесь, на земле Дунайской Руси, посланцы киевского князя «от рода русского» и болгарской «русинки» Ольги встречали хороший прием. Между ними и местным населением завязывалась оживленная торговля.

Делая частые остановки, русы продвигались к болгаро-византийскому пограничью, которым в то время служила река Дичина (ныне Камчия). Конечным пунктом их плавания Константин Багрянородный называет область Месемврии (современный Несебыр), принадлежавшую Византии. Это известие, вероятно, следует понимать так, что дальше – в Константинополь – вместе с товарами плыли только княжеские послы и купцы, имевшие верительную грамоту от князя, которых, однако же, набиралось немало, так что греки впускали их в столицу партиями по пятьдесят человек. Большая часть сопровождавших караван дружинников и гребцов размещалась на стоянку в Месемврийской области (может быть, в городах Руен и Росен, расположенных неподалеку от Месемврии/Несебыра).

В начале сентября русы, получив от имперских властей «брашно, и якори, и ужища [канаты], и парусы, и елико надобе», уже пускались в обратный путь, чтобы успеть вернуться в Киев до того времени, когда днепровские воды скуются льдом. А в ноябре, едва успев отдохнуть и подсчитать прибыли, они уходили вместе с князем в полюдье – на дармовые славянские харчи.