Глава 3. Княжеское окружение

Дружина

Княжеская власть была представлена не одной только личностью князя, но и его ближайшим окружением. Княжьи служилые люди составляли замкнутое военизированное общество, делившееся на собственно военный класс – дружину и хозяйственную прислугу.

Лучшей, самой значимой для князя и потому наиболее привилегированной частью обитателей «двора теремного» была княжеская дружина. Вообще в Древней Руси слово дружина имело несколько значений. Дружиной называли: 1) войско в целом (Мстислав Владимирович накануне сражения с братом Ярославом «с вечера исполчил дружину», которая состояла из ополчения северян, поставленного «в чело», и собственно княжеского отряда – дружины своей, вставшей «по крылам»); 2) всякое сообщество (в одной статье Русской Правды дружиной названы члены верви); 3) друзей, в значении «боевые товарищи, соратники» (в начале сражения с «древлянами» Свенгельд призвал Ольгино войско: «Князь уже почал; потягнете, дружина, по князе»); 4) вообще «своих» людей, товарищей, подельников (в 1068 г. киевляне собрались у «погреба» – тюрьмы, где томился любимый ими князь Всеслав Полоцкий вместе с двумя своими сыновьями, и порешили: «Пойдем, высадим дружину свою из погреба»); 5) группу лиц, исполнявших некое поручение, например исправлявших посольство («древляне» спрашивали Ольгу: «Где суть дружина наша, которую послали к тебе?»).

Вещи из «княжеских» и дружинных курганов

И все же преимущественно под дружиной подразумевали служилых людей князя, его собственную воинскую силу. У нас нет даже приблизительных данных о пропорциональном соотношении численности дружины киевского князя и других категорий княжих людей для этого времени. Скажем, двор норвежского короля Олава Святого (1015–1030) одно время насчитывал 60 дружинников, 30 купцов и 30 слуг. Но на Руси принадлежность воина к дружинным верхам не исключала его личного участия в торговле. В «дружинных» погребениях (с оружием) часто встречаются «купеческие» атрибуты – весы и гирьки. Правда, археологическое подразделение древнерусских погребений IX–XI вв. на «дружинные» и «купеческие» носит довольно условный характер, поскольку у археологов нет надежного вещественного признака для определения социального статуса погребенных в подобных «богатых» могилах. Поэтому на основании одного вещевого материала «трудно провести грань между древнерусской военной дружиной и купцом, которые в ту пору почти неотделимы друг от друга: дружинник выступал в качестве купца, а купец являлся и воином». Впрочем, если археология и свидетельствует о «неотделимости» дружинников от купцов, то исключительно в смысле схожести их занятий, а отнюдь не социальных статусов. Никакого сословного совмещения этих категорий лиц в исторической действительности X в. не происходило. Письменные памятники этого времени четко отделяют дружинника от купца-«гостя», как, например, договор Игоря с греками («мы от рода русского – послы и гости») или трактат Константина Багрянородного «О церемониях» (прием княгини Ольги и ее свиты), где княжьи послы и купцы отнесены к разным социальным группам. От ратников городового и сельского ополчения княжеские дружинники отличались более грозным вооружением: они облекались в кольчуги и шлемы, в бою орудовали мечами и боевыми топорами. В начале X столетия в русских дружинах появились первые всадники, наличие которых прослеживается по «всадническим» погребениям с конем, или так называемым срубным камерам. Их сооружение очень точно описано в былине о Михаиле Потоке:

 

А и тут стали могилу копать,

Выкопали могилу глубокую и великую,

Глубиною, шириною по двадцати сажень.

И тут Поток Михайло Иванович

С конем и сбруею ратною

Опустилися в тое ж могилу глубокую.

И заворочали потолком дубовым

И засыпали песками желтыми.

 

«Всадническая культура» пришла на Русь вместе с русино-моравскими дружинниками Олега Вещего и Олега II, от которых в Среднем Поднепровье остались «всаднические» захоронения, сходные с многочисленными погребениями, содержащими оружие и снаряжение всадника, на территории Великой Моравии. В юго-восточном русском пограничье сказывалось влияние Великой степи (через салтовскую культуру).

Однако в X в. конное дело у киевских русов так и не получило сколько-нибудь заметного развития. Константин Багрянородный отметил, что русы покупали коней у печенегов, следовательно, сами коневодством не занимались. Одной из сдерживающих причин была дороговизна всаднического снаряжения: полный комплект тогдашнего всаднического вооружения (шлем, панцирь, меч с поясом, щит, копье) вместе с лошадью и упряжью равнялись по стоимости стаду в полсотни коров. Конь по-прежнему оставался лишь символом сакрального могущества и социального престижа князя и русской знати. Подавляющее большинство дружинников сражалось пешими, а основным средством передвижения в военных походах была ладья. Вот характерные замечания иностранных писателей X–XI вв. о постановке военного дела у русов: «Они совершают походы на отдаленные земли, постоянно странствуют по морю на судах, нападают на каждое встречное судно и грабят его. Могуществом они превосходят все народы, только что у них нет лошадей» (это сообщение Ауфи относится, скорее всего, к таврическим русам, разбойничавшим на Каспии); «сражаются они копьями и щитами, опоясываются мечом и привешивают дубину и орудие подобное кинжалу. И сражаются они пешими, особенно эти прибывшие [на судах]» (Ибн Мискавейх о русах, напавших на Бердаа); «скифы [русы] всегда сражаются в пешем строю; они не привыкли воевать на конях и не упражняются в этом деле» (Лев Диакон о войске Святослава); «тогда весь народ Рузов, бывший там, поднялся на бой: их было 6000 человек пеших, вооруженных копьями и щитами, которых просил [византийский] царь Василий у царя Рузов [Владимира Святославича]» (армянский историк XI в. Степанос Таронский). Впрочем, во время походов в глубь Болгарии войско Святослава могло передвигаться на конях, но перед сражением все русы, не исключая князя, обязательно спешивались и строились «стеной». Единственный раз мы видим русов сидящими на лошадях во время сражения только в одном эпизоде из «Истории» Льва Диакона, где этот случай преподан как забавный курьез. Дело было под Доростолом, в котором заперся князь Святослав: «…скифы [русы] к концу дня выехали из города верхом – они впервые появились тогда на конях. Они всегда прежде шли в бой в пешем строю, а ездить верхом и сражаться с врагами [на лошадях] не умели». Византийский историк отметил, что ромейская кавалерия легко и быстро разметала необученную русскую конницу. Во всех других «редких случаях, когда в составе войска русов упоминается конница, оказывается, что в походе участвовали союзники-степняки». Иначе говоря, конные отряды в русском войске состояли из нанятых на время ведения войны кочевников – печенегов, венгров и т. д. Среди объективных причин, обусловливавших такое положение дел, главной была та, что восточноевропейские породы лошадей, слабые и малорослые (всего до 130 см в холке), были плохо приспособлены для того, чтобы носить на себе тяжеловооруженного всадника. На Востоке же с давних пор существовали боевые породы, отличавшиеся выносливостью и высоким ростом (до 150 см в холке).

Ополчения восточнославянских племен также сражались пешими. Новгородская I летопись передает слова новгородцев, изъявивших свое согласие поддержать князя Мстислава: «Княже, не хочем измерети на коних, но яко отчи наши билися… пеши».

Дружинная организация у русов имела характерную особенность, которая заключалась в том, что, наряду с князем, своей личной дружиной обзаводилась и его супруга. В сказании о мести древлянам Ольга повелевает «дружине своей», но упоминает также о «дружине мужа моего». Более подробные сведения о двух дружинах княжеской четы приводит сага об Олаве Трюггвасоне: «У сильнейших конунгов того времени [имеются в виду «конунги Хольмгарда», то есть русские князья] был обычай, что супруга конунга имела половину гридней и содержала их на своем иждивении и получала на то казну и все, что нужно было. Так было и у конунга Вальдемара, что супруга его имела не менее гридней, как и сам конунг, и они очень спорили между собою об отличных людях, ибо тот и другая хотели иметь их в своей службе». Жену князя Владимира сага об Олаве именует Алогией (искаженная форма имени Ольга), что позволяет приурочить свидетельство о дружине киевской княгини к середине X в.

Известие саг о численном равенстве дружин князя и княгини имеет подтверждение в древнерусском эпосе. В былине об Иване Годиновиче князь Владимир говорит, посылая богатыря на подвиг:

 

Гой еси, Иван Годинович!

Возьми ты у меня, князя, сто человек

Русских могучих богатырей,

У княгини ты бери другое сто.

 

Здесь как бы молчаливо предполагается, что на каждые «сто» князя княгиня может выставить свои «сто». Точного количества дружинников Игоря источники не сообщают. Имеются данные Ибн Фадлана, относящиеся к началу 20-х гг. X в., о «400 богатырях» Олега II, «царя русов». Примерно ту же цифру называют былины, оценивая воинскую силу Красного Солнышка. Собираясь в поход против Чурилы Пленковича, Владимир «взял с собою князей и бояр и могучих богатырей… тут собралось их пять сот человек». По всей видимости, численность дружины Игоря, постоянно находившейся при нем на «дворе теремном», вряд ли превышала пять-шесть сотен человек. Судить об этом по аналогии с положением дел у соседей Киевской Руси невозможно. Если у Олава Святого поначалу было всего 60 дружинников, а позже их число возросло до 300, то польский князь Мешко I (ум. в 992 г.) содержал при себе разом 3000 вооруженных людей; примерно такой же, а может быть, и большей воинской силой располагал моравский князь Святополк I.