Печенежский набег на Киев 968 г.

Причину возвращения Святослава из Болгарии Повесть временных лет объясняет в статье под 968 г. Оказывается, в то время, когда «Святослав бяше Переяславци [на Дунае]», Киев обступила печенежская орда: «придоша печенези на Руску землю первое [впервые]». Ольга затворилась в городе со своими внуками, сыновьями Святослава – Ярополком, Олегом и Владимиром (так мы впервые узнаем, что Святослав был многоженец). На помощь киевлянам пришли какие-то люди «оноя [той] страны Днепра» (то есть с днепровского левобережья), приплывшие к городу в ладьях. Возглавлял их воевода Претич. Но эта флотилия робко толклась у противоположного берега, не решаясь переправиться на другую сторону. А снестись с осажденными, чтобы они поддержали высадку на берег одновременной вылазкой из города, у Претича не было возможности – так плотно печенеги обложили Киев. Между тем киевляне стали изнемогать от голода и жажды. Наконец, когда терпеть тугу долее стало невозможно, осажденные собрались на вече и решили: если не найдется среди них смельчака, который взялся бы нынче же перебраться на ту сторону Днепра и оповестить Претича, чтобы он не медлил с переправой, то завтра утром горожане откроют ворота печенегам. Один отрок вызвался идти. Он вышел из города с уздечкой в руке и побежал через печенежский табор, спрашивая у попадавшихся ему на пути степняков, не видел ли кто из них его коня. И так как он говорил по-печенежски, то враги принимали его за своего. Добежав до Днепра, отрок скинул с себя одежду и бросился в волны. Тут только печенеги сообразили, что это киевский гонец, и стали стрелять по нему из луков, но не попали. Люди Претича, наблюдавшие за переполохом в печенежском стане, поплыли навстречу пловцу и взяли его в ладью. Приведенный к воеводе, отрок передал ему решение киевлян. Претич и не помышлял биться со всей ордой, чтобы спасти Киев. Но дабы избежать Святославова гнева, он решил заутра пробиться в город, захватить Ольгу и княжичей и умчать их на левый берег. Незадолго до рассвета дружина Претича села в ладьи и громко затрубила; киевляне отозвались дружным криком. И вдруг печенеги бросились врассыпную – им показалось, что это подоспело войско Святослава. Княжескую семью без помех переправили на другой берег. Тем временем печенежский хан, опомнившись, подъехал один к воеводе Претичу и спросил, кто он, не князь ли. Претич отвечал, что он княжий «муж» и пришел со сторожевым отрядом, а Святослав идет следом с бесчисленным войском – это он добавил, чтобы припугнуть вражину. Хан запросил мира; Претич великодушно протянул ему руку. Они обменялись оружием в знак дружбы, и хан отъехал. Однако печенеги не ушли в степь – встали неподалеку от Киева, на Лыбеди. «И послаша кияне к Святославу, глаголюще: „ты, княже, чюжея земли ищеши

Горлышко бурдюка с изображением кочевника и повозки, запряженной верблюдом

С первого взгляда этот летописный рассказ можно принять за красочную иллюстрацию к показанию Константина Багрянородного о том, что русы не имеют возможности производить набеги на чужие земли, если находятся во вражде с печенегами, – почему он и производит на историков впечатление достоверного свидетельства. Однако придавать ему значение исторического сообщения нельзя. Догадываясь о фольклорных корнях летописной статьи под 968 г., A. A. Никитин бегло заметил, что «рассказ об осаде Киева… на самом деле не имеет никакого значения для биографии Ольги и Святослава, поскольку главным его героем выступает „воевода Претич“». Впрочем, и Претич здесь – фигура более или менее случайная. Например, в пропавших летописных списках, которыми пользовался Ф. А. Гиляров, место Претича занимал другой, безымянный персонаж, и не воевода, а князь: «В то же время приидоша печенеги на Киев, Ольга же со внучатами своими и с Ярополком, Олегом и Владимиром затворися в Киеве, печенеги же едва не взяша град, аще бы некий князь из-за Днепра поспешил и защитил его, ко Святославу же отписа сице: ты, княже, чужие земли доступаеши, а твою печенеги воюют, а аще вскоре не придеши, не имаша видети ни матери твоея, ни детей».

Очевидно, в X–XI вв. на Руси существовало сказание (его легко вычленить из летописной статьи под 968 г.) о спасении Киева от печенегов неким предводителем «людья оноя страны Днепра». В Повесть временных лет оно попало по чисто литературным соображениям. Использование этого сюжета дало летописцу возможность, во-первых, упомянуть о «внуках Ольги» (Ярополке, Олеге и Владимире), которым вскоре предстояло выступить на сцену, и, во-вторых, «вернуть Святослава в Киев для того, чтобы он мог проститься с матерью и распределить „столы“ между сыновьями».

Обрабатывая предание, древнерусский книжник, к счастью, обошелся с его текстом очень бережно. Он даже сохранил имеющееся там указание на то, что все случившееся относится ко времени, когда «придоша печенези на Руску землю первое», не заметив, что применительно к 968 г. эта фраза является вопиющим анахронизмом, ибо согласно самой же Повести временных лет первый печенежский набег произошел добрых полсотни лет назад, в 915 г.: «Приидоша печенези первое на Руськую землю, и сотворивше мир с Игорем…» Эта дата, несмотря на всю ее условность, в гораздо большей степени соответствует исторической истине. Отсюда следует, что эпическое предание об осаде Киева печенегами, помещенное в летописи под 968 г., в действительности рассказывало о событии, случившемся в начале X в.

Сама структура летописной новеллы свидетельствует о чужеродности фигур Ольги и Святослава оригинальному тексту сказания о спасении Киева, в чем нетрудно убедиться, изъяв их из повествования, – эта операция ничуть не нарушит развертывания сюжета. До какой степени последний не нуждается в этих персонажах, хорошо видно из того, что вечевая сходка киевлян, на которой обсуждается вопрос о сдаче города печенегам, происходит без малейшего участия Ольги: о княгине и ее внуках «кияне» даже не вспоминают. История же с возвращением Святослава пришита к финалу предания нитками такой сияющей белизны, что не заметить их просто невозможно. Отправить послов к князю надлежало бы людям «оноя страны Днепра» еще во время осады Киева, но по сюжету они этого не делают – конечно, по той единственной причине, что Святослава не было в числе действующих лиц сказания. Зато послы «киян» волею летописца благополучно минуют печенегов, все еще стоящих возле Киева, и беспрепятственно добираются до Переяславца на Дунае. Заметим, что Святослав мог подоспеть на помощь Киеву в лучшем случае только через два с половиной – три месяца. Между тем печенежский хан, даже будучи совершенным простофилей, уже на третий день после заключения перемирия с Претичем должен был догадаться, что его надули. Тем не менее летописец заставляет печенегов пассивно дожидаться возвращения Святослава, дабы он мог обрушить на их головы свой карающий меч. Немыслимый бросок Святославовой дружины «вборзе» из Переяславца в Киев окончательно вытесняет из повествования исторические реалии древнего предания (войско Претича, как и положено русам X в., передвигается по воде, в ладьях), знаменуя полное торжество современной летописцу действительности второй половины XI – начала XII в., эпохи стремительных конных рейдов и лихих кавалерийских сшибок.

Историческая несостоятельность летописного сообщения под 968 г. видна также из того, что оно противоречит всему ходу кампании Святослава в Болгарии. Если предположить, что посольство киевлян действительно было отправлено в Переяславец, то оно должно было явиться к Святославу не позднее сентября. Это, в свою очередь, означает, что князю следовало прервать едва начавшийся (в августе) поход против болгар и поспешить в Киев – иначе он не смог бы разбить под городом печенегов, которые в конце октября сами ушли бы на зимние кочевья. Но свидетельства византийских писателей, да и самой Повести временных лет (взятие множества городов, разорение целых областей по Дунаю и т. д.) говорят о том, что поход Святослава длился весь военный сезон, то есть до октября – начала ноября, и закончился не внезапным уходом «вборзе», а неторопливым вывозом из ограбленной дотла страны «обильной добычи».