Я был загорел, являлся обладателем модной прически, и куда более спортивной фигуры. Также я был гладко выбрит, в отличие от оригинального меня, уже неделю вынужденно отращивающего щетину. Еще от меня приятно пахло недешевой туалетной водой. При этом я не казался мажором. Двойник выглядел мужественным, уверенным в себе, и даже умудрился сохранить хладнокровие, увидев перед собой нашу парочку.

— Вот дерьмо. — Франческа начала с английского, после чего перешла на родной язык, произнеся длинную тираду, в которой вряд ли нашлось место хоть одному приличному слову.

— Воистину, — согласился субъект, внимательно разглядывая меня. — А ты чего такой хилый? Много пончиков, мало бега?

— Мы тут в основном спагетти балуемся, — с достоинством ответил я. — Даме нравится. А бегать особо негде. Разве что по нужде.

Наверное, подсознательно я ожидал чего-то подобного. Во всяком случае, после конкурса двойников шокировать меня чьей-то внешностью было непросто. Я провёл немало времени в размышлениях о том, кто станет третьим. Было известно лишь то, что это полицейский. Может, негр. Или китаец. Возможно, генерал хотел собрать ударную группу из суперкопов, чтобы расследовать что-нибудь. Правда, я на суперкопа как-то не тянул, зато Франческа — вполне. Только из сказанного при первой встрече следовало, что Кастор не в курсе, кем трудятся его жертвы. Теперь всё стало на свои места.

Ему всё равно, кто мы такие, и кем работаем. У него нет к нам вопросов, он не хочет выведать никаких тайн. Макс говорил, что нам могут предложить работу. Пожалуй. Работу телами. Мы — чьи-то двойники. Парочка мужских в наличии. Наверное, генерал хотел заиметь и парочку женских, но нашли лишь одну. Может, ему и хватит. Может, второй нужен про запас.

Оставалось понять нашу роль. Проникнуть куда-то под видом некоего важного лица, на которое мы похожи? Хорошо бы. Не хотелось думать, что наша функция — изобразить труп этого самого лица. Или стать подсадной уткой при покушении на него.

— Это Алекс, — женский голос прервал мои размышления, заставив вспомнить о том, что нас теперь целая толпа. — Я Франческа. А ты кто? Можем звать тебя Алекс-2.

— Меня вполне устроит Джим, — отозвался новичок. — Вы что-нибудь знаете о том, где мы, и почему?

— Тебе должно быть виднее, Джим, — вклинился я. — Ты же у нас тут единственный янки. Мы захвачены каким-то американским правительственным агентством. Возможно, военной разведкой. Содержимся на базе «Форт Клинтон» то ли на Аляске, то ли где-то в Канаде. Так как ты попал сюда, Джим?

— Меня отправили с командой УБН из Лос-Анджелеса в Цинциннати, — похоже, услышанное потрясло собрата по несчастью сильнее, чем зрелище моей небритой физиономии. — В полёте сказали, что миссия изменилась, и придется лететь в Ванкувер. Но это невозможно. Правительство не могло похитить американца. Тем более, агента ФБР. Зачем мы им?

— Так ты не виделся с генералом? — насторожилась Франческа. — Кто тебя привез?

— С каким генералом? — совсем расстроился Джим. — Меня привезли ребята из УБН. Их мне представило начальство. Главный — спецагент Васки, здоровый такой блондин. С ним были ещё трое — девушка, и двое парней. Сказали, что это секретная точка Управления по борьбе с наркотиками, в самолете одели мешок на голову, и сняли только перед дверью.

— Парень пропустил всё самое интересное, — сочувственно сказал я. — Например, встречу с настоящим четырехзвездным американским генералом, который теперь держит его в плену. Но это может быть хорошим знаком. Возможно, мы проживем еще сколько-то. На показания иностранцев всем здесь плевать, а вот на слова спецагента ФБР — нет. Видно, генерал и постеснялся светиться. Не хочет сидеть американский тюрьма. Наверное, надеется выкрутиться из этой истории.

— Им не нужны мы, — умница Франческа уже додумалась до того же, до чего и я. — Дело не в личностях и не в навыках. Дело во внешности. Генералу нужны двойники сыграть кого-то.

— И поскольку мы все в сборе, ждать новостей теперь недолго, — резюмировал я.

Ошибаться могут все. Даже умнейшие из людей. Даже полицейские.

Мы поняли это, когда на следующий день они пришли за нами. Было время обеда, но когда дверь распахнулась, вместо еды мы увидели десяток амбалов в масках, прячущихся за пластиковыми щитами. В комнату полетели светошумовые гранаты, их было много. Не скрыться, не спрятаться. Они принялись за нас, когда мы валялись оглушенные на полу. Дубинки с электрошоком, кулаки в жестких перчатках, тяжелые армейские ботинки. Удары наносились без разбора — голова, лицо, корпус. Сохранение товарного вида в повестке дня не значилось. Перед тем, как потерять сознание, я видел, как они повалили Франческу на кровать, и сорвали с нее одежду.

Очнулся я от того, что кто-то окатил меня целым ушатом воды. Вот это правильно. Куда лучше массажа челюсти. Франческа? Открывать глаза я не спешил. Второе избиение было куда более жестким, а я только начал отходить после первого. Сколько себя помню, не переношу боли. И обычно удачно её избегаю. Не занимаюсь экстремальными видами спорта, не ввязываюсь в драки, редко хожу к зубному. И, несмотря на отвратительные экологию и питание, умудрился сохранить вполне приличное здоровье к своим тридцати трем. Ну, до последнего времени.

Но боли почти не было. Может, меня парализовало? Я осторожно пошевелил пальцами рук, потом ногами. Вроде слушаются. Возможно, вкололи обезболивающее, пока я отсутствовал. Зачем избивать человека, чтобы потом уменьшить его страдания? Я наверняка уже выдал себя своими гимнастическими упражнениями, поэтому приоткрыл правый глаз, признавая, что в сознании. Темнота. Волна ужаса быстро сменилась облегчением. Я не ослеп, просто в помещении нет света. И это уже не камера, где я провел последнюю неделю. Пол бетонный, воздух влажный. Где-то недалеко журчит вода.

Ярко вспыхнувшие под потолком софиты на мгновение ослепили меня. Я зажмурился, а когда открыл глаза, передо мной стояла девочка. Я точно принял слишком много ударов в голову. Откуда здесь взяться ребенку? Странная галлюцинация. Зажмурившись, я медленно досчитал до десяти.

— Дяденька, вам нехорошо? — детский голос зазвучал у меня в ушах ещё до того, как я успел открыть глаза. Отлично, теперь галлюцинации еще и слуховые. Мало того, что на военной базе обнаружилась двенадцатилетняя шкодница, одетая в платье с цветочками, так она ещё и говорит по-русски. Хотя это как раз логично. Зачем мне англоговорящие глюки.

Я открыл оба глаза, и с раздражением посмотрел на ребенка. Миленькая такая голубоглазая блондинка метр двадцать ростом. Чистый ангелочек. Впрочем, опять же, с чего бы это подсознанию подсовывать мне какое-нибудь толстое и прыщавое существо. В руках галлюцинация держала маленькое ведёрко. Определенно то самое, из которого пару минут назад окатила меня водой. Или это мне тоже почудилось? Нет, выше груди всё мокрое, хоть отжимай. Я осторожно повернул голову вправо. Точно, в стене кран, из которого тонкой струйкой льётся вода. Приятно осознавать, что даже твои видения безупречно логичны.

— Дяденька, вы больны? — ну вот что она прицепилась? И разве мои галлюцинации не должны изъясняться более затейливым слогом? Что это за «дяденька»? И зачем принимать такой испуганный вид? Это что, проекция моего собственного душевного состояния? Тогда да, похоже. Оказаться похищенным и избитым само по себе неприятно. А тут ещё проблемы с головой.

— Я в полном порядке, — неискренне просипел я. Ну и пусть невидимые наблюдатели думают, что я говорю сам с собой. Нечего ботинками по черепу пинать.

Медленно приподнявшись на локтях, я приготовился к тому, что тело взорвётся болью. Ничего подобного — вполне терпимо. Точно чем-то накачали. Может, и галлюцинации отсюда.

— Вы очень долго так лежали, — сообщило мне видение. — Я боялась вас трогать. А потом вода из крана сама потекла. Вы не обижаетесь?

— Я не обижаюсь, — помещение оказалось больше предыдущего, и без таких жестких мер безопасности. Во всяком случае, дверь выглядела достаточно заурядно. Пара камер под потолком, и полное отсутствие мебели. Зато одна из стен — огромное зеркало, наверняка прозрачное с другой стороны.

Допросная. Зря я жаловался на недостаток внимания — похоже, со мной всё же собирались побеседовать. А сцена в камере — просто придание субъекту нужного настроения. Кому как не следователю знать подобные приёмы. Но зачем так жёстко, тем более, если им интересна наша внешность? И какого черта здесь делает русская девочка, реальность которой уже не вызывала сомнений? Будут её пытать при мне, чтобы согласился сотрудничать? Насиловать, как Франческу? Я вспомнил подругу, распластанную на кровати, и с трудом подавил приступ ярости. Я не в том положении, чтобы провоцировать тюремщиков. Если вообще надеюсь отсюда выбраться.

Генерал собирается нас сломить? Мартышкин труд. Хотя идеалистку Франческу — возможно. Или живущего в своём иллюзорном мире аккуратиста Джима. А капитана Рогожина ломать не нужно. Готов признать себя сломленным прямо сейчас. Где подписать?

— Эй, послание дошло, — заорал я в ближайшую камеру. — Обойдёмся без игр разума. Что нужно-то? Можно же просто попросить. А немного наличных куда лучше мордобоя.

Стеклянная стена замерцала, и стала прозрачной. По ту сторону не оказалось ни генерала, ни его подручных. Только пять маленьких мальчиков, на вид от семи до десяти лет, привязанных скотчем к грубо сколоченным деревянным стульям. Расположили их в рядок, примерно в метре друг от друга.

— Лена! — пятый справа, мальчуган лет десяти, недавно плакал, но теперь пытался выглядеть мужественно. — Ленка, ты как? Отпустите её, зачем она вам…

Теперь он обращался ко мне, но я не был тем, кто ему нужен.

— Паша! Паша! — белокурый ангелок подбежал к стеклу, и замолотил по нему маленькими кулачками. Из глаз хлынули слёзы.

Я подковылял к ней, и пару раз для порядка стукнул витрину ногой. Естественно, ничего не произошло. Стекло противоударное, а может, и пуленепробиваемое. Увидев мои старания, малыши задергались, и заголосили, наперебой призывая на помощь. На трёх разных языках. Двое точно были американцами. Генерал совсем сбрендил.

Дверь в комнату по ту сторону зеркала отворилась, и вошёл лже-Макс. Теперь и он напялил темные очки, хотя военная форма осталась прежней. В руках он держал канистру без каких-либо маркировок. Не похоже, что подручный Кастора думал, что делает что-то плохое. В его исполнении всё выглядело очень буднично, как будто он занимается этим каждый день.

Странно, что первой среагировала Лена. Наверное, со всем своим цинизмом я просто не мог поверить глазам. Девичий визг слился с мальчишечьим, пока человек в очках деловито поливал детей какой-то жидкостью. Я не мог чувствовать запаха, но сцена не оставляла сомнений в том, что это.

— Да согласен я, согласен, — теперь я пытался перекричать хор из шести детских голосов, и барабанил по стеклу, чтобы привлечь внимание подонка в другой комнате. — Что бы там ни было, я согласен. Сделаю всё, что скажете.

Человек за стеклом аккуратно поставил канистру в угол, и повернулся ко мне.

— Вот как раз в этом мы и сомневаемся, — равнодушно сказал он. — Но сейчас мы это выясним. Всё очень просто. Вы должны убить девочку рядом с вами. Если вы этого не сделаете, я сожгу этих детей заживо, одного за другим. Включая её брата.

Блефует. Ни один американский генерал не может быть настолько чокнутым, чтобы приказать сжигать заживо американских же детишек. Каких-нибудь афганских, или русских — ещё куда ни шло. Плач рядом со мной стих. Я взглянул на Лену. Теперь она просто неотрывно смотрела на брата, что-то беззвучно шепча про себя. Лишь губы шевелились. Похоже, шок. Ещё бы, услышать такое в её возрасте. Зря я надеялся, что она не понимает по-английски. Не из России же их привезли. Наверняка местные, из какой-нибудь эмигрантской семьи.

— Отвернись, — я мягко взял Лену за плечи, и развернул спиной к стеклу. Что бы ни случилось, ей это видеть негоже.

— Дядя, вы должны это сделать, — она смотрела мне прямо в глаза, и говорила твердым уверенным голосом. — Их пятеро, а я одна. И там Паша. Мне не будет больно?

— Ничего я делать не буду, — я говорил громко, чтобы меня слышали и за стеклом, и невидимые наблюдатели за камерами. — Хотите марать руки — марайте. Я свои не стану.

— Девочка права, — всё так же равнодушно сообщил псевдо-Макс, видно, расхрабрившийся от того, что теперь между нами оказалась непробиваемая преграда. — Пятеро за неё одну. Выбор очевиден. Вы не можете снять с себя ответственность. Их смерть будет ужасна. И будет на вашей совести. Девочку можете убить быстро и безболезненно. Сломайте шею. Показать, как правильно?

— Себе сломай, — посоветовал я. — Я передумал. Не буду тебе руки отрывать. Ты у меня месяц умирать будешь.

Что-то я отошёл от сценария полной капитуляции. Но и они играли грубовато. Детей зачем-то приплели. Трое из пяти мальчишек визжали, не переставая. Хоть бы рот им заклеили, так нет, специально стимулируют звуковые эффекты. Я успел зажать Лене уши, когда человек в очках, не изменившись в лице, чиркнул дешевой зажигалкой, и швырнул её на крайнего мальчика. Крики ужаса за стеклом перекрыл жуткий вопль боли. Не знаю, какой состав они использовали, но это было не быстро.

За пять лет работы я повидал сотни трупов. Видел и жертв пожаров. При мне убивали людей. Не только беднягу Вербовщика, и тех, кто остался на шоссе, когда я успел уйти от взрыва. Как-то на моих глазах полицейские забили до смерти педофила, два года терроризировавшего округу. Он изнасиловал и убил тринадцать девочек, пока не обнаглел настолько, что утратил всякую осторожность. Состоятельный бизнесмен с местом жительства в «зеленке». И уже заготовленным досье от прикормленного психоаналитика, с которым наверняка отделался бы принудительным лечением.

Не учел только, что на окраинах свои законы. Я тогда стоял и смотрел, как это существо катается по полу, невнятно визжа «адвоката», пока трое оперов сосредоточенно охаживают его металлическими прутами. А когда всё было кончено, пошёл в изолятор, и принял там признание обвиняемого в пяти убийствах в том, что педофила забил он. Из личных неприязненных отношений. Я сделал это не потому, что считал действия полиции настоящим правосудием. Я сделал это потому, что был молодым следователем, который не мог позволить себе потерять работу. И потому, что об этом договорился начальник розыска с моим начальством.

Я не стал отворачиваться. Просто думал о том, что сделал бы с генералом и его подручными, если бы мог. Оказывается, у меня отличное воображение. Пусть и немного специфическое.