Глава 15

– Мам, я дома, – крикнула Кристина, входя в гостиную, потому что ее родители, видимо, были в кухне и не слышали, как она открыла дверь.

Они постоянно оставляли входную дверь незапертой, что ее жутко бесило. Они все еще жили в Милдтауне, там, где она выросла – и считали, что он по-прежнему безопасен, а она в последнее время чувствовала, что родители совершенно не защищены – их охраной был чихуахуа по имени Ральф Маус. Кристина беспокоилась о них, хотя главной причиной для беспокойства была прогрессирующая болезнь отца – Альцгеймер. Все казалось теперь таким неустойчивым, таким хрупким.

Она закрыла дверь и защелкнула замок, укрываясь от всех тревог внешнего мира.

– Мы в кухне! – позвала мать, хотя это было совершенно излишне, потому что у них, как прекрасно помнила Кристина, была только одна комната, а чаще всего они втроем сидели за круглым пластиковым столом на солнечной кухне, которую Кристина считала всегда очень уютной. Кристина не понимала, что у них небольшой, а точнее – очень маленький и тесный дом, до самой средней школы, когда ей довелось побывать в домах своих школьных приятелей. У них были гостиные и семейные комнаты, а еще кухни, но Кристина совершенно не понимала, зачем это нужно – потому что в доме Мюрреев семейной комнатой была кухня.

– Привет, ребята, – Кристина вошла на кухню, бросила сумочку, пакеты и ключи на тумбочку и направилась к матери, которая встала со своего места рядом с отцом Кристины, раскрыв объятия.

– А вот и моя девочка! Как ты себя чувствуешь, милая? – мать заключила ее в объятия, затем отстранилась, улыбаясь.

Урожденная Джорджина Малдонадо была когда-то Королевой старшей школы в ее родном Провиденсе. Ее называли Джиджет – потому что она была похожа на актрису Салли Филд: такая же открытая, дружелюбная улыбка, широко расставленные карие, теплого оттенка глаза, густые, темно-каштановые волосы, обычно стянутые в конский хвостик на затылке – даже сейчас.

– Я отлично себя чувствую, мам. А как ваши дела?

– Мы хорошо, хорошо.

Матери было шестьдесят пять лет, но энергии ее с лихвой хватило бы на двух женщин помоложе, а улыбка оставалась все такой же ослепительной. Она хорошо сохранилась благодаря физическим упражнениям, но виски посеребрила седина – в последнее время на ее долю выпало немало испытаний. Кристина очень переживала, что не успели ее родители выйти на пенсию – как отец заболел и маме пришлось стать сиделкой.

– Может быть, вы все-таки будете закрывать входную дверь?

– Ай, пфффф. – Мать махнула ей в сторону стула. – Садись, дай ногам отдохнуть. Ты же все время куда-нибудь да бежишь.

– Мам, представляешь – я ушла из школы.

– О боже, уже? – мама изумленно расширила глаза. – И как тебе без работы? Нормально? Или грустишь?

– Нормально.

– Ох, клянусь, просто не могу дождаться рождения ребенка!

– И я тоже.

Кристина обошла вокруг стола и подошла к отцу, хотя он вряд ли был в состоянии узнать ее. Иногда он вспоминал ее имя, но она не была уверена, что имеет понятие о том, что она его единственная дочь. Он сидел на своем месте напротив матери, перед ним была расстелена газета, которую он не читал, и стояла цветная бумажная тарелка с нарезанным на маленькие кусочки сэндвичем с сыром. В руке он держал пластиковую вилку, хотя мать, в целях безопасности и экономии времени, давно кормила его сама. Она давала ему вилку, чтобы он мог сохранить чувство собственного достоинства, которого безжалостная болезнь вознамерилась его начисто лишить.

– Пол, приехала Кристина. – Мать наклонилась к нему с улыбкой на лице, пытаясь привлечь его внимание. – Кристина здесь и хочет с тобой поздороваться. Смотри, вот Кристина.

– Привет, пап, я Кристина, – Кристина тоже наклонилась к нему поближе, так близко, что могла чувствовать запах его дыхания. Раньше она думала, что это глупо – вот так лезть ему прямо в лицо, но потом они убедились, что это действительно необходимо. Они с матерью ходили на семинар в больнице, который входил в курс обучения сиделок, и там овладели основными приемами обращения с подобными больными. Теперь обе, хоть и не имели соответствующего образования, вполне могли ухаживать за отцом на дому.

Например, они знали, что нельзя задавать больному вопросы типа «Ты уже поел?» или «Ты ходил к доктору?» Больной может не вспомнить ответ на этот вопрос – и от этого разнервничается. Поэтому нужно задавать вопросы, на которые нельзя дать правильный или неправильный ответ. Такие, ответ на которые не может исказить факты. Например, «как ты себя чувствуешь?», «весело ли тебе?» или «не хочешь стакан воды?»

– Привет, пап, – улыбаясь, произнесла Кристина. – Я Кристина, твоя дочь. Как ты себя чувствуешь? Веселый сегодня денек?

– Что? – отец взглянул на нее полузакрытыми карими глазами. Взгляд его рассеянно блуждал, и Кристина не могла бы сказать с уверенностью, узнал он ее или нет. Ему было всего шестьдесят пять, но болезнь не считалась с возрастом, поэтому морщины у него на лбу и складки, залегшие вокруг рта, были куда глубже и выраженнее, чем полагалось по возрасту. Лицо у него было длинное, а щеки казались впавшими. Густые пепельно-седые волосы были коротко подстрижены – мать говорила, что это якобы затем, чтобы летом не было жарко, но на самом деле ей просто было так проще мыть ему голову.

– Пап, это Кристина, твоя дочка. Я так рада видеть тебя, пап. Я тебя люблю.

– Кристина? – Его губы растянулись в улыбке – очень сухие губы. – Кристина.

– Молодец, пап! – Кристина наклонилась еще ниже, тронутая до глубины души, и поцеловала его в щеку, слегка щетинистую: у него всегда быстро отрастала щетина, до сих пор, хотя сейчас она была уже серебристо-серой, а мама не хотела беспокоить его бритьем чересчур часто.

– Милая. – Мама дотронулась до ее руки. – Поговори с ним о ребенке.

– С ребенком все хорошо, пап, – произнесла Кристина, послушно следуя указаниям матери.

– Детка, пусть он снова потрогает твой живот. Ему это очень понравилось, он говорил мне. Он мне об этом говорил сам.

– Правда?! – Кристина почувствовала прилив надежды – очередной, далеко не первый с тех пор, как болезнь начала прогрессировать. Было совершенно невозможно предсказать, что дойдет до сознания отца, а что нет, поэтому она использовала любую возможность, но то, что давало надежду в понедельник – оказывалось абсолютно бесполезным в среду. Эта потеря связи с ним очень больно ранила ее, потому что она ведь всегда была папиной дочкой, с самого первого дня.

– Папа? – Кристина прижала свободную руку отца к своему животу. – Ты чувствуешь малыша? Хочешь его почувствовать? Там, внутри, малыш. Ребенок. Твой внук. И он уже скоро появится на свет.

– Кристина. Кристина, – повторил отец, не снимая руки с ее живота и глядя на нее с теплой улыбкой. Раньше он был преподавателем литературы в старшей школе, это от него она унаследовала любовь к чтению. Он всегда брал ее с собой в библиотеку и открыл ей огромный и прекрасный мир классической английской литературы, которую любил больше всего на свете. Ученики называли его Шерлоком Холмсом, и Кристину просто убивал тот факт, что теперь его блестящий мозг, так же как и нежное сердце, угасают день за днем и ничего нельзя с этим поделать. Иногда ей казалось, что она уже похоронила его – хотя он был жив, но она не могла смириться с тем, что у них больше не было общих воспоминаний – о поездках на Лайман Орчадз за яблочным пирогом, который оба обожали, об их путешествиях в Джиллетт Кастл или Ист Хаддам, где жил Уильям Джиллетт, актер, сыгравший Шерлока Холмса. Кристина старалась не упустить ни одного дня с ним – именно поэтому она приехала сегодня сюда, несмотря на свою усталость и все напряжение последних дней. Потому что она не знала, сколько еще дней у них осталось.

– Пап, подожди-ка, я тебе кое-что привезла. – Кристина обошла вокруг стола и взялась за свою сумку. – Мам, иди-ка посмотри сюда.

– Что? – мать потянулась за своими очками для чтения в красной оправе, которые сама она называла «Салли Джесси Рафаэль», хотя никто понятия не имел, кто это такая. Еще у нее была футболка «Хартворд Уэлерс», хотя Уэлерс пропал еще в девяностых – но такие мелочи для родителей Кристины никогда не имели никакого значения.

– Это ультразвук, они дали мне фотографию, – Кристина вынула из сумки фото и дала матери.

У той глаза вспыхнули радостью.

– Ты сегодня ходила на УЗИ?! Это же великолепно!

– Я видела его сердце. Это было… потрясающе.

Кристина показала на белую восьмерку в центре фотографии, которую довольно легко можно было рассмотреть.

– Смотри, это и есть ребенок, у него пока голова и туловище одинакового размера.

– Милая, я так счастлива за тебя! – воскликнула мама. – Ведь это значит… ты и правда беременна!

– Я знаю. Я сама плакала.

– Ну конечно, а как иначе! – рассмеялась мама, глаза ее сияли. Она вернула фотографию Кристине: – Покажи отцу.

– Пап, смотри, это ультразвук. Я сделала УЗИ, – Кристина держала фото у самого лица отца. – Вот эти белые части – это ребенок. Ты можешь увидеть… – Она замолчала сразу же, как только заметила, что отец смотрит в другую сторону. Он отвернул голову, уставился в угол, на полочку, заваленную сборниками кроссвордов, газетами, конвертами и счетами, там же стояла прозрачная косметичка, полная коричневых пузырьков лекарств.

– Пап? – позвала Кристина, но безуспешно. Она оставила его в покое и убрала фотографию. На семинаре их учили еще и тому, что нельзя слишком давить на пациента – и на своем горьком опыте она уже усвоила, что так оно и есть.

Возбуждение, враждебность и даже физическая агрессия – нередкие явления при этой болезни. Эта агрессия не направлена на вас лично, человек не хочет сделать вам больно или неприятно. Всегда нужно помнить, что это не сам человек – это говорит в нем его болезнь: как если бы человек был пьян – о нем сказали бы «это в нем виски говорит». Не пропускайте признаки-предвестники агрессии – и как только они появляются, сразу останавливайтесь.

– Милая, хочешь жареного сыра? – Мама уже суетилась вокруг плиты, на которой все еще стояла сковородка.

– Да, конечно, спасибо.

– А что сказал Маркус, когда увидел малыша?

– Он… не смог пойти. Его не было в городе. Со мной ходила Лорен.

– О, как жалко, что он это пропустил! – У мамы по-прежнему проскакивал род-айлендский акцент в речи, особенно в этом ее протяжном «жа-а-а-а-лко».

– Так, вот еще один подарок для вас. – Кристина вынула из сумки книгу – доктор Сьюз, «Какое домашнее животное мне завести?». – Взгляни-ка – новая книга доктора Сьюза.

– Ничего себе! А я и не знала! – Мама отвернулась от холодильника и взяла книгу, нежно поглаживая кончиками пальцев синюю обложку. – Но как это может быть? Я имею в виду – он ведь давным-давно умер!

– Его жена обнаружила книгу – и ее опубликовали. Разве не здорово?

– Да просто потрясающе, милая! – Мама открыла первую страницу, в полном восторге. – Какая прелесть! Доктор Сьюз… это не только для детей.

Кристина улыбнулась, вспомнив, как отец постоянно повторял, когда она была маленькая, что детские книги не только для детей. В библиотеке Натмег Хилла были все книги доктора Сьюза, потому что Кристина самолично все их купила.

– Папе понравится.

– Не сомневаюсь, – кивнула Кристина.

Мама теперь читала отцу на ночь, но художественная литература стала слишком сложной для его восприятия: он начинал волноваться, переживать или попросту засыпал от нее. Поэтому мама перешла на детские книги – их он, казалось, слушал с удовольствием, особенно ему нравились стихи и картинки.

– Так, садись, я сделаю тебе сэндвич, – распорядилась мама, и Кристина послушно села, потому что маме это было важно.

Пока мама готовила, они обсудили последний день в школе, обменялись последними сплетнями и новостями, время от времени пытаясь вовлечь в разговор отца, который кивал и улыбался, но продолжал неотрывно смотреть в сторону лекарств на полочке в углу.

Кухня находилась с южной стороны, поэтому днем здесь было светло и солнечно, но как только день начинал клониться к вечеру – в ней сразу становилось темно.

– Вот твоя еда, детка. – Мама поставила перед ней бумажную тарелку с аппетитным сэндвичем с жареным сыром и картофельными чипсами, как она всегда любила.

– Ух ты, вкуснятина, спасибо!

– Ты в порядке? Ты какая-то грустная. – Мама села рядышком с ней, по правую руку, и взглянула на нее очень пристально. – Это, наверно, из-за школы, да? Из-за того, что тебе пришлось оставить работу? Тебя это наверняка расстраивает, уж я-то тебя знаю.

– Немножко да. – Кристина была благодарна маме за такую версию. Она разрезала сэндвич пополам, а потом отрезала маленький кусочек с горчицей наверху.

– Когда Бог закрывает дверь – он открывает окно.

– Точно. – Кристина положила кусочек сэндвича в рот – вкус был просто восхитительный.

– Когда родится ребенок, будет очень много хлопот. – Мамино лицо снова сияло. – Так что тебе есть чего ждать, правда ведь? У тебя все самое лучшее впереди!

– Да, так и есть.

Мама наклонилась вперед, опершись на локти:

– А врач не сказал, кто это будет, мальчик или девочка? Пока еще, наверно, слишком рано, да, нельзя определить?

– Пока не сказали. – Кристина взглянула на мать, жуя сэндвич. – Мам, но тебе ведь все равно, кто будет – мальчик или девочка? Или нет?

– Ну конечно, все равно! А тебе?

– И мне все равно. Я просто очень хочу, чтобы этот ребенок родился – неважно, какого он будет пола.

– И я тоже! – Мама хлопнула в ладоши, от чего все ее худенькое тельце вздрогнуло. – Ты только представь, как это будет прекрасно! Эти маленькие ножки, которые будут здесь бегать! И я уверена – твоему отцу это тоже поможет. Просто уверена.

– Возможно, – осторожно ответила Кристина. Ей не хотелось лишать мать надежды. Но в глубине души она понимала, что отец никогда уже не будет прежним – несмотря на появление ребенка. И никакие семинары ей были не нужны для того, чтобы это понять.

– А Маркус, наверное, хочет мальчика?

Кристина почувствовала укол тревоги. Маркус до сих пор не позвонил и не написал ей, и она тоже не сделала этого. Ей было невыносимо это отсутствие связи между ними. И при этом она и подумать не могла о том, чтобы рассказать ему, что едет в Филадельфию встречаться с Закари Джефкотом.

– Он никогда не говорил, что хочет мальчика. Он только говорил, что хочет партнера по гольфу.

– А это и значит – мальчика, – округлила глаза мама, – я же не вчера родилась.

– Девочки тоже играют в гольф, мам.

– Не могу себе представить твоего мужа, играющего в гольф с женщиной. Он вообще когда-нибудь играл с женщиной в гольф? Нет! – мама фыркнула, и Кристина фыркнула в ответ, потому что это была правда.

– Мама… я хочу задать тебе один вопрос – очень важный. Скажи, тебе действительно все равно, что мы прибегли к помощи донора?

– Для меня это не имеет никакого значения, – уверенно ответила мама.

– Это потому, что ты знаешь, что генетически ребенок мой? Ну, по крайней мере наполовину? Поэтому?

– Нет, не поэтому, – мама пожала плечами, – мне было бы все равно, даже если бы вы решили усыновить ребенка из Китая. Мне не важно – твой он или его, его или твой. И знаешь почему, милая? – Мама помолчала, задумавшись. – Потому что чем старше я становлюсь, тем отчетливее понимаю: на самом деле значение имеет куда меньше вещей, чем мы думаем. Вот это – имеет значение, – она показала сначала на отца, потом на нее, – все, что мне нужно и важно в жизни, сейчас находится здесь, в этой кухне, за этим столом – и меня волнует только это. Пока мы есть друг у друга, все остальное – ерунда. А твой ребенок – неважно, мальчик это будет или девочка… или вообще неведома зверушка… он тоже будет сидеть за этим столом, и мы тоже будем любить его изо всех сил.

От маминых слов Кристине стало гораздо легче. Они долго просидели, болтая, за кухонным столом, как это всегда бывало. И Кристина вдруг задумалась: никто ведь не знал, что все так случится – никто не ожидал, что отец внезапно заболеет Альцгеймером, а Маркус окажется бесплодным, что обоих мужчин в их семье предадут их собственные тела. И никто не мог предсказать, как это все изменит ее жизнь и жизнь ее семьи – изменит навсегда. Но потом, когда они уже пили кофе и Кристина наблюдала, как мать бережно, дуя на каждую ложечку, поила отца этим кофе, она поняла: любовь действительно может преодолеть почти все. Настоящая, истинная любовь. Вот она – прямо сейчас, прямо перед ее глазами.

И она знала – ей нужно ехать в Пенсильванию, если она хочет сохранить свою семью.