– Боже мой, господин Лозенски? – Бородатый медбрат обеспокоенно присел на корточки перед пациентом, который полушутливо махнул рукой.

– Все в порядке, все в порядке. Со мной же ангел-хранитель. – Старик вытащил из-под футболки цепочку, на которой болтался серебряный крест. – Лучше позаботьтесь о нашем приятеле внизу.

Штерн потирал подушечки на ладонях, где ободрал кожу о шероховатое искусственное напольное покрытие.

– Мне ужасно жаль, – извинился Роберт, поднявшись на ноги. – У вас все в порядке?

– Это как посмотреть, – хмыкнул медбрат и осторожно закатал рукав старого мужчины до локтя. – Капельницу придется потом еще раз поставить, – пробормотал он, бросив взгляд на тыльную сторону кисти старика, всю в пигментных пятнах, и попросил господина Лозенски приложить ватку к месту входа иголки. Потом осмотрел костлявую руку на предмет перелома или синяков. Несмотря на кулаки боксера, движения медбрата были осторожными и почти нежными.

– За вами гонятся? Почему вы носитесь по неврологическому отделению?

Штерн успокоился, что медбрат не нашел ничего, внушающего опасения.

– Меня зовут Роберт Штерн, простите ради бога, господин… – Ему не удалось разобрать потертую и поцарапанную именную табличку на кителе медбрата.

– Франц Марк. Как художник. Но все зовут меня Пикассо, потому что мне больше нравятся его картины.

– Ясно. Еще раз простите. Я был слишком погружен в свои мысли.

– Мы заметили, не правда ли, Лозенски?

Прямо от мочек ушей Пикассо вниз по щекам спускались густые бакенбарды, которые переходили в светло-коричневую эспаньолку. Когда медбрат улыбнулся и обнажил солидный ряд зубов, то стал похож на классического Щелкунчика.

– Разумеется, я возмещу ущерб, который причинил.

Штерн вытащил бумажник из внутреннего кармана пиджака.

– Нет, нет, нет… так у нас дела не делаются, – запротестовал Пикассо.

– Вы меня неправильно поняли. Я просто хотел дать вам мою визитку.

– О, вот с этим можете не утруждаться, верно, Лозенски?

Старик в кресле-каталке кивнул и с шаловливым выражением лица изогнул одну из внушительных бровей. В отличие от его редких волос на голове брови двумя мощными пучками стальной шерсти выступали над впалыми глазницами.

– Боюсь, я вас не понимаю.

– Вы до смерти напугали нас обоих. А Фредерик уже не так крепок после второго инфаркта, верно?

Пожилой мужчина кивнул.

– Несколькими купюрами тут не отделаешься, если хотите избежать шумихи.

– Как тогда быть? – Штерн нервно улыбнулся и подумал, не с сумасшедшим ли имеет дело.

– Мы хотим, чтобы вы нагнулись.

Он хотел уже покрутить пальцем у виска и уйти, но тут до него дошла шутка. Он улыбнулся, поднял с пола черную бейсбольную кепку, которую, вероятно, сорвал с головы старика, и вернул владельцу в каталке.

– Именно. Теперь мы квиты. – Пикассо засмеялся, а его престарелый подопечный прыснул, как школьник.

– Вы фанат? – спросил Штерн, пока старик обстоятельно обеими руками нахлобучивал кепку. На лбу золотыми буквами было написано «АББА».

– Конечно. Божественная музыка. Какой у вас любимый хит?

Мужчина в кресле-каталке приподнял козырек, чтобы убрать непослушную белую прядь.

– Даже не знаю, – ответил Штерн, растерявшись. Он хотел навестить Симона и обсудить с ним вчерашние события. И был не расположен к беседам о шведской поп-музыке семидесятых.

– Я тоже, – ухмыльнулся Лозенски. – Они все хороши. Все до одного.

Пикассо подтолкнул кресло-каталку вперед, и новенькие колеса мягко зажужжали по блестящему полу.

– Кстати, к кому вы пришли? – Медбрат снова обернулся к Штерну.

– Я ищу палату 217.

– Симона?

– Да, вы его знаете? – последовал за ними Штерн.

– Симон Сакс, наш сирота, – ответил медбрат и через несколько шагов остановился перед неприятно серой дверью с надписью «Физиотерапия». – Конечно, я его знаю.

– А кто его не знает? – пробормотал пожилой мужчина, которого вкатили в светлую комнату с множеством гимнастических ковриков на полу, шведской стенкой и многочисленными спортивными снарядами. Старик словно обиделся, что разговор теперь крутился не вокруг него одного.

– Он наша радость. – Пикассо остановил кресло-каталку рядом с массажным столом. – Не везет ему. Сначала органы опеки лишили его мать родительских прав, потому что та чуть не заморила его голодом. А теперь еще опухоль в голове. Врачи говорят, доброкачественная, потому что не образует метастаз. Тьфу!

На долю секунды Штерну показалось, что медбрат собирается плюнуть на пол.

– Не понимаю, что там доброкачественного, если эта штука растет и когда-нибудь сдавит его головной мозг.

Дверь соседнего кабинета открылась, и в комнату вошла азиатка в костюме для занятий дзюдо и миниатюрных ортопедических ботинках. Вероятно, она понравилась Лозенски, потому что он снова начал насвистывать мелодию «АББА». Но на этот раз его «Money, Money, Money» напоминало исполнение строителя, который провожает взглядом грудастую блондинку.

Выйдя в уже более людный коридор, Пикассо вытянул руку и указал на вторую дверь слева от сестринской:

– Это там.

– Что?

– Ну, комната 217. Одноместная палата Симона. Но просто так вам туда нельзя.

– Почему?

Штерн уже опасался худшего. Симону настолько плохо, что посещение возможно только в стерильной одежде?

– Вы без подарка.

– Простите?

– Больным приносят или цветы, или шоколад. На крайний случай десятилетнему мальчику подойдет какой-нибудь музыкальный журнал или что-нибудь еще. Но вы не должны появляться с пустыми руками у ребенка, которого через неделю уже может не…

Пикассо не успел закончить предложение. Краем глаза Штерн заметил какое-то мигание и повернулся налево, чтобы определить, где именно сработал сигнал вызова медперсонала. Когда он заметил красную моргающую лампочку над той самой дверью, то бросился вслед за медбратом, который уже спешил на экстренный вызов. Прямо перед палатой 217 Штерн его нагнал.