Едва оказавшись на спине лошади, Соломон понял: да, он может ездить верхом. Он ощущал белого жеребца продолжением себя, и казалось – достаточно одного взгляда в пустыню, чтобы Сириус домчал его туда. Оседлать его значило бы создать барьер между ним и собой. Все равно что поставить стену между танцующими танго. Человек и конь словно танцевали, несясь галопом по выжженной пустыне; дробь копыт – как стук сердца в земле.

Они обогнули аэродром по широкой дуге, зная, что их уже ищут. Дождь увлажнил землю, и Соломон гнал во весь опор, не опасаясь поднять клубы пыли. В зоне пожара не осталось стоящих кактусов, только почерневшие огарки и мясистые куски мякоти от взорвавшихся сердцевин, вскипевших изнутри от огня, а потом превратившихся в черные лужицы. Соломон чуял их запах: горелая органика и сладковатые нотки уже начавшегося разложения. Этот запах учуяли и мухи, уже слетевшиеся на остатки кактусов и трупы животных, застигнутых пожаром. Мухи вились черными облаками, словно оживший и взлетевший пепел, который радостно жужжал в предчувствии трапезы.

Соломон достиг края обгорелой земли и посмотрел в широкую расщелину, вырытую за столетия рекой. Внизу посреди долины вился поток – это с горных склонов стекал пролившийся дождь. На другом берегу в подсыхающем иле виднелись цепочки следов. Животные приходили пить, ведомые инстинктом, говорившим: когда дождь, в старом русле появляется вода. На ближнем берегу следов не было. Все мертво. Соломон осмотрел землю за рекой. Вдалеке, на северо-востоке, над пустыней возвышался ветряк. Его лопасти медленно поворачивались.

Ранчо Такера.

Над головой темным размашистым крестом проплыл стервятник. Перья на оконечностях крыльев растопырены и похожи на пальцы. Птица медленно развернулась, покрутила головой, затем уплыла прочь, на северо-восток, туда же, куда направлялись человек и конь.

Соломон спустился с берега, соскользнул с лошади и зачерпнул воды. Она отдавала землей и озоном и, стекая по глотке, казалась теплой, как кровь. Конь тоже попил, при этом осторожно трогая хозяина передней ногой, проверяя, здесь ли он еще.

Когда жеребец напился, Соломон снова вскочил ему на спину. Они перешли поток, поднялись на другой берег и уверенной рысцой направились к далекому ветряку. Подъехав поближе, различили строения, расчертившие землю изгороди, смыкающиеся в кольца, образовывая корали. Лошади там не двигались, застыли, будто были его частью. Двигались лишь лопасти ветряка да еще стервятники над головой.

Ранчо казалось заброшенным. Быть может, хозяин с работниками ушли на борьбу с огнем, подступающим к владениям, или оценивали ущерб, который предстояло исправить? Или они уже держали гостя на прицелах охотничьих винтовок?

Жеребец направился к молчаливому безжизненному ранчо. Соломон слышал скрипенье лопастей, различал принесенные ветром запахи: обожженное дерево, навоз и еще что-то свежее, резкое, металлическое. Учуяв, Сириус фыркнул и затряс головой. Соломон понял, почему стервятник летел сюда, а не в выжженную пустыню, где повсюду лежали жареные лакомства. Тут было кое-что куда завлекательнее для примитивного птичьего мозга.

Здесь пахло свежей кровью.