Глава 11
Покинув планету бленков, «Гликка» летела по маршруту, пересекавшему удаленные и малопосещаемые секторы Ойкумены, но в конечном счете приводившему ее обратно в Коро-Коро на Флютере. На борту звездолета постепенно восстановился заведенный порядок, но кое-что изменилось. Монкриф пребывал в замкнутом и мрачном настроении: катастрофа в «Треванионе» не позволила ему получить причитавшийся труппе гонорар, и потеря этих денег нанесла ему незаживающую душевную рану. Антрепренер проводил часы, изобретая всевозможные способы заставить театрального казначея выплатить обещанную сумму; тем временем он манкировал репетициями — труппа бездействовала.
Характер клутов стал еще более раздражительным; сгорбившись на софе в углу салона, они что-то бормотали, неприязненно поглядывая на окружающих. Настроение девушек-танцовщиц было труднее определить. Последние события в «Треванионе» испугали их; никогда еще они не становились объектами безудержной ярости толпы, и присущая им беззаботная невинность слегка стушевалась.
Первым пунктом назначения, указанным в плане полета «Гликки», был Фальзиэль на планете Мирстен. На единственном обитаемом континенте этого мира преобладал центральный горный массив, а в лесистых прибрежных районах инопланетные животные и растения размножались наравне с туземными разновидностями. Местное население бережно эксплуатировало лесные ресурсы, экспортируя драгоценные породы дерева в Какс и в другие города Ойкумены.
В Фальзиэле обосновались учреждения Института — первоначально Дендрологического института, со временем превратившегося в правительственную организацию, осуществлявшую как исполнительные, так и судебные полномочия по всей территории Мирстена.
Выдержка из «Путеводителя по планетам»:
Фальзиэль
«Путешественник может посетить многие столицы Ойкумены, но вряд ли повстречает город, сравнимый с Фальзиэлем в том, что касается архитектурного единообразия.
Фальзиэль занимает почти квадратное поле со стороной меньше полутора километров в длину. Строительство каких-либо дополнительных или пригородных кварталов, выходящих за эти границы, строго запрещено. Вдоль проспектов высятся величественные здания, насчитывающие до семи этажей, хотя во многих случаях они ниже. Все они построены в соответствии с одними и теми же стандартами, отличаясь одно от другого лишь размерами, и у всех одинаковые фасады, благодаря какому-то волшебству пропорциональных соотношений производящие не поддающееся определению впечатление безукоризненной элегантности. На крыше каждого здания красуется купол из блестящего красно-коричневого дерева, со стройным шпилем на вершине.
Обитатели Мирстена — практичные люди, парадоксальным образом подверженные, однако, боязни призраков и других сверхъестественных существ, населяющих, по их мнению, безлюдные темные места. Подобные верования больше всего распространены в уединенных горных селениях, где дождливыми ночами местные жители собираются вокруг очагов и рассказывают детям зловещие басни, повторяемые из поколения в поколение».
В свое время «Гликка» опустилась на поле космопорта Фальзиэля. Косые лучи вечернего солнца оттеняли очертания волшебного города, усеянного сотнями лакированных куполов из красного дерева.
Сразу по прибытии Малуф и Мирон прошли к зданию портового управления, чтобы договориться о разгрузке товаров. В этом здании они нашли кабинет со следующей надписью на двери:
«НАЧАЛЬНИК КОСМИЧЕСКОГО ПОРТА
АРМАН РУФТ
ЗАХОДИТЕ!»
Два астронавта сдвинули дверь в сторону и вступили в помещение со стенами, обшитыми панелями бледно-коричневого дерева. За конторкой стоял человек средних лет и среднего роста, с заметным брюшком, что свидетельствовало о пристрастии к легкой жизни. У него было круглое веселое лицо под копной густых белоснежных волос. Как только Малуф и Мирон приблизились, бонвиван отложил в сторону большую оплетенную керамическую бутыль, изучением каковой он занимался, и радостно, слегка нараспев приветствовал посетителей: «Господа, перед вами — начальник космического порта, вы меня нашли! Меня зовут Арман Руфт, я к вашим услугам».
Малуф представился и представил Руфту Мирона: «Мы работаем на борту звездолета «Гликка» — только что прибывшего, как вы, несомненно, могли заметить. Мы привезли в Фальзиэль товары из Какса и готовы их разгрузить, когда это будет удобно».
«С разгрузкой придется подождать до завтра, так как складские рабочие уже разошлись по домам».
«Это нас вполне устроит, — откликнулся Малуф. — У нас будет возможность познакомиться с вашей достопримечательной столицей».
Руфт усмехнулся и покачал головой: «Если ваши ожидания мало отличаются от представлений большинства астронавтов, оказавшихся в незнакомом городе, скорее всего вы будете разочарованы. У нас нет никаких питейных заведений или ночных клубов, где люди могли бы вволю развлекаться по своему усмотрению. В общем и в целом мы — в высшей степени сдержанный и трезвый народ».
Капитан Малуф удивленно рассмеялся: «Трудно поверить, чтобы такой великолепный город выстроили в высшей степени сдержанные люди!»
«Сдержанность и архитектурное великолепие вполне совместимы, — возразил Руфт. — Вероятно, существование Фальзиэля как такового объясняется именно сдержанностью». Начальник космопорта переводил взгляд с Малуфа на Мирона и обратно: «Вас это озадачивает?»
Капитан развел руками: «Вы можете как-нибудь объяснить этот парадокс?»
«Несомненно. Объяснение не займет много времени, но от разговоров пересыхает горло — к счастью, у нас есть возможность его промочить».
Руфт поставил на конторку три стаканчика и, приподняв тяжелую оплетенную бутыль, налил в каждый немного рыжеватой жидкости и подвинул два стаканчика поближе к астронавтам: «Это наша лучшая сливовица! Новичкам рекомендуется относиться к ней с почтительной осторожностью».
Малуф и Мирон взяли стаканчики и не преминули заметить изящную, искусно выполненную резьбу на стенках этих маленьких цилиндрических сосудов из плотного темного дерева.
Руфт поднял свой стаканчик и провозгласил тост: «За здоровье высоких деревьев и плодородных женщин!» Опрокинув в глотку содержимое стаканчика, он звучно проглотил его.
Малуф и Мирон попробовали сливовицу осторожнее — душистый крепкий напиток сразу бросался в голову. В конечном счете, однако, они последовали примеру Руфта и допили остающееся зелье залпом, мгновенно ощутив взрыв распространяющегося по всему телу тепла.
«Налить по второй? — с надеждой спросил начальник космопорта. — На одной ноге далеко не ускачешь, одной выпивки надолго не хватит!»
«Может быть, чуть попозже, — слегка охрипшим голосом отказался Малуф. — Я говорю, конечно, только от своего лица».
«Да-да, лучше немного подождать», — согласился с капитаном Мирон.
Руфт, однако, налил себе второй стаканчик и тут же отправил его содержимое в глотку.
«Ага! — начальник космопорта облегченно вздохнул. — Теперь можно смело перейти к делу. Вообразите себе происходившее шестьсот лет тому назад, когда наш древний портовый город, Скольпнес, был разрушен великим наводнением. Несмотря на потоп, в те времена мы процветали, и комиссары Дендрологического института предложили выстроить столицу заново — таким образом, чтобы она достойно символизировала коммерческие успехи Мирстена.
Как раз тогда на нашей планете гостил гениальный архитектор по имени Рийбан Трилль. Спроектированные им здания встречаются на многих планетах Ойкумены. Трилль заслужил завидную репутацию исключительно одаренного и компетентного специалиста, а на Мирстене он поселился, чтобы закончить свои дни в тишине и покое. Комиссары с самого начала решили, что руководство их проектом будет поручено Триллю, хотя архитектор был уже далеко не молод, и к тому времени его здоровье изрядно пошатнулось.
Надеясь использовать его таланты и опыт, комиссары предложили Триллю разработать план застройки нового города. Он рассматривал предложение неделю, после чего представил в ответ перечень условий, на которых он согласился бы взяться за руководство проектом. По существу, он требовал предоставить ему неограниченный контроль на всех этапах проектирования и строительства, не оставлявший никакой возможности для постороннего вмешательства или влияния. Комиссары могли только принять или отвергнуть его условия, в полном объеме. Никакие уступки или компромиссы не допускались.
Комиссары неохотно согласились выполнить требования Трилля. Был заключен договор, подписанный обеими сторонами и торжественно скрепленный печатью Дендрологического института. Трилль немедленно приступил к работе. Произвели геодезическую разведку, разметили координаты будущих перпендикулярных проспектов, и на участке рядом с центральной площадью возвели здание-прототип — в окончательном виде это было семиэтажное сооружение, изготовленное исключительно из драгоценного коричневато-красного дерева и увенчанное великолепным полусферическим куполом. Впоследствии в этом здании разместилось управление Дендрологического института.
Прототип заслужил всеобщее одобрение — даже критики Трилля замолчали. Но именно в этот момент, когда карьера Трилля была в зените, здоровье предало его. Трилля хватил апоплектический удар; ему спасли жизнь, но он остался паралитиком, почти неспособным говорить и двигаться.
Трилль понимал, что не сможет закончить проект строительства города в том виде, в каком он его задумал, но в то же время ему пришла в голову идея, послужившая решением всех возникших проблем. Одним росчерком пера архитектор приказал строить все городские здания в строгом соответствии с теми стандартами, которые применялись в отношении прототипа; разрешалось изменять только размеры зданий, но не их пропорции.
Смелость такого подхода поразила всех — и сторонников, и противников проекта. Комиссары бурно протестовали — они считали, что, поскольку окончательный план Трилля явно представлял собой безответственный каприз спятившего инвалида, его следовало отвергнуть целиком и полностью. Но перспектива нарушения договора вызвала напряжение в обществе. Как я уже упомянул, мы — сдержанный и трезвый народ. Нам присущи прирожденное чувство личной ответственности и почти религиозное почтение к устоям договорного права. Короче говоря, намерение комиссаров расторгнуть договор с Триллем вызвало такое возмущение, что комиссарам пришлось отступить.
Вырос новый город — и почти немедленно он был объявлен самым совершенным архитектурным достижением Галактики! Трилля окружили невиданными почестями; ему даровали знатный титул с обширным поместьем, ему присвоили звание пожизненного члена-корреспондента Института, что позволяло носить на плече сверкающий золотой знак отличия.
Вот таким образом. Так возник Фальзиэль — плод безумного воображения Трилля и результат нашей непоколебимой приверженности соблюдению цивилизованных норм». Руфт указал на бутыль: «Не пропустить ли нам еще по стаканчику, чтобы отметить столь знаменательную встречу?»
Малуф взглянул на Мирона; тот фаталистически пожал плечами.
«Хорошо, но только капельку».
Руфт щедро наклонил бутыль, заполнив стаканчики так же, как в первый раз, после чего провозгласил очередной тост: «За здоровье высоких женщин и плодородных деревьев!»
Стаканчики с пламенной жидкостью опрокинули согласно заведенному обычаю.
Когда Малуф снова обрел дар речи, он спросил, выговаривая слова с некоторым трудом: «Не порекомендуете ли вы какую-нибудь таверну, где мы могли бы попробовать местный эль?»
«Конечно, конечно! Сразу приходит в голову «Двор короля Гамбринуса» — я сам частенько посещаю это респектабельное заведение. Их крепкий темный портер тяжеловат на мой вкус, но горький силурийский эль не заслуживает ничего, кроме похвалы. Таверна недалеко отсюда — пройдите до первого перекрестка по бульвару, ведущему к космическому вокзалу, и поверните налево. Метрах в пятидесяти впереди вы заметите арочный портик, поддерживающий статую полубога Атласа, в свою очередь взвалившего на плечи глобус Древней Земли. По традиции такой статуей украшена каждая таверна в Фальзиэле».
«Любопытно! — отозвался Малуф. — Ваши сведения могли бы оказаться исключительно полезными, если бы у нас было больше времени на ознакомление с городом».
Руфт вздохнул: «Иногда мне хочется находиться в двух тавернах одновременно. Это позволило бы сэкономить много времени и сил, затрачиваемых на передвижение из одного заведения в другое».
«Если кто-нибудь и способен сотворить такое чудо, — пробормотал себе под нос Мирон, — так это наш судовой механик, Фэй Шватцендейл».
Вскоре после захода солнца капитан Малуф и его команда направились в город из космического вокзала; Монкриф и его труппа решили остаться на борту «Гликки». Астронавты прошлись по бульвару, повернули налево на первом перекрестке и увидели впереди портик «Двора короля Гамбринуса». Внутри таверна представляла собой длинное, узкое, тускло освещенное помещение со сводчатым потолком и стенами, обшитыми полированными деревянными панелями оттенка темного меда. Столы были рассредоточены по всей длине зала, а бар находился в правом конце, у стены.
Посетителей в таверне оказалось немного. За одним из дальних столов два старика сидели с недопитыми кружками пива, склонившись над шахматной доской. На стене за ними какой-то художник изобразил — судя по всему, давным-давно — короля Гамбринуса собственной персоной, восседающего на величественном золотом троне. В одной руке Гамбринус держал скипетр, в другой — кружку пенящегося пива. Король строго, но в то же время достаточно благосклонно взирал на питейный зал.
За стойкой стоял толстый бармен в белой блузе и в маленькой белой шапочке. Заметив новоприбывших, бармен не проявил особого энтузиазма; тем не менее, он приветствовал их звучным раскатистым баритоном: «Добрый вечер, господа! Вы решили навестить нас в необычно поздний час. Тем не менее, мы сделаем все возможное, чтобы утолить вашу жажду». Широким жестом он указал на пустующие столы: «Присаживайтесь за столом с подходящим астрологическим символом. Или, если хотите, я могу порекомендовать подходящий стол».
«Ваш совет не помешал бы, — отозвался капитан Малуф. — Значение некоторых из этих символов теряется во мраке времен».
«Верно!» — спокойно кивнул бармен. Поразмышляв, он протянул руку: «Вот этот стол, думаю, вас вполне устроит. Он надежен и поддерживал тысячи кружек, лишь изредка опрокидывавшихся. Насколько мне известно, этот стол способствует доброжелательному и великодушному обмену мнениями, даже среди инопланетян. За этим столом никто еще не подавился до смерти, и никто из сидевших за ним еще не пытался сбежать, не заплатив за выпивку».
Четыре астронавта уселись за рекомендованным столом. Бармен спросил: «Что вам подать?»
«А что у вас есть?» — спросил, в свою очередь, капитан Малуф.
«Мы предлагаем превосходные сорта пива и эля на любой вкус: крепкий темный портер, «Особое» пиво фирмы «Сырой погреб», нефильтрованный «Вайверн», эль «Старая злючка», «Бледный готический» эль и горький силурийский эль».
Малуф и все его спутники заказали горький силурийский эль.
Его подали в высоких кружках, изготовленных из выдолбленных коротких поленьев твердого темного дерева. Малуф довольно долго изучал полученную кружку, поворачивая ее то в одну, то в другую сторону. Наконец он обернулся к бармену и спросил: «Это темное дерево как-то называется?»
«Разумеется! Это болотный свиль, он растет в полупогруженном в воду состоянии и никогда не достигает больше двух метров в высоту и метра с четвертью в диаметре. Это дерево нельзя рубить или пилить в месте произрастания; его вытаскивают с корнем, пользуясь плавучей подъемной стрелой. Стволы обтесывают, приготовляя бревна, которые выдерживают в течение пяти лет. Затем бревна режут на поленья, а поленья высверливают и обтачивают на станке, получая стандартные заготовки. Эти заготовки варят в особом масле в течение трех дней, после чего покрывают резьбой и отделывают вручную. И они становятся пивными кружками, причем ни одна не похожа на другую! Кружки не бьются, не растрескиваются и служат вечно».
Малуф приподнял тяжелую черную кружку: «Мне нравится эта кружка. Кажется, она даже придает элю приятный привкус. Продаются ли такие кружки? И, если они продаются, то где?»
Бармен взглянул на часы, висевшие на стене у него за спиной, и сказал: «У меня есть для вас хорошие и плохие новости». Протянув руку к окну, он указал на магазин с зеленой звездой на двери, находившийся напротив: «Хозяйка этой лавки, леди Флорис, твердо придерживается старинных обычаев и традиций. Она продает сувениры, антиквариат и прочие коллекционные редкости туристам, астронавтам и местным жителям, подвергая дискриминации только тех, кто не хочет или не способен платить. У нее вполне разумные цены. Таковы хорошие новости. Плохие новости заключаются в том, что через пять минут она погасит свет и закроет лавку, причем это так же неизбежно, как энтропия и прочие законы природы».
Малуф уставился на часы: «Пять минут?»
«Уже на десять секунд меньше. Вы успеете покончить с элем, заплатить по счету и перебежать улицу, после чего у вас останутся еще две с половиной минуты на покупку — если леди Флорис проявит сочувствие к вашему чрезвычайному положению. Я закрываю бар в ту же минуту».
Четыре астронавта поспешно осушили кружки. Между глотками Малуф спросил, указывая рукой на двух стариков-шахматистов, один из которых только что сделал ход: «А они?»
Бармен пожал плечами: «Они будут играть при свечах. Я найду их здесь, когда открою бар утром».
Малуф заплатил за эль. Поспешно покинув «Двор короля Гамбринуса», астронавты перебежали улицу и зашли в лавку с дверью, обозначенной зеленой звездой.
Леди Флорис — высокая особа с длинным бугорчатым носом, взглянула на запоздалых клиентов с явным неодобрением: «Вы много себе позволяете! Я закрываю лавку. Рабочий день кончился».
«Не совсем, — возразил капитан Малуф. — У вас еще есть время продать мне шесть пивных кружек из болотного свиля».
«Кроме того, — прибавил Мирон, — пока вы обслуживаете капитана, вы можете сэкономить время, если принесете мне еще шесть таких же кружек».
Леди Флорис резко произнесла: «К тому времени, когда я принесу заказанные вами кружки из кладовой, пора будет гасить свет. Вы собираетесь платить в темноте?»
«Все будет гораздо проще, если вы согласитесь добавить лишнюю минуту к расписанию своего рабочего дня — может быть, даже полторы минуты, — предположил Малуф. — Впрочем, вы вправе поступать так, как считаете нужным».
Леди Флорис развернулась на каблуках и удалилась в кладовую.
Астронавты воспользовались возможностью рассмотреть лавку. Мирон подошел к небольшой статуэтке Атласа, стоящего на коленях и поддерживающего Древнюю Землю на плечах. Эта фигурка, высотой сантиметров пятнадцать, была вырезана из плотного белого дерева. Легко поддающийся романтическим влечениям Мирон был очарован; по его мнению, статуэтка Атласа послужила бы прекрасным сувениром, напоминающим о Фальзиэле и его тавернах. Он решил купить ее вместе с кружками. Еще через несколько секунд он обнаружил стойку, на которой висели изящные цепочки, каждая примерно полтора метра длиной. Приглядевшись, он понял, что цепочки были невероятно искусно вырезаны из длинных прутьев бледного дерева.
К тому времени леди Флорис уже вернулась с кружками и смирилась с беспрецедентной необходимостью обслуживать покупателей во внеурочное время вопреки всем традициям и постановлениям. В ответ на расспросы Мирона она пояснила, что изготовлением деревянных цепочек занималась скрытная группа старух, проживавших в далеком горном селении, и что местные жители считали этих старух колдуньями.
«Все это, конечно, болтовня, — с ледяной усмешкой заметила она. — Цепочки вырезаны из побегов горного орехового дерева. Действительно, такая работа требует исключительного терпения и точности движений, но причем тут колдовство? Ха! Смехотворный предрассудок!»
Мирон заметил, однако, что, несмотря на ее слова, леди Флорис суеверно скрестила пальцы левой руки. Он выбрал две цепочки, чтобы доставить удовольствие некой Тиббет в Дюврее на планете Альцидон.
Астронавты заплатили за покупки и, на семь минут позже окончания установленного рабочего дня, отправились обратно в космический порт.
Утром следующего дня явился на работу складской персонал, и товары, доставленные «Гликкой» в Фальзиэль, разгрузили.
В полдень «Гликка» взмыла над космопортом и поблескивающими куполами из красного дерева. Настало время посетить следующий порт.
2
После Фальзиэля «Гликка» приземлялась в Чанселаде на Авенте и в Органоне на Архимбале.
Несмотря на существенное сходство, обитатели этих двух миров во многом отличались в том, что касалось принципов общественного устройства. Уроженцы Авента, терпимые к отклонениям и новшествам, были чувствительны к эстетическим деталям и ревностно охраняли свободу выражения неповторимых индивидуальных качеств. Туземцы Архимбала, уровень цивилизации которых можно было назвать эквивалентным авентскому, предпочитали стадную общительность и чувствовали себя лучше всего, когда работали коллективно, руководствуясь общими представлениями о прогрессе и превосходстве альтруизма над личными интересами.
Еще до того, как закончилась разгрузка доставленных товаров, начальник космопорта в Чанселаде предложил Мирону партию груза на условиях настолько выгодных, что Мирон немедленно согласился заключить сделку, хотя для выполнения ее условий необходимо было дождаться окончания подготовки груза, на что должны были уйти три или четыре дня. Все находившиеся на борту «Гликки» только приветствовали задержку, так как Чанселад оказался очаровательно приятным, колоритным, романтическим и непритязательно элегантным городом.
Город раскинулся в напоминавшей обширный парк местности в районе слияния трех рек. соединенных дюжиной сонных каналов. Берега всех рек и каналов были усеяны лавками, салонами, кафе, ресторанами, оранжереями и концертными залами, укромными беседками для свиданий арлекинов в карнавальных масках, беспризорных эльфов, дриад и нимф, а также заведениями, предлагавшими удовлетворение самых неожиданных и даже абсурдных причуд. К востоку от города возвышался мощный горный хребет с утесами и ущельями, альпийскими озерами и лесами — там для желающих отдохнуть на свежем воздухе были устроены многочисленные дачи и коттеджи, как нарочито деревенские, так и роскошные, относившиеся скорее к категории загородных вилл.
Сразу после прибытия команда отправилась осматривать город и оценивать его возможности. Монкриф занялся поисками мест, где могла бы выступать его труппа.
Свободное время проходит быстро. Утром в назначенный день отлета груз привезли в космический порт и загрузили в трюм «Гликки». Команда решила провести еще один вечер в городе, посетив полюбившиеся им заведения.
В тот же вечер, пока команда отсутствовала, Монкриф и его труппа поднялись по трапу «Гликки», собрали свои пожитки и удалились, не дожидаясь возможности попрощаться с командой. Когда астронавты вернулись в звездолет, капитан нашел на столе в камбузе записку и деньги.
Малуф прочел записку вслух: «К сведению высокочтимого капитана Малуфа и его команды: нам повезло! Мы заключили долгосрочный контракт, благодаря которому сможем выступать в горных курортах Авента на очень выгодных условиях. Отказаться нам просто не позволяет финансовое положение. Капитан Малуф, Винго, Фэй, Мирон: примите наши наилучшие пожелания — мы долго вас не забудем. Прилагаю сумму, достаточную для покрытия остающихся задолженностей. С искренним уважением, Марсель Монкриф и его труппа».
Малуф бросил записку на стол: «Вот так! Они останутся на Авенте». Капитан стоял, продолжая смотреть на записку: «Принимая во внимание все обстоятельства, Монкриф, пожалуй, принял наилучшее решение и решил расстаться, не сентиментальничая на прощание. По меньшей мере так это выглядит с моей точки зрения».
Винго безрадостно произнес: «Без них у нас тихо и пусто».
Шватцендейл нервно откинулся на спинку стула и взглянул в потолок: «По сути дела, так будет лучше для всех. Атмосфера на борту становилась застойной. Монкриф здорово постарел, его шарлатанское мастерство поблекло. Клуты напоминали, внешностью и запахом, туши прогорклого мяса, забытые в углу салона. А девушки, бездумные существа из затерянного мира? Они танцевали по жизни, подчиняясь мимолетным прихотям, и пели свои песни на незнакомом языке, не желая ничего знать об ответственности и бесполезно отвлекая нас от работы. Что от них останется? Сладостно-горькие воспоминания о том, чего никогда не было».
«Трогательный отзыв!» — бледно улыбнувшись, сказал Малуф.
«Скорее эпитафия», — проворчал Винго.
«Их будет не хватать, — согласился со стюардом Мирон. — Но без них все будет проще».
«А! — внезапно возмутился Винго. — Кому нужна простота! Даже их глупости нас развлекали. В обществе Монкрифа и трех красавиц все было возможно».
Мирон серьезно кивнул: «В том числе возможно было, что они никогда не покинули бы «Гликку» и оставались бы на борту до скончания века».
Капитан поморщился: «Неприятная перспектива».
Мирон смутился и прокашлялся; разговор закончился.
Рано утром следующего дня «Гликка» вылетела из Чанселада и направилась к Архимбалу. Действительно, в звездолете наступила непривычная тишина, казавшаяся неестественной. Даже угол салона, где обычно сидели на софе, бормотали и мрачно поглядывали на всех и каждого амазонки-клуты, выглядел каким-то обнаженным. Винго внезапно прекратил выпечку экспериментальных булочек и пирожных. Но мало-помалу воспоминания о труппе Монкрифа потеряли живость, и прошлое постепенно утонуло в повседневности.
3
«Гликка» прибыла в космический порт Органона, когда солнце взошло уже довольно высоко. Доставленный груз без задержек перевезли на склад, и команда отправилась полюбоваться на город. И если по пути они заметили бы достаточно гостеприимную таверну, где можно было бы оценить качество местного пива — тем лучше!
Омнибус проехал по длинному бульвару и доставил четырех астронавтов на центральную площадь, вымощенную безукоризненно начищенными плитами полированного гранита. В центре площади искрились фонтаны, окружавшие цоколь героической статуи, водруженной в честь легендарного разведчика-заявителя, Ганса ван дер Вике, чья нога первая ступила на девственную землю Архимбала. Статуя изображала первооткрывателя в черном сюртуке и в плоской черной шляпе, в знаменательно напыщенной позе — одна из мощных рук разведчика высоко вознеслась к небу, приветствуя будущие поколения. Площадь окружали по периметру сплошные ряды пяти- и шестиэтажных домов с узкими фасадами, напоминавшими строй стоящих плечом к плечу, застывших исхудалых фигур. На первом этаже аскетическую строгость зданий оживляли магазины со сдержанно-роскошными интерьерами. В большинстве из них предлагались товары, предназначенные для разборчивых состоятельных покупателей. Налицо были также рестораны и несколько агентств и салонов.
Спустившись с площадки омнибуса, четверо приезжих задержались, чтобы сориентироваться. Всюду по площади сновали горожане. И мужчины, и женщины носили добротную одежду скромного, исключительно приличного покроя — так, как если бы появляться в общественных местах можно было только в костюме, ни у кого не вызывающем никаких нареканий. Проходя мимо астронавтов, местные жители мельком бросали любопытствующие взгляды, но тут же отворачивались, чтобы не создавать впечатление оскорбительной навязчивости.
Астронавты сосредоточили внимание на вывесках, пестревших над окнами первых этажей; здесь попадались рестораны и кафе, но нигде не было никаких признаков наличия таверн или баров. Мирон предположил, что все подобные заведения по каким-то причинам прятались на боковых улицах или даже в отдельном отведенном для них городском квартале. Винго согласился с тем, что эта теория была не хуже любой другой, и что тайна в свое время раскроется — так или иначе.
Все четверо прошлись вокруг площади и вскоре приблизились к заведению — по всей видимости своего рода кафе — с узорчатой вывеской, изображавшей синюю вазу и снабженной соответствующей надписью «СИНЯЯ ВАЗА». Окна под тремя широкими арками позволяли видеть людей, сидевших за столами и потреблявших различные закуски и напитки. За ближайшим столом несколько господ средних лет и весьма респектабельной внешности пили из стеклянных кружек янтарную жидкость с заметным верхним слоем белой пены. Молчаливо подчиняясь единодушному побуждению, астронавты зашли в «Синюю вазу» и заняли места за свободным столом.
К столу с достоинством подошел высокий седой официант в напоминающем фрак костюме безукоризненного покроя. Официант слегка поклонился, словно для того, чтобы показать, что он распознал в посетителях инопланетян, и что люди, незнакомые с местными обычаями, имели право на дополнительное снисхождение. Он спросил мелодичным басом: «Могу ли я поинтересоваться, господа, что вы хотели бы заказать?»
«Конечно, можете! — ответствовал Малуф. — После прогулки нас мучает жажда — вы могли бы принести нам самый лучший эль, в больших кружках».
Официант с улыбкой покачал головой: «Мы не предлагаем напитки такого рода, сударь».
«Неужели? — удивился Малуф. — А что, в таком случае, пьют с таким удовольствием господа, сидящие за соседним столом?»
Официант вежливо повернулся, чтобы взглянуть на соседний стол: «Я вижу, чтó вы имеете в виду! Им доставляет такое удовольствие наш фирменный напиток «Двенадцатая марка» — между прочим, я тоже его предпочитаю».
«В таком случае, — сказал Малуф, — будьте добры, принесите мне кружку «Двенадцатой марки»».
Другие астронавты выразили такое же пожелание, и официант ушел выполнять заказ. Вскоре он вернулся с четырьмя кружками, проворно расставил их на столе и удалился.
Малуф приподнял кружку: «Выпьем в память десяти тысяч поколений пивоваров, чье настойчивое рвение и чья неувядающая изобретательность сделали возможным этот момент! Не могу придумать ничего лучшего».
«Благородный тост! — воскликнул Винго. — Позвольте добавить к нему послесловие. В последние секунды существования Вселенной, когда вечный мрак обступит со всех сторон последних людей, кто-нибудь встанет и провозгласит: «Остановись, мгновенье, чтобы я успел воздать должное отважным пивоварам, открывшим для нас золотистый путь славы, струящийся по меркнущим туннелям времени!» После чего — разве это невозможно? — в непроглядной темноте возникнет сияющая брешь, которая позволит пивоварам вырваться из энтропической западни в поисках лучшей Вселенной!»
«Вполне приемлемая гипотеза, — заметил Шватцендейл. — А теперь…» Четыре астронавта чокнулись, опрокинули кружки и сделали несколько жадных глотков.
И тут же Малуф ощутил невероятное потрясение, навсегда запечатлевшееся в его памяти. Он медленно поднял голову и пристально посмотрел на официанта; тот вопросительно наклонился в сторону капитана: «Да, сударь?»
Малуф спросил, тихо и невозмутимо: «Мы заказали пиво. Что вы нам принесли?»
Официант с чувством ответил: «Господа, вам подали наш лучший перловый настой!»
«Перловый настой?» — глухо переспросил капитан.
«Так точно. Причем я оказал вам полезную услугу. Этиловый спирт — чрезвычайно токсичное вещество; его употребление внутрь, в любой форме, строго запрещено на Архимбале».
Шватцендейл испугался: «Так что же, в Органоне нигде нельзя выпить пива?»
«Нигде».
Астронавты угрюмо рассчитались и вернулись в космопорт. Уже через час «Гликка» покинула Органон и взяла курс к следующему пункту назначения.
4
Продолжая следовать своему зигзагообразному маршруту, «Гликка» в конце концов вернулась в Коро-Коро на Флютере.
Сразу после прибытия звездолет окружили знакомые паломники. Капитан Малуф встретился с перрумптером Калашом и Полоскуном, который к тому времени успел стать «коадъюкатором». Капитан заверил их, что прежние условия оставались в силе, и что «Гликка» может без околичностей доставить их в Бесовскую Высадку. Калаш и Полоскун выразили удовлетворение таким положением дел, после чего, ссылаясь на свою принадлежность к религиозной организации, снова стали требовать предоставления им существенной скидки. Малуф пояснил, что, несмотря на преобладание религиозных предрассудков на некоторых перенаселенных планетах, они очевидно отсутствовали в космическом пространстве. и что в связи с этим — хотя существовали, конечно, и многие другие причины — никакие скидки религиозным организациям не полагаются. Ворча, раздраженные пилигримы взошли по трапу «Гликки». В то же время портовые рабочие снова загрузили в трюмы звездолета сундуки, содержавшие мешочки с освященной почвой. После этого «Гликка» вылетела из Коро-Коро и направилась к Бесовской Высадке на Кириле.
В пути Винго увлекся беседами с неким Эфраимом Кьюрегом, странствующим мудрецом и корреспондентом Института трансцендентальной метафизики, базирующегося в городе Бантрийское Болото на планете Монтрой. Кьюрег явно был высокообразованным и выдающимся мыслителем. Будучи чуть ниже среднего роста, он сохранял завидную атлетическую форму и отличался исключительной чистоплотностью. Шапка седых волос, резкие аскетические черты лица, постоянно сохранявшего слегка ироническое выражение, холодный взгляд серых глаз и гордая выправка позволяли предположить, что философ был отпрыском какого-то патрицианского рода.
Кьюрег путешествовал в одиночку и держался в стороне от паломников. В свою очередь, пилигримы считали его притворно-снисходительным выскочкой. Тем не менее, перрумптер пытался присоединить Кьюрега к своей группе и приглашал его участвовать в утренних собеседованиях паломников, но философ не принимал его приглашения. Полоскун разработал маловразумительную теорию, постулировавшую бесконечную последовательную регрессию божеств все более усложненной сущности. подчинявшихся таинственно породившим их предшественникам, и попытался изложить основные положения этой гипотезы Кьюрегу, но столкнулся с настолько безразличным, лишенным всякого выражения взглядом философа, что самоуверенная улыбка сползла с пухлого розовощекого лица теоретика-самородка. Полоскун тут же вспомнил, что его ждали неотложные дела.
Винго считал присутствие Кьюрега на борту загадочным обстоятельством, и стюарда снедало любопытство. Однажды вечером он пригласил Кьюрега выпить с ним чаю, заметив, что чай будет сопровождаться свежеиспеченными булочками, печеньем и экстравагантными пирожными. Будучи убежденным эпикурейцем, Кьюрег с готовностью принял это приглашение и явился в камбуз точно в назначенное время. С одобрением взирая на стол, украшенный множеством деликатесов, философ уселся на предложенный стюардом стул.
Поначалу их беседа носила церемонно-обобщенный характер, после чего, улучив удачный момент, Винго вставил вопрос: «По правде говоря, никак не могу понять, почему бы ученый с такой высокой репутацией, как ваша, решил отправиться на Кирил подобно одному из паломников, намеренных совершить утомительную «круговерть». Не могли бы вы объяснить свои побуждения?»
«Мог бы, — с прохладной улыбкой ответил Кьюрег. — Но не стал бы, так как вы, скорее всего, нашли бы мои соображения абстрактными и, возможно, превосходящими ваше понимание».
Озадаченный, Винго приподнял брови. По его мнению, необычное замечание Кьюрега никак не свидетельствовало о желании философа проявлять уважение к собеседнику. Тщательно выбирая слова, стюард выдержал паузу и сказал: «Разумеется, вы вправе делать любые допущения, хотя, с моей точки зрения, они чрезмерно пессимистичны».
Точка зрения Винго мало интересовала Кьюрега: «В самом деле?» Философ взял с блюда лимонное печенье и откусил половину хищным движением маленьких белых зубов: «Что ж, в любом случае это несущественно».
«С тем исключением, что осмысленное общение между нами стало невозможным — несмотря на то, что мы тут сидим, пьем чай и жуем пирожные».
«Как так? — слова стюарда привлекли, наконец, внимание его гостя. — Не совсем понимаю, что вы имеете в виду».
«Вот именно! — кивнул Винго. — Если люди желают обмениваться информацией, ясность имеет первостепенное значение. Если, однако, они желают приводить друг друга в замешательство, для этого существует множество приемов и тактик. Например, они могут выражаться бессвязно и неразборчиво, говорить на примитивном языке щелчков и хрипов, или же — в качестве последнего отчаянного средства — на эзотерическом жаргоне Института».
«Впечатляющий анализ! — заметил Кьюрег, хотя он явно не был впечатлен. — Но какое отношение он имеет к нашему чаепитию?»
Винго откинулся на спинку стула: «Вы считаете, что любые разъяснения, относящиеся к целям вашего посещения Кирила, могут только привести меня в замешательство. Подозреваю, однако, что, если вы будете пользоваться общепринятыми в Ойкумене идиомами, не нарушая стандартную синтаксическую структуру предложений, сущность ваших замечаний стала бы доступной моему пониманию».
«Осторожнее, Винго! — язвительно и насмешливо сказал Кьюрег. — В темных глубинах эпистемологических дебрей легко заблудиться! Неопытного новичка там поджидают западни, которые можно обойти только самыми странными путями, а в тенях притаились чудовища. Такой отважный странник, как вы, однако, сможет, по меньшей мере, постигнуть основную, предельно простую аксиому, непосредственно касающуюся темы нашего разговора. Она заключается в том, что полное взаимопонимание между двумя индивидуумами невозможно ни в каких обстоятельствах. Ваше лимонное печенье, между прочим, восхитительно».
Поразмыслив, Винго пожал плечами: «Все это прекрасно и замечательно, но возникает впечатление, что вы не признаёте существование «истины» в каком-либо смысле и на каком-либо уровне».
«Истина? — Кьюрег лениво махнул рукой. — Чтó есть истина? Последнее убежище слабоумных. Иллюзорное, нефункциональное представление, подобное корню квадратному отрицательной бесконечности. Зачем беспокоиться по этому поводу? Как справедливо заметил некогда умница барон Бодиссей, «истина — чирей в заднице прогресса»». Философ взял с блюда последнее лимонное печенье.
Вздохнув, Винго поднялся на ноги, пополнил запас сладостей на блюде и снова уселся: «Рекомендую попробовать пирожные из дождевых ягод с кремом. Эклеры, глазированные белым шоколадом, тоже заслуживают внимания».
«Благодарю вас, — отозвался Кьюрег. — Немедленно последую вашей рекомендации. Чай остался?»
Винго наполнил чашку мудреца.
«А теперь, — продолжал Кьюрег, — если вас все еще интересует этот вопрос, я могу объяснить, зачем я лечу на Кирил».
«Как вам будет угодно, — не слишком дружелюбно сказал Винго. — Не хотел бы ни в малейшей степени вмешиваться в ваши личные дела. Пусть вас не беспокоит мое праздное любопытство».
«В таком случае я могу удовлетворить его в нескольких словах, — философ поднял с блюда пирожное из дождевых ягод с кремом. — Я лечу на Кирил, чтобы подтвердить справедливость наблюдений, которые я сделал во время первого посещения этой планеты».
Винго ошеломленно уставился на собеседника.
Кьюрег задумчиво смотрел в пространство: «Все это случилось давно, когда я был молод и еще бредил романтическими идеалами. Я надеялся, что паломничество на Кирил станет отважным приключением — таким оно и оказалось». Философ замолчал, о чем-то задумавшись. Через некоторое время он сказал: «Слишком много воспоминаний. Они сливаются в круговорот впечатлений, голосов, цветов, лиц, пейзажей. Тысячи эпизодов, огромные трагедии, маленькие торжества». Кьюрег молча наблюдал за тем, как стюард наливал ему чай, после чего продолжил:
«Кирил — негостеприимный мир. Путь пилигримов лежит по пустыням и болотам, они взбираются по песчаным дюнам и бредут по колено в вязкой жиже, их силы и терпение испытывают бескрайние холмистые саванны, где растут только язвенные деревья и терновник. Погода непредсказуема: по утрам клубится промозглый туман, после полудня часто начинается гроза. А по ночам в небе плывут три тусклые луны.
Время от времени паломникам встречаются постоялые дворы и приюты, где путник может сидеть, глядя на бесконечно разнообразную вереницу других пилигримов, проходящих мимо: молодых и старых, мужчин и женщин, часто с детьми. Одни маршируют с песнями, другие бормочут заклинания. Иногда, танцуя и прыгая из стороны в сторону, мимо пробегает юродивый, проклинающий небеса. Его возгласы замирают вдали, и все становится таким же, как прежде.
На Дальнем Западе высится Святая гора — умирающий вулкан с кратером на вершине, где булькает и шипит лава. Крутой подъем к этому кратеру трудно преодолеть; многим паломникам приходится буквально ползти на четвереньках».
Дородный Винго, с его чувствительными ступнями, разволновался, представив себе подобные тяготы: «И что же, никто не помогает этим несчастным?»
Кьюрег пожал плечами, не испытывая особого сочувствия: «Они добираются до края кальдеры, там отдыхают и залечивают, по возможности, свои болячки, после чего присоединяются к остальным.
Обход кратера, в сущности — конечная цель паломничества. На полпути устроена выступающая над жерлом обзорная площадка, откуда открывается потрясающий вид на весь кратер и на кипящую далеко внизу огненную магму. Большинство пилигримов не останавливаются на площадке, опасаясь головокружения. Тем не менее, иногда тот или иной паломник выбегает в приступе религиозного остервенения на этот плоский уступ, бросается в пропасть и падает, исчезая в клокочущей лаве. Бывает и так, что он хватает своего ребенка — или даже чужого ребенка — и швыряет его в кратер. Чаще всего, однако, его удерживают другие пилигримы — ребенка оттаскивают от обрыва, после чего отец обычно передумывает и решает не кончать с собой».
Винго недоуменно покачал головой: «Столь напряженное, трагическое паломничество трудно вообразить. Начинаю понимать, что вас влечет обратно на Кирил».
Игнорируя замечание стюарда, Кьюрег попробовал эклер, глазированный белым шоколадом: «Так или иначе, в конце концов пилигримы возвращаются в Бесовскую Высадку. Они уходят оттуда на запад, а приходят с востока, тем самым завершая «круговерть» — и наступает момент необузданного торжества! Они смеются и плачут, они падают на колени и целуют землю; ничто во всей их жизни не может сравниться с восторгом этой минуты. Память о ней остается с ними навсегда».
«Все это понятно и в высшей степени мелодраматично, — размышлял вслух Винго. — Окончание паломничества становится актом победы духа, преодоления всех препятствий. Но зачем пилигримы летят на Кирил в первую очередь, какими побуждениями они руководствуются?»
«Причин столько же, сколько паломников, — ответил философ. — Одни стремятся заслужить благоволение того или иного божества, другие хотят умилостивить призраков предков. Многие — приверженцы тайных культов, умерщвляющие плоть. Некоторые надеются искупить тайные преступления, а иными движет не менее мощный стимул — возможность сбежать от сварливой супруги».
«И какое место в этом списке занимают соображения, заставляющие вас повторно испытать кошмар, посетивший вас в молодости?» — почти насмешливо поинтересовался Винго.
Кьюрег воспринял вопрос всерьез: «Простого ответа нет. Первоначально паломничество было своего рода вызовом, принять который требовало мое самоуважение. Затем, через три-четыре дня, мое отношение к происходящему стало изменяться. Вызов постепенно потерял значение, я о нем забыл. Вместо этого я стал наблюдать, слушать и осязать со все возрастающей чувствительностью. Для меня становились все ярче и яснее детали, текстуры, нюансы. Однажды утром меня осенило прозрение. Я увидел в кустах у дороги большой черный валун. Я тут же остановился и обратился к нему: «Камень! Я тебя вижу, а ты меня не видишь. Почему? Потому что я способен чувствовать и сознавать свои чувства, а ты — нет! Почему это так? Все очень просто! Потому что я жив, а ты мертв»».
«Любопытно! — воскликнул Винго. — В вашей истории несомненно есть вдохновляющий элемент, хотя, казалось бы, взывать к камню — довольно-таки бесполезное занятие».
«По меньшей мере оно никому не причиняет вреда, — Кьюрег встал из-за стола. — Благодарю вас, я очень приятно провел время. Ваши пирожные и печенье безупречны». Вежливо кивнув, эпикуреец вышел из камбуза.
Винго остался за столом, прихлебывая чай и размышляя обо всем, что услышал.
5
Полет продолжался без нежелательных инцидентов. Пилигримы коротали время, изучая священные тексты, обсуждали духовные доктрины и часами рубились в карты на гроши — Шватцендейла к карточному столу больше не подпускали: игроки все еще горько переживали разгром, нанесенный им судовым механиком. Кьюрег, как всегда, безразлично держался в стороне, не участвуя в утренних собеседованиях и пресекая любые попытки Полоскуна вовлечь его в теологический диспут.
Команда «Гликки» выполняла повседневные обязанности, хотя теперь Винго проводил много времени, размышляя о планете Кирил и о том, чтó он узнал про кругохождение по ее всемирному континенту. Мало-помалу он начинал понимать представление Кьюрега о паломничестве как о метафорическом символе гораздо более значимого события. «Все это замечательно, — думал Винго, — но как насчет самих пилигримов? Какие побуждения заставили их пуститься в тягостный и мучительный поход? Причины, шутливо упомянутые Кьюрегом, нельзя принимать за чистую монету. А тогда, чтó ими движет?» Подвергнув этот вопрос глубокому анализу, Винго пришел к тому выводу, что фактической подспудной причиной массового паломничества был инстинкт — подобный тому, который заставлял многотысячные полчища леммингов Древней Земли бросаться в море. Такую причину, по мнению Винго, нельзя было считать существенной или поучительной, но она была вполне реальным — даже если подсознательным — стремлением доказать свою жизнеспособность посредством прохождения отчаянного испытания физической и духовной стойкости.
Сосредоточение на вопросе о побуждениях паломников повлияло на поведение стюарда больше, чем он сам осознавал. Его кипучий, жизнерадостный темперамент теперь проявлялся гораздо реже, его словоохотливость превратилась в склонность к рассеянному бормотанию. Эти изменения не могли не привлечь внимание его коллег, и в конце концов Шватцендейл, усевшись напротив Винго за столом в камбузе, поставил вопрос ребром. Винго уклонялся от прямого ответа, но механик настаивал, и стюарду пришлось подробно изложить содержание его беседы с Кьюрегом. Отчитавшись без утайки, он прибавил: «Несмотря на его манеры, которые никак нельзя назвать располагающими к дружескому общению, Кьюрег — очень интересный и сложный человек, заслуживший высокую репутацию мудреца, а также эпикуреец, циник и, в глубине души — что почти невероятно! — искатель приключений и романтик».
«Странно! — заметил Шватцендейл. — Он производит впечатление человека умеренного, уставшего от людей и довольно-таки высокомерно относящегося к простым радостям жизни».
«Это всего лишь маска, — отозвался Винго. — Кьюрег тщательно имитирует презрительное отчуждение, чтобы исключить всякую возможность амикошонства. Фактически под этой маской скрывается проницательная чувствительность. Когда он соглашается наконец говорить откровенно, его наблюдения весьма поучительны. Теперь я понимаю истинную сущность Кирила и условия, с которыми сталкиваются пилигримы, совершающие «великое кругохождение». Они проделывают трудный путь, не лишенный, однако, своеобразия — и нередко сталкиваются с неожиданностями, а те, кому удается вернуться наконец в Бесовскую Высадку, ощущают торжество свершения, служащее достаточным возмещением тягот, перенесенных во время «кругохождения»».
Поразмышляв, Шватцендейл недовольно крякнул: «Если этот момент облегчения — единственная награда за мученичество, в чем смысл паломничества? Идея «кругохождения» на Кириле не должна была бы привлекать никого, кроме свихнувшихся фанатиков и самобичевателей».
«Нет-нет! — воскликнул Винго. — Паломничество объясняется подсознательными побуждениями, которые, должен признаться, трудно выразить словами».
«Не вижу здесь никаких затруднений или сложностей, — упорствовал Шватцендейл. — Их паломничество — совершенно бесполезная затрата времени, денег и сил, их путь ведет ниоткуда в никуда. Уровень их умственного развития невозможно сформулировать, не прибегая к вульгарным выражениям».
Винго выдавил терпеливую улыбку: «Паломничеству присущи непонятные тебе аспекты! Да, ими движут подсознательные стимулы, но это исключительно мощные и чрезвычайно важные стимулы! Великая «круговерть» — калибр, которым паломник измеряет личное достоинство. Возвращаясь с востока в Бесовскую Высадку, он испытывает восторг, граничащий с ощущением собственного величия!»
«И его можно понять, — обронил Шватцендейл. — У него наконец появляется возможность отдохнуть после утомительной ходьбы».
Все еще улыбаясь, Винго покачал головой: «Кьюрег уже завершил одно «кругохождение». Он нашел в паломничестве аспекты не поддающейся пониманию глубины — по меньшей мере, не поддающиеся моему пониманию, хотя я намерен серьезно их рассмотреть».
«Дорогой мой, этот очковтиратель тебя загипнотизировал, — Шватцендейл встал. — Очевидно, мне придется обменяться с ним парой слов».
Улыбка Винго стала насмешливой: «Посмотрим, кто из вас окажется в большем замешательстве».
«Несмотря на всю его эрудицию, — парировал Шватцендейл, — Кьюрегу все еще приходится надевать штаны по утрам». Механик вышел из камбуза — Винго сначала вздохнул, потом задумался.
Шватцендейл отыскал философа, пребывавшего в относительно общительном настроении. Будучи не прочь поболтать на досуге, тот представился не только как ученый, искатель приключений и эпикуреец, но и в качестве изобретательного финансиста, ожидающего возможности заключения нескольких прибыльных сделок в Бесовской Высадке. Отвечая на вопросы Шватцендейла, Кьюрег предоставил сведения о паломничестве, которые заинтриговали механика, хотя показались ему отчасти обескураживающими и даже устрашающими.
Шло время, полет подходил к концу. В тот день, когда впереди появилась холодная белая искра звезды Рыс, Винго зашел в рубку управления, где капитан Малуф просматривал описание Кирила в «Путеводителе по планетам».
Расстроенный и почти отчаявшийся, Винго не стал тратить время на осторожные вступления: «Капитан! После долгих и мучительных размышлений я наконец принял решение!»
«Неужели? — Малуф отложил справочник и взглянул стюарду в глаза. — Какое именно?»
Винго сделал шаг вперед: «На протяжении нескольких последних недель я подводил итоги своей жизни и понял, что оказался на распутье. Двигаясь по одному пути — по легкому пути — я могу продолжать жить по-прежнему. В другом направлении меня ожидают препятствия — это трудный, часто безотрадный путь, но он передо мной открылся. Взвешивая эти две возможности, я принял решение. В Бесовской Высадке я собираюсь сложить с себя полномочия стюарда «Гликки» и отправиться на запад вместе с паломниками. В конечном счете я вернусь с востока, полный чистого торжества — может быть, в этом и заключается поиск моей Лурулу!» Подчеркивая слова, Винго потрясал в воздухе розовым кулаком: «Вот и все, по сути дела. Вы слышали, чтó я хотел сказать. Мы останемся друзьями?»
«Разумеется! — ответил капитан. — Думаю, что наша дружба станет крепче, чем когда-либо! Но мне приходит в голову странная мысль. Вполне может быть, что ты потеряешь больше, чем найдешь».
Винго поморщился: «Я прекрасно понимаю, чтó потеряю. Общество друзей, которое я ценю превыше всего! Хотел бы я, чтобы мы запарковали «Гликку» в Бесовской Высадке и отправились на запад вчетвером, чтобы в конце концов вернуться с востока и вместе отпраздновать торжество в самую радостную минуту нашей жизни!»
«Не сомневаюсь, что все мы обрадовались бы возвращению, — сухо сказал Малуф и вздохнул. — Даже в перспективе воображения, однако, путешествие вокруг света на своих двоих представляется мне сумасшедшим предприятием».
«Надо смотреть на вещи без предубеждения! — заявил Винго. — Преданность мечте позволяет внедрять ее в жизнь, и радость достижения никогда не покидает победителя!»
Малуф снова вздохнул и откинулся на спинку стула: «Позовем Шватцендейла и посмотрим, как он отреагирует на твое предложение».
«Фэй нередко проявляет нерешительность, — с сомнением сказал Винго. — Придется напомнить ему о его склонности к галантным приключениям».
«Ха! Гм!» — капитан прокашлялся и наклонился к микрофону.
Уже через несколько секунд Шватцендейл появился в рубке. Переводя взгляд с капитана на стюарда и обратно, механик с подозрением спросил: «Что случилось? Зачем я понадобился?»
«Нам понадобился твой совет, — объяснил Малуф. — Возникла беспрецедентная ситуация. Винго намерен покинуть звездолет в Бесовской Высадке и отправиться в кругосветный поход с паломниками».
«В самом деле?» — Шватцендейл озабоченно посмотрел на стюарда, как врач — на тяжело больного пациента.
«И это еще не все, — продолжал капитан. — Винго желает, чтобы вся команда «Гликки» присоединилась к нему в этом предприятии — для того, чтобы, вернувшись в Бесовскую Высадку с востока, мы вместе отпраздновали наше торжество. Я правильно тебя понимаю, Винго?»
«В сущности, таково мое предложение, — подтвердил стюард. — Могу прибавить только то, что стремление к этому героическому свершению вызывается несколькими подсознательными архетипическими стимулами, позволяющими преобразить остаток нашей жизни, внушив нам уверенность в своем внутреннем величии».
«Идея, поражающая своей новизной, — признал Шватцендейл. — Неожиданная, нелепая и наивная! Она никогда не пришла бы мне в голову — особенно после моей недавней беседы с Кьюрегом. Судя по всему, паломничество связано со множеством нежелательных обстоятельств, которые практически никогда не предаются гласности. Например, лишь небольшая доля тех, кто отправляется на запад из Бесовской Высадки, возвращается туда с востока. Многие отказываются от попытки «кругохождения» уже через несколько дней. Утомительный и продолжительный путь особенно мучителен для людей с чувствительными ступнями — паломникам нередко приходится пробираться по лавовым полям, то есть по почти непроходимым завалам острых обломков вулканического туфа».
Винго воззрился на свои деликатные ступни. «Это неприятно слышать. — пробормотал он себе под нос. — Но это невозможно не принимать во внимание».
Шватцендейл продолжил обсуждение фактов, сообщенных Кьюрегом: «Многие пожилые паломники, уже в Бесовской Высадке чувствовавшие себя неважно. умирают по пути от различных болезней, от голода, от дизентерии и просто от истощения и утомления. По ночам возникает особенно опасная ситуация, потому что на паломников нападают обнищавшие и одичавшие шайки, отнимающие у них сапоги и башмаки — причем, если ограбленные пытаются сопротивляться, им разбивают колени и переламывают лодыжки дубинками!»
«Это просто бесчеловечно! — возмутился Винго. — Значит, в поход можно отправляться только в компании друзей, заслуживающих доверия!»
«Привлекательный, но не обязательно осуществимый план. Для того, чтобы присоединиться к способной защищаться группе пилигримов, нужно заплатить крупную сумму. Паломники постоянно торопятся, их приходится догонять, невзирая на боль в ступнях и прочие недомогания. В противном случае отставший остается один. Потратив все свои деньги, одинокий паломник не может приобрести еду в придорожных приютах, даже если он не возражает питаться тем, чтó там подают. Брезгливые люди отказываются хлебать эту бледно-розовую баланду, даже если у них есть деньги, и пробавляются собранными клубнями и семенами, хотя поблизости от торной тропы их давно уже нет, и поиски занимают много времени. Но хуже всего другое. Когда по пути встречаются возвышенности, тропа усеяна острым щебнем, рвущим обувь и покрывающим ступни кровоточащими ранами. Что ты будешь делать в такой ситуации?»
Винго уже представил себе подобные неприятности: «У меня не останется выбора! Придется карабкаться на четвереньках, пока я не переползу через щебень!»
«Не получится! — отрезал Шватцендейл. — Острый щебень изранит тебе ладони и колени так же, как ступни, и вместо колен у тебя останутся ободранные хрящи. Что ты намерен делать дальше?»
«Я еще не продумал все детали! — тонким, напряженным голоском взмолился Винго. — Но в том случае, если придется это сделать, я перевернусь на спину и буду ползти в таком положении, отталкиваясь локтями. Продвижение будет медленным и болезненным, но это лучше, чем сидеть ночью одному в скалистой пустыне под тремя тусклыми лунами. Невеселая перспектива, что и говорить!»
«Даже когда тропа спустится с холмов, тебя будет поджидать очередной враг. Над тропой нависли ветви терновника, с них сыплются покрытые шипами звездчатые семена. Пока ты будешь ползти, со стонами отталкиваясь окровавленными локтями, шипы станут впиваться тебе в задницу — а чтобы найти и вытащить каждый шип, тебе придется останавливаться перед тем, как ты сможешь продолжить свое храброе хождение по мукам. Возможно, человек в таком состоянии способен завершить «круговерть» лет за десять, но зачем? Ради славы? Торжества? Никакой славы он не приобретет, никакое торжество ему не улыбнется. Скорее всего, он будет горестно сожалеть о мучениях, бесполезно перенесенных им во имя… во имя чего, скажи мне?»
Винго вздохнул: «Становится ясно — с безжалостной очевидностью! — что я не тот человек, который мог бы испытать и доказать свою доблесть таким способом. Это очень неприятно, но мне придется отказаться от паломничества. Благодарю за предупреждение».
Малуф заботливо спросил: «Так ты не уволишься?»
Винго снова вздохнул: «Конечно, нет. Кирил больше не возбуждает во мне романтические мечты»
«Очень предусмотрительно с твоей стороны, — похвалил стюарда капитан. — Разве не так, Фэй?»
«Согласен, целиком и полностью», — склонив голову набок, серьезно ответил Шватцендейл.
