Около часа ночи, когда я уже спал, меня разбудил звонок Поскребышева, который затем соединил меня со Сталиным.

Сталин сказал, чтобы я немедленно вылетал в Люблин, где находится Булганин, уполномоченный Ставки при ПКHO (Польский Комитет Национального Освобождения), который донёс в Ставку Верховного Главнокомандования, что Люблин окружен «аковцами»; что с часу на час он ждёт, что они могут занять город; что туда мы послали стрелковую дивизию на усиление, поэтому мне необходимо немедленно вылететь и вместе с ним принять соответствующие меры безопасности в отношении членов Польского комитета национального освобождения, в составе которого были товарищи Берут, Ванда Василевская, Берлинг, Гомулка*, Осубка-Моравский и другие.

Я попросил разрешения вылететь рано утром, так как ночью могут сбить свои же зенитные орудия, имеющиеся по трассе полёта Плоешти-Львов. Сталин согласился. В конце разговора Сталин сказал, что Булганин там меня будет ждать утром на люблинском аэродроме, но сразу не садиться, а пройти на бреющем полёте и, только увидев Булганина, машущего фуражкой, с группой офицеров, можно садиться. Это нужно потому, что к утру, возможно, Люблин будет занят «аковцами». Попрощались.

Я никак не представлял всего этого в тылу Советской Армии, которая уже подходила к Варшаве. Как известно, к августу 1944 года Советской Армией было освобождено 25 % территории Польши. После этого был создан ПКНО, который заключил договор с СССР, гарантирующий самостоятельность Польши.

В стране была «Крайова Рада Народова», которая объединяла все антифашистские организации Польши. У неё была создана «Армия Людова», которой руководили польские коммунисты.

Вместе с этим ставленники буржуазии и польские националисты, бежавшие в Англию, создали в Лондоне «правительство Польши», куда вошли генерал Сикорский, который затем «погиб» при аварии английского самолёта, а может быть, его англичане «погибли», так как он стал сближаться с СССР.

После Сикорского «премьер-министром» стал Миколайчик, заместителем — генерал Окулицкий и другие, численностью 15 человек. Они организовали на территории Польши большую сеть подпольных организаций, снабжавшихся из Англии денежными средствами и директивами, с целью восстановить буржуазную Польшу. Для вооруженной борьбы была создана «Армия Крайова», во главе которой стоял вице-премьер генерал Окулицкий.

Рано утром я поднялся на самолёте и, прижимаясь к земле, чтобы зенитчики видели опознавательные знаки самолёта, полетел через Плоешти-Львов на Люблин.

Полёт прошёл без происшествий. Над аэродромом я сделал круг и сразу узнал Булганина, с ним была группа генералов и офицеров. Сразу пошёл на посадку. На аэродроме Булганин, встретив меня, начал повторять более детально то, что мне уже сказал товарищ Сталин, и я ему по-товарищески высказал сомнение в том, что не так они уж страшны, эти «аковцы», как он себе представляет.

Я знал Булганина Н. А. как человека, который обычно преувеличивал опасности, которые встречались. В общем, договорились о том, что я приму необходимые меры к выяснению обстановки по линии особых органов и, кроме того, свяжусь с министром госбезопасности Польши Раткевичем* по этим вопросам, так как он должен иметь подробные данные.

Разместившись в Люблине, я сразу же приступил к делу: стал выяснять обстановку, наличие различного рода реакционных сил и войск АК.

Через пару дней мне Н. А. Булганин сказал, что из Москвы сообщили о решении Ставки, что я назначен уполномоченным НКВД при ПКНО. Правда, я спросил у Николая Александровича, что «вероятно, ты внёс это предложение?» Он засмеялся и ответил, что «хозяин назвал тебя».

Я уже понял, что теперь до окончания войны мне придется тут сидеть. Ну что же, начальству виднее.

Оказалось, что, кроме польской армии, созданной Польским комитетом национального освобождения (в дальнейшем ПКНО), по всей Польше действуют мелкие разрозненные компании (роты) различных политических направлений: от партии Стронитство Людовой, Армия Крайова и других буржуазных партий и групп, что эти подразделения подчиняются соответствующим начальникам и командующим, что они вооружены лёгким оружием, взятым у немцев, а также отнятым у некоторых наших подразделений, на которые они нападали. В частности, подразделения Армии Крайовой (лондонской ориентации Миколайчика) организационно сведены в бригады и военные округа.

Однако действовали они разрозненно, стараясь обеспечить самих себя. Армия Крайова — это наиболее агрессивная контрреволюционная организация, считавшая своей задачей восстановление буржуазного польского правительства.

Булганина, видимо, проинформировали обо всех этих «ужасах» как польские товарищи, так и наши «особисты». Несмотря на то, что я вот уже нахожусь <здесь> 4 дня, никакого наступления реакционных сил на Люблин не происходит, хотя «тревожные» агентурные сообщения поступают ежечасно.

Один раз были даже данные, что польская бригада АК движется на Люблин. Я быстро взял две бронемашины и поехал в <том> направлении, откуда двигалась эта бригада. Проехал по всему маршруту, никого не встретил, однако при расспросах местных жителей некоторые говорили: шла какая-то часть, пошла в таком-то направлении, другие показывали в обратном направлении. Одним словом, все врали, кто как мог.

Одно было несомненно: что лондонское «польское правительство», возглавляемое Миколайчиком, направляет реакционеров против ПКНО, снабжает их золотом и оружием. Следовательно, моя задача заключалась в том, чтобы вскрыть каналы, по которым поступает оружие и золото для подпольной работы, и прекратить их деятельность. Так я и начал проводить эту работу.

В последующем уже стали поступать сигналы о зверствах, чинимых реакционно настроенными поляками, которые делали набеги на определенные населенные пункты, убивали и вешали на столбах волостных старост, дружественно настроенных к Советской Армии, и чинили различного рода безобразия.

Я рассказал об этом Булганину, который являлся уполномоченным ГКО при ПКНО. Булганин попросил подготовить информацию в ГКО за двумя подписями, что я и сделал.

Кстати сказать, мои неоднократные вызовы к себе министра госбезопасности ПKHO Раткевича не дали никаких новых данных о положении. Я его каждый раз старательно инструктировал, что надо делать, но результатов было мало. Видимо, у него не было опыта в организации борьбы с контрреволюционерами.

На следующий день я заехал к Булганину часов в 12, в его штаб-квартиру по делам. По ВЧ раздался звонок, Булганин взял трубку, и когда узнал, что говорит товарищ Сталин, встал, руки по швам, и начал отвечать.

Я слышал следующие фразы. Сталин спрашивал: «Где Серов?» Он отвечает: «Здесь, у меня в кабинете», затем: «Есть, есть, слушаюсь, слушаюсь, будет сделано». И на этом закончился разговор.

Когда повесил трубку, облегченно вздохнул, сел и говорит: «Вот, знаешь, Иван Александрович, каждый раз, как только позвонит товарищ Сталин, у меня рубаха мокрая, на, потрогай». Я потрогал действительно мокрую рубашку Булганина и засмеялся.

Затем он мне рассказал о том, что товарищ Сталин требует бандитов, которые убивают представителей местных польских органов власти или нападают на бойцов Советской Армии, судить военным трибуналом и тоже вешать на видных местах с надписями об их преступлениях.

При этом Сталин дал указание подготовить в ближайшую неделю в 4–5 городах такие операции и повесить. В конце сказал: «Передайте Серову моё указание».

Я сказал Булганину, что такие вещи на скорую руку не делают, судить надо через военный трибунал фронта. Булганин сказал, что нужно это в срочном порядке сделать и донести товарищу Сталину. Я ответил: «Давай вместе посмотрим следственные дела, где что есть, и затем ещё раз обменяемся по этому вопросу мнениями».

Практически я так ничего и не сделал, а все дела о преступлениях подобного характера направляли обычными каналами через прокуратуру и судили военным трибуналом, в соответствии с существующими военными законами.

Таким образом, видно, что все волнения, которые происходили в тот период у Булганина, в основном оказались преувеличенными. Однако обстановка была напряжённой, так как ежечасно поступали данные или о готовящихся диверсиях, или донесения о том, что диверсии имели место, правда, не особенно крупные. Только в одном случае был взорван фронтовой склад боеприпасов. Это дело было так.

Километрах в 10 от Люблина в лесу был расположен большой склад боеприпасов 1-го Белорусского фронта. В связи с предстоящими наступательными операциями было сконцентрировано большое количество авиабомб, артснарядов и других взрывчатых веществ. Для поддержания порядка, очистки от смазки снарядов и авиабомб и прочих работ в склад привлекались местные жители из числа поляков.

В одно утро раздался страшный взрыв. Я быстро собрался и выехал на автомашине по направлению взрыва. Не доезжая 3–4 километра, вижу, что из населённых пунктов народ вышел в поле, так как в эти населённые пункты долетали неразорвавшиеся снаряды, а были случаи, когда они и взрывались.

Подождав немного, я стал продвигаться в сторону склада. Взрывы утихли, в лесу я увидел, что в местах, где были боеприпасы, образовались громадные воронки, деревья были вырваны и обожжены. Ни одного человека поблизости не было. В последующем я расспросил местных жителей, где находятся офицеры и солдаты, которые охраняют этот склад.

Мне показали деревню. По прибытии туда я нашел начальника склада и других офицеров в полной растерянности. Из предварительных расспросов я установил, что взрыв произошел в одном из хранилищ, где работали поляки, а затем взрывы перекинулись и на другие хранилища.

Одним словом, как потом мы подсчитали, количество взорвавшихся снарядов было настолько велико, что командованию фронта пришлось думать о восстановлении, с тем чтобы не сорвать предстоящую наступательную операцию. Ущерб был нанесен значительный.

Мне пришлось принять соответствующие меры к расследованию всех обстоятельств, но выяснилось, что из числа поляков, работавших в день взрыва, ни одного человека в живых не осталось. Поэтому пришлось лишь ограничиться тем, чтобы сообщить польским органам госбезопасности фамилии погибших для того, чтобы установить их связи и знакомства, через которые можно было бы дойти до организаторов взрыва.