О второй на своем счету массовой депортации — карачаевцев — Серов ничего не пишет. Есть лишь косвенная ссылка на это. В записях 1954 года Серов упоминает о претензиях, высказанных ему на заседании Президиума ЦК Михаилом Сусловым: мол, «когда выселял карачаевцев, то не зашел в крайком» (В годы войны будущий идеолог КПСС был 1-м секретарем Орджоникидэевского крайкома).

(Гнев вождя вызвало активное сопротивление карачаевского антисоветского подполья после освобождения территории от немцев. В феврале 1943 года именно Серов руководил чекистско-войсковыми операциями против местных бандформирований. Только за первую половину 1943 года здесь было ликвидировано 65 бандгрупп).

Сентябрь 43-го года. Меня вызвали в Ставку, товарищ Сталин дал прочитать телеграмму командующего Ростовским фронтом Еременко, в которой он пишет, что успешным действиям на Ростовском направлении сильно мешают калмыцкие эскадроны из дивизии, перешедшие на сторону немцев в первые дни войны, и просит ликвидировать этих бандитов.

История мне вспоминается такая. Бывший герой гражданской войны, кавалерист Городовиков* Ока Иванович, калмык по национальности, исполненный патриотическим порывом (я в искренности его не сомневаюсь), в 1941 году попросился у товарища Сталина (это мне рассказывал Щаденко) и поехал сформировать в Калмыцкую АССР кавалерийскую дивизию из своих земляков.

По окончании формирования он доложил Щаденко, так как тот был заместителем наркома по формированию, и в конце телеграммы приписал, чтобы Щаденко доложил товарищу Сталину просьбу о присвоении калмыцкой дивизии «им. Городовикова», с тем чтобы его имя вдохновляло калмыков на борьбу. Щаденко, правда, об этом не доложил т. Сталину.

Когда Городовиков вернулся в Москву, через некоторое время стало известно, что калмыцкая дивизия перешла на сторону немцев.

При мне Щаденко разыгрывал Городовикова (они были приятелями) так: «Ока Иванович, может быть сейчас, когда они у немцев, доложить товарищу Сталину о том, чтобы присвоили калмыцкой дивизии имя Городовикова». Ока сердился, но молчал. Конечно, его патриотических чувств на всю дивизию не хватило.

Товарищ Сталин приказал мне ликвидировать этих подлецов, так как они засели на территории Калмыкии и грабят военные обозы, идущие на фронт, бьют красноармейцев, устраивают налеты и т. д.

Так как в телеграмме было указано, что калмыцкие эскадроны хорошо вооружены немецким оружием, то товарищ Сталин мне сказал: «Мы даем указание командиру авиадивизии в Котельники (под Сталинградом), чтобы в ваше распоряжение выделил авиаполк». Я распрощался и вылетел в Элисту.

Встретился с военными, те действительно жаловались на калмыков резко.

В течение нескольких дней я пытался через агентуру установить, где скрываются бандиты, но как только приезжал в тот район, они уходили, а местные калмыки не хотели о них говорить.

Все бандиты были на конях, легкое оружие — винтовки и автоматы. Размещались в балках глубиной в 3–4 метра, выставляли охрану, а как только появлялись наши войска (полк НКВД), сразу уходили в такие районы, где на машинах трудно проехать.

Я вижу, что с такой тактикой я с ними буду долго возиться. Я вызвал на Элистинский аэродром звено истребителей с реактивными снарядами и два самолета У-2.

Когда самолеты прилетели, я полетел на У-2 разыскивать по степи бандитов. Примерное направление, где они обычно бывают, я знал. И действительно, минут через 40 полета около одной деревни я увидел — идет колонна всадников до 100 человек в немецкой форме.

Я показал летчику, он развернулся, и пошли справа колонны, чтобы разглядеть их. Вижу — внизу вспышки от выстрелов. Вот подлецы, стали стрелять по самолету. У меня тогда уже отпало всякое сомнение, что это калмыки-предатели.

Я летчику приказал отвернуть в противоположную сторону и полетать вдали от этой колонны, куда не достанут пули. Место по карте, куда шли бандиты, я заметил.

Через полчаса я летчику махнул направление, куда лететь, чтобы еще раз увидеть эту банду. Шли минут 20, а их все нет. Я приказал покрутиться. Не нашли. Как сквозь землю провалились.

Пошли еще вперед. Через несколько минут я увидел дымок в балке. Показал летчику пройти сбоку от дыма, не разворачиваясь, как бы случайно. Проходя, увидели спешившийся эскадрон калмыцких бандитов. Отметил по карте, и полетели на аэродром…

Когда мы на двух самолетах подлетели с тыла к калмыкам, расположившимся в овраге, и стали садиться, они открыли винтовочный огонь трассирующими пулями…

Я летчику показал рукой, чтобы он без пробега поднимался вверх. Он понял, но показал, что придется тогда идти над оврагом. Я ему показал на газ, полный и вперед.

Когда мы пролетали над калмыками, они открыли огонь из винтовок. Я видел внизу вспышки от выстрелов, а потом на аэродроме на крыльях самолета мы нашли пробоины.

Минут через 10 вернулся Тужлов, у него на самолете также обнаружены пробоины.

В общем, в мирном разрешении вопроса ничего не получилось. Время было еще светлое. Я поехал в полк НКВД, который мне был придан, и там погрузил в автомашины минометный, пулеметный и взвод автоматчиков и решил окружить калмыков и заставить сдаться или побить их.

Местность в тех краях, кроме оврагов, ровная. Мы быстро доехали до оврага. Огневые средства я расставил с таким расчетом, что если калмыки после нашего обстрела будут убегать из балки от огня минометов, которые я поставил у дороги, то я сразу же со взводом автоматчиков (25 чел.) двигаюсь в овраг, и там «прочищаем» и забираем калмыков.

Поставил на левый фланг пулеметный взвод (4 пулемета). И приказал командиру взвода не открывать огонь, пока калмыки не будут вылезать из оврага и убегать в степь.

Командир взвода, лейтенант — молодой парень лет 20, еще, видно, необстрелянный, на мой вопрос, ясна ли задача, четко ответил: «Ясна», потом посмотрел на меня и говорит: «Товарищ генерал! А ведь меня убить могут?» Я подумал, что он шутку такую сказал, и тоже, шутя, ответил: «Конечно, могут», и ушел к минометчикам.

Странно было, что, пока мы расставляли огневые средства, калмыки, несомненно, видели нас, но не стреляли.

Когда все было готово, я приказал открыть огонь из минометов по оврагу. Калмыки открыли ответный огонь из винтовок, и самое неприятное — трассирующими пулями. Мы залегли.

Когда лежишь и только слышишь, как взвизгивают пули, это неприятное, но не сильное впечатление. И особенно оно не вызывает чувства боязни, что убьют. Совершенно другое впечатление, когда видишь с 300 метров, как в твою сторону быстро приближается белая или красная точка. Сразу она тебя прижимает к земле. Даже услышать, как она в 2–3 метрах ткнулась в землю, все равно неприятно.

Я прикрикнул на минометчиков, чтобы усилили огонь. Через несколько минут я увидел, что в овраге калмыки задвигались и потянулись вдоль оврага убегать, где стояли пулеметы. Значит, сдаваться не намерены.

Еще немного подождав, я услышал пулеметные очереди. Тогда я встал в рост, несмотря на трассирующие пули, выхватил «маузер» и крикнул взводу автоматчиков: «За мной, в атаку!» Сам бросился вперед. Солдаты, как лежали, так никто и не поднялся.

Я командиру взвода после кричу: «Поднять взвод и за мной!» Командир взвода поднялся, повторил команду, однако и его приказание было не выполнено. Оставалось заставить идти в атаку силой оружия. Я на это не пошел, так как это дело происходило не на передовых позициях.

Отойдя в сторону, я весь горел. Кто воспитывал солдат НКВД, которые в трудную минуту струсили? Вот вам и войска НКВД, так называемые «отборные».

Тут я вспомнил Аполлонова, зам. НКВД по войскам, который сам ни разу на фронте не был и двумя руками держался за внутренние войска, чтобы никому не давать их, иначе «главком» будет без войск, и его могут послать на фронт. Вот результат дисциплины и воспитания. Конечно, это, вероятно, единственный случай, но неприятный. Прислушался — пулеметчики не стреляют, начало темнеть, калмыки, вижу, вылезают из оврага и безнаказанно уходят в степь. Верхом на лошади я бросился на левый фланг, где стояли пулеметы.

Спешился, смотрю солдаты сидят кучками возле пулеметов и не стреляют. Кричу: «Почему не стреляете?» Пом комвзвода подошел и доложил: «Командира взвода убили».

Действительно, смотрю, лежит комвзвода мертвый. Спрашиваю: «Куда пуля попала?» Показывают на колено. Странно! «А еще куда?» — «Больше никуда».

Разорвал брюки на колене и вижу, что пулей разбило надколенную чашечку, и все. При обычных условиях в худшем случае человек мог бы хромать, но не умирать. Ничего не пойму. Неужели от испуга умер?

В общем, все получилось плохо. Калмыки из оврага в темноте ушли в степь.

На следующий день приказал вскрыть труп командира взвода и доложить результат. К вечеру пришел врач полка и доложил: смерть наступила от разрыва сердца. Все стало ясно. Молодой, необстрелянный парень, видимо, мнительный, настроил себя, что убьют, и, получив легкое ранение, умер от разрыва сердца. Мораль — будь мужественный, имей волю и принимай меры, чтобы не попасть впросак.

В дальнейшем еще долго мне пришлось возиться с калмыками, пока их всех не переловили. Пришлось выявлять мелкие группы, так как они разбились по 5–7 человек, а затем окружать и захватывать. Многие переоделись в гражданское обмундирование и с оружием бродили по населенным пунктам. Калмыки этих бандитов не выдавали. Затем из Москвы позвонили, чтобы вылетал обратно.

Затем получил постановление ГОКО о том, что всех калмыков за их антисоветские действия в тылу Красной Армии решено выселить в дальние области Союза. На меня была возложена эта задача.

Собрал в обкоме партии руководящих работников обкома, и стали обсуждать, как выполнить решение ГОКО.

Обсуждение проходило спокойно. Калмыки понимали свою вину, что плохо проводили патриотическое воспитание своих людей, этим и объясняются такие антисоветские выходки.

Обком разослал указание в районы, чтобы приготовились к переселению в другие районы, и, нужно сказать, без особых сложностей они были переселены.

Правда, озлобленность в ряде случаев на советскую власть была и проявлялась в драках между собой. Обогнав одну колонну с калмыками, я увидел, как из одной машины выбросили ребёнка года полутора. Когда мы подъехали, он был мёртв.

Из другой машины вылетела калмычка, поломала ногу, что-то кричала на своём языке. Мы её посадили снова в другую машину.

В общем, решение ГОКО выполнил и вернулся в Москву.