Когда нас всех (из разных академий) собрали на Лубянке, у меня (а я почувствовал, и у многих) было неприятное чувство <от> учреждения, о котором мы всегда нелестно отзывались, так как в годы учёбы, вернее в 1937–1938 годах, на наших глазах многие слушатели и преподаватели были взяты на Лубянку и оттуда не вернулись.

В отделе кадров МВД, куда нас собрали, было объявлено, чтобы мы согласно распределению (объявленному) разъезжались по военным округам на должности начальников особых отделов округов. Я получил назначение начальником особого отдела Киевского особого военного округа.

После объявления назначений я встал и сказал, что нам ехать в таком виде, то есть не знающим основ предстоящей работы, крайне неудобно, и мы будем выглядеть перед подчинёнными профанами. А ведь с ними придётся работать и командовать ими. Поэтому необходимо нам дать какой-то минимум знаний и рассказать наши обязанности и поведение с командующими округов. Руководивший совещанием замялся, а новые «начальники» хором поддержали мое предложение.

После этого нам был объявлен перерыв. А затем, когда нас вновь собрали, то сказали, что для нас организуются двухнедельные курсы по чекистской подготовке, где мы можем записать основные задачи, которые встанут перед нами.

Видимо, в наказание за моё предложение, объявили, что старшим всех «начальников» на этих курсах будет Серов.

Курсы приступили к работе со всеми правилами конспирации. Нужно сказать объективно, что содержание лекций было средним, но в тот период, когда никто из нас не представлял чекистскую работу, то всем казалось так интересно, что все внимание было обращено на лектора, а карандаши скрипели, усердно записывая основные мысли, а затем записи сдавали мне, а я их — в сейф.

На третий день «курсов» меня вызвали к наркому. Нужно сказать, что за 15 лет службы к тому времени ни разу не видел в глаза «наркомов», кроме как членов политбюро на Красной площади во время парадов.

Придя в приемную наркома, я поинтересовался фамилией, <и> затем меня впустили. Там сидел какой-то командир с двумя ромбами, а у наркома я заметил 4 ромба. По-нашему, по-военному, это было много.

Нарком задал один вопрос, просматривая мою аттестацию: «Вот здесь записано, что вы иногда проявляете высокомерие?»

Я ответил, что мне ещё не давали читать аттестацию по окончании академии, поэтому мне эта фраза неизвестна. Последовал вновь вопрос: «Так как же это понимать?»

Мне ничего не оставалось сказать, как следующее: «Возможно, бывают у меня моменты, когда я глупое выступление или замечание того или иного товарища называю глупым, а не хвалю его!» Нарком и его помощник улыбнулись, но ничего мне не сказали.

Затем нарком говорит: «Состоялось решение Политбюро ЦК о назначении вас заместителем начальника Главного управления рабоче-крестьянской милиции». Я чуть не подпрыгнул, но выслушал и сказал: «Я военный, милицейских дел не знаю и переходить в милицию не хочу».

В этот момент я почувствовал, что во мне рушатся все надежды на службу в армии, куда я стремился смолоду и служу 15 лет.

Нарком вскипел на мой ответ и швырнул мне полулисток, сказав: «Вот решение Политбюро, за подписью т. Сталина»*. Я глянул только на красную подпись «И. Сталин» и спокойно вернул листок наркому. Затем нарком сказал: «Идите и приступайте к работе».

Выйдя, я еле нашёл по коридорам выход, спросил, где Главное управление, и на улице стал бродить, чувствуя, что я в тяжёлом положении. Но военная закалка к исполнительности и решение партии заставили взять себя в руки, и и явился к начальнику Главного управления, с которым не знал как себя вести, так как, будучи военным, и считал себя более достойным, чем милицейский чин.

Войдя в кабинет, я увидел пожилого человека в звании «комдив», и сразу у меня изменилось настроение. Военному с военным легко разговаривать.

Я представился. Он мне сказал, что уже нарком ему звонил. Очень хорошо поговорили, показал мне кабинет, и там я сел в кресло и задумался, так как что делать и как, я не знал, каковы мои обязанности, а главное, это угнетающее настроение в том, что меня из армии перевели в милицию.

Ко мне уже начали приходить подчинённые с докладами, что-то говорили, спрашивали, я отвечал, и единственная мысль сверлила мозг: «Не сказать глупости».

Отсидев до конца дня, я, зайдя к комдиву, который оказался очень эрудированным, душевным человеком, затем ставшим моим хорошим товарищем Чернышевым* В. В., уехал на положенном мне «ЗиС-101» домой.

Вера Ивановна сразу почувствовала, что со мной что-то неладно. Я ей сказал, что получил назначение в милицию. Она так и ахнула: «Как в милицию?»

Слова «заместитель начальника Главного управления» ни на нее, ни на меня не производили никакого впечатления. Если бы в тот период сказали «зам. командира полка», то у нас радости не было бы конца.

И в таком состоянии мы пребывали много дней, несмотря на то что мне было присвоено уже звание госбезопасности, тоже майор, но знак различия был не две шпалы, которые я носил, а ромб. Но нас и это не радовало.

Через два месяца после всего я был вызван вместе с В. В. Чернышевым к наркому. По дороге В. В. сказал, что «тебе, Иван Александрович, придётся принимать Главное управление милиции». Я опять опешил, так как все еще не терял надежду вернуться в армию в любом качестве, ну хотя бы в особый отдел. Я ответил, что буду возражать. В. В. не советовал, так как «нарком строгий и не любит возражений».

Разговор у наркома опять короткий. Обращаясь к Чернышеву на «ты», он сказал: «Сдай дела Серову и принимай ГУЛАГ», — и опять бросил на мой столик, где я сидел, постановление Политбюро за подписью Сталина.

Я снова поднялся и сказал, что не справлюсь с такой большой работой, так как не знаю её и не лежит душа, меня перебил нарком, сказав: «Идите и работайте, а плохо будете работать, так будете отвечать».

Мы вышли, Василий Васильевич вновь упрекнул меня за отказ. Придя к нему в кабинет, он мне рассказал, что он тоже работал начальником Пограничных войск на Дальнем Востоке, но его вызвали и назначили в милицию год тому назад, а сейчас — в ГУЛАГ, то есть ведать лагерями заключённых. «Это похуже, чем милиция», — добавил он.

Затем он сказал, что в связи с тем, что бывший Секретарь ЦК ВКП(б) Ежов*, он же нарком Внутренних дел СССР, видимо, уйдёт или ушёл (я не понял) в Наркомат Водного транспорта, очевидно, будет наркомом вот этот грузин, Секретарь ЦК Грузии Берия*.

Вместе с ним приехали из Грузии помощник Секретаря ЦК Грузии Меркулов*, члены ЦК Грузии Мамулов*, Шария*, Кобулов* и другие. Значит, руководство теперь — все партийные работники. Старые чекисты злоупотребляли законами, и их выгнали и арестовали. Вот новые вы — молодые командиры-коммунисты — и посланы ЦК партии на укомплектование во многие органы внутренних дел. Поэтому беритесь за дело и работайте.

Что мне оставалось делать, так как через час В. В. очистил сейф, сдал мне ключи, пожал руку и ушел. Я опять сел уже в новый кабинет и задумался. Выхода никакого не было. Уйти со скандалом, может получиться плохо, да и партийная совесть не позволяла. Вот так я был усмирён.

Должен сказать, что когда силой воли заставил себя заново обдумать сложившуюся ситуацию и заставил отбросить мысли об уходе, как нереальную в данный момент, то естественно мозги начинают думать, как работать, как освоить и не осрамиться. Правда, на это потребовалось не день, не два, но все же перелом произошел, хотя и тяжелый…

Через пару часов ко мне стали приходить с папками начальники управлений уголовного розыска, паспортного, по борьбе с хищениями социалистической собственности, политотдела и других. У каждого были вопросы, о которых я не имел ни малейшего понятия. Они это тоже видели.

Не знаю, догадывались ли они, что я их замысел тоже понял: сходить к начальнику, посмотреть, что он стоит, и сделать вывод, что им за начальника дали.

Причем следует отметить, что начальники управлений были уже солидного возраста, под 50 лет, а я — 34-летний начальник. Такая «игра» продолжалась пару недель, но когда сам понимаешь все это, то становится как-то легче.

Все эти дни я был под впечатлением неразумного решения о моем назначении и пытался убедить себя, что это недоразумение скоро будет исправлено, и меня освободят. Но жизнь есть жизнь. Да еще мой характер, не терпевший безделья и раздумий.

Быстро смирился с новой работой и стал вплотную знакомиться со структурой органов милиции в стране и делать соответствующие выводы. Ежедневно вечером стал ездить в райотделы милиции г. Москвы, после чего думал поехать в области. Но моим планам и тут пришлось претерпеть изменения, о которых я скажу ниже.

Когда я глубже вникал в дела, то мне зачастую казалось, что эта работа не по мне, и у меня мелькала мысль пойти в ЦК и все рассказать. Правда, не исключено, что меня могут назвать трусом, а я им никогда не был. Пойти к наркому, как к старшему товарищу, я не мог, вспоминая, как он, не выслушав меня, холодно сказал: «Идите!»