…Ну, что мы могли услышать по работе на новом месте, если вся деятельность сводилась к «сообщениям из-за кордона», основанным на вырезках из газет Лондона, Парижа и Вашингтона, с той разницей, что газеты печатают эти сообщения публично, открыто, а наши военные атташе их шифруют, ставят гриф «совершенно секретно» и шлют в Москву, затрачивая громадные средства впустую.

Офицеры и генералы не чувствуют ответственности за дело. С них никто не спрашивает. Начальник ГРУ Шалин, больной человек, в неделю работал 2–3 дня, да к тому же и зрение у него было плохое.

Заместители, Мамсуров* и Рогов*, ни один не знали разведывательно-агентурной работы, и позиция их сводилась к инструктажу, как «разведчику оторваться от наружки». Почему-то в ГРУ у всех была эта болезнь. Вообще, представления о работе не превышали знаний периода 1936–1937 годов.

1-е Управление ГРУ — это пустое место, где не знают людей, находившихся за кордоном, не изучали их. И вот на это по существу почти пустое место пришлось сесть и начинать работу заново. Мы с М. С. <Малининым> об этих безобразиях рассказали Малиновскому и Соколовскому.

Я не буду говорить далее о том, сколько пришлось трудиться в течение примерно полутора лет, все переделывать заново. Была проведена большая, трудоемкая и полезная работа.

Потом мне не раз говорили товарищи из министерств и комитетов, куда мы направляли часть уже полученных образцов техники, которые стали добывать.

Да и Малиновский не раз сдержанно высказывал одобрение, но каждый раз ставил «задачу» добыть что-нибудь более трудное и сложное, словно я мог взять на складе и привезти в Москву.

Правда, когда мне нужно было отметить отличившихся, вплоть до орденов, то он без возражений подписывал представления в ЦК. Ну, о Соколовском В. Д. и Захарове М. В. и говорить нечего. Они понимали меня с полуслова и ценили труд достойным образом.

В ходе работы пришлось кое-кому на хвост наступить, особенно тем, кто привык бездельничать годами, носить военную форму, распространять кулуарные разговоры и мечтать о следующем звании, вроде заместителя Мамсурова и других. Я не ожидал, что в воинской части может быть такое. Вот ведь как можно распустить людей.

Нашелся и такой, как Большаков*, секретарь партбюро, который, науськиваемый Мироновым (который теперь пробрался с помощью друга Брежнева в ЦК КПСС, заведующий административным отделом), стал заниматься склоками. Большаков в прошлом работал военным атташе в Америке и женился на еврейке, сестра которой живет в США. Там за пьянство, разложение и антисоветские разговоры был снят и уволен из разведки без права поступления.

Каким-то образом Мамсуров (его друг по пьянкам) перетянул обратно в эту организацию начальником НИИ. И вот этот склочник начал строчить кляузы на меня. Но, ввиду того, что кляузы ничем не обоснованы, то легко было с ними бороться, что я и делал. Но один раз я убедился, что этот провокатор имеет поддержку у Миронова и иже с ним, но я не обращал на это внимания и продолжал работать так, как мне подсказывала партийная совесть.

Один раз вновь прибывший на мое место в КГБ молодой комсомолец Шелепин* мне позвонил и потребовал освободить занимаемую казенную дачу. Я ему спокойно разъяснил, что за мной ЦК и Совет Министров все сохранил, что ему об этом следовало бы знать. Я был удивлен, что молодой деятель начинает свою службу с дачи. Силен.

Затем я дважды с ним встречался по работе. Один раз на президиуме, когда решился вопрос в мою пользу, то он, выйдя в коридор, вдруг ни с того ни с чего сказал: «Ты всё к власти, к власти рвешься?»

Я посмотрел на него и говорю: «Ты что, сдурел, что ли? Мне достаточно работы без того, чтобы об этом думать», — и пошел от него. Сам про себя подумал, что, видно, среди этих молодых сопляков против меня ведется какая-то работа, видимо, наговаривают и т. д.