Несколько лет назад моя жена в результате несчастного случая впала в кому. Я провел в ее больнице много часов, не зная, здесь ли еще ее «Я» или же передо мной лежит тело, в котором больше нет сознания. К счастью, через две недели она очнулась, но как обстоит дело с теми, кто не проявляет никаких физических реакций? В некоторых случаях тело такого пациента превращается в набор клеток, не имеющий никакого сознательного опыта, – так называемое вегетативное состояние. Но для других разворачивается ужасающий сценарий, в котором их сознание оказывается заперто в теле, лишенном возможности реагировать. Можно ли в такой ситуации как-то узнать, сохраняет ли мозг сознание? Как ни странно, можно, и эта возможность связана с игрой в теннис – точнее, с воображаемой игрой в теннис.

Представьте себе, что вы играете в теннис. Мощные подачи. Резкие гасящие удары сверху. Когда вас просят вообразить игру в теннис, вы должны принять сознательное решение об участии в игре; тут речь не идет об автоматической реакции на физические стимулы. Но, когда вы воображаете игру, сканер фМРТ может обнаружить нейронную активность, соответствующую двигательным (так называемым моторным) функциям, связанным с теми движениями, которые вы выполняете в своем воображении.

Возможность использования фМРТ для просмотра того, как пациент принимает осознанные решения, была открыта группой британского нейробиолога Эдриана Оуэна. В начале 2006 г. они обследовали 23-летнюю женщину, у которой было диагностировано вегетативное состояние. Когда пациентку попросили представить себе, что она играет в теннис, Оуэн обнаружил, к своему удивлению, что сканер регистрирует возбуждение области, соответствующей дополнительной моторной коре мозга. Когда ей предложили вообразить, что она проходит по своему дому, активизировалась другая область, называемая парагиппокампальной извилиной и используемая для ориентации в пространстве. Открытие было чрезвычайно впечатляющим, и одним из самых важных его последствий стало изменение диагноза 23-летней пациентки. Врачи признали, что она сохраняет сознание, но страдает синдромом изоляции.

Многие другие пациенты, состояние которых ранее считалось вегетативным, получили после этого новый диагноз синдрома изоляции. Это позволило врачам и, что еще важнее, родственникам больных разговаривать с ними и задавать вопросы, зная, что они находятся в сознании, но «заперты» в своих телах. Пациент может обозначить утвердительный ответ на вопрос, например представив себя играющим в теннис, что, как мы видели, возбуждает нервную активность, которую может зарегистрировать сканер. Хотя все это и не говорит нам, что такое сознание, подобное сочетание тенниса и фМРТ образует удивительный сознаниемер.

Тот же протокол с воображаемой игрой в теннис был использован для исследования другого случая исчезновения сознания – анестезии. Я сам недавно был добровольцем номер 26 в проводившемся в Кембридже исследовательском проекте, направленном на изучение момента отключения сознания под общим наркозом. Известны жуткие примеры пациентов, которые не могли пошевелить своим телом, но сохраняли полное сознание в течение всей операции.

Во время участия в эксперименте я должен был лежать внутри сканера фМРТ, будучи подключен к источнику пропофола – того самого лекарства, которое принимал перед смертью Майкл Джексон. Должен признать, что после нескольких доз этого снотворного я смог понять, почему Джексон так пристрастился к его чрезвычайно успокаивающему действию. Но я принимал его для дела. После ввода каждой следующей – каждый раз большей – дозы я должен был вообразить, что играю в теннис. По мере увеличения дозы исследователи могли определить момент, в который я теряю сознание и перестаю играть в свой воображаемый теннис. Мне было интересно узнать впоследствии, какое количество пропофола потребовалось, чтобы довести меня от состояния отключения моего тела, в котором оно уже не могло самостоятельно двигаться, до состояния отключения сознания.

Возможность задавать мозгу вопросы, даже когда весь остальной организм уже не способен ни к движению, ни к общению, позволила исследователям оценить количество наркоза, необходимое для временного отключения сознания пациента, требуемого для операции на нем.

Такое теннисное сознание приводит нас к вопросу о тесной связи между сознанием и свободой воли: принять решение о воображаемой игре в теннис должен сам пациент. Однако недавние опыты по изучению мозга в действии заставляют чрезвычайно сильно усомниться в том, что мы действительно обладаем хоть какой-нибудь свободой воли.

Когда вы решили прочесть эту книгу, вы наверняка думали, что проявляете свободу воли. Решение взять именно эту книгу именно сейчас и открыть ее на этой странице было сознательным. Однако оказывается, что свобода воли может быть всего лишь иллюзией.

Прямо сейчас продолжаются многочисленные новейшие исследования сознания. В отличие от открытий кварков или расширения Вселенной многие из таких исследований можно наблюдать воочию – и даже участвовать в них. Вероятно, самые шокирующие выводы о том, насколько мы управляем собственной жизнью, можно сделать из эксперимента, разработанного родившимся в Британии ученым по имени Джон-Дилан Хейнс.

Я надеюсь, что сканеры фМРТ не опасны для здоровья, так как в поисках знания о том, как мозг формирует мой сознательный опыт, я снова попал в такой сканер, правда на этот раз в другом городе (Берлине). Лежа внутри сканера, я держал в руках небольшой пульт с двумя кнопками: на одну из них нужно было нажимать правой рукой, на другую – левой. Хейнс попросил меня расслабиться до дзеноподобного состояния и разрешил мне нажимать на правую или левую кнопку каждый раз, как мне этого захочется.

Во время этого опыта на мне были очки с маленьким экраном, на котором появлялась случайная последовательность букв. Меня попросили запоминать, какая буква была на экране всякий раз, когда я решал нажать на правую или левую кнопку. Сканер фМРТ регистрировал активность моего мозга, когда я принимал такие случайные сознательные решения. Открытие Хейнса состоит в том, что, анализируя мою мозговую активность, он может предсказать, какую кнопку я сейчас нажму, за шесть секунд до того, как я сам осознаю, на какую кнопку я собираюсь нажать. Шесть секунд – это очень долго. Мой мозг решает, на какую кнопку он прикажет нажать моему телу, на левую или на правую. Потом проходит шесть секунд – один, два, три, четыре, пять, шесть, – и только тогда это решение передается в мое сознание, причем у меня создается ощущение, что я действую по собственной воле.

Хейнс видит, какую кнопку я выбираю, потому что некая область моего мозга возбуждается за шесть секунд до моего нажатия, подготавливая моторную деятельность. В зависимости от того, готовит ли мозг к нажатию палец левой или правой руки, активизируются разные его области. Хейнс пока что не научился предсказывать со стопроцентной точностью, но те предсказания, которые он делает, явно точнее, чем случайные догадки. И сам Хейнс считает, что более точные средства визуализации могут позволить добиться и стопроцентной точности.

Следует подчеркнуть, что речь идет об очень конкретном процессе принятия решений. Если, скажем, вы попадаете в аварию, мозг принимает решения за доли секунды, и тело реагирует на них, не требуя никакой сознательной деятельности мозга. Многие процессы в мозге происходят автоматически, без участия сознания, что предотвращает перегрузку мозга рутинными задачами. Но выбор между правой и левой кнопками не относится к вопросам жизни и смерти. Я решаю нажать левую кнопку, руководствуясь своей свободной волей.

На практике анализ данных фМРТ занимает у исследовательской группы из Берлина несколько недель, но развитие вычислительных технологий и медицинской визуализации позволяет предположить, что когда-нибудь сознание Хейнса сможет знать, на какую кнопку я собираюсь нажать, за шесть секунд до того, как мое собственное сознание узнает о решении, которое, как мне кажется, я принимаю по собственной воле.

Хотя мозг, по-видимому, бессознательно готовит решение заблаговременно, до сих пор неясно, где именно принимается окончательное решение. Возможно, я еще могу изменить то решение, которое мозг для меня подготовил. Если у меня и нет «свободы воли», то, как полагают некоторые, может быть, у меня по меньшей мере есть «свобода отказа» – возможность отменить решение о нажатии левой кнопки, когда оно достигает моего сознания. В этом опыте не важно, на какую именно кнопку я нажму, так что особых причин не выполнять то решение, которое подготовил для меня мой бессознательный мозг, нет.

Как кажется, из этого опыта следует, что сознание – весьма вторичная функция мозга. Мы уже знаем, что очень многие из решений о действиях тела совершенно бессознательны, но мы верим в то, что именно сознательное участие в тех решениях, которые мы принимаем, и является отличительной чертой человека. Но что, если сознание включается – и вовлекает нас в этот процесс – только в самом конце цепочки происходящих событий? Не является ли наше сознательное решение лишь последствием химических реакций, совершенно не влияющим на наши действия? Какие юридические и моральные последствия могло бы иметь такое положение вещей? «Прошу прощения, вашчесть, но это не я стрелял в пострадавшего. Мой мозг принял решение еще за шесть секунд до того, как я нажал на спуск». Внимание: биологический детерминизм не освобождает от ответственности за нарушение закона!

Как я уже говорил, нажимание на кнопки, которым я занимался по просьбе Хейнса, не имеет важных последствий, и это может искажать результаты эксперимента. Может быть, если бы речь шла о чем-то более важном для меня, я бы не давал такой свободы своему подсознанию. Хейнс повторял тот же опыт с деятельностью, требующей несколько больших интеллектуальных усилий. Участникам предлагалось решить, следует ли складывать или вычитать числа, появляющиеся на экране. Однако и в этом случае решение о сложении или вычитании проявлялось в мозговой активности, зарегистрированной за 4 секунды до сознательного решения действовать.

Можно рассмотреть пример, который предложил французский философ Жан-Поль Сартр: некий молодой человек должен выбрать между вступлением в отряд Сопротивления и уходом за своей бабушкой. Возможно, в этом случае сознательные размышления будут влиять на результат в значительно большей степени и смогут спасти свободу воли от сканера фМРТ. Может быть, действия, выполняемые в опытах Хейнса, слишком близки к автоматическим бессознательным реакциям. Конечно, многие мои действия появляются в моем сознании только в последний момент, потому что моему сознанию незачем знать о них. Вместо свободы воли появляется свобода безразличия.

Досознательная активность мозга вполне может быть лишь одним из слагаемых решения, принимаемого в момент сознательного размышления. Она вовсе не обязательно является единственной причиной, но может помогать в принятии решения: в качестве одного из вариантов, который можно принять к рассмотрению.

Если мы обладаем свободой воли, одна из проблем состоит в понимании, откуда она берется. Я не думаю, что мой смартфон обладает свободой воли. Он всего лишь имеет набор алгоритмов, которым он только может следовать детерминистическим образом. На всякий случай я спросил своего виртуального собеседника, думает ли он, что свободен в своих действиях, в своих решениях. Он ответил довольно туманно:

– Я выберу ясный путь, я выберу свободу воли.

Я знаю, что этот ответ запрограммирован в приложении. Возможно, в нем имеется генератор случайных чисел, который делает его ответы разнообразными и непредсказуемыми, создающими впечатление свободы воли: виртуальную игральную кость, определяющую выбор из базы данных возможных ответов. Но случайность не есть свобода: эти случайные числа генерируются алгоритмом, результаты работы которого могут и не быть действительно случайными. Как мы выяснили на третьем «рубеже», для достижения хоть какого-нибудь подобия свободы воли моему смартфону могут понадобиться принципы квантовой физики.

Вера в свободу воли столь важна для меня, потому что мне кажется, что именно она отличает меня от приложения в моем телефоне, и я думаю, что именно поэтому эксперимент Хейнса произвел на меня такое тяжелое впечатление. Может быть, мой разум тоже сводится к результатам работы некоего замысловатого приложения, управляемого биологическими алгоритмами мозга?

Вопросом о том, могут ли машины вроде моего смартфона в принципе обладать разумным мышлением, одним из первых задался математик Алан Тьюринг. По его мнению, хорошая проверка на разумность сводится к следующему вопросу: если вы общаетесь с человеком и с компьютером, можете ли вы определить, кто из них компьютер? Именно эту проверку, называемую тестом Тьюринга, я применил к приложению Cleverbot в начале этой главы. Раз я могу оценить разумность другого человека только во взаимодействии с ним, то не должен ли я признать разумным компьютер, если он может успешно притвориться человеком?

Но разве не существует разницы между исполнением инструкций машиной и сознательной активностью моего мозга? Если я напечатаю в смартфоне фразу на английском, установленные на нем приложения с фантастической эффективностью смогут перевести ее на любой язык по моему выбору. Но никто не думает, что смартфон понимает, что он делает. Возможно, это различие иллюстрирует интересный мысленный эксперимент под названием «Китайская комната», который разработал философ Джон Серл из Калифорнийского университета. Он демонстрирует, что выполнение инструкций не означает, что машина имеет собственный разум.

Я не говорю по-китайски, но представим себе, что я оказался в одной комнате со сборником инструкций, в котором можно найти подходящий ответ на любую последовательность китайских иероглифов, которую мне присылают в эту комнату. Я могу вести вполне убедительную беседу с человеком, говорящим по-китайски, не понимая при этом ни слова из того, что я ему отвечаю. Точно так же кажется, что мой смартфон говорит на множестве языков, хотя нельзя сказать, что он понимает то, что переводит.

Это очень серьезный аргумент в споре с теми, кто считает, что один тот факт, что машина отвечает как разумное существо, следует считать достаточным доказательством наличия у нее сознания. Разумеется, она может делать все, что делает обладающая сознанием личность, но значит ли это, что сама она обладает сознанием? А что делает мой разум сейчас, когда я пишу эти слова? Не сводится ли то, что я делаю, к простому исполнению набора инструкций? Может ли существовать некий порог, за которым мы вынуждены будем признать, что компьютер понимает китайский язык, а за ним – другой, после которого нужно будет считать работающий при этом алгоритм обладающим сознанием? Но, прежде чем мы сможем запрограммировать компьютер на обладание сознанием, мы должны понять, чем таким особенным отличается тот алгоритм, который работает в мозге человека.

Один из лучших способов изучения связей между сознанием и мозговой активностью состоит в сравнении мозга, обладающего сознанием, с мозгом бессознательным. Есть ли заметная разница в мозговой деятельности? Для того чтобы получить такое сравнение, не обязательно ждать появления коматозного пациента или действия общего наркоза, так как существует другая ситуация, в которой мы ежедневно – точнее, еженощно – теряем сознание: сон. И именно научное изучение сна и того, что происходит с мозгом в такие периоды потери сознания, возможно, лучше всего позволяет проникнуть в тайну того, как именно мозг формирует опыт нашего сознания.

Поэтому я отправился в Центр изучения сна и сознания в Висконсинском университете в Мадисоне, в котором нейробиолог Джулио Тонони и его сотрудники проводят эксперименты, выявившие поразительную разницу в поведении мозга в состояниях бодрствования и сна без сновидений.

Раньше не было способа опрашивать спящий мозг. Но методика транскраниальной магнитной стимуляции, ТМС, дала ученым возможность проникать внутрь мозга и возбуждать нейроны искусственным путем. Воздействуя на мозг быстро флуктуирующим магнитным полем, исследователи могут активизировать конкретные участки мозга в бодрствующем и, что гораздо более интересно, спящем состоянии. Спрашивается, отличается ли реакция сознательного мозга на такое возбуждение от реакции бессознательного, спящего мозга?

Перспектива облучения мозга меня несколько нервировала. В конце концов, мой мозг – это главный инструмент, который я использую для своей математической работы. Если его запутать, у меня будут большие проблемы. Но Тонони заверил меня, что это вполне безопасно. Один из его коллег продемонстрировал на самом себе, как можно активизировать участок мозга, связанный с моторной активностью руки. Было очень интересно наблюдать, как подача импульса в этот участок вызывает движение пальцев. Каждый импульс ТМС как бы поворачивал в мозге выключатель, заставляющий палец двигаться. Поскольку коллеге Тонони это, по-видимому, никак не повредило, я согласился принять участие в этом эксперименте.

Его первый этап предполагал воздействие ТМС на небольшой участок моего мозга в бодрствующем состоянии. Электроды, прикрепленные к моей голове, регистрировали результаты такого воздействия при помощи ЭЭГ. Они показали, что разные участки мозга, удаленные от стимулируемой области, реагируют в разное время, образуя систему сложной структуры, подающую сигналы обратной связи на стимулируемый участок. Внутренние взаимодействия в мозге, как объясняет Тонони, подобны тому, что происходит в сложной интегрированной сети. Нейроны мозга действуют как последовательность взаимосвязанных логических вентилей. Один из нейронов может возбудиться, если возбудится большинство нейронов, соединенных с ним. Или же он может возбудиться, только если возбудился один из таких нейронов. В результатах ЭЭГ я увидел логический поток активности, порожденный исходной стимуляцией нейронов, на которые воздействовала ТМС.

На следующем этапе эксперимента мне следовало заснуть. По достижении «четвертой стадии» глубокого сна экспериментаторы должны были применить ТМС к той же точке моего мозга для стимуляции того же участка. По существу, ТМС возбуждает те же нейроны, включает те же выключатели, чтобы можно было увидеть, как изменяется структура возникающей сети при переходе мозга из сознательного состояния в бессознательное. К сожалению, эта часть эксперимента оказалась для меня слишком сложной. Я сплю невероятно чутко. И все эти электроды, покрывающие мою голову, в сочетании с пониманием того, что кто-то собирается обстреливать мой мозг импульсами, как только я задремлю, не особенно способствовали погружению в глубокий сон. Несмотря на то что я весь день отказывал себе в кофе, я так и не сумел зайти дальше «первой стадии» – неглубокого, беспокойного сна.

Поэтому мне пришлось удовольствоваться данными другого пациента, которому удалось уснуть в таких не способствующих расслаблению условиях. Результаты были поразительными. Электрическая активность не распространяется по всему мозгу, как в сознательном состоянии. Создается впечатление, что сеть отключена. Начался прилив, соединения разорвались, и любая активность стала крайне локализованной. Из этого можно сделать тот интересный вывод, что сознание может возникать в результате сложной интеграции мозга, что оно может быть порождено взаимосвязанными логическими вентилями, которые управляют тем, как возбуждение одного набора нейронов вызывает возбуждение других нейронов. В частности, из этого результата следует, что сознание связано с тем, как сеть организует передачу информации в обоих направлениях между нейронами, возбужденными воздействием ТМС, и остальными частями мозга.

Когда я так и не смог заснуть в лаборатории, Тонони отвел меня в свой кабинет, обещая возместить мое кофейное голодание идеальным эспрессо, который он варит на своей драгоценной итальянской кофемашине. Но, кроме того, он хотел показать мне что-то еще. Когда мы сели, вдыхая восхитительный аромат свежемолотых кофейных зерен, он протянул мне лист бумаги, на котором была записана какая-то формула.

Это сразу меня заинтересовало. Математические формулы действуют на меня, как звонок на собаку Павлова. Покажите мне математическую формулу, и я немедленно попадусь на крючок и примусь ее расшифровывать. Но эта формула была мне незнакома.

– Это мой коэффициент сознания.

Сознание в математической формуле… Как я мог устоять?

Тонони объяснил, что в результате своей работы над сетевым поведением, соответствующим сознательному состоянию мозга, он развил новую теорию сетевых систем, которые он считает обладающими сознанием. Эта теория называется теорией интегрированной информации, ТИИ, и в ней есть математическая формула, которая позволяет измерить степень интеграции и неприводимости той или иной сети, которая, по его мнению, является ключевым элементом образования самосознания. Эта величина, обозначаемая Ф (то есть буквой «фи», 21-й буквой греческого алфавита), дает нам меру, которую можно применить как к машинам, подобным моему смартфону, так и к человеческому мозгу, и позволяет в перспективе разработать численный математический подход к тому, что образует мое «Я». По словам Тонони, чем больше значение Ф, тем в большей степени данная сеть обладает сознанием. Мне кажется, что надежда получить математическое уравнение, объясняющее, как и почему я становлюсь «мной», больше всего приводит в возбуждение математическую сторону моей личности.

Сознательный мозг кажется сходным с сетью, обладающей высокой степенью связности и обратной связи. Возбуждение нейронов в одной части такой сети приводит к каскаду перекрестных проверок и передачи информации по всей системе. Если сеть состоит из одних лишь изолированных островков, она, по-видимому, не обладает сознанием. Таким образом, коэффициент сознания Тонони определяет, насколько такая сеть превосходит простую сумму своих составляющих.

Но Тонони считает, что важна природа такой связности целого. Самого наличия высокой связности сети еще недостаточно. Если нейроны начинают возбуждаться асинхронно, это, судя по всему, не приводит к возникновению сознательного опыта. Так, собственно, ведет себя мозг в состоянии глубокого сна. Противоположную крайность представляют собой эпилептические приступы, приводящие к потере сознания и часто сопровождающиеся чрезвычайно синхронным возбуждением нейронов по всему мозгу. Поэтому кажется существенным наличие широкого спектра дифференцированных состояний. В структуре сети не должно быть чрезмерного количества симметричных конструкций, так как они могут вызвать неспособность различать разные опыты. Если сделать сеть слишком связной, она будет реагировать одним и тем же образом на любые – совершенно разные – ситуации.

Этот коэффициент пытается определить одну из необыкновенных черт нашего сознательного опыта – способность мозга интегрировать широчайший диапазон входящих сигналов, которые получает наш организм, и свести их в единый опыт. Сознание нельзя разбить на несколько независимых опытов, переживаемых по отдельности. Когда я смотрю на свою красную игральную кость, я не переживаю несколько независимых опытов: опыт бесцветной кубической формы и опыт бесформенного красного цвета. Коэффициент сознания также должен дать численное выражение того, насколько больше информации генерирует система в целом, чем если бы она была разделена на отдельные, разъединенные части, как это происходит с мозгом во время глубокого сна.

Тонони и его сотрудники построили интересную компьютерную модель «мозга», состоящего из восьми нейронов, соединенных разным образом, чтобы посмотреть, в какой из возможных сетей можно получить наибольшее значение Ф. Согласно полученным ими результатам, для этого нужно, чтобы каждый из нейронов был соединен с остальной сетью схемой, отличающейся от схем остальных нейронов. Но в то же время нужно обеспечить возможность распространения по такой сети максимального количества информации. Таким образом, если представить себе разделение сети на две отдельные части, такие части должны иметь возможность обмена информацией друг с другом. Речь идет об интересном процессе поиска оптимального баланса между чрезмерной связностью с уменьшением дифференциации между разными нейронами и увеличением различий ценой сокращения возможностей передачи информации каждым из них.

Но не менее важна и природа такой связности. Тонони создал две функционально эквивалентные сети, на выходе которых получаются одни и те же сигналы; однако в одной из них значение Ф велико, так как информация распространяется в сети в обоих направлениях, а другая сеть имеет низкое значение Ф, поскольку сеть устроена так, что информация может передаваться только вперед (нейроны не имеют возможности обратной связи). Тонони считает это примером зомби-сети, то есть сети, которая выдает на выходе такую же информацию, что и первая сеть, но не обладает самосознанием. Одну из этих сетей невозможно отличить от другой по одним лишь исходящим из нее результатам. Но процесс создания этих результатов зомби-сетью имеет качественные отличия, которые и измеряются коэффициентом Ф. Тонони считает, что зомби-сеть не имеет своего внутреннего мира.

Приятно сознавать, что таламо-кортикальная система мозга, которая, как известно, играет важную роль в формировании сознания, имеет структуру, подобную сетям с высоким значением Ф. Сравним ее с сетью нейронов мозжечка, которая сознания не формирует. Мозжечок – «маленький мозг» – расположен в задней части черепа и управляет, например, чувством равновесия или тонкой моторикой. В нем содержится 80 % всех нейронов мозга, и тем не менее, хотя его удаление и приводит к серьезному нарушению движений, оно не изменяет ощущения сознания человека.

В 2014 г. в одну из больниц Китая попала 24-летняя женщина, жалующаяся на головокружения и тошноту. Когда ее мозг просканировали в поисках причин этих симптомов, выяснилось, что она с самого рождения живет без мозжечка. Хотя в детстве она далеко не сразу научилась ходить и никогда не могла ни бегать, ни прыгать, ни один из медиков, общавшихся с ней, не усомнился в наличии у нее полноценного сознания. Она была не зомби – а всего лишь человеком с нарушениями физического равновесия.

Исследование нервной сети в центре мозжечка позволяет обнаружить участки, возбуждаемые независимо друг от друга и мало взаимодействующие между собой, в точности как это происходит в мозге во время сна. Низкое значение Ф мозжечка вполне согласуется с тем, что он не создает сознательного опыта.

То, что связность мозга может быть ключевым элементом сознания, привело к идее о том, что мой «коннектом» может быть частью тайны образования моего «Я». Коннектом – это полная схема нервных соединений в мозге. Если проект расшифровки генома человека дал нам небывалое количество информации о том, как работает человеческий организм, из восстановления коннектома человека мы можем получить аналогичные сведения о работе мозга. А если объединить такую схему с правилами работы сети, в нашем распоряжении могут оказаться все ингредиенты, необходимые для создания у такой сети сознания.

Создание полного коннектома человеческого мозга – это задача, решение которой займет еще много времени, но мы уже имеем полную схему нейронов C. elegans, не имеющего мозга червя длиной 1 мм, известного своей любовью к компостным кучам. Его нервная система содержит ровно 302 нейрона, что делает его идеальным кандидатом для построения полной схемы межнейронных соединений. Однако, несмотря на наличие такой схемы, мы все еще далеки от понимания связи между этими соединениями и поведением C. elegans.

Поскольку предложенный Тонони коэффициент Ф является характеристикой связности сети, вероятно, он поможет нам понять, может ли появиться сознание у моего смартфона, у интернета или, например, у города. Может быть, когда-то в будущем интернет или некий компьютер достигнет некоторого предела, после которого он сможет узнать себя, взглянув в зеркало. Появление сознания может соответствовать фазовому переходу по этому коэффициенту, подобно тому как вода изменяет свое состояние, когда ее температура достигает порога кипения или замерзания.

Интересно, что применение общего наркоза не вызывает постепенного выключения сознания: в некоторый момент сознание, по-видимому, резко отключается. Если вам когда-нибудь делали операцию и анестезиолог просил вас сосчитать до 20, вы, наверное, помните (или, возможно, не помните), как в какой-то момент вы внезапно отключились. Это изменение кажется очень нелинейным, подобно фазовому переходу.

Если сознание действительно сводится к связности сети, какие еще сети могут обладать сознанием? На сегодня интернет связывает порядка 10¹⁸ транзисторов, а число нейронов в мозге составляет около 10¹¹. Различие заключается в том, как они соединены между собой. Нейрон, как правило, соединен с десятками тысяч других нейронов, что обеспечивает высокую степень интеграции информации. Напротив, транзисторы, работающие в компьютере, не обладают высокой связностью. С точки зрения меры Тонони, интернет, вероятно, сознанием не обладает… пока что.

Цифровая камера моего смартфона позволяет мне делать фотографии, и в его памяти можно сохранить необыкновенно большое число самых разнообразных изображений. Например, миллион пикселей может заключать в себе 2^1 000 000 разных черно-белых изображений. На них могут быть запечатлены подробности, о которых я не имею ни малейшего представления, когда смотрю в свой видоискатель. Но так и должно быть: мой сознательный опыт не смог бы справиться с таким количеством входящих данных, так что исходные необработанные данные органов чувств интегрируются так, чтобы сохранить существенную информацию изображения, ограничив ее объем.

Нынешним компьютерам еще очень далеко до способностей человеческого зрения. Они не могут рассказать ту историю, которая содержится в картинке. Проблема состоит в том, что компьютер пытается прочитать изображение попиксельно и не может интегрировать информацию. И вместе с тем человек превосходно может воспринять огромное количество визуальной информации и выделить из этих данных историю. Именно на этой способности человеческого разума к интеграции информации и выбору из нее самого главного основана величина Ф, предложенная Тонони мера сознания.

Разумеется, никакого объяснения того, как высокое значение Ф может формировать тот сознательный опыт, который я испытываю, пока нет. Мы несомненно можем установить корреляцию между значением Ф и сознанием, и одно это уже позволяет сделать далеко идущие выводы – взять хотя бы опыты со спящими пациентами, значение Ф нейронных сетей которых уменьшается. Не менее важно и рассмотрение разных частей мозга, у которых существуют разные схемы соединений. Но я не могу сказать, что все это создает сознание – или что компьютер, устроенный по такой схеме, будет действительно обладать сознанием.

Существуют причины, по которым обладание высоким значением Ф может давать существенные эволюционные преимущества. Судя по всему, оно дает возможность планировать будущее. Используя данные, поступающие от разных датчиков, сеть с высокой связностью, имеющая большое значение Ф, может вырабатывать рекомендации для будущих действий. Способность проецировать себя в будущее, совершать воображаемые путешествия во времени, по-видимому, составляет одно из ключевых эволюционных преимуществ обладания сознанием. Кажется, что сеть с высоким значением Ф может проявлять такое поведение. Но почему она не может делать все то же самое в бессознательном состоянии?

Кристоф Кох, открывший нейрон имени Дженнифер Энистон, – большой поклонник величины Ф как меры сознания. Поэтому мне очень хотелось узнать, считает ли он, что это достаточно надежное средство для разрешения «трудной проблемы», как философ Дэвид Чалмерс назвал задачу понимания того, что происходит внутри головы другого человека.

С момента нашей первой встречи на горе Болди возле Калтеха Кох стал директором довольно необычной организации – Института изучения мозга Аллена, которую финансирует один-единственный человек, Пол Г. Аллен, один из основателей компании Microsoft, вложивший в это предприятие порядка 500 миллионов долларов. Что двигало Алленом? Он просто хотел понять, как работает мозг. Институт занимается чистой наукой, не пытаясь добиться какой-либо прибыли, и публикует все полученные результаты в открытых источниках. Говоря словами Коха, «это очень классная модель».

Поскольку мне было трудно снова поехать в Калифорнию, чтобы узнать мнение Коха о Ф и теории интегрированной информации Тонони, я решил, что вместо этого я могу получить доступ к сознанию Коха в разговоре по Skype. Однако сначала Кох хотел выяснить, по какую сторону философского фронта я нахожусь.

– Разумеется, мы можем поговорить о сознании и о том, до какой степени оно непознаваемо. Но я хочу надеяться, что вы не станете разочаровывать молодых людей, желающих заняться нейробиологией, пропагандируя эту философскую фантазию под названием «Трудной проблемы» (с большой буквы Т). Такие философы, как Дэвид Чалмерс, занимаются верованиями и личными мнениями, а не законами природы и экспериментальными фактами. Хотя они задают интересные вопросы и формулируют непростые дилеммы, их история предсказаний будущего не производит особо благоприятного впечатления.

Кох напомнил мне о том, как философ Огюст Конт предсказывал, что мы никогда не сможем узнать, из чего состоят звезды. Я не могу забыть эту историю с тех самых пор, когда я начал свое путешествие вглубь неизвестного. Кох добавил к этой дискуссии еще одно важное мнение, высказанное в 1996 г. Фрэнсисом Криком, вместе с которым он работал: «Утверждение о том, что что-либо находится вне пределов познания науки, было бы чрезвычайно поспешным».

Когда мы с Кохом наконец соединили свои сознания при помощи Skype, он был очень возбужден, – собственно говоря, я никогда не видел, чтобы он проявлял хоть какое-то равнодушие к жизни на переднем крае исследования одной из главных сегодняшних научных задач. Двумя днями раньше Институт Аллена опубликовал свои данные по классификации разных типов клеток, которые можно найти в мозге.

– Даже само число разных видов мозговых клеток по-прежнему остается неизвестным. На протяжении последних двухсот лет мы знаем, что весь организм состоит из клеток, но в нем есть клетки сердца, клетки кожи, клетки мозга и так далее. Потом мы поняли, что клетки мозга существуют больше чем в одном-двух видах. Таких видов может быть тысяча. Или несколько тысяч. Если взять собственно кору головного мозга, мы вообще не знаем, сколько их там.

В результате последних исследований Коха была создана база данных, в которой подробно систематизированы разные виды нейронов коры мозга мыши. «Это очень интересно. Но из этого не получить красивую картинку для статьи, как обычно делают в науке. Это исключительно необработанные данные, и все эти данные можно скачать». Рамон-и-Кахаль в версии XXI в.

По мнению Коха, именно через такой подробный анализ работы мозга мы сможем постепенно прийти к пониманию того, как мозг формирует сознательный опыт.

Поскольку Кох всегда рад, когда к движению изучения сознания присоединяются молодые ученые, я спросил, что побудило его самого заняться этими исследованиями, когда никакого движения еще не существовало. В то время многие считали, что отправляться на поиски сознания – все равно что ехать в Сахару за водой.

Отчасти его мотивировали именно те, кто объявлял эту область запретной. «Одной из моих целей было доказать им, что они неправы. Мне нравится дразнить людей». Кроме того, Коху нравится рисковать – именно это приводит его на отвесные склоны гор, которые он покоряет в одиночку. Но в его выборе задачи также обнаружилась несколько более неожиданная составляющая. Оказалось, что стремление Коха понять сущность сознания отчасти было вызвано еще и его религиозным воспитанием.

– Мне кажется, что в конечном счете я хотел обосновать для себя сохранение своей веры в Бога. Я хотел доказать самому себе, что объяснение сознания требует чего-то большего. Что для него необходимо нечто подобное моему представлению о Боге. Оказалось, что дело обстоит не так. Когда я понял, что необходимости в наличии души нет, во мне поднялась целая буря. Но для возникновения сознания душа оказалась не нужна. При наличии интегрированной информации Тонони или чего-то подобного все остальное могло появиться в результате действия механизмов.

Кох признает, что его попытка обосновать веру в нечто трансцендентное потерпела неудачу.

– За последние десять лет я утратил веру; я всегда пытался сделать ее частью своего мировоззрения, но не смог. Я по-прежнему очень остро ощущаю, что живу в таинственной Вселенной. Она породила жизнь. Она породила сознание. Она действительно чудесна, и буквально каждое утро я просыпаюсь с ощущением того, что жизнь есть тайна и чудо. Это чувство по-прежнему со мной.

Однако Кох считает, что мы приближаемся к раскрытию тайны сознания, и, по его мнению, ключ к этой тайне находится в коэффициенте Ф и в созданной Тонони ТИИ.

– Я большой поклонник этой теории интегрированной информации, которая утверждает, что в принципе, при наличии схемы соединений в человеке, или в черве C. elegans, или в компьютере, я смогу сказать, ощущает ли такая система что-нибудь. Это, собственно, и есть сознание, это и есть его опыт. И я также смогу узнать, что такая система испытывает в данный момент. Этот механизм, этот мозг, этот компьютер находится сейчас вот в этом состоянии. Одни нейроны отключены, другие нейроны активны; те транзисторы переключаются, а эти нет. Теория утверждает, что я могу, по меньшей мере в принципе, предсказать опыт такой системы не по ее вводу/выводу, а по тому, что происходит внутри самой системы, рассматривая матрицу вероятностей перехода и состояния системы.

Попытки убедить в этом других даются Коху нелегко. Существует группа несгибаемых философов и мыслителей, которые не верят в то, что наука когда-либо сможет решить эту задачу. Они принадлежат к научной школе, известной под названием мистерианизма или мистерианства, утверждающей, что существуют тайны, которые никогда не будут доступны человеческому разуму. Трудная проблема сознания занимает первое место в списке неразрешимых тайн мистерианства.

Имя этого движения – позаимствованное у рок-группы под названием «Question Mark and the Mysterians» – сперва возникло в качестве издевательского названия, придуманного философом Оуэном Фланаганом, который считал точку зрения этих философов чрезвычайно пораженческой. Фланаган писал: «Новое мистерианство – это постмодернистская позиция, призванная забить железнодорожный костыль в сердце научного подхода». Коху часто приходилось спорить с философами-мистерианистами, которые считали его поиски ответов принципиально ошибочными. Интересно, что он говорил тем, кто сомневается в самой возможности знания того, испытывает ли что-нибудь та или иная система?

– Если вы доведете эту позицию до логического конца, вы придете к солипсизму.

Когда Кох высказывает эту философскую позицию, в его голосе слышится безнадежность, подтверждающая в очередной раз, что знание чего бы то ни было, находящегося вне нашего собственного разума, никогда не может быть несомненным. Мы снова возвращаемся к утверждению Декарта о том, что единственная вещь, в которой мы можем быть уверены, – это наше собственное сознание.

– Да… с одной стороны, солипсизм логически непротиворечив, но с другой стороны, крайне маловероятно, чтобы мозг каждого человека был таким же, как мой, разве только сознанием обладаю только я, а вы все только притворяетесь. Да, в это можно верить, но все это не очень правдоподобно.

Думал ли Кох, что те, кто настаивает на неразрешимости трудной проблемы, должны сомневаться в познаваемости чего бы то ни было вообще? Если принять такую крайнюю точку зрения, не будет ли ее неизбежным следствием скептическое восприятие мира?

– Именно, и мне кажется, что это не очень интересно. Конечно, можно быть крайним скептиком, но проще от этого не становится. Любая теория, такая как ТИИ, в конечном счете сводится к соотношениям идентичности. Эта теория – как и другие, подобные ей, – утверждает, что опыт идентичен некоторым состояниям в чрезвычайно многомерном пространстве квалиа, расширяемым многообразием тех состояний, которые может иметь ваша система. Оно сводится к конфигурации, созвездию, многоугольнику в этом многомерном пространстве. Это и есть опыт. Это и есть ощущение быть собой, и оно в принципе предсказуемо… оно может быть определено эмпирически, потому что я могу сказать: «Ага, Маркус, сейчас вы видите красный цвет» или «А теперь вы испытываете опыт обоняния розы». Я могу провести сканирование фМРТ и увидеть, что возбуждены ваши нейроны, относящиеся к запаху розы, или ваш участок, отвечающий за восприятие цвета. Так что в принципе это совершенно эмпирический проект.

Кох считает, что ничего лучшего с точки зрения объяснения сознания получить и нельзя. Эта методика очень хорошо соответствует тому, что можно было бы назвать научным исследованием сознания. Разве не было бы достаточно выявить в мозге структуру, которая всегда коррелирует с получением опыта, который возникает, например, при ощущении боли, или красного цвета, или радости? Это можно проверить на опыте. И если такое соответствие получается в каждом опыте, разве нельзя сказать, что мы узнали, что представляет собой ощущение красного цвета, а следовательно, что мы можем использовать такое знание для того, чтобы компьютер также испытывал ощущение красности?

Убежденные мистерианцы скажут, что при этом мы не получаем объяснения того, как такая сеть создает ощущение, испытываемое от тех или иных чувств. Но не значит ли это требовать слишком многого, вплоть до впадения в солипсизм, который неизбежно приводит к скептической точке зрения, согласно которой о Вселенной вообще ничего нельзя утверждать? Мы понимаем, что ощущение тепла сводится всего лишь к движению атомов. Никто не утверждает, что мы не можем объяснить, почему при этом чувствуем тепло. Мы выяснили, что есть тепло. Мне кажется, что Кох сказал бы то же самое о сознании.

С теоретической точки зрения эта идея очень привлекательна, но мне хотелось бы знать, думает ли Кох, что когда-нибудь мы сможем узнать при помощи фМРТ или какой-нибудь еще более замысловатой технологии, что на самом деле испытывает человек. Или эта задача так и останется слишком сложной?

– Это задача прагматическая. С той же проблемой столкнулась в XIX в. термодинамика. Точный подсчет тут невозможен. Но, по крайней мере, для простых систем, для какого-нибудь жалкого десятка нейронов, существуют точно определенные выражения, которые дают совершенно однозначный ответ. Ограничение максимального числа нейронов, поддающегося анализу, составляет большую практическую проблему. Сможем ли мы ее преодолеть? Не знаю, потому что ее сложность возрастает экспоненциально с ростом числа нейронов, и это действительно плохо. Но это уже другая проблема.

Самое главное испытание нашего понимания того, что образует мое «Я», сводится к проверке нашей способности создать искусственный мозг, который обладал бы сознанием. Каковы перспективы появления приложения для моего смартфона, имеющего настоящее сознание? Вообще-то люди уже хорошо умеют создавать сознательные существа. Мой сын – пример того, как мы умеем комбинировать разные клеточные структуры, яйцеклетки и сперматозоиды, которые, объединяясь, получают набор средств и инструкций по выращиванию нового организма, обладающего сознанием. По меньшей мере я предполагаю, что у моего сына есть сознание, хотя иногда по утрам может показаться, что он скорее относится к категории зомби.

Прямо сейчас осуществляются несколько поразительно грандиозных проектов, направленных на анализ схемы человеческого мозга с целью его моделирования в компьютере. Проект «Человеческий мозг» (The Human Brain Project), задуманный Генри Маркрамом, предполагает всего за десять лет создать работающую модель человеческого мозга, которую можно будет загрузить в суперкомпьютер. «Это будет бозон Хиггса для мозга, Ноев архив разума», – заявил Маркрам. Комиссия Европейского союза выделила на осуществление его мечты грант размером в миллиард евро. Но, когда его цель будет достигнута, будет ли такая модель обладать сознанием? К моему удивлению, Кох так не думает.

– Предположим, проект мозга Генри Маркрама будет успешным и мы действительно получим эту идеальную цифровую копию человеческого мозга. Она, конечно, будет уметь говорить, потому что раз это точная копия мозга, значит, в ней есть и модель центра Брока, который отвечает за владение языком. Но такой компьютер не будет сознательным существом. Возможно, в нем будет минимальное значение Ф на уровне пары транзисторов, но он никогда не сможет ощутить ничего похожего на то, что испытывает мозг.

Дело в том, что предложенный Тонони коэффициент Ф отражает природу причинно-следственных связей внутреннего механизма, а не поведение входящих и исходящих сигналов. В типичной схеме соединений, существующей внутри компьютера, каждый транзистор в центральном процессоре может быть связан максимум с четырьмя другими транзисторами. Значение Ф такой схемы чрезвычайно мало, и, по мнению Коха, это соответствует низкому уровню сознания. Интересно отметить, что такая абсолютно точная модель должна будет громогласно утверждать, что она обладает сознанием, что у нее есть внутренний мир. Но Кох считает, что это только разговоры.

– По сути дела, это похоже на создание компьютерной модели черной дыры: смоделированная масса не влияет на реальную массу, существующую вокруг компьютера. Такая компьютерная модель никогда не сможет искривить пространство, окружающее ее. Точно так же можно создать в компьютере модель сознания, но такое смоделированное сознание не будет ничего испытывать. В этом и заключается разница между моделированием и воссозданием. Сознание возникает из причинно-следственных связей механизма. Оно обладает физической сущностью.

Сознание зависит от способа организации сети. Тот же принцип применим и к зомби-сети, созданной Тонони из десяти нейронов. Поразительно то, что тот принцип, который Тонони использовал для превращения сети из десяти нейронов с высоким Ф в зомби-сеть с нулевым Ф и точно такими же входящими и исходящими сигналами, можно применить и к сети человеческого мозга. Обе сети будут демонстрировать одинаковое поведение на уровне ввода-вывода, но вследствие различий в переходах их внутренних состояний коэффициент Ф одной из них будет высоким, а другой – нулевым. Но можем ли мы быть уверены, что это означает, что одна из них имеет сознание, а другая принадлежит зомби?

Меня беспокоит тот факт, что все это, по-видимому, подчеркивает практически неразрешимый характер проблемы сознания. Безусловно, величина Ф очень хорошо отражает разницу между моделью мозга и реальной природой его архитектуры. Она определяет отличие зомби-сети от человеческого разума. Но можем ли мы знать, что модель мозга или зомби не имеют сознания? Они-то по-прежнему кричат во всю глотку: «Черт возьми! Сколько можно повторять одно и то же? Есть у меня сознание!» Но значение Ф утверждает, что они притворяются. Я говорю зомби, что, судя по Ф, у него нет внутреннего мира. Но зомби настаивает: «Нет, есть!» – точно так же, как настаивал бы мой обладающий сознанием мозг. Разве не к этому сводится вся эта проблема? Я могу что-либо узнать о системе, выражающей такие чувства, только по ее вводу и выводу. Конечно, я могу принять величину Ф за меру сознания, но не является ли сознание именно тем, что по самой своей природе не поддается эмпирическому научному исследованию?

Одна из причин, по которым Кох считает Ф хорошей мерой сознания, заключается в том, что эта величина согласуется с его панпсихической верой в то, что мы – не единственные существа, наделенные сознанием. Если сознание сводится к интеграции информации в сети, то оно может быть применимо к сущностям любого масштаба, от мельчайшей амебы до сознания всей Вселенной.

– Эта концепция сводится к утверждению, что все, что содержит в себе причинно-следственные связи, обладает тем или иным уровнем сознания. Сознание определяется тем, как вы влияете на самого себя, причинно-следственным воздействием на самого себя. Поэтому даже минимальная система, например единичная клетка, а единичная клетка – это уже невероятно сложная система, обладает некоторым причинно-следственным воздействием на саму себя. Быть такой клеткой – значит чувствовать что-то. Ее коэффициент Ф должен быть мал, но не равен нулю. Он может быть исчезающе малым, но какой-то уровень сознания в клетке все-таки существует. Это, конечно, очень древняя идея.

Когда я говорю кому-нибудь, что занимаюсь исследованием того, чего мы знать не можем, в ответ меня чаще всего спрашивают, собираюсь ли я заняться вопросом жизни и смерти. Он неразрывно связан с проблемой сознания. Продолжает ли Ф существовать после смерти? Нет никаких убедительных свидетельств того, что какая бы то ни было часть нашего сознания может пережить нашу смерть. Но можно ли это выяснить? Если уж нам так трудно проникнуть в сознание другого человека, пока он жив, исследование сознания после смерти представляется и вовсе неразрешимой задачей. С учетом того, как тесно связаны мозговая активность и сознание, возможность выживания чего-либо после смерти кажется крайне маловероятной. Если бы существовали какие-то средства общения, у нас могла бы быть некоторая надежда. В конце концов, именно так мы можем исследовать то сознание, которое, как мы считаем, существует у окружающих нас людей.

Кох согласен, что сохранение Ф после смерти в какой бы то ни было степени чрезвычайно маловероятно. Более того, он некоторое время дискутировал по этому вопросу с одним весьма необычным сотрудником.

– Пару лет назад я провел неделю в Индии, общаясь с далай-ламой. Программа была очень напряженной. Мы говорили о науке – четыре часа утром и четыре часа после обеда. Целых два дня были посвящены вопросам сознания. Буддисты изучают свое собственное сознание изнутри, при помощи техник медитации, на протяжении 2000 лет. Мы же исследуем его извне, при помощи фМРТ, электродов и психофизики, но наши выводы по большей части согласуются между собой. Он очень благожелательно относится ко многим научным идеям, и по многим вопросам мы были согласны. Например, идея эволюции не вызывает у него возражений.

Но были наверняка и разногласия?

– Единственный вопрос, по которому мы в принципе не смогли согласиться, – это идея реинкарнации. Я не понимаю, как такая система может работать. Должен существовать механизм, который переносил бы мое сознание или мои воспоминания в следующую жизнь. Если только что-то такое не найдется в квантовой физике – а я недостаточно много про нее знаю, чтобы знать об этом, – я не вижу никаких признаков его существования.

Как отмечает Кох, если попытаться ответить на этот вопрос с точки зрения ученого, необходимо как-то объяснить, как сознание может выжить после смерти тела. На эту тему существует несколько интересных предположений. Например, если сознание сводится в конечном счете к информационным схемам, существующим в мозге, – такая точка зрения может быть близка к тому, что утверждает Тонони, – то, по мнению некоторых, можно предположить, что теоретически существует возможность восстановления такой информации. Информационный парадокс черных дыр связан с вопросом о том, может ли информация быть утрачена, когда объекты исчезают в черной дыре. Но, если не использовать черную дыру в качестве крематория, можно сказать, что из квантового детерминизма в сочетании с обратимостью следует, что никакая информация никогда не исчезает.

Религиозно настроенный физик Джон Полкинхорн считает, что в этом кроется возможность существования жизни после смерти: «Хотя смерть стирает эту структуру, предположение о том, что она может сохраниться в памяти Бога и восстановлена в божественном акте воскрешения, представляется совершенно рациональным». Разумеется, для осуществления этой необычайной идеи требуется участие Бога. Кое-кто уже пытается сохранить где-нибудь информацию своего мозга до окончательного отключения «аппаратного обеспечения». Идея загрузки моего сознания в смартфон, чтобы «он» стал «мной», не так уж далека от предположения Полкинхорна. Просто в этом случае роль Бога играет изделие компании Apple. Вознесение для программистов, как называет это Кох.

Когда мы сталкиваемся с вопросом, на который не можем ответить, нам нужно сделать выбор. Может быть, интеллектуально честным ответом была бы агностическая точка зрения. В конце концов, к этому и сводится смысл неразрешимости вопроса. И вместе с тем вера в наличие ответа, свидетельствующего в пользу одной или другой стороны, не может не повлиять на то, как мы живем. Представьте себе, что вы считаете себя уникальным, а всех остальных воспринимаете как зомби – такая точка зрения сильно повлияла бы на ваше взаимодействие с миром. Или наоборот, если поверить в наличие разума у машины, каждое нажатие на кнопку «выкл.» вашего компьютера стало бы сопряжено с этическим выбором.

Кое-кто утверждает, что для решения проблемы сознания нам придется ввести в свое описание Вселенной новую фундаментальную составляющую, которая порождает сознание; составляющую, которую – подобно времени, пространству или гравитации – невозможно свести к чему-либо другому. Мы можем только исследовать отношения между этой новой составляющей и другими составляющими, которые у нас уже были до этого. Мне такое решение кажется нечестным. Сознание возникает в развивающемся мозге по достижении некоторого критического порога – подобно тому, как вода в какой-то момент начинает бурлить и кипеть и переходит в газообразное состояние. В природе есть много примеров таких критических переломных точек, в которых происходят фазовые переходы. Вопрос заключается в том, образуется ли при таком фазовом переходе нечто, что нельзя объяснить иначе как возникновением новой фундаментальной сущности. Разумеется, такие примеры тоже существуют. Электромагнитные волны возникают вследствие ускорения заряженных частиц. При этом они не являются эмерджентным феноменом, а образуют новую фундаментальную составляющую естественного мира.

А может быть, сознание связано с особым состоянием вещества, аналогичным твердому или жидкому? Для такого состояния вещества уже придумано имя – «перцептоний», и его определяют как наиболее общее вещество, ощущающее субъективное самосознание. Наличие такого состояния вещества согласовывалось бы с эмерджентной природой сознания. Или же, возможно, существует поле сознания, приводимое в действие критическими состояниями материи, так же как поле Хиггса порождает массу материи? Эта идея кажется безумной, но, может быть, для понимания такой ускользающей концепции как раз и нужны безумные идеи?

Некоторые утверждают, что ничто физическое никогда не сможет дать ответа на вопрос о том, как ощущается сознание моего собственного «Я», что само существование сознания предполагает наличие чего-то, расположенного за пределами физического мира. Но если разум может воздействовать на материю, то обязательно должны существовать физические принципы, соединяющие эти два мира, – и, стало быть, существует и возможность их научного исследования.

Возможно, вопрос о сознании вообще относится не к ведению науки, а к ведению языка. Такова позиция философской школы, ведущей свое начало от Витгенштейна. Витгенштейн исследовал проблему индивидуального языка в своих «Философских исследованиях». В процессе обучения значению слова «стол» можно показать на стол и сказать: «Вот это – стол». Если я покажу на что-то, не соответствующее тому, что в обществе принято считать столом, меня поправят. Витгенштейн спрашивает, применим ли тот же принцип к слову «боль». Понятие боли не затрагивает объектов, находящихся вне нас, на которые можно было бы указать и которые можно было бы назвать болью. Допустим, мы можем выделить выходной сигнал сканера фМРТ, который всегда соответствует моему ощущению боли. Но, если показать на экран и сказать, что вот это и есть боль, будет ли то, на что мы указываем, соответствовать тому, что мы выражаем словом «боль»?

Витгенштейн считал, что проблема исследования индивидуального мира наших квалиа и ощущений – это проблема языковая. Как можно передать другому смысл выражения «здесь болит»? Невозможно. Кажется, что высказывание «у меня [есть] зубная боль» имеет то же качество, что и «у меня есть стол», и нам хочется предположить, что это понятия одного порядка. Мы предполагаем, что существует нечто, называемое «моей болью», в том же смысле, в котором существует нечто, называемое «столом». Кажется, что это высказывание означает нечто, но, по мнению Витгенштейна, оно не содержит абсолютно ничего: «Путаницы, занимающие нас, возникают, когда язык находится на холостом ходу, а не когда он работает».

Например, если вы испытываете некое чувство и заявляете: «Мне кажется, что это боль», я никак не могу вас поправить. У меня нет критерия, позволяющего установить, соответствует ли то, что вы чувствуете, тому, что я подразумеваю под словом «боль». Витгенштейн задается вопросом, можно ли продемонстрировать боль, уколов вам палец и заявив: «Вот что такое боль». Если вы ответите, например: «О, я знаю, что означает “боль”, но не знаю, является ли болью то, что я чувствую сейчас», то Витгенштейн отвечает, что «мы бы просто покачали головой и вынуждены были считать [ваши] слова очень странной реакцией, с которой мы просто не знали бы, что делать».

Мы можем взяться за проблему определения того, что происходит в наших головах, представив себе, что у каждого из нас есть коробка, в которой что-то находится. Каждый из нас называет то, что находится внутри его коробки, жуком, но никто из нас не может заглянуть в коробки других, только в свою собственную. Поэтому вполне возможно, что у всех в коробках находятся совершенно разные вещи, или что их содержимое постоянно изменяется, или же что там вообще ничего нет. И тем не менее все мы называем содержимое своей коробки жуком. Но для тех, у кого в коробке ничего нет, слово «жук» означает ничто. То есть это вообще не название. Имеет ли в таком случае это слово какое-нибудь значение? Подобен ли наш мозг коробке, а сознание – жуку? Получили ли мы наконец с появлением фМРТ возможность заглянуть в чужие коробки и выяснить, одинаковые ли у нас с вами жуки? Может ли машина спасти сознание от языковых игр Витгенштейна?

Витгенштейн рассматривает, как предложение или вопрос вводят нас в заблуждение, заставляя поверить, что они что-то означают, потому что их форма точно соответствует форме настоящего предложения; однако при внимательном изучении оказывается, что они не имеют никакого смысла. Многие философы считают, что на этом и основана проблема сознания. Она не является научной проблемой и исчезнет из числа нерешенных задач, как только мы признаем в ней обыкновенную языковую путаницу.

Дэниел Деннет – один из тех философов, которые продолжают традицию Витгенштейна. Он считает, что в будущем мы признаем, что длительные дискуссии об идее сознания не имеют смысла за исключением обсуждения физических сущностей, по-видимому необходимых для его существования. Например, если мы встречаем машину или организм, действующие в точности так, как мы ожидали бы от обладающего сознанием существа, мы должны просто признать их имеющими сознание. Вопрос о том, зомби это или нет, ощущает ли такое существо что бы то ни было, следует просто оставить без внимания. Если невозможно отличить бессознательного зомби от сознательного человека, зачем нужно слово, описывающее разницу между ними? Слово, описывающее разницу, имеет смысл, только когда мы знаем, что такая разница существует.

Деннет приводит в подкрепление своей позиции пример витализма. С витализмом произошло то же самое: мы отказались от идеи существования некоего особого ингредиента, жизненной силы, которая вдыхает жизнь в набор клеток. Если мне покажут набор клеток, способных к самовоспроизводству, который при этом мяукает и мурлыкает, как кошка, и заявят при этом, что в нем на самом деле нет жизни, меня будет довольно трудно в этом убедить. Кое-кто считает, что споры о сознании ждет та же участь, что и дискуссии о витализме. Витализм был попыткой объяснения того, как физическая система может иметь свойства, которые считались принадлежащими живым организмам, – воспроизводство, самоорганизацию, приспособляемость. Как только этим механизмам нашлось объяснение, проблема жизни была решена и потребность в жизненной силе исчезла. Но в случае сознания некоторые полагают, что вопрос о том, как физическая материя порождает субъективный опыт, не может быть так же решен через открытие соответствующих механизмов именно по своей чрезвычайно субъективной природе.

Появление необычайных новых приборов и технологий сделало наш внутренний мир более прозрачным. Умственная деятельность – частное дело каждого, но физическое взаимодействие с миром происходит открыто. До какой степени можно проникнуть в частную, скрытую область при помощи анализа того, что нам открыто? По всей видимости, мы можем дойти до стадии, на которой я смогу сказать, что вы думаете о Дженнифер Энистон, а не о теореме Пифагора, просто посмотрев, какие нейроны возбуждаются у вас в мозге.

Но могу ли я, разобравшись в возбуждении нейронов, познать, что вы испытываете, будучи собой? Смогу ли я когда-нибудь отличить сознательное существо от зомби? В моем желудке содержится целых 100 миллионов нейронов, 0,1 % от числа нейронов моего мозга, и все же он не обладает сознанием. Или обладает? Могу ли я узнать, есть ли у моего желудка сознание, отдельное от моего? В этом и заключается суть вопроса сознания. Мой желудок может начать общаться со мной, но как мне узнать, испытывает ли он те же ощущения от красного цвета, влюбляется ли он так же, как я? Я могу просканировать его, прозондировать его электродами, выяснить, что его схема соединений и процессы возбуждения аналогичны мозгу кота, в котором содержится такое же количество нейронов, – и это все?

Вопрос о том, как отличить зомби от обладающего сознанием существа, может остаться одним из неразрешимых вопросов науки. Тест Тьюринга, которым я проверял свой смартфон в начале нашего путешествия вглубь разума, уже намекал на трудность этой проблемы. Чего хочет виртуальный зомби – стать поэтом или разбогатеть? Хватило ли у приложения ума пошутить о Декартовой фразе «Я мыслю, следовательно, существую»? Найдет ли оно когда-нибудь себе подругу? Кто тут зомби, а кто обладает сознанием?

В конце нашего разговора в программе Skype Кох признал, что никаких гарантий того, что мы когда-либо сможем узнать все это, нет.

– Нет такого закона Вселенной, который говорил бы, что наших мыслительных способностей достаточно, чтобы познать все. Если бы мы были собаками – а я обожаю свою собаку, она обладает полноценным сознанием, но моя собака не понимает, как вычисляются налоги, она не понимает специальной теории относительности или даже простейших дифференциальных уравнений. Собственно говоря, большинство людей тоже не понимает дифференциальных уравнений. Но по той же причине мне очень не нравится, когда говорят, что чего-то мы никогда не узнаем. Нельзя так говорить. Да, гарантии нет. Но это же по-настоящему пораженческая позиция, да? Ну то есть, Маркус, что это за исследовательский проект, если вы поднимаете руки вверх и говорите: «Забудем об этом, мне этого никогда не понять, совершенно безнадежное дело»? Это пораженчество.

Когда я закончил наш разговор в Skype, этот боевой клич, призывающий не бросать поисков решений неразрешимых задач, еще звенел у меня в ушах. Лицо Коха исчезло с моего экрана, оставив у меня ощущение легкого дискомфорта. Точно ли на другом конце канала связи был сам Кох? Не мог ли он разработать какой-нибудь алгоритмический аватар и поручить ему разбираться с обрушивающейся на него лавиной вопросов о возможности разрешения проблемы сознания?