ВВЕДЕНИЕ

Настоящая работа в основном опирается на текст трех Посланий, написанных греческими патриархами соответственно в 1723, 1848 и 1895 гг. Мы исследуем их лишь в той мере, в которой они помогут нам понять то, как были приняты Русской Церковью эти Послания и какое влияние - положительное или отрицательное - на русскую богословскую мысль они оказали.

Мы не собираемся здесь вступать в дискуссию о должном наименовании этих Посланий: будь то «Символические книги», согласно общепринятому наименованию, «Символические памятники», согласно мнению, которое отстаивает специалист по греческому каноническому праву Ж. Кармирис, автор описания этих текстов в монументальном, насчитывающем более тысячи страниц, труде¹, или же «Символические тексты», к чему склоняется изучавший их архиепископ Василий (Кривошеин)², или любое другое наименование. В нашем исследовании мы не будем углубляться в эти споры. Скажем лишь, что каждая религия обладает своим эквивалентом того, чем для Православия являются эти символические «книги-памятники-тексты»³. Их назначение - служить для Православной Церкви определением Православия как такового и Православия в отношении к другим вероисповеданиям. Но когда речь заходит об оценке «Символических книг» с этой точки зрения, возникает новый повод для яростных разногласий среди богословов. Признавать ли за ними абсолютно-нормативное или относительно-историческое, или даже вспомогательное значение? Одним словом, возникает вопрос об авторитетности этих текстов. Этот вопрос еще больше обостряется тем, что некоторые Послания (в частности, 1848 г. и 1895 г.) в наше время могут очень смущать богословов и даже некоторые автокефальные Церкви, которые с трудом узнают себя в этих документах, и с еще большим трудом могут согласиться с мыслью, что спустя столетие они являются продолжателями этих Церквей, или, вернее, этими же самыми Церквами. Были употреблены все средства, чтобы, если не отвергнуть, то, по крайней мере, затушевать, преуменьшить значимость этих текстов. Но задаваться вопросом об авторитетности Посланий значит ставить перед собой типичную псевдо-проблему, ибо авторитетность неразрывно связана с истинностью и вытекает из нее; в противном случае она так и остается внешним чуждым истине понятием, несуществующим и недействительным для церковного сознания. Для богослова же важно определить долю истины, содержащуюся в Посланиях и добровольно и неукоснительно следовать этой истине, не боясь отмечать, что мы вкратце делаем, присутствующие в них заблуждения, обычно, впрочем, являющиеся плодом и отражением своего времени, что и делает их интересными для историка.

Совершенно очевидно, что и речи быть не может о том, чтобы ставить эти Послания в один ряд с Никео-Цареградским Символом Веры. Однако, бывшее истинным в XIX веке является таковым и в XX и в XVIII. Поэтому, в той мере, в какой обоснованна аргументация, служащая опровержению латинских нововведений (особенно filioque и главенства папы), ценность суждения, выносимого этими текстами, превосходит ценность простого исторического документа и является неоспоримой в этой области.

Необходимо объяснить, почему мы выбрали эти три Послания. Этот выбор, произведенный среди более чем двадцати текстов, за которыми Православная Церковь признает символическую ценность, сделан вовсе не потому, что эти три Послания более представительны или являются более подлинным выражением православной веры, нежели другие. Для нас они интересны тем, что все они были последовательно провозглашены в так называемый «синодальный» период Русской Церкви, начавшийся в 1721 г. с учреждением возникшей по деспотической воле Петра Великого и уничтожившей традиционную патриархальную структуру «духовной коллегии», и закончившийся 5 ноября 1917 г., в разгар революционных потрясений, когда вся Церковь в целом отвергла навязанную ей и противоречащую ее природе систему. Благодаря восстановительному труду и достижению богословской и духовной зрелости, Русская Церковь, наконец, хотя и слишком поздно, возвратилась к традиционному для нее патриаршеству; но вскоре ей предстояло столкнуться с безжалостным врагом, подобного которому она еще не встречала с момента своего основания. Многочисленные исследователи, изучая причины русской трагедии 1917 г., утверждают, что корни ее, по крайней мере косвенно и частично, уходят в религиозную революцию, происшедшую двумя веками ранее⁴.

Мы намерены, таким образом, проследить эволюцию русского Православия на протяжении двух веков так называемого «синодального» периода. Хотя нашей целью не является исследование Посланий самих по себе, направление наших изысканий будет определяться Посланиями, проблемами, поставленными в них, порожденными ими обстоятельствами. Мы попытаемся поместить их в церковный, политический и культурный контекст. Мы рассмотрим события, предшествовавшие появлению Посланий, а также вызванную ими реакцию. Наконец, мы попытаемся понять, в какой степени Русская Церковь приняла эти три, написанные греками, Послания.

Придется нам также объяснить причины, по которым возникло поразительное общепринятое наименование Послания 1723 г.: «Исповедание восточных патриархов, отправленное Русской Церковью».

Мы проследим также процесс пробуждения Русской Церкви в XIX веке, ибо первые плоды духовной и богословской весны не могут рассматриваться отдельно от летаргии официальной Церкви. Мы изучим влияние Послания 1848 г. на идеи Хомякова, предвестника «золотого века» русского богословия, сумевшего задолго до официальных представителей Церкви проникнуться духом Послания 1848 г.

Мы увидим, почему на призыв папы Льва XIII к объединению, обращенный главным образом к Русской Церкви, отчего-то на него не прореагировавшей, ответил в 1895 г. патриарх Константинопольский. Мы увидим, что причины этого молчания и пассивности были совсем иными, чем в 1723 г.: тогда позиция Церкви объяснялась тем, что она была обезглавлена Петром Великим. Теперь же, напротив, Церковь направила все свои силы на восстановление патриаршества.

Если Послание 1723 г. претендовало на полноту изложения православной веры, то Послания 1848 и 1895 гг. отличаются от предшествующего присущей им обоим богословской строгостью и носят ярко выраженный полемический анти-католический характер. Мы посмотрим, каковы были причины их столь резкой анти-римской направленности. Чтобы ответить на этот вопрос, мы проанализируем попытки Рима проникнуть на православные земли, особенно в Россию, и, в более широком плане, неизменную позицию Рима по отношению к православной России, позицию, позволяющую понять как яростную реакцию на нее православных, так и постоянные осложнения, с которыми сталкивался Рим в попытках осуществить свое стремление унифицировать христианство.

Отметим, наконец, что предложенный нами текст Посланий является переводом с греческого⁵. При богословском исследовании этих вопросов следует опираться непосредственно на греческий оригинал.