19
Господина Ковальски преспокойно освободили уже назавтра, подозрение с него было снято, но не в глазах обитателей Боваля, которые не так-то легко отказывались от своего мнения: нет дыма без огня, это непреложная истина.
По мере того как утихала тревога Антуана, пропал и интерес его матери к местным новостям. Она больше не впивалась жадным взглядом в экран телевизора, как это было в последние дни в больнице. Зато, в отличие от Антуана, она прислушалась к заявлению прокурора республики в ответ на вопросы журналистов: «Нет, провести анализ ДНК для всего населения Боваля нереально. Этот план намного превзошел бы наши финансовые возможности, а главное, не дал бы точных данных. Нет никакого объективного повода считать, что носитель ДНК, которую мы ищем (если речь действительно идет об убийце Реми Дэме), житель Боваля, а не соседнего городка или просто случайный прохожий…»
– Вот то-то же! – проворчала госпожа Куртен, как если бы должностное лицо подтвердило теорию, которую она всегда отстаивала.
Теперь, когда была высказана эта последняя гипотеза, Антуан мог спокойно уехать: госпожа Куртен выкарабкалась, пришла пора возвращаться домой и продолжать подготовку к экзаменам.
– Уже? – недоуменно спросила госпожа Куртен.
Мать, настоявшая на «скромном прощальном обеде» (у нее была привычка называть «скромным» все, что представлялось ей важным), надела пальто и отправилась в центр. Там, в лавочках, она будет изображать чудом спасшуюся и скромничать, что всегда вызывало улыбку Антуана.
Он собрал вещи. Ему не хотелось звонить Лоре, настал его черед удивить ее своим приездом.
За обедом госпожа Куртен позволила себе роскошь выпить глоточек портвейна. Они ели почти молча, оба были даже немного удивлены, что находятся здесь, вместе, в этих непредвиденных обстоятельствах, исход которых еще два дня назад казался неясным.
Потом госпожа Куртен взглянула на часы и подавила зевок.
– У тебя еще есть время отдохнуть, – сказал Антуан.
Она поднялась к себе вздремнуть перед его отъездом.
Дом наполнился тишиной.
И тут позвонили в дверь. Антуан открыл.
На пороге стоял господин Мушотт.
Мужчины даже не поздоровались, смущенные неловкой ситуацией. Антуан подумал, что никогда еще напрямую не разговаривал с отцом Эмили.
Он отступил в сторону и пригласил его войти.
Господин Мушотт был крупный мужчина с очень коротко, по-военному, стриженными волосами и выдающимся носом. Все вместе вкупе с постоянным стремлением к самоутверждению и хорошей осанкой придавало ему смутное сходство с римским императором. Или учителем из прошлого века. Кстати, руки он держал за спиной, что позволяло ему выпятить грудь и поднять подбородок.
Антуан чувствовал себя не в своей тарелке, он не испытывал ни малейшего желания выслушивать нравоучения. Вся эта история была не более чем случайностью. Если семейству Мушотт так уж важно, чтобы ребенок Эмили появился на свет, Антуан ничего не может поделать, он не испытывает никакого чувства вины. Но по решительному и даже угрожающему виду господина Мушотта он явственно ощущал, что так просто ему не отделаться: от него пришли требовать денег, родители Эмили уже прикидывали, сколько может зарабатывать доктор.
Антуан сжал кулаки. Сейчас господин Мушотт воспользуется ситуацией, а он не удосужился поинтересоваться своими правами…
– Антуан, – начал господин Мушотт, – моя дочь уступила вашим обещаниям… Вашей настойчивости…
– Я ее не насиловал!
Интуиция подсказывала Антуану, что, заняв наступательную позицию, решительно не признавая своей вины, он достигнет большего, в его намерения не входило попадаться на удочку.
– Я этого не говорил! – возразил господин Мушотт.
– И на том спасибо! Я предложил Эмили решение, от которого она предпочла отказаться. Это ее выбор, но это также и ее ответственность.
Господин Мушотт пребывал в нерешительности и смущении:
– Не хотите же вы сказать…
Он поперхнулся, слова не шли…
Антуан задумался, сказала ли Эмили отцу о его предложении сделать аборт, или господин Мушотт только сейчас узнал об этом.
– Да, именно это я и хочу сказать, – подтвердил Антуан. – И это еще возможно. Срок предельный… но это возможно.
– Жизнь священна, Антуан! Богу было угодно, чтобы…
– Отвяжитесь от меня с этим!
Господин Мушотт будто получил пощечину. Он мог сколько угодно изображать римского императора, но теперь он утратил почву под ногами, что укрепило боевой дух Антуана.
Крик сына вызвал любопытство госпожи Куртен, на лестнице послышались ее шаги.
– Антуан? – Она стояла на нижней ступеньке.
Он даже не обернулся. В воображении госпожи Куртен мелькнула картина: двое петушащихся мужчин лицом к лицу, явно готовых схватиться врукопашную… Она на цыпочках поднялась к себе. Исполненный негодования господин Мушотт даже не заметил ее присутствия.
– Но в конце концов, вы обесчестили Эмили!
Теперь он понизил голос и отчетливо артикулировал каждый слог, чтобы подчеркнуть, что не может поверить в то, что говорит Антуан, настолько это выходит за всякие рамки.
– Вот уж, – добавил тот, чтобы доконать противника, – что касается «бесчестья», как вы говорите, могу вас уверить: ей не пришлось дожидаться меня.
На сей раз господин Мушотт был возмущен до предела:
– Вы оскорбляете мою дочь!
Разговор принимал дурной оборот, и Антуану не хотелось пользоваться столь легким преимуществом, но он не собирался ослаблять оборону и решил пойти в наступление:
– Ваша дочь делает со своим телом, что ей заблагорассудится, меня это не касается. Но я не…
– Она была обручена!
– И что? Это не помешало ей со мной переспать.
Антуану было необходимо любой ценой выпутаться из этого неприятного положения, а с таким собеседником, как господин Мушотт, лучше не слишком вдаваться в подробности.
– Послушайте, господин Мушотт, я понимаю ваше затруднение, но, между нами, ваша дочь не вчера родилась. Итак, она от кого-то беременна, это точно, но я несу ответственность за это не больше, чем… скажем, чем другие.
– Я подозревал, что вы достойны презрения…
– Ну что ж, в следующий раз посоветуйте своей дочери лучше выбирать любовников.
Господин Мушотт кивнул: ну да, ну да…
– Если вы так к этому относитесь…
Он вытащил из-за спины газету и взмахнул ею, как мухобойкой. Региональная газета. Антуан не смог разглядеть, от какого числа.
– Нам известно… теперь можно проводить тесты!
– Какие еще тесты? – Антуан побледнел.
Господин Мушотт понял, что двигается в правильном направлении.
– Я подам на вас жалобу…
Антуан видел надвигающуюся угрозу, но еще до конца не осознавал, какие последствия она будет иметь для его жизни.
– Я подам на вас в суд и заставлю сделать генетическую пробу, которая неоспоримо докажет, что вы отец ребенка, которого носит моя дочь!
Антуан был сражен. Он открыл рот, но не мог ни говорить, ни спокойно обдумать ситуацию.
Этот дурак даже не понимает, к чему могут привести его слова.
– Оставьте меня в покое, – просипел Антуан.
– У вас еще есть возможность, – завершил разговор господин Мушотт, – избрать путь чести, а не позора, как для Эмили, так и для себя. Потому что, имейте в виду, ничто не заставит меня изменить свое решение! Я обращусь в суд, я потребую провести этот анализ, и вас обяжут, хотите вы или нет, жениться на моей дочери и признать ребенка!
Он по-военному развернулся и вышел, хлопнув дверью.
У Антуана подкосились ноги, он уцепился за дверной косяк. Необходимо что-то придумать.
Перескакивая через ступеньки, он взлетел по лестнице, заперся у себя в комнате и принялся мерить ее шагами.
Неужели ему придется жениться на Эмили Мушотт?
От этой перспективы его затошнило. И где они тогда будут жить? Эмили никогда не согласится уехать за границу, разлучиться с родителями. Да и потом, какой интерес будет представлять его личное дело для гуманитарной организации, когда он будет отцом ребенка одного-двух лет?
Неужели он обречен остаться в Бовале?
Это было невыносимо.
Антуан попытался представить ситуацию во всех подробностях. Господин Мушотт подаст жалобу. Он придет в кабинет судьи… который сочтет его просьбу смехотворной. «Такие вещи делаются только в случае изнасилования, господин Мушотт, – скажет он. – Ваша дочь подавала жалобу на изнасилование?..»
Нет. Антуан успокоился: никогда представитель судебной власти не даст хода подобному иску, это невозможно.
Но в то же время судья не преминет задать себе другой вопрос: если Антуан Куртен так уверен, что отец не он, почему бы ему не сделать этот тест? Судья, безусловно, заинтересуется человеком, который отказывается от генетического теста… в тот момент, когда только что обнаружена ДНК убийцы Реми Дэме. Кстати, ведь именно этот человек был одним из последних, кто видел Реми живым…
И тогда для очистки совести Антуана снова допросят.
А он знал, что не вынесет вопросов о том, что произошло двенадцать лет назад. Это невозможно. Он опять попытается солгать, сделает это плохо, растеряется, судья засомневается: это будет не первый случай, когда виновный в кровавом преступлении попадается на мелком проступке…
Возможно даже, судья вынесет постановление о проведении генетического анализа…
Лучше уступить.
И пройти тест сейчас, чтобы раз и навсегда покончить с подозрением, от которого Антуан никогда не отмоется.
Эта мысль немного успокоила его. Потому что, в конце концов, если он отец ребенка, то будет платить алименты, вот и все! Не может быть и речи о том, чтобы испортить себе жизнь, женившись на этой… Он поискал подходящее слово, но не нашел.
За стеной он слышал какие-то приглушенные звуки, постукивание; так двигаются осмотрительные люди в отелях с плохой звукоизоляцией, стараясь не шуметь.
Видимо, мать по привычке вела себя так, словно ничего не случилось, и прибирала в своей комнате, где и без того царил порядок, который Антуан наблюдал всегда, с самого детства.
Слышать, почти физически ощущать ее присутствие… Он оцепенел. Если Антуан признает себя отцом, то есть виновным, и откажется жениться на Эмили, семейка Мушотт разнесет это по всему городу, на Куртенов станут показывать пальцем…
Во что тогда превратится жизнь его матери?
Это ляжет пятном на ее репутацию. Для всех и каждого она станет матерью подлеца, неспособного взять на себя ответственность за ошибку, выполнить свои обязательства. Быть под постоянным обстрелом любопытных глаз, предметом нескончаемых обсуждений, терпеть моральные унижения – нет, она не вынесет такой жизни, это невозможно.
У Антуана нет никого, кроме нее; у нее – никого, кроме него.
Он не способен подвергнуть ее такому испытанию.
Она этого не выдержит и умрет.
Оставалось только одно: согласиться на тест и надеяться, что результат докажет его невиновность.
Во что он сам верил меньше, чем кто-либо другой.
Но главное, было еще кое-что.
Антуан снова услышал слова журналистки: «… проба, позволившая сравнить его ДНК с той, что была обнаружена рядом с телом несчастной жертвы тысяча девятьсот девяносто девятого года».
У Антуана закружилась голова, ему пришлось сесть. Если он согласится на этот тест, каким бы ни был результат, положительным или отрицательным, он все равно будет где-то храниться…
Он будет существовать.
Долго, очень долго. В какой картотеке его зарегистрируют? Какое ведомство будет хранить его?
Никто не может быть уверен, что его рано или поздно не сличат с ДНК убийцы Реми Дэме.
Любое законодательное решение может завтра же дать органам юстиции разрешение на сопоставление всех имеющихся образцов ДНК…
Дамоклов меч навсегда повиснет над его головой.
Единственное решение – отказаться.
Антуан только что затянул петлю у себя на шее. Это тупик: сделает он тест или нет, результат будет один и тот же.
То, что не случится сегодня, будет вечно грозить ему завтра.
И так всю жизнь…
– Во сколько у тебя поезд, Антуан?
Он не слышал, как подошла мать. Теперь она стояла, просунув голову в дверь. И сразу увидела, в каком волнении пребывает ее сын.
– Послушай, если не успеешь на этот, есть ведь еще другие…
Она закрыла дверь и спустилась по лестнице.
Антуан мерил шагами комнату, пытался собраться с мыслями, но постоянно возвращался к очевидному факту: у него оставался единственный выход помешать господину Мушотту подать жалобу.
Или приготовиться жить в вечном страхе, а возможно, даже провести пятнадцать лет в заключении после громкого процесса, который наделает шуму по всей стране. Страшная участь детоубийцы… Все то, чего ему до сих пор удавалось избегать.
Прошло двенадцать лет после преступления, совершенного им в двенадцатилетнем возрасте, и последний акт трагедии, участником которой он стал в тот декабрьский день девяносто девятого года, возможно, разыгрывался здесь, сейчас…
Наступила ночь.
Он слышал, как мать укладывается спать, не сказав ему ни слова, не задав ни одного вопроса.
До утра он все так же мерил шагами комнату. Для него это было полным крахом. Его жизнь стала не чем иным, как бесконечным поражением, которое, к превеликому сожалению, ему уготовило собственное детство. Когда рассвело, он подумал, не сам ли он обрек себя на это историей с Эмили. Наказание за совершенное им преступление не ограничивалось годами тюрьмы. Оно состояло из целой жизни, которую он заранее ненавидел, которая являла собой все то, что было ему омерзительно. Жизни в окружении посредственностей. Занимаясь делом, которое он любил, в условиях, которые ненавидел…
Это и было его наказанием: полностью искупить вину ценой всей жизни.
Утром Антуан признал свое поражение.
