Казалось, рассвет никогда не наступит. Над городом висело молочно-белое скучное небо. Первые добровольцы обнаружили господина Дэме стоящим под освещенным навесом лицом к саду. На нем были грубые башмаки и бежевая парка. Плотно сжатые кулаки он засунул в карманы, лицо у него было замкнутое, как в самые худшие дни.

Мужчин было больше, чем женщин, и еще несколько парней постарше Антуана, лет шестнадцати-восемнадцати, которых он едва знал.

Ночью Антуан не сомкнул глаз и теперь был совсем без сил.

Стоило ему увидеть в окно, сколько народу собралось у Дэме и готовилось строем пройти к мэрии, мужество покинуло его.

– Как, разве ты не идешь?

Госпожа Куртен была возмущена. Что о нем подумают, если он не пойдет, что о нем скажут? А о ней? О них? Хотя бы ради Бернадетты… Весь город собирается прочесывать лес, это всеобщий долг!

– Семья Мушотт тоже не идет! – возразил Антуан.

Аргумент был нечестный, он это отлично понимал. Никто так не ненавидел семейство Дэме, как Мушотты. Говорили даже, какое счастье, что между ними стоит дом госпожи Куртен, иначе мужики уже давно поубивали бы друг друга.

– Ну ты же прекрасно знаешь, что… – сказала госпожа Куртен.

Чтобы прекратить этот разговор, Антуан уступил и спустился.

Он пожал несколько рук и постарался держаться по возможности подальше от семьи Дэме, которая, впрочем, и так была окружена плотным кольцом добровольцев. Валентина надела те же красные джинсы, но в бледном свете этого печального утра они казались выцветшими, а сама девушка, затерявшаяся среди людей, выглядела более взрослой, неуместной, второстепенной.

Процессия двинулась к месту сбора. Если вокруг четы Дэме соблюдалось почтительное молчание, то дальше вовсю шумели и комментировали событие. Во-первых, этот пруд… Сколько лет уже обсуждают необходимость обезопасить подход к нему, а мэрия так ничего и не делает.

А потом, это прочесывание, чья тут инициатива – мэрии или префектуры?

Раздражение горожан, проявлявшееся уже два дня, в столь необычных обстоятельствах находило новые способы самовыражения. Люди жаловались на мэрию, то есть на мэра, то есть на хозяина предприятия Вейзера. В их невнятном негодовании сосредоточилась вся та озлобленность, которую социальная нестабильность уже давно вызывала у населения и из-за невозможности открыто выразить которую переносилась на это событие.

Служба гражданской безопасности установила перед мэрией две большие белые палатки. Прибыли пожарные и жандармы. Ба, а собаки-то где? – поинтересовался кто-то. Госпожа Куртен беседовала с хозяйкой бакалейной лавки. Антуан старался подслушать, но ничего не разобрал. В его черепной коробке что-то громыхало, непрерывно вибрировало; звуки достигали его ушей словно сквозь вату: он улавливал обрывок слова здесь, кусок фразы там. Эй, Антуан! Он обернулся. Тео.

– Ты не имеешь права здесь находиться!

Антуан раскрыл было рот: и с чего бы он… Сынок мэра выпятил грудь, радуясь возможности сообщить неприятное известие.

– Чтобы принять участие, надо быть совершеннолетним! – сказал он таким тоном, будто сам не подпадал под это ограничение.

Госпожа Куртен живо обернулась к ним:

– Это правда?

Подошел жандарм, тот самый, что накануне допрашивал Антуана:

– Должно быть хотя бы шестнадцать лет… – Он с едва заметной улыбкой взглянул на мальчиков и продолжил: – Молодцы, что хотите участвовать, но…

Толпа непрерывно росла. Вновь прибывшие обменивались рукопожатиями, делали скорбные, но решительные лица. Мэр общался с представителями гражданской безопасности, с жандармами. Разложили штабные карты. Приехал грузовик с четырьмя рвущимися с поводка собаками. Ну вот, другое дело, сказал кто-то.

Потребовалось некоторое время, чтобы разбить людей на группы и поставить во главе каждой жандарма или пожарного. Инструкции были изложены ясно и четко. Мужчины согласно кивали головами в шапках или капюшонах.

Антуан насчитал с десяток групп по восемь человек.

Появилось телевидение, что произвело впечатление. Оператор обшарил объективом толпу, старавшуюся показать свою дисциплинированность, усердие и ответственность. Журналистка затруднялась сделать выбор: каждому было что сказать. Какая-то женщина, которую Антуан прежде никогда не видел, поведала, как она потрясена. Она прижимала к груди сжатые кулаки, можно было подумать, это мать пропавшего ребенка. Пока она описывала свои эмоции, журналистка привставала на цыпочки, безуспешно ища глазами родителей. Обнаружив их, она даже не дала женщине закончить фразу и, работая локтями, принялась лавировать в толпе. За ней поспевал оператор. Наконец они добрались до белой палатки.

Когда госпожа Дэме увидела их, она расплакалась.

Оператор поспешно прижал камеру к плечу.

Кадры, сделанные в этот момент, облетят Францию меньше чем за два часа. Отчаяние госпожи Дэме, то, что она сказала, разрывало сердце. Верните его мне. Три едва слышных слова, произнесенные срывающимся от волнения, дрожащим голосом.

Верните его мне.

Все испытали такое потрясение, что толпа постепенно затихла, ее охватило невольное благоговение, расцененное как пророческое.

Вооружившись мегафоном, молодой жандарм поднялся на крыльцо ратуши, а полицейские с нарукавными повязками в это время раздавали листовки.

– Благодарю вас за готовность помочь, особенно в такой день…

Присутствующие невольно возгордились, в глубине души ощущая себя вдвойне полезными и великодушными.

– Мы призываем вас очень внимательно прочесть розданные вам письменные инструкции. Не торопитесь, будьте сосредоточены на том, что вы видите. Мы настоятельно требуем, чтобы каждый квадратный метр, который мы с вами обследуем, был решительно исключен из наших дальнейших поисков. Я понятно выражаюсь?

Над толпой пронесся одобрительный гул.

Во время этой речи внимание Антуана отвлекло прибытие кюре и живущей по соседству с ним госпожи Антонетти.

– Сформировано девять групп. Четыре отправятся к пруду с проводниками собак, три других пойдут к западной оконечности государственного леса, и, наконец, еще две – в сторону Сент-Эсташа.

Антуан замер. Все кончено. Он свободен. Теперь он знал, что сейчас будет, знал, что станет делать. В каком-то смысле все упростилось.

– После перерыва на обед мы подрегулируем маршрут тех или иных групп, исходя из утренних результатов. Если сегодняшние поиски ни к чему не приведут, завтра вас снова вызовут.

Именно в этот момент появился господин Ковальски.

Он шел медленным, нерешительным шагом. Люди провожали его молчанием, все расступались – не из почтительности, а потому, что от этого человека несло ересью.

Освободили – читалось на всех лицах. Все сдержанно переглядывались. Может, его временно освободили? Никто ничего не знал.

По мере того как косподин Ковальски приближался к мэрии, оставшиеся позади начинали вполголоса обмениваться мнениями. Ну да, освободили, говорили они, наверное, из-за недостатка улик… Потому что ведь не каждого же арестовывают, а только тех, кто так или иначе имеет отношение к этому делу. Нет дыма без огня. Ковальски… Говорят, будто торговля его не слишком ладится, вот он и колесит по отдаленным деревням, чтобы свести концы с концами.

Лицо Ковальски ничего не выражало. Как всегда вытянутое и бугристое, со впалыми щеками и густыми бровями…

Он прошел мимо Антуана и его матери. Госпожа Куртен демонстративно повернулась к нему спиной. Ковальски остановился перед жандармом и слегка развел руками: мол, вот он я, говорите, что от меня требуется.

Жандарм оглядел группы добровольцев и сразу почувствовал исходящую от них отрицательную энергию. Одни поворачивались спиной, другие, более решительные, не дожидаясь распоряжения, тронулись в путь.

– Ясно, – произнес жандарм, и в его голосе послышалась нотка усталости. – Ладно, пойдете с нами.

Толпа двинулась вперед, все снова заговорили, земля была усеяна листовками с инструкциями гражданской безопасности.

Вернувшись домой, Антуан устроился у окна в своей комнате и долго смотрел вдаль. Когда они обнаружат тело, то сразу позвонят, он увидит движущиеся мигалки, вон там, по дороге от леса Сент-Эсташ.

Наконец он закрыл окно и пошел в ванную.

Там он высыпал из пакетиков и коробочек все, что только нашлось в аптечке. Как все французы, госпожа Куртен вполне оправдывала репутацию великой потребительницы лекарств. Чего там только не было! И в каких количествах! Получилась целая куча таблеток.

Подавляя отвращение, Антуан принялся глотать их целыми горстями.

Он горько плакал.