Вечный город встретил графа Пьетро уличным шумом, жарким солнцем и броскими заголовками газет – Гитлер атаковал Россию! Мировая заваруха развернулась во всю мощь. Только Штаты остались «над схваткой», пользуясь этим, чтобы наторговаться пожирней.

«До сих пор ефрейтору везло как наглецу, – думал Пьетро, читая берлинские новости в «Ла Стампа». – По зубам ли ему такой кусок?.. О, уже готов приказ – отправить на подмогу наш экспедиционный корпус! Будто у нас мало фронтов, а людей и ресурсов – не счесть».

Пришлось надеть форму, от которой он отвык в долгой командировке. Дело даже не в воинской дисциплине – если ты осознанно собрался совершить безумство, надо выглядеть подобающим образом. Осанка, вид, орлиный взор, чеканный слог. Безупречный стиль доклада, заготовленного для вышестоящего начальства: «Строго секретно. В единственном экземпляре. Копировать запрещено». Была в этом некая театральность, которую Пьетро любил давно и нежно.

И тайный диалог – глаза в глаза, – с главой SIA, безмолвно идущий поверх пустых дежурных фраз.

– С возвращением, граф.

«Надо было в Ливию тебя, следить за Роммелем. Дружен с немцами, масса знакомых – прижился бы в победном штабе и сюда носа не казал. Давал бы им полезные советы времен прошлой войны…»

– Благодарю вас.

«Читай, читай. Там все по рубрикам – как немцы расположились в Сербии, что в Греции поделывают. Спасибо за паспорта, какие мне выдали. Сработаны отлично. Судя по топорной слежке с перебоями, следили дежурные пентюхи из военной администрации – просто для порядка. Не абвер и уж точно не гестапо».

– Как погода на Балканах?

«Миссия была специально для тебя – в теплых краях, где веет ласковый ветер. Остаток дней надо проводить с комфортом, верно? Герцогини, маркизы и другие побитые молью чучела предков могут быть довольны – мы заботливо храним тебя, чтобы ты целеньким присоединился к ним в кунсткамере. Если такие люди просят, как им откажешь!..»

– Становится жарко.

«В тексте ты встретишь фамилию Броз и кличку Тито. Запомни. Названия «сенки», «четники» – тоже. Пока все «дранг нах остен», они будут в тылу. Как бы вам не вспомнить про удар в спину из «Нибелунгов». Но ведь ты в оперу не ходишь?.. Или не знаешь либретто?»

Читая доклад, глава SIA кивал, одобрительно мычал, делал пометки и – вот он, заветный миг, – добрался до раздела «О потерях ВВС в Трансдалмации».

Начал вскидывать глаза на Пьетро. Раз, другой. Третий. Вздохнул.

«Наконец-то. Теперь тебе никакие связи не помогут оставаться на службе. Потому что, милый граф, психиатрия – это серьезно!»

– Насчет гидроплана… то есть гидропланов… – начал шеф авиационной разведки, не зная, как бы поделикатнее объяснить его сиятельству, что у того нелады с головой.

– Мне следовало написать подробнее?

– И этого довольно. Граф, я… не смогу подать эти сведения наверх. Ни в какой смягченной форме.

– Я отдаю себе отчет в том, что мои выводы…

– Дорогой Пьетро, – заговорил глава так мягко, убаюкивающее, словно уже нажал потайную кнопку и ждал, когда вбегут дюжие санитары, – мы ценим ваш огромный опыт, знание языков и ученость. Ваши заслуги…

Начал вслух перелистывать на память личное дело Меана делла Строцци. Особо остановился на Абиссинии. Расточал такие похвалы, словно граф лежал в гробу, в белых кружевах, засыпанный цветами.

– …полностью располагая своим временем, вы сможете прославить империю новыми успехами на научном поприще.

– Уверяю вас – во всем, касающемся вил, мой доклад предельно точен.

Пьетро говорил чистую правду. Столь же чистая правда была на листах доклада, но именно этого никто знать не хотел. Чем громче ты гласишь об истине, тем шире круг пустоты возле тебя. Пойдешь в газету – осмеют. Предложишь в академический журнал – попрощайся с добрым именем, запишут в мистики. Франко Де Лука с экипажем поплатились за неверие – кто будет следующим?

– Я позабочусь, чтобы отставку вам оформили без проволочек. И похлопочу о награждении. Вы плодотворно служили Италии – но годы, годы!.. Пора на покой, верно?

– Вы приглашены на день рождения дуче? – обернувшись, спросил Пьетро уже в дверях.

– Да, но какое отношение…

– Попробуйте повторить эти слова ему – насчет прожитых лет и «пора на покой». Он мой ровесник.

«А вдруг граф – нормальный?» – мелькнуло у шефа SIA.

Потом вспомнился доклад о горных вилах.

«Из немецких знакомств тебе недостает одного – с доктором Альцгеймером. Арриведерчи, дедушка».

Пару дней Пьетро отсиживался в римской квартире, писал письма. Сыну – в Триполи, откуда тот летал на «стреле» G.50 драться с британскими «харрикейнами». Дочке – в Малагу, где она песталась с двойняшками. Всем одно, хотя разными словами: «Под нелепым предлогом меня отправляют в отставку». Пожалуйста, перлюстрируйте!

Дав коллегам время ознакомиться с его перепиской, вышел прогуляться – надо же им и квартиру обшарить, вдруг там копия доклада под паркетом спрятана. Вышел – и пропал. Человеку, который мог исчезнуть посреди лысой глинобитной Аддис-Абебы, потеряться в лабиринте узких улочек Трастевере – раз плюнуть. А там через Тибр и в гетто, к Изакко-антикварию.

Прожженного Изакко трудно удивить, но даже он зашевелил бровями, когда гость надел резиновые перчатки и достал кропило – серебряный дырчатый шарик на ручке.

– Хочешь меня окрестить? Я староват для таких штучек.

– Для гешефта ты вечно молод, старина. И не настолько слеп, как притворяешься. Дай-ка блюдо.

На мейсенский фарфор посыпались цехины из мешочка. Очарованный золотым звоном Изакко заметил, что гость избегает касаться монет. Зная увлечения синьора делла Строцци и то, что он не шутит с древностью, антикварий на всякий случай попятился:

– Сомнительные деньги?

– Вот сейчас и проверим. Experimentum crucis никогда не помешает. Конфисковал у одной продажной бестии, но вот чье это золото – вопрос…

Пока Пьетро совершал обряд, Изакко жался в углу, бурча под нос:

– Ну, если до сих пор не рассыпалось… Ты слишком осторожен!

– Порядок. Дело за тобой – обменять на доллары.

– Доллары!.. Кто знает, какой теперь курс у цехинов?..

– Музейный. К тебе ходят нумизматы, верно?

Жалобно кряхтя, Изакко выкладывал пачки зеленых купюр, а Пьетро, покуривая, считал их глазами.

– Хочешь купить дом? – допытывался антикварий.

– Поместье.

– Принеси еще три раза по столько – купишь виллу в Риме. Я помогу скинуть цену.

– Мне нужна усадьба там, где не будут бомбить.

– А что…

– Ничего. Слишком много побед. По закону луны и звезд это означает, что близко время поражений.

Плакат «Выявляй бандитов! За точные сведения о сенках награда 1000 дукатов» был надежно приклеен к столбу террасы и вдобавок покрыт лаком, чтобы не отодрали.

– Можно соскоблить, – посоветовал Григор владельцу кафаны. Тот, безмерно довольный, что к нему в знойный полдень пришла парочка (а раньше приезжие с пляжей ручьями текли!), суетился возле столика молодых супругов, что есть сил стараясь угодить.

– Неловко будет, господин. Зайдут веницы, увидят, начнутся неприятности…

– Я могу помочь, – предложила Дайра. – Принеси воды.

– Ох, госпожа моя, чем тут поможешь!.. – вздохнул хозяин, утирая пот.

Стоя рядом с золотоволосой молодкой, пузатый кафанщик чувствовал себя легко и бодро, как в парнях. Словно ни лысины на голове, ни брюха под фартуком, а ноги сами движутся, будто готовы в пляс.

Казалось бы, краше дня не придумать – море бирюзовое играет, блещет галечный пляж под изжелта-белым каменистым склоном, сосны у кромки бухты слегка колышутся… благодать! Но едва вошла в кафану синеокая – влилась волна ароматов, словно ветерок летел следом за нею, нес запахи розмарина и лаванды. Дышать не надышишься.

– Непочатой воды, – уточнила красавица.

– А?.. – Толстяк заморгал, потом встряхнулся. Тут не зевай, раз везенье само в руки идет! – Катица!.. Кайя, ты куда запропастилась?.. Непочатой воды госпоже! – Громко так; наверное, все в кафане слышали.

С кухоньки выглянула круглобокая – в отца, – сердитая девица, конопатое лицо, как воробьиное яйцо:

– Тата, да разве я вила, чтоб среди дня такую воду… Ай! – встретив синий взгляд гостьи, она в испуге сжалась, закусив край фартука.

– В подвале, где со стены каплет, – со знанием дела намекнула Дайра.

Григор зашептал ей, пока хозяйское семейство суетилось, с ног сбиваясь:

– Воздержалась бы.

– Внутри они хорошие и добрые. Живут без ласки, потому и хмурые. Пусть им посветлеет, как нам.

– Пусть. А вдруг опять всю деревню скличут?

Вспомнив, Дайра рассмеялась, прикрыла рот ладонью. Да, вот была сутолока!.. Гри едва пистолет не достал – в потолок стрелять, чтобы выход расчистили. А то вплотную встали на колени, малышей протягивая: «Госпожа золотая, окропи чадо! И моего! И мою!» Детки такие славные, разве кого-то можно обделить, если в тебе счастья через край?

Но Гри прав, в каждой кафане шум устраивать – не дело.

– И кто нас тут ждет? – искоса посматривал он по сторонам, управляясь с жареной на вертеле бараньей требухой.

Что Дайринка – мастерица наперед угадывать, он теперь твердо знал. Пусть не каждый шаг предвидела, но важное – могла. Но с зари идти по козьим тропам, чтобы к полудню сесть за стол в полупустом трактире и ждать какого-то свидания… это было внове.

Зато горного ветра хлебнули вдосталь и аппетит нагуляли! Вышли по холодку, в синей предрассветной тени, когда между деревьями и за камнями еще шуршат, шевелятся и тают ночные тени. Босая, Дайра скользила впереди, порою вспархивая над тропой, своим звонким пением пробуждая цветы – те раскрывали ей навстречу сонные глаза, распрямлялись и посылали госпоже воздушные поцелуи, полные запахом нектара. Тонкие ручьи журчали, сплетая для нее мелодию, их брызги старались долететь и увлажнить край ее платья. Шагавший следом Григор с ее сапогами, перекинутыми через плечо, старался ступать как можно тише, чтобы не нарушить музыку расцветающего утра. Наконец, на перевале Дайра воспарила, раскинув руки – и солнечный свет подхватил ее, понес над скалами, сияющую и поющую. Впору было перестать дышать, зажать сердце в горсти, чтоб беззвучно упиваться видом милой, реющей над землей – белая птица с золотыми крыльями на фоне лазурного пролива…

– Не знаю кто, – ответила она беспечно, отщипнув от лепешки с сардинами. – Не ждет – просто зайдет перекусить. Он объявится. Может, сидит внутри, где темно?

Терраса считалась местом для господ, отсюда открывалась восхитительная панорама моря и далеких солнечно-желтых берегов Далмации, а Дайра всегда безошибочно занимала лучшее место, как хозяйка. В результате они тут сидели одни, а редкие – по пальцам сосчитаешь, – полуденные посетители привычно гнездились в низкой тенистой комнате, именуемой «вульгарно зало». Их Григор походя осмотрел, бегло и цепко – ни одного сельского стражника. Единственный, кто одет по-городскому – похоже, местный лекарь или учитель, уткнувшийся в газету.

– Вот, – запыхавшаяся Катица в поклоне подала обеими руками чашу, налитую едва на треть. – Больше не накапало, бог мне свидетель…

– Веснушки мешают? – спросила Дайра, царским жестом омочив пальцы в чаше.

– Ага, – затрясла та головой. – Даже парень смеется. Рябунькой кличет…

– Избавляю от них. – Дайра провела рукой по ее лицу, потному от страха и волнения. – Теперь ступай и молчи. Эй! Куда? Оставь мне чашу!..

Посмеиваясь, она повернулась к Григору:

– Теперь ты.

– Мажь, – подставился он.

– Зачем тебе?.. Ты в озере омыт! Протри бумажку на столбе и напиши, что хочешь. Веницы и подлецы будут видеть свое, наши – свое.

– Ах, вон что… Хозяин! Карандаш мне.

Очистив плакат от призыва к предательству, он крупно, с нажимом, начертал из баллады:

– Еще чего-нибудь желаете? – вился вокруг ликующий кафанщик. – Все за счет заведения! Хоть барана целиком зажарю. Не собрать ли винца, мясца в дорогу?.. Да, вам господин из зала кланяться велел, – подал он визитку.

Григор принял, прочел – «Петар Меански, властель Меаны». Хм, герб и графская корона с девятью жемчужинами… Провел визиткой у носа – свежая, печатной краской пахнет.

– Что-то я таких не помню – из Меаны. Где это?

– Холм такой, там старые развалины, дубами поросли. Но вот – приехал один, вроде вениц, не то француз, велел ограду ставить… Крыши у него нет, живет на постое у синих монахов, в странноприимном доме. По-нашенски говорит верно, а все равно слышно – чужак.

– Я помню, – вмешалась Дайра. – Давно их тут не видела… Зови.

– Давно – с каких пор? – Григор привык, что годы Дайринка считала по-своему, без чисел, по герцогам и войнам.

– Ой, не помню! Когда из аркебуз стреляли.

Господин, напросившийся к ним за стол, пришел не сразу. Сперва счастливая Катица подала поднос с дарами – лепешки, атласные ленты, свежие махровые левкои. То же самое деревенские, подданные Дайры, оставляли ей у заветных камней. Затем тот, принятый Григором за провинциального доктора, приблизился, остановился за три шага и отвесил поклон по-старинному, коснувшись пола рукой. Его сухощавое лицо, казалось, застыло в напряжении, а глаза, окруженные лучиками морщин, блестели от сдерживаемых слез.

– Златая госпожа, примите мое восхищение… – Голос его сбивался. Подойдя ближе, он опустился на колено и с трепетом взял протянутую ладонь Дайры, чтобы запечатлеть на ней поцелуй.

– Встань, властель Меаны. Долго же вы скитались по чужбине.

– Пять веков, златая госпожа, как один день.

– Здесь твой дом. Вези сюда детей, вам будет благо. Раздели с нами трапезу.

– Но сначала прочти, что написано, – указал на плакат недоверчивый Григор.

– «Псы венецианские…»

– Простите, граф, что усомнился в вас. Позвольте в знак примирения звать вас дядюшкой.

– Пожалуйста, Григор.

– Вот как – вы меня знаете?..

– …или Авет, да?.. Я не обычный странник. – Граф впервые улыбнулся. – Надеюсь, ваши родные в безопасности?

– О, да, они живут в горах на Баре! – заговорила Дайра уже свойски. – Пишут нам. Хотят посмотреть, кого выбрал Гри, но море…

– Можно пересекать и соленые воды, – в Пьетро проснулся знаток обычаев.

– Я просила его – навестим свекров на летуне, а он – поплавки, поплавки…

Милостью Дайры всякое отчуждение между ними исчезло, едва возникнув. Подавая на стол новые блюда, хозяин дивился тому, как живо и свободно златая дева беседует с немолодым приезжим чужаком. Да и тот, даже соблюдая почтительность, ведет разговор вполне непринужденно. А уж какие между ними речи!.. Иных слов лучше б и не слышать.

– …будет тебе отнекиваться. Меанские издревле были пастырями теней. За что вас герцог Васа Драгутин и выгнал! Чем отпираться, шел бы к могилам и звал…

– Мои способности так малы, что говорить о них не стоит. Опять-таки, годы…

– Святые горы, мать-вода!.. Тебе новую жену брать впору, а ты годами прикрываешься. У моих вод старуха Илияна, в чем душа держится, но как песню заведет – надгробные камни шатаются.

Заглянув в вульгарно зало, кафанщик доверительно шепнул кому следует:

– Нанимайся к властелю смело, плотничай. Не прогадаешь.

– Да какой он властель? Из-за моря…

– Тебе говорю, а ты слушай, башка ослиная.

Григор же, вежливо уняв разговор милой и графа о запредельных предметах, перевел речь на свое:

– Дядюшка Петар, у вас по случаю нет карты Рима?

– Нет. Но я ее нарисую. День рождения Бенито, верно?..

– И два подарка, по сто фунтов каждый.

С утра вокруг виллы Торлония кипела суета. По периметру все было оцеплено агентами охраны, на въездах в парк машины тщательно досматривали – такой день, такие люди съедутся, безопасность должна быть на высочайшем уровне! На Муссолини покушались то с пистолетом, то с бомбой – последнее время все реже, но чем черт не шутит?

И вот, кольцо сплошной охраны замкнуто. Можно запускать внутрь высокопоставленных персон. Они подъезжали по списку, на лимузинах и брогамах, длинных, сверкающих и мощных, словно сухопутные линкоры. Князь Отто фон Бисмарк, внук «железного канцлера», с подарками от фюрера. Японский посол, румынский, венгерский, болгарский, представители королевских домов… чем дольше тянулась вереница гостей, тем персоны становились мельче и плюгавее – кто-то от маршала Петена, что-то от поглавника хорватских усташей, а дальше всякий политический мусор, приглашенный больше для массовки.

Король Виктор Эммануил, генералитет, высшее чиновничество и иные удостоенные лица прибывали через отдельный въезд с триумфальной аркой.

Праздник разгорался строго по сценарию, расписанному присяжными церемониймейстерами. Вдоль аллей, на фронтонах – знаки имперского величия. Гром оркестров, пение детских хоров и поздравление от папы римского, с благословением. За речами, тостами и подношениями время уходило незаметно, и вот уже солнце, снижаясь, коснулось креста на куполе базилики святого Петра. Как ни долог июльский день, но уже август на пороге, светлое время суток сжимается, с востока подступает ночь.

Там, за морем, готовился к полету Григор.

– Помните, что дворцы виллы Торлония ни в чем не виноваты, – тактично внушал ему Пьетро. – Их выстроили полтора века назад. Там даже бомбоубежище – памятник, это катакомбы времен Константина Великого… И не стремитесь убить, если сможете. Если дуче умрет, найдутся другие – тот же маршал Грациани; я служил с ним, этот будет пострашнее.

– Дядя Петар, скажите сейчас – почему вы пришли к нам?.. К Морее?

– Когда все маршируют, важно вовремя понять – не в пропасть ли. А я привык доверять интуиции; она не раз меня спасала. И еще… умирать красиво надо раньше, лет в сорок, крайний срок, в пятьдесят. Позже это похоже на выброс хлама из окон в новогоднюю ночь. Или прирежут, словно Полония, – как крысу за ковром. Не героическая смерть; это не смотрится. Те, что собрались на вилле Торлония, имеют один недостаток – они не умеют остановиться… Ну-с, позволите вам помочь?

– Мне, право, неловко – чтобы властель проворачивал винт обычному пилоту…

– Какой винт и в какой день! Эту привилегию я никому не уступлю. Ну-ка, в кабину. Живо, живо – как летчик я умею все.

– Минуту, я не поцеловал Дайринку.

– О, это святое. Бегите, жду.

Григор по шатким дощатым мосткам отправился на берег.

«Кто бы сказал мне в марте, что я окажусь на озере одной из Двадцати Дев!.. – глядел Пьетро ему вслед, издалека угадывая, как Григор склоняется к лицу возлюбленной, шепчет слова прощания и обещает вернуться, потом касается ее губ. – Что я, как встарь, стану возиться с мотором, подвешивать бомбы, перемажусь маслом… Сын бьется по одну сторону войны, «племянник» по другую, а я готов молиться за обоих в равной мере. В себе ли я?.. Вполне. Маршалы уйдут, вожди умрут, люди останутся. Я молюсь, чтобы остались лучшие, чтобы их род продлился…»

Зарябила вода под напором воздушной струи. Вот он, разбег Данцевича! Воистину прав был Де Лука – это невозможно. Поэтому и гибнут те, кто отрицает небывалое. А кто поверит в чудо – выживет.

Как с рельсов палубной катапульты, Ro.44 вырвался из скальной воронки – пелена над озером пропустила его и сомкнулась; остался лишь слабеющий шум мотора.

Бензина в избытке – хватит на облет всего Ядрана, даже с учетом уклонений от атак противника или от зенитного огня. Что противник будет, Григор не сомневался. В окрестностях Рима – скопище авиабаз 3-го воздушного флота. Там не только бипланы-«соколы» CR.42, с которыми есть шанс потягаться, но и «стрелы», с которыми шутки плохи. Прорва истребителей; поднимутся – небо заслонят. Сам себе Григор напоминал моль, решившую заглянуть в гнездо шершней.

От цели его отделяло без малого четыреста километров, почти половина этого пути – над морем. Для «южного» – час с четвертью лета. Пока пересекал Кадор, поспешил набрать высоту и уйти в облака, чтобы Ro.44 не засекли с моря. К итальянскому берегу облачность уменьшилась до четырех октантов, но ниже 3000 метров Григор не опускался. Восток Италии населен негусто, однако глупо привлекать внимание публики, особенно наблюдателей ПВО.

Земля внизу уже была залита густой вечерней тенью, в редких городишках загорались огоньки – похоже, на правила затемнения им наплевать! – а здесь, на высоте, закатное солнце еще било Григору в глаза сквозь козырек. Взгляд влево, вправо – ни гидропланов с лагуны Варано, ни перехватчиков из Пескары!

«Южный, мы проскочили незамеченными. Прибавь оборотов, и не вздумай жаловаться, что-де мало воздуха. Горы впереди; разве ты хочешь врезаться в гряду?»

Как три оборонительных рубежа, на пути высились хребты Абруццких Апеннин – серо-сизые известняковые громады с облаками, зацепившимися за вершины. На фоне этих холодных высокомерных гигантов ты уже не моль, а плодовая мушка, летучая точка. Обрывистые склоны, разрывы ущелий… Морозным бликом блеснул в стороне ледник – бррр… тут и впрямь знобит, даже в комбинезоне. Пора снижаться.

С заоблачных высот Ro.44 заскользил вниз, к виноградным холмами и зеленым равнинам Лацио. Тут городские огни сияли густо, как плотный рой осевших наземь светляков; они перемигивались и рябили, путая пилота, но тот уверенно шел туда, где огней больше всего.

«Край непуганых идиотов!.. Где затемнение? О чем думает Черчилль? Милан бомбили, Неаполь тоже, а сюда – ни бомбы!.. Тоже, как Пьетро, берегут архитектуру?..»

Он подлетел к Риму с востока, ориентируясь по куполу святого Петра, гордо подсвеченному прожекторами.

«Так, теперь бы не запутаться в холмах. Ватиканский по центру, Пинчо справа… ага, вон то пятно, где меньше фонарей – вилла Боргезе. Значит, вилла Торлония – где-то здесь. У меня мало времени. Вряд ли они позволят мне долго порхать. Регия Аэронавтика – не сонные мухи, через пять минут будут в воздухе».

Устроители празднества, сами того не желая, помогли ему, обозначив мишень фейерверками.

«Grazie mille! – Григор примерился, как выгоднее зайти на цель – театр, средневековый коттедж, два озерца. – Внимание, сейчас будет сюрприз».

Спланировав пониже, насколько возможно, он сбросил оба подарка с разрывом в пять секунд и тотчас взял ручку на себя, одновременно увеличив обороты. На сближении с землей Григор видел толпы на дорожках парка, искусственные озера, шпиль обелиска. Ударные волны догнали его и слегка тряхнули «южного»; рассмеявшись, Григор отклонил ручку и педаль в сторону разворота – крен увеличился.

«Минуту терпения, синьоры, я возвращаюсь».

И, развернувшись над термами Диоклетиана, – снова вниз!

Дым с проблесками пламени колыхался на пространстве между театром и Домом Совы. От мест попаданий прытко разбегались люди, похожие на сонмище муравьев. Пара щелчков по плоскостям дала понять, что снизу стреляют – в ответ Григор пропахал длинными очередями игровое поле посреди парка.

«Теперь, дружок, мчись быстрее ветра! Пилоты «стрел» уже в кабинах. Нам надо как можно скорее перевалить через горы, а там…»

В небе над Римом огромными взмахами зашевелились желтые лучи прожекторов. Там и сям рявкали зенитки, а с аэродромов звеньями взмывали истребители. Стыд и срам – в такой день проворонить врага-одиночку!.. Или это свой, изменник?

– Проверить ближние к Риму базы гидропланов! – орал в трубку начглавштаба авиации. – У кого Ro.44 в полете – расстреляю без суда!

Начальственных криков на вилле Торлония звучало столько, словно их годовой запас старались израсходовать за час:

– Собрать мне всех газетчиков! Всех этих стрекулистов до единого!.. Никакого взрыва не было. Я повторяю вам под запись – не-бы-ло. Случайное возгорание фейерверочных ракет. Пуффф! Бамс! Ясно? А самолет – это воздушная акробатика, показательное выступление для дуче.

– Да, C.202 «удар молнии» тоже на взлет. Сейчас же!.. Он еще спрашивает, сукин сын! Разжалую и в Ливию отправлю. А парни пусть «удар молнии» в деле опробуют. Чтобы они, да «южного» не догнали!..

– Срочно, сюда кареты «скорой помощи». Все, сколько есть! И пяток труповозок.

Один дуче помалкивал, сопел, с видом древнего римлянина вперившись в черное небо, где скрещивались поисковые лучи. Ему уже сообщили, что гидроплан в общих чертах опознан. Шеф SIA, прибежавший с этим донесением, мелко трясся при мысли о тех листах, которые он лично изъял из «Балканского доклада» делла Строцци и упрятал поглубже в сейф. Но как было нести это на стол к начглавштаба?..

Кое о чем он умолчал. Когда это всплывет (а это обязательно всплывет), можно оправдаться: «Мне не передали своевременно! Это ложь, сфабрикованная англичанами!»

Между тем и британская разведка была весьма озадачена. Отдел радиоперехвата поймал в эфире более чем странную короткую передачу на итальянском, вполне внятную, но необъяснимую. Однако содержание передачи было выгодно для планов – пусть даже отдаленных, – проникновения на Адриатику, и 31 июля 1941 года, наряду с новостями о Смоленском сражении, лондонская «Таймс» сообщила миру следующее:

«Налет на Рим. 29-го числа день рождения итальянского диктатора Муссолини был омрачен бомбовым ударом по вилле Торлония на востоке Рима. Неизвестный пилот, назвавшийся Аветом Морейским, на гидропланном истребителе IMAM Ro.44 проник в центр Италии и обрушил бомбы на праздничное сборище, где присутствовали послы стран Оси. Свидетели налета сообщают о десятках жертв. Все усилия фашистских ВВС настичь таинственного мстителя из Мореи были безуспешны. Это явное свидетельство того, что движение Сопротивления в оккупированных странах приобретает новый размах».

Само собой, и Би-Би-Си озвучила событие, намекнув вдобавок, что столицы Стального пакта не являются неуязвимыми. Шумиха поднялась несусветная. Итальянцы яростно отрицали налет – всего-то проблемы с пиротехникой! – а английский выпад объявили провокационной фальшивкой. Тем не менее в Риме стали куда тревожнее поглядывать на небеса, да и в Берлине «слушатели врага» ежились у своих VE. Предчувствия не обманули немцев – через неделю бомберы Балтфлота без потерь высыпали дождь фугасок на Берлин.

Великий герцог Мореи Илиан III, вкушавший горький хлеб изгнания во дворце Каса-Рокка-Пиккола на Мальте, тоже был очень удивлен, узнав, что его страна все еще сражается.

– Наш самолет? Поразительно!.. Известно ли, кто его пилотировал?

– Судя по всему, – осторожно ответил камер-секретарь, – некий Григор Данцевич, лейтенант, исчезнувший в августе прошлого года вместе с гидропланом. Предполагалось, что он перелетел в Югославию и был интернирован, но югославы отрицали это…

– Значит, он жив. Мне приятнее будет наградить живого героя, чем погибшего.

– Но, Ваше Королевское Высочество, лейтенант Данцевич нарушил приказ о прекращении военных действий.

Подумав, герцог ответил фразой, прижившейся в Морее со времен Средиземноморского похода адмирала Ушакова:

– Победителя не судят.