Глава шестнадцатая
Первому Чаду Мёртвого Семени
снится предсмертный вздох отца
и слышится вечным повтором
запертый в лёгких вопль…
Посмеешь ли его глазами
Увидеть мир хоть на миг?
Первому Чаду Мёртвого Семени
вести легион печали
по костлявой дороге голода,
где мать поёт и танцует…
Посмеешь ли следом за ним
прийти и взять её за руку?
Первому Чаду Мёртвого Семени
носить разнородный доспех,
что укроет его от мига рожденья
годами жестокой учёбы…
Не смей судить его строго,
если не влез в его шкуру.
К’аласс.
Сильба разбитого сердца
Тенескаури неудержимым потоком обрушились на стены города. Обезумевшая от голода толпа накатилась и хлынула в Капастан.
Баррикады у ворот прогнулись под бешеным давлением, затем рухнули.
Город затопили враги.
В четырёх сотнях шагов от цитадели Кованый щит развернул забрызганного кровью скакуна. Люди протягивали к нему руки, хватались за броню на ногах коня. С холодной яростью жеребец раз за разом бил копытом, круша кости, сминая рёбра, проламывая головы.
Когда враги отрезали их от цитадели, три «гривы» из «Серых мечей» окружили Итковиана на вершине пологого холма, усыпанного глиняными столбами капанского кладбища. Бо́льшая часть этих вертикальных гробов уже была повалена и разбита так, что истлевшие останки в саванах рассыпались по склону, смешиваясь друг с другом в посмертии.
Итковиан смотрел на врата цитадели, груда тел перед ними была уже настолько высока, что можно было карабкаться вверх. Именно это и делали десятки тенескаури, взбираясь по трупам к капонирам, где их ждали зазубренные наконечники длинномерных пик. Крестьяне даже не пытались защищаться — пики кололи и ранили, несли смерть, взметая фонтаны крови и вырывая ошмётки плоти.
Кованый щит никогда не видел подобного кошмара. Все прошедшие битвы, все ужасы войны, всё то, что вынужден видеть солдат, меркло по сравнению с этим зрелищем.
Когда крестьяне падали и скатывались по склону из трупов, женщины запрыгивали на мужчин, пригвождая их к земле, разрывали одежду, расставляли ноги и, среди крови, криков и смерти, насиловали.
Чуть в стороне от убитых и умирающих люди пожирали себе подобных.
Два разных кошмара. Кованый щит не мог решить, что его потрясло больше. Кровь ледяным потоком струилась в жилах, и он понял со страхом, переходящим в панику, что настоящий штурм только начинается.
Ещё одна волна подкатилась к злополучным «Серым мечам» на кладбище. Широкие проспекты и улицы со всех сторон заполонили сплочённые бешенством тенескаури. Все взгляды были прикованы к командиру и его солдатам. Люди тянули к ним руки и, несмотря на расстояние, жадно загребали воздух.
Солдаты сомкнули щиты, перегруппировались, потрёпанным квадратом выстроились вокруг Итковиана. Кованый щит знал, что строй сомнут, как это было всего несколько мгновений назад, но, если его безмолвные солдаты смогут повторить то, что уже однажды сделали, строй вновь поднимется из моря тел, расчистит себе путь, отбросит врага и вновь взберётся на только что воздвигнутый холм из костей и плоти. Если Кованый щит удержится в седле, он будет рубить направо и налево, убивая всех, до кого дотянется, а раненые погибнут под железными копытами коня.
Никогда прежде Итковиан не участвовал в такой бойне, она отравляла его, переполняла сердце ненавистью к Провидцу — сотворить такое с собственными людьми. И к септарху Кульпату за нечеловеческую жестокость — бросить беспомощных крестьян в пасть отчаявшейся армии.
Но страшнее всего — эта тактика, похоже, сработает. Пусть и чудовищной ценой.
С рёвом тенескаури бросились в атаку.
Первых врагов, которые добрались до ощетинившегося строя, порубили на куски. Полумёртвых, вопящих, их потащили назад собственные соратники — в голодную, ненасытную толпу, куда более жестокую, чем враги, что ждали тенескаури впереди. Другие рвались вперёд, только чтобы повторить судьбу первых. Но им на смену подходили всё новые и новые крестьяне, карабкались на плечи соратников, а по их спинам уже взбирались следующие. На короткий миг перед изумлённым взором Кованого щита предстала трехъярусная стена из обезумевших людей. Затем она рухнула, погребла под собой «Серых мечей».
Строй прогнулся под неимоверной тяжестью. Клинки ломались. Щиты падали наземь. Шлемы срывали с голов, и везде, куда бы ни взглянул Итковиан, была кровь.
Из груды тел начали выбираться отдельные фигуры. Тесаки, топоры и ножи взметнулись и опустились, но их главной целью был Кованый щит, и он это понимал. Командир перехватил поудобнее палаш и щит. Конь гарцевал на месте, чувствуя лёгкую дрожь в ногах седока. Жеребец вскинул голову, затем опустил пониже, защищая глотку. Доспех, закрывавший лоб, шею и грудь скакуна, был покрыт вмятинами и грязью. Копыта рыли землю, готовые обрушиться на живую плоть.
И вот первый крестьянин оказался достаточно близко. Итковиан взмахнул мечом, отрубленная голова отлетела прочь, тело ещё несколько мгновений судорожно дёргалось, затем рухнуло. Конь взбрыкнул задними ногами, позади раздался глухой хруст, затем скакун выровнялся и встал на дыбы, ударил подкованными передними копытами и повалил воющую женщину. Один из тенескаури прыгнул, попытался ухватить жеребца за переднюю ногу. Итковиан подался вперёд и вогнал клинок в спину врага с такой силой, что перерубил хребет.
Конь развернулся, сбрасывая труп. Качнул головой вперёд, вонзил зубы в голову крестьянина, расколол череп, рванул обратно, во рту остались спутанные волосы и обломки кости.
Чьи-то руки сжали левое бедро Итковиана. Тот обернулся, ударил наискось по-над холкой жеребца. Клинок рассёк мышцы и ключицу. Окровавленный кусок плоти полетел прочь.
Конь снова взбрыкнул. Он кусался, лягался, крутился на месте, но руки, тела, тяжеленная масса тенескаури были теперь со всех сторон. Меч командира мелькал, рубя вслепую, но каждый раз безошибочно находил цель. Кто-то забрался на круп жеребца сзади. Итковиан выгнулся дугой, забросил за голову правую руку в латной перчатке, метя в незваного наездника. Почувствовал, как лезвие меча прокладывает себе путь сквозь кожу и плоть, задевает ребра, а затем опускается до самого живота.
Поток желчи и крови окатил заднюю часть седла. Тело скользнуло вниз.
Конь пригнул голову, повинуясь команде наездника. Итковиан, широко размахнувшись, ударил сплеча. На всём своём пути палаш рвал, резал, разрубал. Жеребец повернулся, и Кованый щит взмахнул клинком в обратную сторону. Снова поворот, и снова удар.
Так всадник и его скакун совершили полный круг, оставляя за собой ужасные раны. Сквозь обжигающий жар под забралом шлема Итковиан видел лишь разрозненные фрагменты происходящего.
«Серые мечи» не поднимутся. Не в этот раз. Он не видел ни одной знакомой форменной накидки. Тенескаури окружили Итковиана со всех сторон, стоя на холмах из тел, высотой в человеческий рост. И где-то под этой колышущейся поверхностью погребены его солдаты. Погребены живые, умирающие и мёртвые.
Сотни алчных безумных взглядов устремились на всё, что осталось от отряда — Итковиана и его коня.
Подобранные пики передавали вперёд. Ещё немного — и длинные копья начнут колоть со всех сторон. Такого не выдержат доспехи — ни Итковиана, ни его скакуна.
Священные Клыки, я ваш. В этот последний миг.
— Прорыв!
Боевой конь ждал этой команды. Животное ринулось вперёд. Копытами, грудью и плечами пробивалось сквозь толпу. Кованый щит рубил направо и налево. Раненые люди падали, исчезали в месиве под копытами. Пики били, скользили по доспехам и щиту. Одну справа Итковиан отбил мечом.
Что-то воткнулось всаднику в поясницу, разорвало звенья кольчуги, провернулось, взрезало кожаную подкладку и войлочный поддоспешник. Боль пронзила Итковиана, когда зазубренный наконечник пронзил кожу и царапнул по нижнему ребру рядом с позвоночником.
В тот же миг закричал конь, наткнувшись на остриё другого копья, железный наконечник глубоко вошёл в грудь справа. Жеребец, пошатнувшись, наклонился влево, склонил голову и перекусил древко.
Кто-то прыгнул на щит Итковиана и ударил сверху топором для дров. Клиновидное лезвие вошло в тело между плечом и шеей, застряло.
Кованый щит ткнул мечом в лицо крестьянки. Клинок вошёл в одну щёку и вышел через другую. Итковиан провернул палаш, его собственное лицо, скрытое забралом, было на расстоянии нескольких дюймов от лица жертвы, когда меч изуродовал её юный облик. Издав булькающий звук, девушка завалилась назад.
Он чувствовал вес оставшегося в спине копья, оно клацало по доспеху на крупе, когда конь скакал и поворачивался.
Рыбацкий нож нашёл незащищённое место под его левым коленом, впился в сустав. Итковиан слабо ткнул нижней кромкой щита, сил едва хватило, чтобы оттолкнуть врага. Тонкий клинок треснул, шесть дюймов осталось в колене, разрезая сухожилия и хрящи. Кровь залила полость между икрой и войлочной стёганкой.
Кованый щит не чувствовал боли. Жестокая ясность правила его мыслями. Его бог был с ним сейчас, в этот последний миг. С ним и с храбрым, неукротимым боевым конём.
Копьё вышло из раны на груди, жеребец выпрямился, несмотря на хлещущую кровь. Прокладывая дорогу, он прыгнул вперёд, сминая тела и нанося удары, и нашёл то, что Итковиан считал невозможным: свободную улицу, где лежали только неподвижные тела.
Осознав наконец, что именно видит, Кованый щит воспрял духом. Врагов вокруг становилось меньше с каждым шагом. Крики и лязг металла гулким эхом отдавались в шлеме.
Тотчас жеребец остановился и поднялся на дыбы, молотя копытами воздух, — на этот раз не в ярости, а празднуя победу.
Когда Итковиан прильнул к шее скакуна, его пронзила боль, такая, какой он никогда не испытывал. Пика глубоко в спине, сломанный нож в самом центре левого колена, топор в ключице. Стиснув зубы, всадник утихомирил гарцующего коня и смог развернуть его, чтобы ещё раз взглянуть на кладбище.
Не веря своим глазам, Кованый щит смотрел, как из кургана трупов поднимаются безмолвные, словно призраки, «Серые мечи», расчищают себе дорогу резкими движениями, будто они только что проснулись от ужасного ночного кошмара. Было видно дюжину солдат — ровно на двенадцать больше, чем мог надеяться их командир.
Послышался топот сапог. Моргая от едкого пота в глазах, Итковиан попытался разглядеть фигуры, которые приближались к нему отовсюду.
«Серые мечи». Грязные и порванные накидки, бледные молодые лица капанских новобранцев.
Одной из фигур оказался закованный в воронёный доспех Смертный меч на боевом коне. Его заляпанные кровью чёрные волосы спутались и напоминали гриву, огромная рука в латной рукавице сжимала священный клинок Фэнера.
Брухалиан поднял забрало. Тёмные глаза пристально смотрели на Итковиана.
— Прошу прощения за задержку, сударь, — громко произнёс Смертный меч, подъехав к Кованому щиту.
Только сейчас Итковиан заметил за спиной Брухалиана торопливо подходящего Карнадаса. Несмотря на осунувшееся и белое, точно у покойника, лицо соратника, Кованый щит был как никогда рад его видеть.
— Дестриант! — задыхаясь, позвал Итковиан, шатаясь в седле. — Мой конь… мои солдаты…
— Фэнер со мной, сударь, — дрожащим голосом ответил Карнадас. — И потому — отвечу.
А затем мир померк. Итковиан неожиданно почувствовал руки под собой, как будто упал в объятия. В мыслях снова всплыло — мой конь… мои солдаты… — а затем всё погрузилось в небытие.
Они разбили хлипкие ставни, прорвались через комнаты на втором этаже. Проползли по забитому трупами тоннелю, который когда-то был лестничным пролётом. «Клыки» Остряка стёрлись, покрылись трещинами и зазубринами. Затупились, превратились в дубинки в руках. Он захватил главный коридор, медленно и планомерно сооружал баррикады из остывающих тел и сломанных костей.
Капитан не испытывал усталости, чувства его не притупились. Дыхание оставалось ровным, только чуть более глубоким. На предплечьях сложился странный узор из кровавых пятен — будто остроконечные полоски, кровь почернела и, казалось, впиталась в кожу. Но ему было всё равно.
Тут и там в море тенескаури виднелись провидомины. Наверное, попали сюда против воли, увлечённые людским потоком. Чтобы пробиться к ним, Остряк резал крестьян. Он жаждал только одного. Добраться до них. И убить. Всё остальное — мусор; раздражает, мешает пройти. Препятствие на пути.
Если бы он увидел собственное лицо, вряд ли бы узнал. Чернеющие полосы расходились от глаз и поросших бакенбардами щёк. Бороду пронизывали янтарные рыжевато-коричневые нити. Глаза желтели высушенной на солнце степной травой.
У него под началом было уже сто человек — безмолвные фигуры, продолжение его воли. Они не задавали вопросов, смотрели на него с трепетом. Капитан заметил, что лица воинов светились, когда на них падал его взгляд. Он не удивился, а может, попросту не понял, что это сияние было лишь отблеском слабого тёплого свечения его собственных глаз.
Остряк был доволен. Он мстил за то, что случилось со Скаллой — теперь она сражалась бок о бок с лейтенантом, тем низким жилистым лестийским солдатом, удерживала чёрную лестницу доходного дома. После того как отряд отступил сюда несколько часов назад, капитан видел Скаллу лишь однажды. Эта встреча встряхнула его, пробрала до глубины души, Остряк будто внезапно проснулся — всё это время его душа словно пригнулась внутри, пряталась, молчала, пока какая-то неведомая сила управляла его телом, заставляла кровь струиться быстрее. В сердце зияла глубокая рана: Скалла до сих пор не оправилась, её напускная храбрость разбилась, обнажив ранимую человеческую сущность.
Из-за этого в нём вновь поднялась ледяная ярость. Остряк только начал отдавать долг — мстить за неё. И что бы ни ошеломило Скаллу во время последней встречи… она явно почувствовала за этой яростью оскаленные клыки и острые когти. Реакция понятная, тревожно только, что заслуженная.
В даруджийском доме, старом и дряхлом, разбушевался на крыльях ярости шторм смерти, страх и агония скручивались и переплетались в коридорах, заглядывая в каждую, даже самую маленькую комнату. Битва кипела, беспощадная и бесконечная. И была под стать внутреннему миру Остряка, миру под сводами его черепа.
Не было, не могло быть противоречий между реальностью внешнего мира и действительностью внутреннего восприятия Остряка. Эта истина почти не поддавалась пониманию. Её можно было ухватить только интуитивно — через внутреннее озарение, которое открылось лишь горстке его последователей, в том числе — лестийскому лейтенанту.
Лейтенант знал, что вошёл в мир, где царит безумие. Каким-то образом понял, что вместе с остальными ополченцами существует больше в сознании Остряка, чем в реальности. Они сражались с искусством, какого прежде не могли и вообразить. Не уставали. Не кричали от боли, не нуждались в приказах и командах, оказываясь там, где нужно. Да в управлении и не было необходимости — никто не сдался, не испугался, не бросился бежать. Погибая, они падали на месте, безмолвно, как сломанные механизмы.
Коридоры на первом этаже были забиты телами. В некоторые комнаты было невозможно войти. По земле багряной рекой струилась кровь, просачивалась сквозь перекрытия, слой гравия, песчаные карманы и уложенные валуны. Текла из чудовищного дома, заливала кости, плоть, доспехи, сапоги, сандалии, клинки и шлемы. Густой поток, как в канаве полевого врача, нёс с собой запахи выгребной ямы.
Враги наконец схлынули, их вытеснили с почти полностью заваленных лестниц, выбросили из окон. Ещё тысячи ждали снаружи, но не смогли напасть, захлебнувшись в толпе беглецов. На миг в доме воцарился мир.
У лестийского лейтенанта кружилась голова, он шатался и несколько раз споткнулся, пока пробирался через главный коридор в поисках Остряка. Полосатые руки командира поблёскивали, лезвия его сабель стали желтовато-белыми, как настоящие клыки. Он обернулся к лестийцу, показав по-кошачьи хищное лицо.
— Сейчас сдаём этот этаж, — сказал Остряк, стряхивая кровь с клинков.
Порубленные останки провидоминов лежали вокруг капитана. Закованные в доспехи воины были буквально порезаны на куски.
Лейтенант кивнул:
— Да, тут уже шагу ступить некуда.
Остряк пожал мощными плечами.
— У нас ещё два этажа над головой. Потом крыша.
Их взгляды встретились на несколько долгих мгновений, и лейтенант одновременно похолодел и согрелся от взгляда этих вертикальных зрачков. Такого человека не грех бояться… не грех слушаться… и любить.
— Ты — Смертный меч Трейка, — произнёс лестиец.
Громадный даруджиец нахмурился:
— Скалла Менакис.
— Только лёгкие раны. Она уже поднялась на следующий этаж, капитан.
— Хорошо.
Начали подходить нагруженные мешками с едой и питьём ополченцы, хотя никакого приказа им никто не отдавал, как не приказывал и собираться для отступления. Лестиец видел, что в последнем сражении пало больше двадцати соратников. Мы теряем столько на каждом этаже. Если так будет продолжаться, на крыше нас останется не больше двух десятков. Что ж, этого будет более чем достаточно, чтобы удерживать одну-единственную дверь. Удерживать до самой Бездны Последней Ночи.
Безмолвные последователи собирали ещё пригодное оружие и доспехи — по большей части оставшееся от провидоминов. Лестиец ошеломлённо смотрел, как капанская женщина берёт грубо отрезанную одним из клинков Остряка руку в латной перчатке, вынимает из доспеха обрубок и аккуратно бросает к остальным культям.
Остряк перешагивал через тела в коридоре.
Пора отходить на следующий этаж, пора брать в защиту внешние комнаты, где окна прикрывают лишь хлипкие ставни, отходить с чёрной и парадной лестниц.
Пора запихивать новые души в забитую глотку Худа.
На лестнице Остряк скрестил сабли.
Снаружи нарастал шум…
Брухалиан сидел верхом на огромном взмыленном боевом жеребце, наблюдая за тем, как лекари Дестрианта уносят еле живого Итковиана в ближайший дом, который будет в течение следующих пары колоколов полевым госпиталем. Карнадас лично, открыв ещё раз свой отравленный Путь Дэнул, остановил кровотечение из раны на груди коня Кованого щита.
Выжившим «Серым мечам» на кладбище помогли личные подразделения Смертного меча. Некоторые раны перевязали, но смертельные оправдали своё название. Солдаты отчаянно раскидывали трупы в надежде найти ещё выживших.
Лекари, которые занимались Итковианом, теперь должны были вытащить у него из спины застрявший наконечник. Оставшись в теле, он спас Кованому щиту жизнь. И Карнадас вызвался остановить кровь, которая хлынет из открытой раны.
Брухалиан тяжёлым пристальным взглядом проводил старого Дестрианта, который, пошатываясь, ковылял за лекарями. Карнадас зашёл слишком далеко, много черпал из своего Пути, слишком щедро и слишком часто. Это уже нанесло непоправимый ущерб его телу. На суставах рук появились синяки: на плечах, локтях, запястьях и пальцах. Его вены истончились, превратились чуть ли не в решето, и крови будет всё больше в мышцах и телесных полостях. Поток Дэнула уничтожал всё, через что проходил, — в том числе само тело жреца.
Брухалиан понимал, что Карнадас не доживёт до рассвета.
Но прежде — исцелит Итковиана, грубо восстановит плоть, не обращая внимания на душевную боль, которая сопутствует всем ранениям. Кованый щит снова примет командование, но уже не будет таким, как прежде.
Смертный меч был суровым человеком. Знание об участи, уготованной его друзьям, не затронуло никаких чувств. Всё было так, как должно быть.
Он выпрямился в седле, осмотрелся, оценивая ситуацию. Атака на цитадель захлебнулась. Тенескаури разбиты по всем фронтам, ни единой живой души не осталось в пределах видимости. Но Смертный меч точно знал, что в других местах ситуация была иной. Как организованная армия «Серые мечи» оказались фактически уничтожены. Разумеется, остались очаги сопротивления, но мало, и они разобщены. По сути, Капастан уже пал.
Вестовой прибыл с севера, его лошадь вынуждена была перепрыгивать через груды тел на мостовой. Он остановился возле отряда Смертного меча.
Брухалиан отдал честь мечом, и молодая капанка направила скакуна к нему.
— Сударь, — выдохнула она, — вести от Рат’Фэнера! Сообщение мне передал аколит!
— Говорите, сударыня.
— На Пленник напали! Рат’Фэнер задействует Восьмую заповедь Устава. Вы должны прибыть со всем отрядом на помощь. Рат’Фэнер преклоняет колени перед копытами, а вам до́лжно стать его Священными Клыками и тенью Фэнера.
Брухалиан прищурился.
— Сударыня, этот аколит смог покинуть Пленник, чтобы передать священный призыв своего верховного жреца, смог проникнуть сквозь защитные чары вокруг крепости? Как?
Девушка покачала головой:
— Не знаю, сударь.
— А дорога через город? Были помехи?
— Никто из живых мне не мешал.
— Можете объяснить?
— Нет, сударь. Не могу. Возможно, удача Фэнера?..
Брухалиан некоторое время внимательно смотрел на неё.
— Новобранец, вы пойдёте с нами освобождать Пленника?
Она вначале моргнула, затем медленно кивнула:
— Почту за честь, Смертный меч.
Он ответил хриплым, преисполненным печали шёпотом, который смутил девушку ещё сильнее.
— Как и я, сударыня. — Брухалиан поднял забрало и обернулся к солдатам. — Одиннадцатая «грива» остаётся с Дестриантом и лекарями! Остальные — идём к Пленнику! Рат’Фэнер задействовал Устав, и мы должны откликнуться!
Он спешился и передал поводья вестовой.
— Я передумал, — пророкотал Брухалиан. — Вы, сударыня, остаётесь охранять моего коня. И ещё, сообщите Кованому щиту о моём решении, когда он очнётся.
— Вашем решении?
— Скоро поймёте, сударыня.
Смертный меч снова обернулся к отряду. Солдаты стояли шеренгами, молча ждали. Четыре сотни «Серых мечей», может быть, последние оставшиеся в живых.
— Судари, — обратился к ним Брухалиан, — вы готовы?
Один офицер-ветеран отдал честь:
— Готовы попробовать, Смертный меч.
— То есть? — переспросил командир.
— Нам нужно пересечь полгорода. Мы не пройдём.
— Полагаете, до Пленника придётся пробиваться с боем, Нильбанас?
Старый солдат нахмурился, ничего не сказав.
Брухалиан взял щит, который держал стоявший рядом оруженосец.
— Я поведу вас, — сказал он. — Пойдёте ли вы за мной?
Все солдаты кивнули, и Смертный меч увидел на полускрытых забралами лицах появившуюся тревогу, понимание, которого он уже достиг. Никто не вернётся из этого похода. Некоторые течения невозможно побороть.
Брухалиан взял в левую руку окованный бронзой большой щит, перехватил поудобнее священный меч и двинулся вперёд. «Серые мечи» шли за ним. Он выбрал самую короткую дорогу, не замедляясь даже на открытых, усеянных трупами площадях.
Со всех сторон слышался тихий невнятный ропот. Доносились разрозненные звуки сражения, с грохотом рушились горящие здания, ревело ничем не сдерживаемое пламя, улицы устилал слой мёртвых тел — картины чудовищной преисподней Худа проплывали мимо воинов, словно два гобелена, сотканные про́клятым, безумным мастером.
Но никто не пытался их остановить.
Когда «Серые мечи» добрались до скрытого магической пеленой Пленника, к Брухалиану приблизился прошедший не одну битву солдат.
— Я слышал слова вестового, сударь…
— Я знаю, Нильбанас.
— Не может быть, чтобы это и вправду был призыв Рат’Фэнера…
— Но так и есть, сударь.
— Значит, жрец предал нас!
— Да, мой старый друг, он нас предал.
— Он осквернил самую сокровенную заповедь Устава! Клянусь Клыками, сударь…
— Слова Устава выше его оскорблений, Нильбанас. Это слова самого Фэнера.
— Пока он не исковеркал их! Мы не обязаны подчиняться!
— Рат’Фэнер поплатится за своё преступление. Но не нам призывать его к ответу.
— Однако именно нам расплачиваться жизнями?
— Без наших смертей, сударь, не будет преступления. А значит — соответствующего наказания.
— Смертный меч…
— Нам всё равно конец, мой друг. Посему теперь мы вольны выбрать значение своей смерти.
— Но… что он выигрывает? Предавать собственного бога…
— Что?.. — Брухалиан мрачно усмехнулся. — Свою жизнь. На некоторое время. Как только магов, защищающих Пленник, победят, как только Совет Масок падёт, он разделит участь своих собратьев. Он считает, это равноценный обмен.
Ветеран потряс головой.
— А Фэнер позволяет возложить на свои слова бремя предательства? Сколько благородства будет в его Зверином Лике, когда он наконец загонит в угол Рат’Фэнера?
— Наш бог не накажет его, Нильбанас. Вы правы, он не сделал бы этого сознательно, ибо это предательство глубоко ранило и ослабило его, и последствия будут губительны.
— Тогда, — солдат перешёл чуть ли не на шёпот, — кто будет нашей рукой, несущей возмездие, Брухалиан?
Ухмылка Смертного меча стала ещё мрачнее.
— Скоро очнётся Кованый щит. Мгновения отделяют его от доклада вестовой. Мгновения — от настоящего понимания. Нильбанас, нашей рукой мести станет Итковиан. Я вас обнадёжил, старый друг?
Следующие шесть шагов Нильбанас прошёл молча. Впереди раскинулась площадь перед воротами Пленника.
— Теперь я спокоен, сударь, — его голос звучал глубоко и умиротворённо. — Теперь я спокоен.
Брухалиан ударил мечом о щит. Чёрный огонь пробежал по клинку, шипя и потрескивая.
— Они окружили площадь. Войдём?
— Да, сударь, с превеликим удовольствием.
Четыре сотни воинов Смертного меча без колебаний вышли на открытое пространство. Тут же прилегающие улицы, в том числе и ту, по которой они пришли, заполонили отряды септарха Кульпата, его урдомы, провидомины и бетаклиты. На крышах появились лучники, а сотни провидоминов, которые лежали перед вратами Пленника, прикидываясь мёртвыми, теперь поднялись, потрясая оружием.
Рядом с Брухалианом хмыкнул Нильбанас:
— Изумительно.
Смешок Смертного меча слышали все, кто стоял рядом.
— Септарх считает себя умным, сударь.
— А нас благородными глупцами.
— О да, мы именно такие, верно, мой друг?
Нильбанас поднял меч и торжествующе взревел. Размахивая клинком над головой, он завертелся на месте в пляске презрения к смерти. Сомкнув щиты, «Серые мечи» сгрудились вокруг Брухалиана и приготовились принять последний бой посреди площади.
Старый солдат остался снаружи построения, продолжая вращаться, реветь и размахивать мечом высоко над головой.
Пять тысяч паннионцев и сам септарх поражённо смотрели на него, не веря своим глазам, напуганные его дикой, животной пляской на мостовой. С беззвучным рычанием Кульпат встряхнулся, поднял закованную в латную перчатку руку.
И резко опустил.
Воздух на площади почернел, когда пятнадцать сотен луков запели, как один.
Распахнув глаза, Итковиан услышал эту песню. Видение накрыло его, вытесняя из сознания всё остальное: он видел, как острые наконечники впиваются в панцирную «черепаху», строй «Серых мечей». Оперение мелькало тут и там. Солдаты шатались, сгибались, падали друг на друга.
Нильбанас, пронзённый сотней стрел, завершил ещё один круг в ореоле капель крови и рухнул.
Вопящей стеной паннионская пехота хлынула на площадь. Разбилась о вновь сомкнутые щиты выживших «Серых мечей», которые с трудом пытались закрыть прорехи в рядах. Враги сломили строй наёмников, разорвали его на части. Битва превратилась в бойню.
Не замечая множества стрел, Смертный меч ещё держался, клинок в его руках пылал чёрным огнём. Брухалиан возвышался гигантом среди обезумевших детей.
И сражался.
Пики пронзили его со всех сторон, приподняли над землёй. Рука с мечом опустилась, напоследок перерубила пару копий и остановилась среди корчащихся тел.
Итковиан видел, как двусторонний топор опустился на левое плечо Брухалиана, кровь хлынула фонтаном, рука со щитом упала наземь, судорожно сгибаясь в локте, будто оторванная лапка насекомого.
Великан стал крениться направо.
Ещё больше копий впилось в тело.
Хватка на мече не ослабла. Пылавший клинок продолжал распространять свой пожирающий огонь, сжигая всё, к чему прикасался. Воздух пронзили крики.
Подошли урдомы с короткими тяжёлыми мечами. Начали буквально разделывать нанизанное на пики тело.
Внутренности Смертного меча, намотанные на кончик клинка, развернулись змеёй из его живота. Ещё один топор опустился на голову Брухалиана, разбив тяжёлый воронёный шлем, лицо и череп воина.
Пылающий меч взорвался тёмной вспышкой, осколки клинка поразили ещё больше паннионцев. Труп, который был когда-то Смертным мечом Фэнера, ещё несколько мгновений шатался, затем медленно опустился на колени, спина согнулась — пугало, пронзённое дюжиной пик и бессчётными стрелами.
В мрачной тени Пленника на коленях стоял и уже не шевелился мертвец, паннионцы медленно отходили от него — их боевой задор сменило что-то молчаливое и пугающее. Смотрели на изуродованное нечто, что было Брухалианом… и на высокую, почти материальную тень, которая сгустилась прямо перед Смертным мечом. Фигура в чёрном облачении с капюшоном стояла, спрятав руки в истлевших складках свободных рукавов.
Худ. Король Высокого дома Смерти… пришёл встретить душу этого человека. Лично.
Почему?
Миг — и Владыка Смерти исчез. Но никто не шелохнулся.
Хлынул дождь. Беспросветный.
Водянистая кровь покрыла чёрный доспех, тускло поблёскивая багрянцем на железных звеньях кольчуги.
Это видение открылось не только Итковиану, но и другим глазам, глазам, которые Кованый щит знал очень хорошо. В своём сознании он ощутил холодное удовлетворение и в своём сознании же обратился к другому свидетелю гибели «Серых мечей», не сомневаясь, что его слышат.
Я знаю, Рат’Фэнер.
Ты — мой, предатель.
Мой.
Ястреб промчался сквозь взбитые ветром тучи, ощутил на крыльях и широком хвосте впивающиеся гвоздями капли дождя. Внизу, среди почерневших серых зданий города вспыхивали огненные проблески.
День клонился к закату, но ужас не отступал. Разум Бука оцепенел от всего, что ему пришлось увидеть, пусть издалека, благодаря облику одиночника. Однако расстояние не спасало от ужасного зрелища. Птичьи глаза были зоркими, даже слишком.
Он заложил вираж вокруг поместья, которое служило домом Бошелену и Корбалу Брошу. Перед воротами лежала груда тел. На бутафорских угловых башнях и дорожках вдоль стен стояли под дождём безмолвные часовые, мрачные и неподвижные.
Армия живых мертвецов пополнилась. Чуть ранее сотни тенескаури проломили ворота и хлынули во двор. Бошелен встретил их волнами смертоносных заклятий — человеческая плоть чернела, ссыхалась и лентами слезала с костей. И ещё долго после смерти крестьян чары продолжали бушевать, пока брусчатка не покрылась толстым слоем пепла.
Усадьбу штурмовали ещё дважды, попытки становились всё более отчаянными. Наконец тенескаури отступили перед лицом колдовства и беспощадной жестокости неупокоенных воинов, развернулись и в ужасе бежали. В полдень дела у отряда беклитов шли не лучше. А теперь, когда сумерки застил дождь, на близлежащих улицах остались только мертвецы.
На утомлённых крыльях Бук взлетел повыше, следуя на запад над главной улицей Даруджийского квартала.
Опустошённые дома, поднимавшийся дым над развалинами, мерцающие языки пламени. Внизу кишели тенескаури, они развели огромные костры, где жарили на вертелах человеческое мясо. Тут и там мелькали взводы и роты скаланди, беклитов и бетаклитов, урдомов и провидоминов.
Сбиты с толку, бесятся, пытаются понять, куда подевались все жители Капастана. Да, вы захватили город, но всё равно чувствуете себя обманутыми.
С наступлением темноты взор ястреба потерял остроту. На юге, подёрнутые пеленой дождя и дыма, возвышались башни княжеского дворца. Тёмная громадина, похоже, нетронутая. Возможно, его обитатели ещё держатся. Но скорее всего, безжизненная цитадель стала приютом лишь для призраков. Погрузилась в привычную тишину, которая наполняла её на протяжении веков перед приходом капанцев и даруджийцев.
Обернувшись, Бук краем глаза заметил одинокий доходный дом слева. Его окружали огни, но приземистое строение почему-то не загоралось. Ястреб видел, как многочисленные костры бросали красные отблески на обнажённые трупы. Все окрестные улицы и переулки были завалены телами.
Нет, этого не может быть. Меня обманывает зрение. Эти мертвецы лежат на мостовой. Должны лежать. Боги, первого этажа дома не видно. Завален. Камни. Эти завалы не могут быть из тел, они слишком высокие… ох… глубины Бездны!
В этом доме остановился Остряк.
Он не загорался, несмотря на лижущие стены языки огня.
Подсвеченные светом снизу, стены казались мокрыми.
Не от воды. От крови.
Бук спустился ниже, и, чем ближе подлетал, тем глубже пробирал его ужас. Он различил окна без ставней, на первом видимом этаже. Комнаты внутри набиты телами. То же самое и на следующем этаже, и на последнем — под самой крышей.
Он внезапно понял, что всё здание забито под завязку. Месиво из мяса и костей, льющиеся из окон ручейки крови и желчи. Огромный мавзолей, памятник сегодняшнему дню.
Ястреб увидел очертания людей на крыше. Двенадцать человек там и тут жались к укрытиям и навесам. А один стоял поодаль, склонив голову, будто рассматривал кошмар на улице внизу. Высокий, могучий. Широкие покатые плечи. Исчерчен странно падающими тенями. Руки в латных перчатках крепко сжимали сабли, сделанные будто из кости.
В дюжине шагов за его спиной поднялся штандарт, древко закрепили мешками с едой — похожие тюки использовали «Серые мечи». Жёлтая мокрая детская туника, заляпанная тёмными потёками крови.
Бук было приблизился, но полетел прочь. Он не был готов. Не был готов встретиться с Остряком. Точнее, с человеком, в которого тот превратился. Ужасная перемена… ещё одна жертва этой войны.
Как и мы все.
Моргая, Итковиан попытался понять, где находится. Низкий сырой заплесневевший потолок, вонь разлагающегося мяса. Жёлтый свет фонаря, тяжесть грубого шерстяного одеяла на груди. Он лежал на узкой койке, и кто-то держал его за руку.
Кованый щит повернул голову, поморщился от вспыхнувшей боли в шее. Исцелён, но не до конца. Лечение… не завершено…
Рядом сидел на пятках Карнадас: согнулся и не двигался, бледная морщинистая макушка лысой головы лежала на уровне глаз Итковиана.
Костлявые пальцы с мертвенно-сухой кожей ледяной хваткой вцепились в его ладонь.
Кованый щит легонько сжал руку.
Дестриант поднял лицо. Туго обтянувшая череп кожа была покрыта кровоподтёками — от суставов челюстей; красные с прожилками глаза утонули в угольно-чёрных провалах глазниц.
— Ох, — прохрипел старик. — Я подвёл вас, сударь…
— Отнюдь.
— Ваши раны…
— Они закрылись — я же чувствую. Мои шея, спина, колено. Осталась лишь едва ощутимая слабость, сударь. Легко поправимо.
Он медленно сел, удерживая спокойное выражение лица, несмотря на терзавшую его боль. Попытка согнуть колено заставила Итковиана покрыться потом, но внезапно боль утихла и в голове прояснилось. Он не вынул свою руку из ладони Дестрианта.
— Я всегда преклонялся перед вашим даром, сударь.
Карнадас умостил голову на бедре Итковиана.
— Мне конец, друг мой, — прошептал он.
— Я знаю, — ответил Кованый щит. — Но мне — ещё нет.
Дестриант кивнул, не поднимая взгляд.
Итковиан огляделся. Ещё четыре койки, на каждой по солдату. Грубые одеяла накрывали их с головой. Опустив веки, два лекаря сидели прямо на запятнанном кровью полу, прислонившись спиной к стене, и спали в изнеможении. Возле маленькой двери в комнату стояла вестовая «Серых мечей». Судя по чертам лица под шлемом, капанка. Итковиан уже видел похожую на неё девушку чуть моложе среди новобранцев… возможно, сестру.
— Как долго я был без сознания? Там дождь?
Карнадас не ответил. Двое лекарей тоже не проснулись. Спустя мгновение вестовая откашлялась:
— Сударь, осталось меньше колокола до полуночи. Дождь начался на закате.
На закате, в миг его смерти. Хватка на руке ослабла.
— Сколько солдат осталось здесь, сударыня? Сколько ещё у меня в распоряжении?
Она вздрогнула.
— Всего сто тридцать семь, сударь. Из них девяносто шесть новобранцев. Из «грив», которые были с вами на кладбище, выжило лишь одиннадцать человек.
— Наша цитадель?
— Пала, сударь. Всё сгорело.
— Дворец Джеларкана?
Девушка покачала головой:
— Вестей нет, сударь.
Итковиан медленно высвободил руку из безвольных пальцев Карнадаса и посмотрел на неподвижную фигуру. Пригладил редкие пряди волос. Спустя некоторое время Кованый щит нарушил молчание:
— Позовите дневального, сударыня. Дестриант мёртв.
Вестовая взглянула на него широко распахнутыми глазами.
— Он присоединился к нашему Смертному мечу, Брухалиану. Они мертвы.
Затем Итковиан нашарил сапоги на полу, почти потеряв сознание от острой боли в колене. Судорожно глубоко вдохнул, медленно выпрямился:
— Кто-нибудь из оружейников остался?
— Только подмастерье, сударь, — на миг замешкавшись, ответила женщина чуть дрогнувшим голосом.
— Мне нужна шина на колено, сударыня. Всё, что он или она сможет придумать.
— Да, сударь, — прошептала она. — Кованый щит…
Он прервал поиски своей форменной накидки, взглянул на женщину. Та смертельно побледнела.
— Я… именно я огласила тринадцатую Заповедь Устава. Я прошу… законного наказания.
Её била крупная дрожь.
— Наказания, сударыня? Что за преступление вы совершили?
— Я доставила весть. От аколита Рат’Фэнера.
Она покачнулась от собственных слов, доспех глухо ударился от соприкосновения спины с дверью.
— Помилуй меня Фэнер! Смертный меч — его отправила на гибель я!
Итковиан прищурился, внимательно разглядывая её.
— Вы ведь тот новобранец, который сопровождал меня и крылья в последнюю вылазку на равнину. Мои извинения, сударыня, за то что раньше не признал вас. Мне следовало предвидеть такой оборот… пережитое явно написано на вашем лице. Я отвергаю тот факт, что это вы огласили Устав, солдат. А теперь всё-таки найдите нам дневального и подмастерье.
— Но, сударь…
— Брухалиан знал, на что идёт. Вы понимаете? Кроме того, ваше присутствие здесь доказывает вашу невиновность в произошедшем. Если бы вы участвовали в измене, вы бы ехали вместе с ним, повинуясь его же приказу. И получили бы заслуженное. А теперь идите. Нельзя дольше ждать.
Не глядя на вестовую, по грязным щекам которой текли слёзы, Кованый щит медленно заковылял к груде сваленных доспехов. Спустя мгновение женщина развернулась, открыла дверь и вылетела в коридор.
Итковиан остановился. Посмотрел на спавших лекарей.
— Я тот, кто несёт печаль Фэнера, — прошептал он. — Я — воплощение моего обета. И всего того, что он значит. У нас ещё остались незаконченные дела. У меня остались. Узрите, я не признаю поражения.
Итковиан выпрямился, и лицо его снова приобрело безразличное выражение. Боль отступила. Скоро это всё будет неважно.
Сто тридцать семь лиц под шлемами повернулись к Итковиану. Кованый щит окинул взглядом ряды своих воинов, стоявших под струями дождя на тёмной улице. Осталось два боевых коня: его собственный — на груди скакуна краснел свежий рубец, а в глазах бушевал огонь — и чёрный жеребец Брухалиана. Вестовая держала поводья обоих.
Металлические полосы от погнутой кирасы плотно обхватывали повреждённое колено с обеих сторон, достаточно неплохо гнулись во время езды или ходьбы, в то же время поддерживали Итковиана, когда он стоял. Медная проволока скрепила прорехи в кольчуге, вес доспеха ощущала ещё слишком слабая левая рука, а кожа между шеей и плечом натянулась и горела над не до конца сросшимися тканями. Ремни поддерживали руку согнутой, чтобы та могла нести щит.
— «Серые мечи», — обратился к воинам Итковиан. — Нам предстоит работа. Наш капитан и её сержанты разделили вас на отряды. Мы идём во дворец князя. Выходим скоро. Похоже, враг сплотился в основном вокруг Пленника. Если нам доведётся встретить случайные отряды, вероятно, они будут малочисленны, скорее всего, тенескаури, и потому плохо вооружены и слабо подготовлены. Однако будьте начеку.
Итковиан обратился к единственному капитану, женщине, которая всего несколько дней назад была мастер-сержантом по подготовке капанских новобранцев.
— Сударыня, стройте в боевые порядки отряды.
Та кивнула.
Итковиан забрался на скакуна. Сконструированный буквально из ничего механизм облегчал посадку в седло. Кованый щит принял поводья от вестовой и взглянул на неё сверху.
— Капитан пойдёт вместе с солдатами, сударыня. Кто-то должен ехать на коне Смертного меча. Он ваш, новобранец. Он поймёт, на что вы способны, по тому, как вы держитесь в седле, и будет вас защищать. Не стоит мешать ему в этом.
Девушка ошеломлённо моргнула и медленно кивнула.
— Садитесь на коня и держитесь возле меня, сударыня.
Насыпь, ведущая к узким арочным воротам дворца Джеларкана, была чиста и свободна. Ворота стояли чуть приоткрытые. Впереди, в зале непосредственно за оградой, виднелось тусклое мерцание факела. Стены и капониры никем не охранялись. Барабанная дробь дождя заканчивалась у входа, дальше лежали владения тишины, которая приветствовала Итковиана и его «Серых мечей».
Ведущие взводы разведали подходы к воротам, отчитались, что врага не видно. Как и кого-либо из выживших защитников. Как и тел.
Дым и тяжёлый туман заполнили пространство между камнями, полосы дождя застили небо. Все звуки далёких сражений исчезли.
Брухалиан просил шесть недель. Итковиан дал ему меньше трёх дней. Гнетущая истина терзала его, будто лекари забыли вынуть обломанный наконечник стрелы, и он всё ещё глубоко вгрызался в тело, сжимая болью сердце.
У меня ещё есть дело.
Кованый щит держался за эти слова. Стиснуть зубы и только вперёд. Взмах закованной в латы рукой послал первых разведчиков за ворота. Спустя некоторое время вернулся один солдат, сбежав по насыпи к Итковиану.
— Сударь, — доложила женщина, — внутри есть тенескаури. Похоже, в главном зале. По звукам — пируют и веселятся.
— Входы охраняют? — спросил Кованый щит.
— Те три, что мы обнаружили, — нет.
В главный зал Джеларкана вели четыре входа. Двойные двери напротив главных ворот в привратницкой, два боковых проёма в коридоры, ведущие к комнатам охраны и гостей, и маленькая, скрытая портьерами дверца прямо за троном князя.
— Очень хорошо. Капитан, поставьте по одному взводу у боковых входов. Тихо. Шесть взводов пока ждут здесь, возле ворот. Оставшиеся пять со мной.
Кованый щит осторожно спешился, стараясь опираться на здоровую ногу. Покачнулся от внезапной боли, стрельнувшей в позвоночнике. Вестовая последовала его примеру и теперь подошла к нему. Успокаивая дыхание, Итковиан посмотрел на женщину.
— Подайте мне щит, — приказал он.
Один солдат помог ей приладить бронзовый шит к руке Итковиана, закрепил ещё один ремень на плече.
Кованый щит опустил забрало на шлеме, вынул из ножен меч, пока капитан раздавала команды пяти взводам вокруг них.
— Арбалетчики — на вторую линию, не шуметь и держать оружие на взводе, но опущенным вниз. Первая линия, стену щитов, мечи на изготовку. Опустить забрала. Сударь, — капитан обратилась к Итковиану, — мы готовы.
Он кивнул и обратился к вестовой.
— Держитесь по левую руку от меня. А теперь вперёд.
Кованый щит медленно направился вверх по скользкому от дождя склону.
Пятьдесят три безмолвных солдата следовали за ним.
Квадратную привратницкую освещал один трепещущий фонарь в скобе на правой стене. Два назначенных сюда взвода разошлись в стороны, а Кованый щит повёл свой отряд по широкому коридору к главным двойным дверям. Шум дождя скрадывал звуки.
Из-за толстых дубовых дверей доносились приглушённые голоса. Смех на грани истерики. Треск горящего дерева.
Итковиан не остановился, когда достиг входа, он использовал щит, чтобы открыть двойные двери, и вошёл первым. Когда зашагал дальше, взводы позади рассыпались, взяв под контроль свой конец длинного сводчатого зала.
Все лица обратились к ним. Истощённые фигуры в лохмотьях поднялись со стульев с противоположного края стола. Послышался звук разбитой посуды и стук упавших костей. Женщина со спутанной гривой волос пронзительно взвизгнула и быстро метнулась к молодому человеку, который сидел на троне Джеларкана.
— Дорогая матушка, — отрывисто произнёс человек, подавая лоснящуюся от жира руку женщине, однако, продолжая смотреть желтоватыми глазами на Итковиана, — успокойтесь.
Женщина схватилась за протянутую руку, упала на колени и захныкала.
— Это просто гости, матушка. Слегка припозднились и пропустили… княжеское угощение.
Кто-то в зале безумно захохотал.
Центр стола занимало гигантское серебряное блюдо, в котором развели уже почти догоревший костёр из разломанных ножек стульев и картинных рам. Над ним висели насаженные на копья останки человека с содранной кожей, их давно не переворачивали и снизу тело уже обуглилось. Ноги ниже колен отрубили, бёдра скрепили медной проволокой. Плечи заканчивались культями и тоже были обвязаны. Голова осталась, проломленная и обугленная.
Куски мяса отрезали ножами со всех частей тела. Бёдра, ягодицы, грудь, спина, лицо. Но Итковиан знал, что этот пир вызвал не голод. Тенескаури в этом зале выглядели гораздо более сытыми, чем те, которых ему доводилось видеть. Нет, этой ночью они праздновали.
Слева от трона, наполовину сокрытый тенью, стоял крест, сделанный из двух скрещённых пик. На нём висела кожа князя Джеларкана.
— Любезный князь умер до того, как мы начали готовить, — произнёс юноша на троне. — Мы ведь на самом деле не жестоки. Ты не Брухалиан — он мёртв. Значит, ты — Итковиан, пресловутый Кованый щит Фэнера.
Из-за трона выступили провидомины в тусклых доспехах и меховых плащах, лица скрывались за решётчатыми забралами, руки в латных перчатках сжимали тяжёлые боевые топоры. Четыре, восемь, дюжина. Двадцать. И они продолжали выходить.
Юноша на троне улыбнулся:
— Твои солдаты выглядят… усталыми. Они не подходят для такого особого задания. Ты знаешь меня, Итковиан? Я — Анастер, Первый Сын Мёртвого Семени. Скажи мне, где население этого города? Что ты с ними сделал? О, дай угадаю. Они скрываются в тоннелях под улицами. Их защищает горстка выживших джидратов, пара взводов твоих «Серых мечей», несколько солдат из капанской дружины князя. Думаю, князь Арард тоже хорошо спрятался. Какая жалость. Мы хотели обстоятельно побеседовать с ним. Что ж, продолжим искать входы. И мы найдём их. Мы очистим Капастан, Кованый щит, хотя, увы, ты до этого счастливого дня не доживёшь.
Итковиан внимательно смотрел на юношу и увидел то, чего совсем не ожидал.
— Первый Сын, — сказал он, — в вас томится отчаяние. Я заберу его, сударь, вместе с вашим бременем.
Анастер вздрогнул, как от удара. Он подтянул колени, полностью забрался на сиденье трона, его лицо судорожно дёргалось. Рука нашарила странный обсидиановый кинжал на поясе и отпрянула, словно камень был раскалён.
Его мать закричала, вцепилась сильнее во всё ещё протянутую руку. Юноша с рычанием высвободил ладонь. Женщина упала на пол и свернулась в клубок.
— Я не ваш отец, — продолжил Итковиан, — но я буду как он. Излейте душу, Первый Сын.
Юноша ошарашенно глядел на него, затем оскалил зубы.
— Кто… Что ты? — прошипел он.
Капитан шагнула вперёд.
— Мы прощаем ваше невежество, сударь. Он — Кованый щит. Фэнер ведает печаль, такую великую, что уже не способен выдержать её. И он выбирает человеческое сердце. Закалённое. Смертная душа, которая вберёт всё горе целого мира. Кованого щита. Последние дни и ночи видели невыносимо много скорби и позора — и весь он, теперь мы это видим, отражается печальным знанием в ваших глазах. Вы ведь тоже это понимаете, сударь?
— Вы не сможете это выдержать, — произнёс Итковиан. — Передайте своё отчаяние мне, Первый Сын. Я готов принять его.
Вопль Анастера зазвенел в огромном зале. Он забрался выше на спинку трона и обхватил себя руками.
Все взгляды были прикованы к нему.
Никто не шевелился.
Тяжело дыша, юноша посмотрел на Итковиана. Затем потряс головой.
— Нет, — послышался шёпот, — ты не получишь моё — моё! — отчаяние.
Капитан прошипела:
— Это дар! Первый Сын…
— Нет!
Итковиан начал оседать. Кончик меча задрожал и медленно пошёл вниз. Вестовая подставила плечо, поддерживая командира.
— Ты его не получишь! Не получишь!
Когда капитан обернулась к Итковиану, её глаза были широко распахнуты.
— Сударь, я не могу одобрить этого…
Кованый щит встряхнул головой и медленно выпрямился вновь.
— Нет, я понимаю. В Первом Сыне нет ничего, кроме отчаяния. Без него…
Он ничто.
— Я хочу, чтобы их всех убили! — надломленным голосом крикнул Анастер. — Провидомины! Убить их всех!
Сорок провидоминов двинулись вперёд, огибая с обеих сторон стол.
Капитан рявкнула приказ. Первая линия слаженно упала на одно колено. Вторая вскинула арбалеты. Сорок четыре болта просвистели в комнате. Ни один не прошёл мимо цели.
Из боковых гостевых комнат вылетели ещё стрелы.
Первая линия сзади Итковиана поднялась и приготовила оружие.
Стоять осталось только шесть провидоминов. Ещё корчащиеся и уже навечно замершие тела усыпали пол.
Тенескаури бросились из-за стола к дверце за троном.
Первым добрался до неё Анастер, за ним, отставая на шаг, его мать.
Провидомин кинулся на Итковиана.
У меня ещё есть дело.
Сверкнул меч Итковиана. Голова вместе со шлемом полетела с плеч. Обратный взмах разорвал плетение кольчуги, вспоров живот другому провидомину.
Арбалеты запели вновь.
«Серые мечи» так и не вступили в ближний бой.
Кованый щит опустил оружие.
— Капитан, — произнёс он какое-то время спустя, — снимите тело князя. И кожу. Нужно вернуть князя Джеларкана на престол, на его законное место. А мы останемся удерживать этот зал. Ненадолго. В память о князе.
— Первый Сын…
Итковиан обернулся к ней.
— Мы его ещё встретим. Я — его единственное спасение, сударыня, и я не подведу его.
— Вы — Кованый щит, — нараспев ответила капитан.
— Я — Кованый щит.
Я печаль Фэнера. Я печаль мира. И я выдержу. Я выдержу её всю. У нас ещё есть дело.
