САДЫ ЛУНЫ
Древнюю книгу берём мы — ныне,
когда пепел давно уж остыл.
Эти страницы в пятнах масла
поведают нам легенды о Павших,
словами бесстрастными — о ветхой империи.
Почти угас очаг, сиянье его и искры живые —
ныне лишь воспоминания в потускневших очах —
что же тронет меня, что оживит мысли мои,
когда я открою Книгу Павших
и вдохну глубоко запах истории?
Слушай же эти слова, дыханьем рождённые.
Сказания эти — сказанья о всех нас,
се — повторяются.
Мы — история, вновь прожитая, вот и всё,
и так бесконечно, — и более ничего.
Император мёртв!
И правая рука его мертва — холодна и отрублена!
Но взгляни на умирающие тени:
сдвоенные, окровавленные и избитые, они утекают
прочь от смертного взгляда…
Свободный от власти скипетра,
стекает с золочёного канделябра свет,
и очаг, что выложен самоцветами,
семь лет истекал, как кровью, теплом…
Император мёртв.
Мёртв его спутник, разрублен узел.
Но взгляни на грядущее возвращенье —
дрожащая темень, изорванный саван -
избирает чад в умирающем свете Империи.
Услышь, как снова звучит погребальный плач,
перед закатом солнца, день истекает багрянцем
на искалеченный край, и в очах обсидиановых
месть отбивает семь ударов…
Фелисин (род. 1146). Призыв к Тени (I.i. 1-18)
ПРОЛОГ
1154-й год Сна Огни
96-й год Малазанской империи
Последний год правления императора Келланведа
Пятна ржавчины кровавыми морями растеклись по чёрной, щербатой поверхности флюгера. Уже больше века он вертелся на острие старой пики, накрепко прибитой к внешней стене Паяцева замка. Огромный и уродливый, флюгер был вхолодную выкован в форме крылатого, скалящегося в зловещей ухмылке демона, и теперь он ворочался и возмущённо визжал при каждом порыве ветра.
Переменчивый ветер играл столбами дыма, которые поднимались над Мышиным кварталом города Малаза. Молчание флюгера обозначило миг, когда вдруг стих морской бриз, штурмовавший до этого изрезанные стены Паяцева замка, но потом демон снова ожил и заскрипел под напором полного искр, горячего и дымного дыхания Мышиного квартала, которое добралось уже и до этого высокого мыса.
Ганос Стабро Паран из Дома Паранов встал на цыпочки, чтобы выглянуть за мерлон. У него за спиной высился Паяцев замок, некогда — столица, но теперь, после покорения материка, снова всего лишь резиденция местного Кулака Империи. Слева возвышалась пика с её капризным наездником.
Для Ганоса древняя замковая стена была слишком знакомой и привычной, чтобы представлять хоть какой-то интерес. За последние три года он трижды был здесь; давно уже облазил весь мощённый неровными каменными плитами двор, Старую крепость — её теперь отдали под конюшню, а на верхних этажах воцарились голуби, ласточки и летучие мыши — и саму цитадель, где прямо сейчас его отец торговался за вывозные пошлины с портовыми распорядителями. В цитадели, конечно, пускали далеко не всюду — даже отпрыска благородной фамилии; ведь там располагалась резиденция Кулака, и во внутренних покоях дела острова решались уже на имперском уровне.
Позабыв о Паяцевом замке, Ганос внимательно смотрел на потрёпанный город внизу и на следы беспорядков, прокатившихся по его беднейшему кварталу. Паяцев замок стоял на самом верху утёса. На Вершину вела виляющая лестница, высеченная в известняковом склоне. До города отсюда было саженей восемьдесят, а то и больше — да ещё шесть саженей замковой стены. Мышиный квартал расположился у внутренней границы города — запутанный лабиринт лачуг и разросшихся надстроек, который рассекала напополам пробивавшаяся к гавани илистая речушка. Поскольку между наблюдательным постом Ганоса и беспорядками лежал практически весь Малаз, мальчик не мог рассмотреть почти ничего, кроме толстых столбов чёрного дыма.
Солнце еще стояло в зените, но яркие вспышки и рокочущий грохот боевой магии превращали полдень в тёмные и густые сумерки.
Позвякивая доспехами, на стену рядом с ним вышел солдат, положил прикрытую наручем руку на парапет, и ножны его длинного меча царапнули камень.
— Радуешься, что сам — благородных кровей, да? — спросил солдат, направив взгляд своих серых глаз на тлевший внизу город.
Мальчик внимательно осмотрел солдата. Он уже знал все полковые формы Имперской армии, и этот человек был офицером Второй — элитной, личной гвардии Императора. На тёмно-сером плаще красовалась серебряная фибула: каменный мост, освещённый рубиновыми языками пламени. «Мостожог».
Важные военные и гражданские чины Империи часто наведывались в Паяцев замок. Остров Малаз оставался важнейшим портом, особенно теперь, когда на юге началась Корельская война. Ганос таких уже навидался — и здесь, и в столице, в Унте.
— Так это правда? — храбро спросил Ганос.
— Что правда?
— Первый Меч Империи. Дассем Ультор. Нам в столице рассказали как раз перед отъездом. Он умер. Это правда? Дассем погиб?
Человек вздрогнул, но не отвёл глаз от Мышиного квартала.
— На то и война, — вполголоса пробормотал он, будто говорил сам с собой.
— Вы же из Второй армии. Я думал, Вторая должна быть с ним, в Семи Городах. У Й'Гхатана…
— Худов дух! Они до сих пор ищут его тело прямо в горячих развалинах проклятого города, а тут ты, сын торговца, за три тысячи лиг от Семи Городов знаешь то, что положено знать лишь немногим. — Он так и не повернулся. — Не знаю, откуда эти сведения, но послушай мой совет: держи их при себе.
Ганос пожал плечами:
— Говорят, он предал одного из богов.
Вот теперь солдат обернулся. Его лицо покрывали шрамы, а челюсть и левую щёку уродовал ожог. Но несмотря на это, солдат выглядел слишком молодым для командира.
— Извлеки из этого урок, сынок.
— Какой урок?
— Каждое твоё решение может изменить мир. Лучшая жизнь — та, которую боги не замечают. Хочешь жить свободным, мальчик, — живи тихо.
— Я хочу стать солдатом. Героем!
— Подрастёшь — перехочешь.
Флюгер заскрипел, когда порыв ветра из гавани разогнал завесу дыма. Теперь Ганос чуял запах гниющей рыбы и вечную портовую вонь человечества.
К командиру подошёл другой «мостожог»; за спиной у него была привязана сломанная, обугленная скрипка. Он был жилист и очень молод — всего на несколько лет старше Ганоса, которому едва сравнялось двенадцать. Его лицо и внешнюю сторону кистей покрывали странные оспины, а поверх грязной, видавшей виды формы он носил дикую смесь заморских доспехов и знаков отличия. У бедра висел короткий меч в треснувших деревянных ножнах. Пришедший с лёгкой непосредственностью старого приятеля прислонился к мерлону рядом с первым солдатом.
— Дурно пахнет, когда колдуны пугаются, — заметил он. — Они там теряют контроль. Разве нужен был целый взвод магов, чтобы выкурить парочку свечных ведьм?
Командир вздохнул.
— Я думал, может, они там возьмут себя в руки.
Солдат хмыкнул.
— Они все зелёные, непроверенные. Это многих из них навсегда изуродует. К тому же, — добавил он, — некоторые там исполняют чужие приказы.
— Это только подозрения.
— Так вот они, доказательства, — возразил второй. — В Мышатнике.
— Может, и так.
— Опять всех защищаешь? — спросил солдат. — Стерва говорит, это твоя самая большая слабость.
— О Стерве пусть у Императора голова болит, не у меня.
В ответ солдат снова хмыкнул.
— Может у всех нас скоро заболеть.
Командир молча повернулся и внимательно посмотрел на своего спутника. Тот пожал плечами.
— Просто чувство такое. Она же новое имя взяла, знаешь? Ласиин.
— Ласиин?
— Напанское словечко. Значит…
— Я знаю, что это значит.
— Надеюсь, Император тоже знает.
— Это значит «Хозяйка престола», — сказал Ганос.
Оба солдата уставились на него.
Ветер снова переменился и заставил железного демона стонать на пике — теперь в воздухе воцарился запах холодного камня самого замка.
— Мой учитель — напанец. — объяснил Ганос.
У них за спиной раздался новый голос — женский, властный и холодный:
— Командир!
Оба солдата повернулись, но без особой спешки. Командир сказал своему спутнику:
— Новой роте там внизу явно нужна помощь. Пошли Дуджека с одним крылом и найди сапёров, чтобы удержать пожары — не дело, чтобы весь город выгорел дотла.
Солдат кивнул и зашагал прочь, не удостоив женщину и взглядом.
Она и два её телохранителя стояли рядом с дверьми квадратной башни цитадели. Тёмная синеватая кожа выдавала в ней напанку, но в остальном в этой женщине не было ничего примечательного. Её балахон покрывали пятна соли, бесцветные волосы были по-солдатски коротко острижены, а черты лица казались неприметными. Но при виде её телохранителей Ганос вздрогнул. Они стояли по обе стороны от неё: высокие, затянутые в чёрное, кисти — в рукавах, лица прикрыты капюшонами. Ганос никогда раньше не видел Когтей, но сразу понял, что перед ним аколиты этого ордена. Значит, сама женщина — …
— Это твой бардак, Стерва, — сказал командир. — Кажется, мне придётся за тобой убирать.
Ганоса потрясло то, что в его голосе не прозвучало и намёка на страх — там был почти вызов. Стерва создала Когтей и сделала их силой, соперничать с которой мог только сам Император.
— Это уже не моё имя, командир.
Он поморщился.
— Говорят, что так. Ты, видимо, уверенно себя чувствуешь в отсутствие Императора. Не только он помнит тебя всего лишь служанкой в Старом квартале. Я так понимаю, благодарность уже давно испарилась.
По лицу женщины невозможно было понять, задели ли её слова солдата.
— Задача была простая, — сказала она. — Кажется, твои новые офицеры не способны с ней справиться.
— Дело вышло из-под контроля, — ответил командир. — Они неопытные…
— Не моя забота, — отрезала она. — И я не очень-то разочарована. Потеря контроля станет особым уроком для тех, кто противостоит нам.
— «Противостоит»? Горстка слабеньких ведьм, которые торгуют своими посредственными умениями, — и какая же у них коварная цель? Они находят косяки коравалов на мелководье. Худов дух, женщина! Вот уж угроза для Империи.
— Без разрешения. Они нарушают новые законы…
— Твои законы, Стерва. Которые не будут работать — а когда Император вернётся, он отменит твой запрет на колдовство, даже не сомневайся.
Женщина холодно улыбнулась.
— Ты будешь рад узнать, что с Башни уже сообщили: подходят грузовые суда для твоих новобранцев. Мы тут не будем скучать ни по тебе, ни по твоим беспокойным, мятежным солдатам, командир.
Не сказав больше ни слова и не бросив ни единого взгляда на мальчика, который стоял рядом с командиром, она развернулась и снова вошла в цитадель в сопровождении своих безмолвных телохранителей.
Ганос и командир снова стали смотреть на беспорядки в Мышатнике. Сквозь дым пробивались языки огня.
— Когда-нибудь я буду солдатом, — сказал Ганос.
Тот хмыкнул.
— Только если потерпишь неудачу во всём остальном, сынок. Поднять меч — это последний выход отчаявшегося человека. Запомни мои слова и найди себе более достойную мечту.
Ганос нахмурился.
— Вы не похожи на других солдат, с которыми я разговаривал. Говорите точно как мой отец.
— Но я-то не твой отец, — проворчал человек.
— Миру, — заявил Ганос, — не нужен ещё один виноторговец.
Командир прищурился и присмотрелся к нему. Открыл рот для очевидного ответа, но потом передумал.
Ганос Паран смотрел вниз на горящий квартал и был очень доволен собой. «Да, командир! Даже мальчишка может сказать веское слово».
Флюгер снова повернулся. На стену накатился горячий дым и окутал их. Теперь к вони горящей ткани, обожженной краски и раскалённых камней добавился сладковатый запах.
— Скотобойня горит, — сказал Ганос. — Свиньи.
Командир скривился. Через некоторое время он вздохнул и снова прислонился к мерлону.
— Как скажешь, мальчик, как скажешь.
КНИГА ПЕРВАЯ
КРЕПЬ
…чтобы противостоять наступлению Империи, на восьмой год Вольные города Генабакиса заключили контракты с несколькими армиями наёмников; особняком среди них стоят Багровая гвардия под командованием князя К'азза Д'Авора (см. тома III и V), а также полки тисте анди из Семени Луны под командованием Каладана Бруда и других.
Возглавляемые Первым Кулаком Дуджеком Одноруким, силы Малазанской империи в том году состояли из Второй, Пятой и Шестой армий, а также из морантских легионов.
Оглядываясь назад, можно сделать два важных замечания. Во-первых, союз с морантами в 1156 году привёл к фундаментальным изменениям в военной науке Малазанской империи — и их эффективность быстро стала очевидной. Во-вторых, участие чародеев тисте анди из Семени Луны ознаменовало начало охватившей весь континент Магической канонады, которая имела самые разрушительные последствия.
В 1163-м году Сна Огни осада Крепи завершилась магическим столкновением, которое вошло в легенды…
Имригин Таллобант (род. 1151). Войны Империи 1158–1194 (Том IV, «Генабакис»)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
По древним камням этой дороги
грохотали железные
подковы и барабаны
там где — когда-то видела я —
он поднимался
от моря меж холмами багрянцем облитый
в закат уходящий
мальчик в звучаньи многоголосого эха
братьев и сыновей шеренги
призрачных воинов он миновал
там где сидела я на истёртом
столбовом камне
на исходе дня —
шаги его ясно мне дали понять
всё что хотела узнать о нём
на этой дороге из камня
вот снова мальчик идёт
другой солдат, ещё один
с пламенным сердцем
которое пока не обратили
в стылый, жестокий металл
Автор неизвестен. Плач матери
1161-й год Сна Огни
103-й год Малазанской империи
7-й год правления императрицы Ласиин
— Не кнутом, так пряником, — бормотала старуха, — но всё одно Императрица своё возьмёт, как и сами боги. — Она отвернулась и сплюнула, а потом поднесла к сморщенным губам грязную тряпку. — Трёх мужей да двух сыновей я на войну проводила.
Маленькая рыбачка сверкающими глазами смотрела на проезжавших кавалеристов и почти не слушала, что говорит карга рядом с ней. Дыхание девочки стало частым, как рысь великолепных коней. Она почувствовала, что щёки пылают — и совсем не от жары. День умирал, солнце окрасило багрянцем деревья справа от неё, а ветер с моря холодил лицо.
— Это ещё во дни Императора было, — продолжила карга. — Чтоб его душу Худ на вертеле зажарил. Но ты смотри, дитя. Ласиин лучших из них отправит костями землю засеивать. Хе-хе, она и начала-то с его костей, верно?
Рыбачка бездумно кивнула. Как и положено низкородным, они ждали у обочины — старуха согнулась под мешком репы, а девочка удерживала на голове тяжёлую корзину. Не проходило и минуты, чтобы старуха не передвинула мешок с одного костлявого плеча на другое. Дорогу заполонили всадники, а позади насыпь круто обрывалась — в канаву с обломками камней, так что положить мешок было некуда.
— Кости разбрасывать, говорю. Кости мужей, кости сыновей, костей жён да кости дочерей. Ей всё равно. Империи всё равно. — Старуха снова сплюнула. — Три мужа и два сына, по десять монет за штуку. Пять по десять, то бишь пятьдесят. Пятьдесят монет за одинокий, холодный год, девочка. Холодная зима да холодная постель.
Девочка вытерла пыль со лба. Взгляд её ясных глаз метался между проезжавшими солдатами. Юноши в высоких сёдлах сохраняли суровые выражения лиц и смотрели строго перед собой. Немногочисленные женщины скакали с прямыми спинами и казались даже злее мужчин. Закатные лучи так блестели на шлемах, что у девочки заболели глаза и затуманилось зрение.
— Ты — дочь рыбака. — заявила старуха. — Я тебя видала на дороге и на берегу. Видала тебя с отцом на рынке. Он руку потерял, так ведь? Ещё костей в её сборище насыпал, да? — Она рубанула рукой воздух, а потом кивнула. — Я живу в крайнем от дороги доме. Покупаю на свои монеты свечи. Пять свечей зажигаю каждый вечер, пять свечей — всё, что осталось старой Ригге. Это уставший дом, и в нём полно уставших вещей, а я — одна из них, девочка. Что это у тебя в корзине?
Девочка не сразу поняла, что вопрос обращён к ней. Она неохотно отвлеклась от солдат и улыбнулась старухе:
— Извините, кони так топочут.
Ригга повторила, уже громче:
— Я спрашиваю, что у тебя в корзине, дитя?
— Бечева. На три сети хватит. Нам одну надо сделать на завтра. Папа последнюю потерял — что-то из моря сеть утащило, и весь улов тоже. Ильгранд Ростовщик требует деньги, которые нам дал в долг, так что завтра нам нужен улов. И хороший.
Она ещё раз улыбнулась и снова перевела взгляд на солдат.
— Правда, чудесно? — вздохнула она.
Рука Ригги быстро метнулась вперёд, ухватилась за тяжёлые чёрные волосы девочки и сильно дёрнула. Та вскрикнула. Корзина у неё на голове зашаталась, а потом соскользнула на плечо. Девочка лихорадочно пыталась её удержать, но корзина была слишком тяжёлой — ударилась о землю и треснула.
— А-а-а-ай! — запричитала рыбачка и попыталась опуститься на колени, но Ригга снова потянула её за волосы и повернула к себе.
— Слушай меня, дитя! — Кисловатое дыхание старухи ударило ей в лицо. — Уже сто лет Империя грызёт эту землю. Ты в ней родилась, а я — нет. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, Итко-Кан был страной. Мы поднимали флаг, и это был наш флаг. Мы были свободны, девочка.
От зловонного дыхания Ригги девочку замутило. Она плотно зажмурила глаза.
— Запомни эту истину, дитя, иначе Плащ Лжи ослепит тебя навеки, — голос Ригги стал тягучим и монотонным, и рыбачка вдруг окоченела. «Ригга, Риггалай-Провидица, свечная ведьма, которая ловит души в свечи и сжигает их. Души горят в огне», — в словах Ригги звучали ледяные нотки пророчества. — Запомни эту истину. Я — последняя, кто говорит с тобой. Ты — последняя, кто меня слушает. Потому мы связаны — ты и я. Так, что не разорвёшь.
Пальцы Ригги крепче вцепились в волосы девочки.
— За морем Императрица вонзила свой нож в девственную землю. Теперь кровь вздымается, словно прилив, и он унесёт тебя, дитя, если не будешь осторожной. Они дадут тебе меч, дадут славного коня и пошлют тебя за море. Но тень окутает твою душу. Слушай! Глубоко схорони эти слова! Ригга сбережёт тебя, потому что мы связаны, ты и я. Но это всё, что я могу сделать, понимаешь? Узри Владыку, рождённого Тьмой; это его рука освободит тебя, хотя он об этом и не узнает…
— Это что такое? — прогремел чей-то голос.
Ригга резко обернулась к дороге. Один из всадников осадил коня. Провидица отпустила волосы девочки. Та попятилась, запнулась о камень на обочине и упала. Когда она подняла глаза, всадник уже проскакал мимо. Вслед за ним прогрохотал второй.
— Отстань от красотки, карга старая, — прорычал солдат, проезжая мимо, наклонился в седле и взмахнул закованной в латную перчатку рукой. Покрытая железной чешуёй перчатка с хрустом врезалась в голову Ригги, так что от удара её развернуло на месте. Старуха упала.
Когда Ригга рухнула к девочке на колени, та закричала. Нить алой слюны брызнула ей на лицо. Всхлипывая, девочка отползла по камням прочь и ногами оттолкнула тело Ригги. Затем встала на четвереньки.
Что-то из пророчества Ригги глубоко засело в голове рыбачки — что-то тяжёлое, как камень, и скрытое от света. Она вдруг поняла, что не может вспомнить ни слова из того, что сказала Провидица. Девочка протянула руку и, схватив шерстяную шаль Ригги, осторожно перевернула старуху. С одной стороны голова Ригги была покрыта кровью, стекавшей из-за уха. Кровь залила морщинистый подбородок и выступила на губах. Глаза слепо смотрели вдаль.
Девочка отшатнулась, но никак не могла перевести дух. В отчаянии она огляделась вокруг. Колонна солдат проехала, оставив за собой только пыль и далёкий стук копыт. Репа из мешка Ригги высыпалась на дорогу. Среди растоптанных овощей лежали пять восковых свечей. Девочка наконец набрала полную грудь пыльного воздуха. Вытирая нос, она посмотрела на свою корзину.
— Забудь про свечи, — пробормотала девочка глухим, странным голосом. — Их уж не вернуть, так ведь? Только землю костями засеять. Забудь. — Она подползла к моткам бечевы, которые выпали из треснувшей корзины, и когда заговорила, голос её снова стал молодым: — Нам бечева нужна. Мы всю ночь будем работать и сделаем сеть. Папа ждёт. Он у двери, он на дорогу глядит, меня высматривает.
Она остановилась, и её тело сотрясла дрожь. Солнечный свет уже почти померк. Странный холод сочился из теней, которые теперь текли по дороге, словно вода.
— Вот и всё, — тихо прохрипела девочка чужим голосом.
На её плечо опустилась рука в мягкой перчатке. Она в ужасе пригнулась.
— Успокойся, девочка, — произнёс мужской голос. — Всё кончено. Ей уже ничем не поможешь.
Девочка подняла глаза. Над ней склонился одетый в чёрное мужчина, его лицо скрывала тень низко надвинутого капюшона.
— Он же её ударил, — сказала детским голосом девочка. — А нам надо сети плести — мне и папе…
— Давай-ка поставим тебя на ноги, — сказал мужчина и подхватил её под руки. Он выпрямился и играючи поднял девочку, так что прежде, чем он поставил её на землю, ножки в сандалиях некоторое время болтались в воздухе.
Теперь она увидела второго человека — пониже ростом, но тоже в чёрном. Он стоял на дороге и смотрел вслед ушедшим солдатам.
— Эта жизнь немногого стоила, — не оборачиваясь, сказал он голосом, тонким, как у камышиной дудочки. — Щепоть таланта, да и в той Дар уже едва теплился. Нет, возможно, она и смогла бы ещё кое-что, но теперь мы этого не узнаем, верно?
Девочка нетвёрдой походкой подошла к мешку Ригги и подняла свечу. Затем выпрямилась, взгляд её вдруг стал тяжёлым, и девочка демонстративно сплюнула на дорогу.
Голова низкорослого резко обернулась к ней. Под его капюшоном, казалось, были только тени. Девочка отшатнулась.
— Это была хорошая жизнь, — прошептала она. — У неё были эти свечи, видите? Пять свечей. Пять для…
— Некромантии, — перебил низкорослый.
Высокий, который всё ещё стоял рядом с девочкой, тихо сказал:
— Я вижу, дитя. Я понимаю, что они значат.
Второй мужчина фыркнул.
— Ведьма собрала пять слабых, безвольных душ. Ничего особенного. — Он склонил голову набок. — Я их слышу. Они зовут её.
Слёзы навернулись девочке на глаза. Казалось, бессловесная боль истекает из чёрного камня в её сознании. Девочка вытерла щёки.
— Откуда вы пришли? — вдруг спросила она. — Мы вас на дороге не видели.
Человек рядом с девочкой чуть развернулся к покрытой гравием дороге.
— Мы были на другой стороне, — ответил он с улыбкой в голосе. — Ждали, как и вы.
Второй хихикнул.
— Вот уж точно — на другой стороне. — Он снова обернулся к дороге и поднял руки.
Девочка ахнула, когда опустилась тьма. На секунду воздух разорвал громкий треск, а потом тьма рассеялась, и девочка изумлённо раскрыла глаза.
Теперь вокруг человека на дороге сидели семь крупных Псов. Глаза зверей светились желтоватым светом, и все были устремлены в ту же сторону, что и сам человек. Она услышала, как он прошипел:
— Не терпится, да? Тогда вперёд!
Псы бесшумно помчались по дороге. Их хозяин повернулся и обратился к мужчине рядом с ней:
— Теперь Ласиин будет о чём подумать, — он снова хихикнул.
— Зачем ты всё усложняешь? — устало ответил второй.
Коротышка словно окаменел.
— Они уже видят колонну. — Он склонил голову набок. Издалека донеслось отчаянное ржание лошадей. Он вздохнул. — Ты принял решение, Котильон?
Второй весело хмыкнул.
— Только что ты назвал меня по имени, Амманас, а значит, принял решение за меня. Мы же теперь не сможем её здесь оставить, не так ли?
— Разумеется, можем, мой старый друг. Только бездыханной.
Котильон посмотрел на девочку.
— Нет, — тихо сказал он, — она подойдёт.
Девочка закусила губу. Продолжая крепко сжимать свечу Ригги, сделала ещё один шаг назад, испуганно переводя взгляд с одного человека на другого.
— А жаль, — заметил Амманас.
Котильон, казалось, кивнул, а затем откашлялся и сказал:
— Потребуется время.
В ответе Амманаса прозвучала весёлая нотка:
— А есть ли у нас время? Настоящая месть требует, чтобы жертву выслеживали долго и тщательно. Ты ведь не забыл, какую боль она однажды нам причинила? Ласиин и так уже прижали спиной к стене. Она может пасть и без нашей помощи. Разве мы получим от этого удовлетворение?
Котильон отозвался сухо и холодно:
— Ты всегда недооценивал Императрицу. Поэтому мы и оказались в этом положении… Нет. — Он указал на девочку. — Она нам понадобится. Ласиин вызвала гнев Семени Луны, и уж это — настоящее осиное гнездо. Время выбрано идеально.
За ржанием лошадей послышались приглушённые крики, которые разбили сердце девочки. Её взгляд метнулся к неподвижному телу Ригги у обочины, а потом обратно к Амманасу, приближавшемуся к ней. Она хотела убежать, но ноги ослабли и задрожали. Мужчина подошёл вплотную и, казалось, внимательно изучал её, хотя тени под капюшоном оставались непроницаемыми.
— Рыбачка? — заботливо спросил он.
Она кивнула.
— Есть у тебя имя?
— Довольно! — зарычал Котильон. — Она не мышка у тебя в лапах, Амманас. К тому же это я её выбрал, и я выберу для неё имя.
Амманас сделал шаг назад.
— А жаль, — снова сказал он.
Девочка умоляюще подняла руки.
— Пожалуйста, — попросила она Котильона. — Я же ничего не сделала! Мой отец — бедный человек, но он отдаст вам все деньги, какие есть. Я ему нужна, и бечева тоже — он ведь ждёт! — Она почувствовала, что между ног стало мокро, и быстро села на землю. — Я ничего не сделала! — Мучительный стыд обжёг девочку, и она положила руки на колени. — Умоляю.
— У меня не осталось выбора, дитя, — сказал Котильон. — Ты ведь уже знаешь наши имена.
— Но я их никогда прежде не слышала! — воскликнула девочка.
Он вздохнул.
— После того, что сейчас происходит там, на дороге, тебя допросят. С пристрастием. Есть те, кто знают наши имена.
— Видишь ли, девочка, — добавил Амманас, подавив смешок, — нас здесь быть не должно. Имена именам рознь. — Он обернулся к Котильону и ледяным тоном сказал: — С её отцом нужно разобраться. Послать Псов?
— Нет, — ответил Котильон. — Пусть живёт.
— Что тогда?
— Я полагаю, — сказал Котильон, — когда этот лист станет чистым, алчность возьмёт своё. — В следующей его реплике прозвучал сарказм: — Уж такое чародейство тебе под силу, не так ли?
Амманас хихикнул.
— Бойтесь теней, дары приносящих.
Котильон снова повернулся к девочке. Он широко развёл руки. Тени, которые прежде скрывали лицо мужчины, теперь потекли по его телу.
Амманас заговорил, и девочке показалось, что его слова звучат откуда-то издалека:
— Она нам идеально подходит. Императрица никогда не сможет её выследить, ей это даже в голову не придёт. — Он возвысил голос: — Не так уж это и плохо, девочка, — быть пешкой бога.
— Не кнутом, так пряником, — быстро пробормотала девочка.
Котильон на миг смутился от этого странного заявления, но потом пожал плечами. Тени рванулись вперёд и окутали девочку. От их холодного касания сознание её рухнуло вниз, во тьму. Последним ощущением был мягкий воск свечи в правой руке, который словно проступил между пальцами её сжатого кулака.
Капитан поёрзал в седле и бросил взгляд на женщину, которая ехала рядом.
— Мы перекрыли дорогу с обоих концов, адъюнкт. Здешнее движение перенаправили подальше от моря. Пока что ни слова не просочилось. — Он утёр пот со лба и поморщился. Жаркий шерстяной подшлемник натёр голову.
— Что-то не так, капитан?
Он покачал головой, глядя на дорогу.
— Шлем болтается. Когда я его в последний раз надевал, волос у меня было побольше.
Адъюнкт Императрицы ничего не ответила.
Утреннее солнце заставило белое пыльное полотно дороги ослепительно блестеть. Капитан чувствовал, как по его телу стекает пот, а бармица шлема цепляется за волоски на шее. У него уже ныла поясница. Капитан много лет не садился на коня, и старая привычка к седлу никак не возвращалась. При каждом шаге лошади он чувствовал, как хрустят его позвонки.
Уже очень давно рядом не было никого, чьё звание заставило бы его вытянуться в струнку. Но эта женщина была адъюнктом Императрицы, личной посланницей Ласиин, исполнительницей императорской воли. Меньше всего капитану хотелось выказать слабину перед этой опасной молодой женщиной.
Впереди дорога начинала петлять и уходила вверх. Слева дул солоноватый ветер, посвистывал между покрытых свежими почками деревьев с этой стороны дороги. После полудня он станет горячим, как печка, и вместе с отливом поднимет вонь с полосы прибоя. Солнечный жар принесёт и кое-что другое. Капитан надеялся, что к этому моменту уже вернётся в Кан.
Он пытался не думать о том месте, куда они направлялись. Пусть у адъюнкта болит об этом голова. За годы службы Империи он научился понимать, когда следует совершенно перестать думать. И сейчас был именно такой момент.
Адъюнкт заговорила:
— Давно тут служите, капитан?
— Так точно, — проворчал он.
Женщина подождала, а затем снова спросила:
— Как давно?
Он замялся.
— Тринадцать лет, адъюнкт.
— Значит, вы дрались за Императора, — сказала она.
— Так точно.
— И пережили чистку
Капитан покосился на неё. Если адъюнкт и почувствовала его взгляд, то ничем этого не показала. Готовая к бою верхом, она продолжала смотреть на дорогу, легко покачивалась в седле, высоко под её левой рукой подпрыгивал длинный меч в ножнах. Волосы адъюнкта были коротко острижены, не то собраны под шлемом. И фигурка грациозная, подумал капитан.
— Это всё? — уточнила адъюнкт. — Я спрашиваю про чистки, которые проводила императрица Ласиин после безвременной кончины своего предшественника.
Капитан заскрипел зубами и опустил подбородок, чтобы натянуть ремешок шлема — он не успел побриться и пряжка натёрла кожу.
— Убили не всех, адъюнкт. Жителей Итко-Кана не так-то легко расшевелить. Никаких восстаний и массовых казней, не то что в других частях Империи. Мы просто сидели и не дёргались.
— Я так понимаю, — с лёгкой улыбкой сказала адъюнкт, — что вы не благородных кровей, капитан.
Он хмыкнул.
— Если б я был благородных кровей, я бы не выжил даже тут, в Итко-Кане. Мы оба это знаем. Приказания Императрицы были очень чёткими, даже канские фигляры не посмели бы ослушаться. — Он нахмурился. — Нет, адъюнкт, выслужился из рядовых.
— Ваше последнее сражение?
— На Виканских равнинах.
Долгое время они ехали молча, минуя то одного, то другого солдата на дороге. По левую руку деревья уступили место вересковой пустоши, за которой виднелись белые гребни моря. Адъюнкт заговорила:
— Сколько стражников вы поставили на охрану оцепленной территории?
— Одиннадцать сотен, — ответил капитан.
Она повернула к нему голову, холодный взгляд из-под края шлема стал жёстче. Капитан присмотрелся к выражению её лица.
— Побоище тянется на пол-лиги от моря, адъюнкт, и четверть лиги по берегу.
Женщина промолчала.
Они подъехали к вершине. Там столпилось два десятка солдат, остальные ждали на склоне. Все обернулись к всадникам.
— Приготовьтесь, адъюнкт.
Женщина изучала лица солдат, стоявших у обочины. Она знала, что это закалённые мужчины и женщины, ветераны осады Ли-Хэна и Виканских войн на северных равнинах. Но они увидели нечто такое, что сделало их слабыми и уязвимыми. Солдаты смотрели на неё с таким вниманием, что адъюнкту стало не по себе, они словно жаждали получить ответ. Она подавила желание заговорить с ними по пути, предложить какие-то слова утешения. Но она никогда не обладала даром утешения. В этом они были похожи с Императрицей.
Откуда-то с той стороны гребня раздавались крики чаек и ворон, их гомон слился в несмолкаемый гул, когда всадники достигли вершины. Не обращая на солдат внимания, адъюнкт направила коня вперёд. Капитан последовал за ней. Они поднялись на гребень и посмотрели вниз. Дорога здесь опускалась примерно на пятую часть лиги, а потом снова поднималась по склону прибрежного холма.
Землю укрывали тысячи чаек и ворон, они копошились в канавах и среди низкого вереска и дрока. Под этим подвижным чёрно-белым морем земля была равномерно красной. То тут, то там выпирали ребристые туши лошадей, а между пронзительно визжащими птицами угадывался блеск железа.
Капитан расстегнул ремешок, медленно снял с головы шлем и поставил на луку седла.
— Адъюнкт…
— Меня зовут Лорн, — тихо сказала женщина.
— Сто семьдесят пять мужчин и женщин. Двести десять лошадей. Девятнадцатый кавалерийский полк Итко-Канской Восьмой дивизии. — На миг у капитана перехватило дыхание. Он посмотрел на Лорн. — Все погибли. — Лошадь почуяла запах и заплясала под ним. Капитан резко натянул поводья, и животное задрожало и замерло, прижав уши и широко раздувая ноздри, все его мускулы напряглись. Жеребец адъюнкта не шелохнулся. — Все успели обнажить оружие. Все дрались с врагом, который на них напал. Но все мертвецы — наши.
— Берег внизу осмотрели? — спросила Лорн, по-прежнему глядя на дорогу.
— Никаких следов высадки, — ответил капитан. — Нигде никаких следов — ни у моря, ни на суше. Трупов на самом деле больше, адъюнкт. Фермеры, крестьяне, рыбаки, путники на дороге. Всех разорвали на куски — детей, собак, скот. — Он вдруг замолк и отвернулся. — Больше четырёхсот тел, — хрипло проговорил он. — Точное число мы не установили.
— Понятно, — сказала Лорн лишённым эмоций голосом. — Свидетели?
— Ни одного.
По дороге к ним приближался всадник. Он пригнулся к холке, успокаивая своего коня, чтобы тот прошёл через побоище. Перед юношей с возмущёнными криками взлетали птицы, но сразу же снова усаживались на трупы, стоило ему проехать.
— Кто это? — спросила адъюнкт.
— Лейтенант Ганос Паран, — проворчал капитан. — Недавно к нам переведён. Из Унты.
Лорн прищурилась и посмотрела на всадника. Он добрался до края долины и остановился, чтобы отдать приказания рабочим, потом распрямился в седле и бросил взгляд в их сторону.
— Паран. Из Дома Паранов?
— Так точно. Золотая кровь и всё такое.
— Вызовите его сюда.
Капитан взмахнул рукой, и лейтенант пришпорил лошадь. Вскоре он осадил её рядом с капитаном и отдал честь.
Лейтенант и его лошадь с ног до головы были покрыты кровью и обрывками плоти. Вокруг жадно кружились мухи и осы. В лице лейтенанта Парана Лорн не увидела и намёка на его юный возраст. Но всё равно это было красивое лицо.
— Были на той стороне, лейтенант? — спросил капитан.
Паран кивнул.
— Да, сэр. У подножия мыса стоит рыбацкая деревушка. Около дюжины хибар. Трупы во всех, кроме двух. Все барки на берегу, хотя есть одна пустая причальная свая.
— Лейтенант, опишите пустые хибары, — вмешалась Лорн.
Он отмахнулся от обезумевшей осы.
— Первая подальше от берега, почти у самой дороги. Мы думаем, что там жила старуха, тело которой нашли на дороге примерно в полулиге к югу отсюда.
— Основания?
— Адъюнкт, вещи в доме явно принадлежали старой женщине. К тому же она там часто жгла свечи. Восковые свечи. У старухи на дороге был мешок с репой и несколько восковых свечей. В этих краях они дорого стоят, адъюнкт.
Лорн спросила:
— Сколько раз вы уже проехали по этому полю, лейтенант?
— Достаточно, чтобы привыкнуть, адъюнкт. — Он скривился.
— А во второй пустой хибаре?
— Мы полагаем, там жили рыбак и девочка-подросток. Хибара стоит у самой приливной отметки, напротив пустой сваи.
— Бесследно исчезли?
— Да, адъюнкт. Но мы до сих пор обнаруживаем новые тела в полях рядом с дорогой.
— Однако на берегу их нет.
— Да.
Адъюнкт нахмурилась, понимая, что мужчины внимательно смотрят на неё.
— Капитан, каким оружием убили ваших солдат?
Капитан замялся, а потом перевёл взгляд на лейтенанта.
— Вы там всё облазили, Паран. Выскажите своё мнение.
Паран ответил с натянутой улыбкой:
— Слушаюсь, сэр. Естественным оружием.
Капитан почувствовал холод в животе. Он очень надеялся, что ошибся.
— Как вас понимать? — уточнила Лорн. — Естественным оружием?
— В основном клыками. Очень крупными, очень острыми.
Капитан откашлялся:
— В Итко-Кане не было волков уже лет сто. В любом случае вокруг ни одного тела…
— Если это были волки, — сказал Паран, глядя на море, — то размером с мулов. Никаких следов, адъюнкт. Ни одного клочка шерсти.
— Значит, не волки, — сказала Лорн.
Паран пожал плечами.
Адъюнкт набрала полную грудь воздуха, задержала, а потом выпустила с медленным вздохом.
— Я хочу осмотреть эту рыбацкую деревню.
Капитан приготовился надеть шлем, но адъюнкт покачала головой.
— Мне хватит лейтенанта Парана, капитан. Я бы вам рекомендовала лично руководить стражниками. Тела нужно убрать как можно скорее. Все свидетельства бойни — уничтожить.
— Понятно, адъюнкт, — ответил капитан, надеясь, что сумел скрыть облегчение.
Лорн обернулась к молодому дворянину:
— Ну-с, лейтенант?
Он кивнул и развернул коня.
Когда птицы разлетелись с их пути, адъюнкт невольно позавидовала капитану. Перед ней перепуганные падальщики обнажили ковёр из брони, сломанных костей и мяса. Воздух был горячим, липким, тошнотворным. Она видела солдат, головы которых, несмотря на шлемы, раздавили огромные, невероятно сильные челюсти. Она видела разорванные кольчуги, треснувшие щиты и оторванные от тел конечности. Лорн не смогла заставить себя долго осматривать тела и, не в силах осмыслить масштаб этого побоища, перевела взгляд на мыс впереди. Её жеребец, родом из лучших конюшен Семи Городов, потомок многих поколений приученных к крови боевых коней, сбился со своего гордого шага и теперь осторожно выбирал путь среди тел.
Лорн поняла, что ей нужно отвлечься, и решила занять себя разговором.
— Лейтенант, вы уже получили своё назначение?
— Нет, адъюнкт. Но я рассчитываю получить пост в столице.
Она приподняла бровь.
— Да ну? И как же вы собираетесь этого добиться?
Паран прищурился и невесело улыбнулся.
— Всё будет устроено.
— Ясно, — Лорн замолчала. — Благородные семьи уже давно не пытаются делать карьеру в армии и держатся тише воды ниже травы, не так ли?
— С первых дней Империи. Император не питал к нам особой любви. Но императрицу Ласиин это, кажется, не заботит.
Лорн внимательно посмотрела на молодого человека.
— Вижу, вы любите рисковать, лейтенант, — сказала она. — Или вам хватает наглости на то, чтобы поддразнивать адъюнкта Императрицы. Вы настолько уверены в том, что ваше происхождение делает вас неприкосновенным?
— С каких это пор говорить правду стало наглостью?
— Как же вы молоды…
Эти слова, кажется, задели Парана за живое. Его гладко выбритые щёки покраснели.
— Адъюнкт, я уже семь часов хожу по полю по колено в разорванной плоти и пролитой крови. Я дрался за тела с воронами и чайками — вы знаете, чем эти птицы тут занимаются? На самом деле? Они отрывают куски мяса и дерутся за них; они пируют глазными яблоками и языками, печенью и сердцами. От дикой жадности они просто разбрасывают мясо… — Паран замолчал, с трудом взял себя в руки и выпрямился в седле. — Я больше не молод, адъюнкт. Что касается наглости, честное слово, мне всё равно. Нельзя танцевать вокруг да около правды — ни здесь, ни сейчас, никогда больше.
Они добрались до дальнего склона. Слева узкая тропинка спускалась к морю. Паран указал на неё и направил туда коня.
Лорн последовала за ним, задумчиво взглянула на широкую спину лейтенанта, а затем осмотрела окрестности. Узкая тропа огибала крутой выступ мыса. Слева открывался обрыв, в шестидесяти футах внизу виднелось каменистое дно. Настало время отлива, и волны разбивались о рифы в сотне ярдов от берега. Чёрные провалы и трещины были наполнены водой, которая тускло блестела под затянутым тучами небом.
Тропа повернула, и они увидели раскинувшийся полумесяцем внизу пляж. Над ним, у подножия мыса, лежал широкий, поросший травой уступ, на котором сгрудилась дюжина лачуг.
Адъюнкт взглянула в сторону моря. Низкие барки лежали рядом со швартовыми столбами. Воздух над пляжем и отливная отмель были пусты — ни единой птицы вокруг.
Она придержала коня. Паран оглянулся и тоже остановился. Он увидел, что адъюнкт сняла шлем и встряхнула длинными рыжеватыми, мокрыми от пота волосами. Лейтенант подъехал обратно и вопросительно взглянул на неё.
— Хорошо сказано, лейтенант Паран. — Она глубоко вдохнула солоноватый морской воздух, а потом посмотрела в глаза юноше. — Боюсь, вы не получите назначение в Унте. Вы перейдёте в моё подчинение.
Он медленно прищурился.
— Что случилось с этими солдатами, адъюнкт?
Она ответила не сразу, откинулась в седле и посмотрела на далёкое море.
— Кто-то был здесь. Чародей великой силы. Что-то произошло, и нас пытаются отвлечь, чтобы мы не узнали, что именно.
Паран от удивления разинул рот.
— Смерть четырёхсот людей — это отвлекающий манёвр?
— Если бы этот человек и его дочь ушли рыбачить, они бы вернулись с отливом.
— Но…
— Вы не найдёте их тел, лейтенант.
Паран был сбит с толку.
— И что теперь?
Она поглядела на него, а потом развернула коня.
— Мы возвращаемся.
— И это всё? — Юноша ошеломленно посмотрел на неё, а затем поскакал следом. — Погодите, адъюнкт, — сказал Паран, поравнявшись с нею.
Женщина бросила на него предостерегающий взгляд. Лейтенант покачал головой.
— Нет. Если я в вашем подчинении, я должен больше узнать о происходящем.
Она снова надела шлем и туго затянула ремешок под подбородком. Длинные волосы слипшимися космами свисали поверх имперского плаща.
— Хорошо. Как вы знаете, лейтенант, я не чародейка…
— Нет, — с холодной ухмылкой заметил Паран. — Вы их просто находите и уничтожаете.
— Не перебивайте. Как я и сказала, я — погибель для чародеев. Это значит, лейтенант, что хоть я и не практикую магию, но имею к ней отношение. В некотором роде. Мы с нею знакомы, если угодно. Я знаю, как работает колдовство, и знаю, как мыслят те, кто его использует. Предполагалось, что мы сочтём, будто эта резня была случайной и будто тут уничтожали всех подряд, без разбору. И то и другое неправда. Тут есть ниточка, и мы должны её найти.
Паран медленно кивнул.
— Ваше первое задание, лейтенант, — отправляйтесь в торговый городок… как он там называется?
— Герром.
— Да, в Герром. Тамошние жители должны знать эту деревушку, рыбаки ведь там продают улов. Расспросите всех, выясните, какая рыбацкая семья состояла из отца и дочери. Найдите мне их имена и описания. Если местные будут упираться, используйте ополченцев.
— Не будут, — сказал Паран. — Канцы всегда готовы к сотрудничеству.
Они поднялись по тропе и остановились на дороге. Внизу среди тел катились повозки, волы мычали и били по земле окровавленными копытами. Солдаты громко кричали, и у них над головой вились тысячи птиц. В воздухе пахло паникой. На дальнем конце долины стоял капитан, шлем висел на ремешке у него на локте.
Адъюнкт смотрела на долину суровым взглядом.
— Ради них, — сказала она, — надеюсь, вы правы, лейтенант.
Глядя, как приближаются двое всадников, капитан почему-то понял, что для него дни покоя в Итко-Кане сочтены. Шлем в руке вдруг показался очень тяжёлым. Капитан посмотрел на Парана. Этот жидкокровый ублюдок во всём виноват. «Сотни нитей тянут его шаг за шагом к какому-нибудь выгодному назначению в каком-нибудь мирном городе».
Когда всадники поднялись на гребень, капитан заметил, что Лорн внимательно на него смотрит.
— У меня к вам просьба.
Капитан хмыкнул. «Просьба, как же. Императрица небось каждое утро тапочки проверяет: а ну как эта стерва их уже натянула».
— Конечно, адъюнкт.
Женщина спешилась, как и Паран. Выражение лица лейтенанта было бесстрастным. Что это — заносчивость, или адъюнкт дала ему какой-то повод для размышлений?
— Капитан, — начала Лорн, — насколько я знаю, в Кане сейчас идёт набор рекрутов. Вы берёте людей из пригородов?
— В армию? Само собой, их даже больше, чем всех прочих. Горожанам есть что терять. К тому же до них дурные вести доходят быстрее. Крестьяне по большей части и не знают, что в Генабакисе всё провалилось в тартарары. Большинство из них всё равно считает, что горожане слишком много ноют. Позвольте поинтересоваться, почему вы спрашиваете?
— Позволяю, — Лорн отвернулась и наблюдала, как солдаты расчищают дорогу. — Мне нужен список новых рекрутов. За последние два дня. О горожанах забудьте, только пришлых. И только женщин и/или стариков.
Капитан снова хмыкнул.
— Это будет короткий список, адъюнкт.
— Очень надеюсь, капитан.
— Вы выяснили, что за всем этим стоит?
По-прежнему следя за происходящим на дороге, Лорн ответила:
— Понятия не имею.
«Ну да, — подумал капитан, — а я тогда — новое воплощение Императора».
— Очень жаль, — проворчал он.
— Кстати, — адъюнкт обернулась к нему. — Лейтенант Паран переходит под моё командование. Я полагаю, вы сделаете все необходимые записи.
— Как прикажете, адъюнкт. Обожаю возиться с бумагами.
Этим он заслужил лёгкую улыбку. Потом она исчезла.
— Лейтенант Паран сейчас уедет.
Капитан посмотрел на молодого дворянина и усмехнулся так, чтоб усмешка всё сказала за него. Служить адъюнкту — быть червяком на крючке. Адъюнкт — это крючок, а на другом конце лески — Императрица. Пускай поизвивается.
Паран помрачнел.
— Слушаюсь, адъюнкт. — Юноша снова забрался в седло, отдал честь и уехал обратно по дороге.
Капитан посмотрел ему вслед, а потом уточнил:
— Что-то ещё, адъюнкт?
— Да.
Её тон заставил его обернуться.
— Я бы хотела услышать мнение солдата о том, как благородные семьи сейчас пролезают в имперское военное командование.
Капитан бросил на неё суровый взгляд.
— Я о них не лучшего мнения, адъюнкт.
— Продолжайте.
И капитан заговорил.
Шёл восьмой день набора, и старший сержант Араган сидел за столом, осоловело глядя на очередного щенка, которого вытолкнул вперёд капрал. Тут, в Кане, им, в общем-то, повезло. Рыбачить лучше всего в тихом омуте, так сказала Кулак Кана. Они тут только и слышат, что рассказы. От рассказов кровь не потечёт. Рассказы не морят тебя голодом и не натирают мозоли. Если ты молодой, воняешь свиным навозом и веришь, что никакое оружие в мире тебе не страшно, сам захочешь оказаться в этих рассказах.
Старуха была права. Как обычно. Эти люди уже так давно под каблуком, что им это понравилось. «Что ж, — подумал Араган, — вот тут и начинается учёба».
День выдался плохой: местный капитан сорвался с места с тремя ротами и не оставил ни одного годного слуха о том, куда он направляется. И будто этого мало, не прошло и десяти минут, как прямо из Унты явилась адъюнкт Ласиин — через один из этих жутких магических Путей. Хоть он её никогда и не видел, одного имени на горячем, сухом ветру было достаточно, чтобы он задрожал. Убийца магов, скорпион в кармане Империи.
Араган посмотрел на табличку для записей и подождал, пока капрал откашляется. Потом поднял глаза.
Увидев рекрута, старший сержант был огорошен. Он уже хотел разразиться тирадой, придуманной для того, чтобы гнать взашей малышню. В следующую секунду передумал и ничего не сказал. Кулак Кана выразилась вполне ясно: если у рекрута две руки, две ноги и есть голова на плечах, берите. Генабакисская кампания пошла наперекосяк. Нужно свежее мясо.
Он ухмыльнулся девочке. Она точно соответствовала требованиям Кулака. Но всё же…
— Ладно, дитя, ты хоть понимаешь, что собираешься поступить на службу в отряд Малазанских морпехов, а?
Девочка кивнула, она смотрела на Арагана сосредоточенным и холодным взглядом.
Лицо вербовщика помрачнело. «Проклятье, ей же лет двенадцать-тринадцать, не больше. Если бы это была моя дочь… И почему у неё глаза кажутся такими старыми?» В последний раз он видел нечто подобное у Моттского леса, в Генабакисе, — они шли по сельской местности, которую поразили пять лет засухи и десять лет войны. Её взгляд состарили голод или смерть. Он нахмурился.
— Как тебя зовут, девочка?
— Значит, берёте меня? — тихо спросила она.
Араган кивнул, его череп неожиданно сдавила головная боль.
— Получишь назначение через неделю, если у тебя нет особых пожеланий.
— Генабакисская кампания, — тут же ответила девочка. — Под командованием Первого Кулака Дуджека Однорукого. Войско Однорукого.
Араган заморгал.
— Я это отмечу, — тихо сказал он. — Как тебя зовут, солдат?
— Жаль. Меня зовут Жаль.
Араган быстро записал имя на своей табличке.
— Можешь идти, солдат. Капрал тебе скажет куда. — Когда она подошла к двери, он поднял глаза. — И ноги помой.
Араган ещё некоторое время продолжал писать, но потом остановился. Дождя не было уже несколько недель. И грязь в этих краях была серо-зелёная, а не тёмно-красная. Он бросил стилос на стол и начал растирать виски. «Ну, хорошо, хоть головная боль проходит».
Герром стоял в полутора лигах от моря по Старому каннскому тракту, ещё доимперских времён, которым редко пользовались с тех пор, как построили высокую Имперскую дорогу вдоль берега. Теперь по тракту ходили в основном пешком — местные крестьяне и рыбаки со своим товаром. Только разорванные тюки с одеждой, треснувшие корзины да растоптанные овощи — вот и все свидетельства их недавнего присутствия. Хромой мул, последний страж мусора на этом пути исхода, бездумно стоял по бабки в рисовом поле. Животное бросило вслед Парану единственный безнадёжный взгляд. Было похоже, что мусор лежал здесь не дольше дня, фрукты и зелень только-только начали гнить на послеполуденной жаре.
Пустив коня медленным шагом, Паран смотрел, как в пыльном мареве проступают первые дома торгового городка. Между ветхими кирпичными постройками не было ни движения; всадника не облаивали собаки, только брошенная тачка одиноко кренилась на единственном колесе. Вокруг царила мрачная тишина, воздух был неподвижен, не пели птицы. Паран чуть выдвинул меч из ножен.
Рядом с первыми домами он остановил коня. Бегство было быстрым и паническим. Но он не видел ни трупов, ни признаков насилия, несмотря на спешку, с которой жители покинули город. Паран глубоко вздохнул, а потом направил лошадь вперёд. Главная — и по сути единственная — улица городка вела к т-образному перекрёстку у единственного двухэтажного здания Имперской управы. Окованные жестью ставни были закрыты, тяжёлая дверь — заперта. Приближаясь, Паран не сводил глаз с управы.
Перед зданием он спешился, привязал кобылу к коновязи и оглянулся на улицу позади. Никакого движения. Обнажив клинок, Паран шагнул к двери управы.
Он остановился, услышав низкий звук изнутри, слишком тихий, чтобы его можно было уловить раньше, — жидкое бормотание, от которого у него волосы поднялись дыбом на загривке. Паран просунул в щель меч и задвинул остриё под щеколду. Он поднимал железную ручку вверх, пока та не свалилась с крюка, а потом распахнул дверь.
В сумраке внутри прошла волна движения, хлопанье и тихое гудение воздуха донесло до Парана сильный запах гниющей плоти. Во рту пересохло, и тяжело дыша, он стал ждать, пока глаза привыкнут к темноте.
Он смотрел в прихожую управы, и та была наполнена движением, жутковатым гудением голосов. В комнате было множество чёрных голубей, которые с ледяным спокойствием продолжали ворковать. На полу лежали облачённые в форму тела — среди помёта и покачивающегося чёрного покрова. Запах пота и смерти висел в воздухе — густой, как дым.
Он шагнул внутрь. Голуби зашуршали, но в остальном не обратили на него внимания. Ни один не двинулся к открытой двери.
Из тени на него смотрели распухшие лица с безжизненными глазами; лица были синими, будто все они задохнулись. Паран посмотрел на одного из солдат.
— Кажется, теперь носить такую форму — опасно для здоровья, — пробормотал он.
«И чёрные птицы словно служат по мертвецам шутовскую заупокойную молитву. Кажется, такой мрачный юмор мне больше не по душе». Он встряхнулся и прошёлся по комнате. Голуби с квохтаньем расступались перед его сапогами. Дверь в кабинет капитана была раскрыта нараспашку. Через щели в ставнях сочился слабый свет. Паран вложил меч в ножны и вошёл в кабинет. Капитан по-прежнему сидел на своём месте, его лицо распухло и окрасилось всеми оттенками синего, зелёного и серого.
Паран смахнул влажные перья со стола и просмотрел свитки. Листы папируса рассыпались от его касания, оставляя между пальцев маслянистую труху.
«Тщательно же они уничтожили все следы».
Паран развернулся, быстро прошёл через прихожую и оказался на тёплом свету. Он закрыл за собой дверь в управу, как, несомненно, прежде сделали жители городка.
Мало кто решился бы иметь дело с тёмной кляксой колдовства. Можно ведь и запачкаться.
Паран отвязал кобылу, забрался в седло и поскакал прочь из покинутого городка. Не оглядываясь.
Солнце тяжёлым, распухшим шаром зависло среди багровых туч на горизонте. У Парана слипались глаза. День выдался долгим. «Жуткий день». Земли вокруг, совсем недавно знакомые и безопасные, стали чем-то другим, взбаламученным тёмными потоками колдовства. Проводить ночь под открытым небом совсем не хотелось.
Его лошадь тяжело ступала, низко опустив голову, а сумерки медленно сгущались. Парана сковали цепи усталых мыслей, он пытался разобраться со всем, что произошло с утра.
Вырваться из тени унылого немногословного капитана и из гарнизона в Кане — в этом лейтенант видел предвестие отличных перспектив. Ещё неделю назад ему бы и в голову не пришло, что карьера может сделать такой крутой поворот и он окажется помощником адъюнкта. Несмотря на избранную Параном профессию, отец и сестры наверняка будут поражены, может, даже восхищены таким достижением. Как и многие отпрыски благородных фамилий, он давно уже подумывал об Имперской армии, потому что хотел славы и очень устал от самодовольной, застойной жизни благородных семей. Паран хотел заниматься чем-то более важным, чем согласовывать поставки вина или следить за разведением коней.
Не он первый пошёл в армию и тем самым облегчил остальным путь к офицерским чинам и высоким назначениям. Ему просто не повезло с тем, что его послали в Кан, где гарнизон опытных ветеранов зализывал раны уже почти шесть лет подряд. Здесь мало кто уважал не нюхавшего пороху лейтенанта, и ещё меньше — благородного отпрыска.
Паран думал, что всё изменилось после резни на дороге. Он справился лучше, чем многие из ветеранов, чему немало помогло то, что его лошадь была самых лучших кровей. К тому же, чтобы выказать перед ними холодный и бесстрастный профессионализм, он сам вызвался осмотреть поле.
И ведь хорошо справился, хотя осмотр дался ему… нелегко. Блуждая среди трупов, Паран слышал крик где-то в своей голове. Юноша высматривал детали, странности — необычная поза, необъяснимая улыбка на лице мёртвого солдата — но хуже всего было то, что произошло с лошадьми. Покрытые коркой ноздри и губы — знак ужаса — и раны, ужасные, огромные и смертельные раны. Желчь и испражнения замарали коней, и всё вокруг было покрыто блестящим ковром крови и обрывков плоти. Паран едва не плакал, глядя на этих некогда гордых животных.
Он поёрзал в седле, чувствуя, как ладони становятся влажными там, где касаются резной луки. Весь день Паран держал себя в руках, но теперь его мысли вернулись к ужасной сцене побоища. Словно нечто в его душе, прежде твёрдое и решительное, вдруг запнулось, зашаталось, грозя лишить его равновесия; притворное равнодушие, которое Паран демонстрировал ветеранам в своём отряде, когда они падали на колени у обочины дороги, сотрясаясь от рвотных позывов, теперь обернулось для него своей тёмной стороной. Эхо того, что Паран увидел в герромской управе, обрушилось последним ударом на и так уже избитую, измученную душу, — разрывая в клочья панцирь невозмутимости, который до сих пор позволял сохранять контроль над собой.
Паран с трудом выпрямился. Он сказал адъюнкту, что юность его миновала. Да и другого наговорил — бесстрашно, равнодушно, безо всякой осторожности, которой отец учил его встречать многоликую махину Империи.
И где-то невообразимо далеко в памяти Парана прозвучали давние слова: «Живи тихо». Он отмахнулся от этой мысли тогда, отвергал её и теперь. Но адъюнкт его заметила. Сейчас юноша впервые засомневался, стоит ли этим гордиться. Тот побитый жизнью ветеран, который много лет назад стоял рядом с ним на стене Паяцева замка, теперь презрительно плюнул бы Парану под ноги. Мальчик вырос и стал мужчиной. «Лучше бы ты меня послушался, сынок. А сейчас — только посмотри на себя».
Кобыла вдруг остановилась, её копыта неуверенно застучали по разъезженной дороге. Паран схватился за оружие, с тревогой оглядываясь в наступивших сумерках. Дорога шла среди рисовых полей, ближайшие лачуги крестьян стояли на гряде холмов в сотне шагов от дороги. Но путь ему преградила фигура.
Холодное дыхание лениво прокатилось мимо, так что кобыла задрожала, раздула ноздри и прижала уши.
Силуэт — мужчина, судя по росту, — был в одежде всех оттенков зелёного: из-под плаща с капюшоном выглядывали выцветшая туника и льняные рейтузы, прикрытые снизу зелёными же кожаными сапогами. За тонкий ремень был заткнут длинный нож — излюбленное оружие воинов Семи Городов. На руках мужчины, бледно-серых в вечернем свете, поблёскивали кольца — на каждом пальце по два: под и над костяшками. Он поднял глиняный кувшин.
— Хотите пить, лейтенант? — Голос у мужчины был мягкий и странно мелодичный.
— У вас ко мне дело? — спросил Паран, не отпуская рукояти меча.
Человек улыбнулся и отбросил на спину капюшон. У него были вытянутое лицо, светло-серая кожа и странные раскосые глаза. Выглядел незнакомец лет на тридцать, но волосы были седыми.
— Адъюнкт попросила меня об услуге, — сказал он. — Она с нетерпением ждёт вашего доклада. Я должен вас сопроводить к ней… быстро. — Незнакомец потряс кувшин. — Но сначала — трапеза. У меня в карманах славное угощение — куда лучше, чем могут предложить никчёмные канские крестьяне. Присаживайтесь со мной здесь, на обочине. Можем побеседовать и понаблюдать за их неустанной работой. Моё имя — Шик.
— Это имя я слышал, — сказал Паран.
— Что ж, неудивительно, — ответил Шик. — Увы, я — это он. Кровь тисте анди течёт в моих жилах, она, несомненно, пытается поскорей отделиться от примеси крови обычного человека. От моей руки пал королевский род Унты — король, королева, сыновья и дочери.
— И братья — двоюродные, троюродные…
— Уничтожить всякую надежду. Таков был мой долг как Когтя непревзойдённого мастерства. Но вы не ответили на мой вопрос.
— Который?
— Пить хотите?
С недовольным видом Паран спешился.
— Мне показалось, вы сказали, что адъюнкт просила нас поспешить.
— И мы поспешим, лейтенант, едва лишь наполним желудки и побеседуем, как пристало воспитанным людям.
— Ваша репутация располагает воспитание в самом низу перечня ваших умений.
— Но именно этот навык я чту превыше других, хотя в наши тёмные дни он не часто находит себе применение, лейтенант. Надеюсь, вы не откажетесь уделить мне немного своего драгоценного времени, раз уж мне выпала честь сопровождать вас?
— О чём бы вы там ни договорились с адъюнктом, это ваше дело, — сказал, подходя, Паран. — Я вам ничем не обязан, Шик. Кроме неприязни.
Коготь присел и извлёк из карманов несколько свёртков и два хрустальных кубка. Затем откупорил кувшин.
— Старые раны. Мне-то сказали, что вы избрали иной путь, покинули унылые и тесные ряды знати. — Он наполнил кубки вином янтарного цвета. — Вы теперь едины с телом Империи, лейтенант. Она командует вами. Вы беспрекословно подчиняетесь её приказам. Вы — крошечный мускул в этом теле. Ни больше. Ни меньше. Время старых обид давно миновало. И потому, — он отставил кувшин и протянул Парану кубок, — ныне мы пьём за новое начало, Ганос Паран, лейтенант и помощник адъюнкта Лорн.
Продолжая хмуриться, Паран принял кубок.
Они выпили.
Шик усмехнулся, достал шёлковый платок и промокнул губы.
— Ну, вот — не так уж трудно, верно? Позволите называть вас по избранному имени?
— Хватит и Парана. А вы? Какой титул носит командир Когтей?
Шик снова усмехнулся.
— Когтями по-прежнему командует Ласиин. Я ей помогаю. В этом смысле я — тоже лишь помощник. Вы меня можете звать по избранному имени, разумеется. Я не считаю, что стоит слепо следовать формальному этикету, когда люди уже достаточно знакомы.
Паран сел на грязную дорогу.
— И мы уже достаточно знакомы?
— О да.
— Как вы это определяете?
— Ну, видите ли, — Шик начал разворачивать свёртки, и на свет появились сыр, пирожки, фрукты и ягоды. — Я свожу знакомство с людьми двумя способами. Вы видели второй.
— А первый?
— Увы, в таких случаях у меня обычно нет времени на представления.
Паран устало снял шлем.
— Хотите узнать, что я обнаружил в Герроме? — спросил он, приглаживая рукой свои чёрные волосы.
Шик пожал плечами.
— Если вы хотите рассказать.
— Наверное, я лучше подожду встречи с адъюнктом.
Коготь улыбнулся.
— Вы уже учитесь, Паран. Никогда не разбрасывайтесь сведениями. Слова, как монеты, выгодно накапливать.
— Пока не умрёшь на золотом ложе, — заметил Паран.
— Вы голодны? Ненавижу есть в одиночестве.
Паран принял от него кусочек пирога.
— Так адъюнкт и вправду требует спешки, или вы здесь по каким-то другим причинам?
С улыбкой Коготь поднялся.
— Увы, любезной беседе настал конец. Нам пора в путь. — Он обернулся к дороге.
Паран увидел, как завеса над трактом разорвалась тусклым желтоватым светом. «Это же Путь, тайная чародейская дорога».
— Худов дух!
Он вздохнул и попытался стряхнуть с себя внезапную дрожь. Внутри Паран разглядел сероватую тропу, ограниченную с обеих сторон невысокими насыпями и укрытую сверху непроницаемым охряным туманом. Воздух врывался в портал, словно дыхание, и когда невидимые потоки воздуха подняли небольшие пыльные смерчи над тропой, лейтенант понял, что земля там густо усыпана пеплом.
— Вам придётся к этому привыкнуть, — сказал Шик.
Паран взял кобылу под уздцы и повесил шлем на луку седла.
— Ведите.
Коготь бросил на лейтенанта быстрый оценивающий взгляд, а затем шагнул в Путь.
Паран последовал за Шиком. Портал позади закрылся, и там появилось продолжение тропы. Итко-Кан исчез, а вместе с ним пропали все признаки жизни. Мир, в котором оказались Паран и Шик, был бесплоден и мёртв. Насыпи по сторонам тропы тоже оказались сделанными из пепла. Воздух царапал горло и оставлял на языке привкус металла.
— Добро пожаловать в Путь Империи, — с ноткой сарказма провозгласил Шик.
— Очаровательно.
— Он был вырезан силой из… того, что здесь было раньше. Разве прежде удавалось такое хоть кому-нибудь? Это ведомо лишь богам.
Они пошли вперёд.
— Я так понимаю, — сказал Паран, — что ни один бог не претендует на этот Путь. Благодаря чему вы обходите пошлины, привратников, стражей невидимых мостов и всех прочих, кто, как говорят, обитает в Путях, что принадлежат бессмертным хозяевам.
— Думаете, в Путях столько народу? — проворчал Шик. — Ну, фантазии невежд меня всегда забавляли. В этом коротком путешествии вы будете мне отличной компанией, я полагаю.
Паран замолчал. Горизонт казался близким за спрессованными кучами пепла — место схождения охряного неба и серо-чёрной земли. Под кольчугой побежали ручейки пота. Кобыла тяжело фыркнула.
— Если вам интересно, — проговорил через некоторое время Шик, — адъюнкт сейчас в Унте. Мы используем этот Путь, чтобы преодолеть расстояние в три сотни лиг всего за несколько кратких часов. Некоторые думают, что Империя слишком разрослась, некоторые даже воображают, что рука императрицы Ласиин не дотянется до дальних провинций. Как вы только что могли убедиться, Паран, это мысли дураков.
Кобыла снова фыркнула.
— Я вас так пристыдил, что вы замолчали? Прошу прощения, лейтенант, за то, что насмехался над вашим невежеством…
— Это риск, к которому вам стоит привыкнуть, — ответил Паран.
Следующую сотню шагов молчал уже Шик.
Прошли часы — но освещение не изменилось. Несколько раз они миновали такие места, где насыпь из пепла была разрушена, словно там неуклюже проползло что-то очень большое: широкие, склизкие следы уходили прочь, в сумрак. В одном из таких мест они нашли тёмное, спекшееся коркой пятно и обрывки кольчужных колец, рассыпанные в пыли. Шик внимательно всё осмотрел под пристальным взглядом Парана.
«Не так уж тут безопасно, как он хотел меня убедить. Тут ходят чужаки, и они отнюдь не дружелюбны».
Он не удивился, когда заметил, что после этого Шик ускорил шаг. Вскоре они пришли к каменной арке. Её тут поставили недавно, и Паран опознал в камне унтийский базальт из карьеров рядом со столицей. Стены его собственного фамильного особняка были выложены из этого же серо-чёрного блестящего камня. В центре арки, высоко над их головами, была вырезана когтистая рука, сжимавшая хрустальный шар: герб Малазанской империи.
За аркой царила тьма.
Паран откашлялся:
— Мы прибыли?
Шик резко обернулся к нему.
— Вы отвечаете на вежливость гордыней, лейтенант. Вам бы лучше отбросить надменность знати.
С улыбкой Паран поднял руку:
— Ведите же, проводник.
Взмахнув плащом, Шик шагнул под арку и исчез.
Лошадь упёрлась, когда Паран потянул её к арке, и вскинула голову. Он попытался успокоить её, но тщетно. Наконец он забрался в седло и потянул поводья. Затем выправил лошадь и сильно пришпорил. Кобыла рывком прыгнула в пустоту. Вокруг взорвались и объяли их свет и цвет. Копыта лошади с треском опустились на что-то, и во все стороны полетели, кажется, кусочки гравия. Паран остановил кобылу, моргая и оглядываясь. Огромный зал, потолок поблёскивает чеканным золотом, стены украшены гобеленами, и со всех сторон приближаются вооружённые стражники.
Кобыла испугалась, попятилась — и Шик растянулся на полу. Тяжёлое копыто рванулось к нему и промахнулось всего на ладонь. Снова раздался хруст гравия — только это был не гравий, понял Паран, а кусочки мозаики. Шик перекатился, вскочил на ноги с проклятьями на устах и злобно уставился на лейтенанта.
Стражники будто подчинились беззвучному приказу и медленно отступили на свои места у стен. Паран отвёл взгляд от Шика. Впереди стояло возвышение, на котором покоился престол из изогнутых костей. На троне восседала Императрица.
В зале воцарилась тишина, которую нарушал только хруст полудрагоценных камней под копытами кобылы. Поморщившись, Паран спешился, с опаской поглядывая на женщину на престоле.
Ласиин мало изменилась с их первой встречи; она была одета просто и без украшений, её коротко остриженные волосы казались светлыми на фоне голубоватого оттенка непримечательного лица. При взгляде на Парана карие глаза Императрицы недовольно сузились. Тот поправил перевязь с мечом, скрестил руки и поклонился в пояс:
— Императрица.
— Вижу, — протянула Ласиин, — вы не вняли совету, который командир дал вам семь лет назад.
Юноша удивлённо заморгал.
Она продолжила:
— Конечно, он сам тоже не последовал совету, который ему дали. Любопытно, какое божество свело вас тогда вместе на стене — я бы заказала службу, чтобы почтить его чувство юмора. Вы вообразили, что Имперская арка будет стоять в конюшне, лейтенант?
— Моя лошадь не хотела входить в неё, Императрица.
— И она имела на то причины.
Паран улыбнулся:
— В отличие от моей, её порода славится своим умом. Прошу принять мои глубочайшие извинения.
— Шик сопроводит вас к адъюнкту, — Императрица взмахнула рукой, и стражник шагнул, чтобы забрать поводья лошади.
Паран снова поклонился, а затем с улыбкой обернулся к Когтю.
Шик провёл его к боковой двери.
— Идиот! — прошипел Коготь, когда дверь плотно закрылась за ними. Затем быстро зашагал по узкому коридору. Паран даже не старался угнаться за ним — наоборот, заставил Когтя остановиться и ждать в другом конце коридора, где начиналась лестница. Лицо Шика потемнело от ярости. — Что она там сказала про стену? Вы уже встречались прежде? Когда?
— Поскольку она не пожелала этого объяснить, я могу лишь последовать её примеру, — ответил Паран. Он посмотрел на истёртые ступени. — Значит, это Западная башня. Башня Праха…
— На верхний этаж. Адъюнкт ждёт вас в своих покоях — других дверей нет, так что не заблудитесь, просто поднимайтесь на самый верх.
Паран кивнул и зашагал по лестнице.
Дверь в верхнюю комнату башни была распахнута. Паран постучал костяшками пальцев по косяку и вошёл. Адъюнкт сидела на скамье в дальнем конце комнаты, спиной к широкому окну. Через раскрытые ставни в комнату лился розовый свет восхода. Она одевалась. Паран замер в смущении.
— Я не слишком ценю стыдливость, — сказала адъюнкт. — Входите и закройте дверь.
Паран исполнил эту просьбу. Он осмотрелся. Стены были увешаны выцветшими гобеленами. Каменный пол покрывали поношенные шкуры. Мебель — весьма немногочисленная — была старой, напанского стиля, то есть безыскусной.
Адъюнкт поднялась, чтобы втиснуться в свой кожаный доспех. Её волосы заблестели в розоватом свете.
— Вы, похоже, устали, лейтенант. Садитесь, пожалуйста.
Паран обернулся, нашёл стул и благодарно опустился на него.
— След тщательно запутали, адъюнкт. Те люди, что остались в Герроме, вряд ли заговорят.
Она затянула последний ремешок.
— Если только я не пошлю туда некроманта.
Он хмыкнул:
— Голубей спросим? Боюсь, такую возможность тоже предусмотрели.
Она взглянула на него, приподняв бровь.
— Простите, адъюнкт. Похоже, предвестниками смерти там стали… птицы. И если будем смотреть глазами мёртвых солдат, только их мы и увидим.
— Вы сказали, «голубей»?
Он кивнул.
— Любопытно. — Она помолчала. Паран ещё некоторое время смотрел на неё.
— Я был приманкой, адъюнкт?
— Нет.
— А удивительно своевременное появление Шика?
— Удобный случай.
Он замолчал. Стоило закрыть глаза, его голова качнулась. Паран и сам до этого не понимал, насколько вымотался. Даже не сразу догадался, что она обращается к нему. Он встряхнулся и выпрямился.
Адъюнкт стояла прямо перед ним.
— Спать будете потом, лейтенант. Не сейчас. Я говорила о вашем будущем. Вам стоило бы проявить внимание. Вы исполнили своё задание, как и было приказано. Более того, вы показали себя высоко… устойчивым. Для всего внешнего мира, лейтенант, наши с вами дела окончены. Вы вернётесь в офицерский корпус здесь, в Унте. Затем последует ряд назначений, который завершит ваше официальное обучение. Что касается вашего пребывания в Итко-Кане, ничего странного там не происходило, вы меня поняли?
— Да.
— Хорошо.
— А как насчёт того, что там на самом деле произошло, адъюнкт? Мы прекращаем погоню? Мы готовы смириться с тем, что никогда не узнаем, что именно случилось и почему? Или это только мне нужно смириться?
— Лейтенант, мы не должны идти по этому следу без оглядки, но мы отправимся по нему, и вы сыграете в этом важнейшую роль. Я решила — быть может, ошибочно, — что вы захотите пройти по нему до конца и быть рядом, когда настанет час отмщения. Я не права? Возможно, вы уже видели достаточно и всего лишь хотите вернуться к нормальной жизни?
Он закрыл глаза.
— Адъюнкт, я хочу быть там, когда придёт время.
Женщина молчала, и, не открывая глаз, Паран знал, что она внимательно изучает его, оценивает. Он уже не мог ни беспокоиться, ни тревожиться. Своё желание лейтенант высказал; теперь решение за ней.
— Мы станем действовать медленно. Ваше назначение будет подписано через несколько дней. Пока что идите домой, в поместье своего отца. Отдохните.
Паран открыл глаза и поднялся на ноги. Когда он подошёл к двери, адъюнкт снова заговорила:
— Лейтенант, надеюсь, вы не повторите выходку в Престольном зале.
— Сомневаюсь, что второй раз это вызовет столько же смеха, адъюнкт.
Оказавшись на лестнице, он услышал в комнате за спиной нечто, похожее на кашель. Ведь вряд ли это могло быть чем-то другим.
Ведя лошадь по улицам Унты, Паран почувствовал, как изнутри на него накатывает онемение. Знакомые места, густая, бесконечная толпа, голоса и смешение языков — всё это казалось странным, изменившимся — не визуально, но в том непостижимом месте между его глазами и мыслями. Изменился только он сам, и это вызывало чувство покинутости, изгнанности.
Но город был всё тот же: перед ним открывались прежние виды, и даже в том, как они быстро сменялись, ничего не изменилось. Дар благородной крови позволял удерживать мир на расстоянии, разглядывать его со стороны, не запятнанной и не тронутой простонародьем. «Дар… и проклятье».
Только теперь Паран шагал среди толпы без семейных стражников. Сила крови исчезла, и защищала его теперь только форма. Не ремесленник, не разносчик, не торговец, а солдат. Клинок Империи, но у Империи таких клинков были десятки тысяч.
Он миновал Пошлинные ворота и поднялся по Мраморной дороге, где появились первые поместья торговцев — в стороне от мощёной улицы, полускрытые стенами дворов. Пёстрая листва терялась на фоне ярко раскрашенных стен; толпа рассеялась, и у арочных ворот стали видны наёмные стражники. В знойном воздухе уже не было вони сточных вод и подгнившей еды, теперь он приносил прохладу невидимых фонтанов и ароматы цветов.
Запахи детства.
Паран забирался всё дальше в Благородный квартал; теперь повсюду раскинулись богатые поместья. Раздолье, приобретённое вековой историей и древним золотом. Империя словно растаяла, как далёкая, прозаическая неурядица. Здесь многие семьи прослеживали свою историю на семь веков назад, к тем всадникам-кочевникам, которые впервые пришли в эти земли с востока. Огнём и мечом, как повелось от века, они покорили дальних родичей канцев, которые выстроили свои деревни на побережье. От воинственных всадников до коневодов и торговцев вином, пивом и тканями. Древняя знать клинков стала ныне знатью золота, торговых договоров, тонких полунамёков и тайных сговоров в позолоченных комнатах и освещённых масляными лампами коридорах. Паран видел себя человеком, который облачился в одеяния, замыкающие этот круг, вернулся к клинку, что положил начало его роду, сильному и жестокому, столько веков назад. За этот выбор отец его проклял.
Юноша подошёл к знакомой калитке — высокой двери на боковой стене, выходившей в переулок, который в другой части города считался бы широкой улицей. Стражника тут не было, только тонкая цепочка колокольчика, которую он и потянул дважды.
В одиночестве Паран остался ждать ответа посреди переулка.
С другой стороны звякнул засов, кто-то выругался, и дверь распахнулась на громко протестующих петлях.
Паран уставился на незнакомое лицо. Мужчина был стар, покрыт шрамами и носил многократно залатанную кольчугу, которая неровным краем обрывалась у колен. Его потхельм бугрился от выправленных вмятин, но был ярко начищен.
Стражник осмотрел Парана с ног до головы серыми слезящимися глазами и проворчал:
— Гобелен-то ожил.
— Простите?
Стражник пошире раскрыл дверь.
— Постарше стал, конечно, но черты те же. Хороший художник, поймал и позу, и выражение, всё разом. Добро пожаловать домой, Ганос.
Паран провёл лошадь через узкий проём. Дорожка шла между двумя хозяйственными постройками поместья, над головой виднелся клочок неба.
— Я тебя не знаю, солдат, — сказал Паран. — Но, судя по всему, мой портрет стражникам дали хорошо рассмотреть. Он теперь у вас в казарме вместо половой тряпки?
— Что-то вроде того.
— Как тебя зовут?
— Гамет, — ответил стражник, топая вслед за лошадью, после того как закрыл и запер калитку. — Служу вашему отцу вот уж три года.
— А до того, Гамет?
— Таких вопросов не задают.
Они вышли на двор. Паран задержался, чтобы рассмотреть стражника.
— Мой отец обычно тщательно изучает прошлое людей, которых собирается взять на службу.
Гамет ухмыльнулся, продемонстрировав полный набор белых зубов.
— Он так и сделал. И вот — я тут. Думаю, особого бесчестья не нашлось.
— Ты ветеран.
— Давайте, сударь, я вашу лошадь уведу.
Паран передал поводья Гамету, затем обернулся и оглядел двор. Тот показался ему меньшим, чем в воспоминаниях. Старый колодец, вырытый безымянным народом, который жил тут ещё прежде канцев, уже почти обратился в гору пыли. Ни один ремесленник не возьмётся за то, чтобы вернуть на место эти древние камни с затейливой резьбой — просто из страха, что тем самым разбудит призраков. Под самой усадьбой было много таких же камней, выложенных без раствора, в глубоких подвалах, только многие комнаты и коридоры уже настолько просели, что ими невозможно стало пользоваться.
Слуги и садовники сновали туда-сюда по двору. Никто ещё не заметил прибытия Парана.
Гамет откашлялся.
— Ваши мать и отец не здесь.
Юноша кивнул. Сейчас в загородном поместье — Эмалау, должно быть, полно жеребят, о которых нужно позаботиться.
— Но ваши сестры дома, — продолжил Гамет. — Я прикажу слугам освежить вашу комнату.
— Её, значит, не трогали?
Гамет снова ухмыльнулся.
— Ну, скажем, вынести лишнюю мебель и сундуки. Места под склады нынче совсем не хватает…
— Как всегда, — Паран вздохнул и, не сказав больше ни слова, вошёл в дом.
Сапоги Парана вызвали под сводами пиршественного зала гулкое эхо, когда он подошёл к длинному столу. Кошки молниями разлетелись в стороны. Юноша расстегнул заколку дорожного плаща, бросил его на спинку одного из стульев, а потом, усевшись на длинную скамью, прислонился к укрытой деревянными панелями стене. И закрыл глаза.
Прошло несколько минут, а затем прозвучал женский голос:
— Я думала, ты в Итко-Кане.
Он открыл глаза. Тавор, сестра на год младше его, стояла у торца стола, положив руку на отцовское кресло. Она была, как и прежде, невзрачна: тонкие, бескровные черты лица, рыжеватые волосы острижены короче, чем требовала мода. Тавор выросла с тех пор, как они расстались, перестала быть неуклюжим подростком. Сестра смотрела сейчас на него с непроницаемым выражением.
— Новое назначение, — сказал Паран.
— Сюда? Мы бы знали.
«Ах да, конечно, знали бы, не так ли? Нужные люди нашептали бы».
— Незапланированное, — уступил он, — но всё равно решённое. Однако не в Унте. Я здесь всего на несколько дней.
— Тебя повысили?
Он улыбнулся.
— Окупится ли вложение? Пусть и поневоле, но нужно размышлять с точки зрения потенциального влияния, не так ли?
— Следить за положением семьи — больше не твоя забота, брат.
— Ах, так теперь это твоя забота? Отец отошёл от повседневных дел?
— Отходит. Здоровье подводит его. Если бы ты спросил, даже в Итко-Кане…
Он вздохнул.
— Всё пытаешься меня заменить, Тавор? Принимаешь на себя бремя моих недостатков? Я отсюда тоже не по ковру из лепестков ушёл, если помнишь. Ну, всё равно я не сомневался, что домашние дела попадут в умелые руки…
Её бесцветные глаза сузились, но гордость не позволила задать очевидный вопрос.
Он спросил:
— А как Фелисин?
— Занимается. Она ещё не слышала о твоём возвращении. Будет в восторге, а потом — просто раздавлена, когда узнает, что ты приехал так ненадолго.
— Теперь она — твой соперник, Тавор?
Сестра фыркнула и отвернулась.
— Фелисин? Она слишком мягкая для этого мира, брат. Я бы даже сказала: для любого мира. Она не изменилась. Будет счастлива тебя видеть.
Он смотрел, как Тавор с подчёркнуто прямой спиной вышла из зала.
От него пахло потом — его собственным и конским, долгой дорогой и пеплом, и ещё чем-то… «Старой кровью и старым страхом. — Паран огляделся. — Намного меньше, чем я помню».
