Глава вторая

До сих пор многие с лёгкостью упускают из виду то, что Высшее командование в Арэне было поражено предательством, раздорами, соперничеством и интригами… Предполагать, что [Высшее командование в Арэне] пребывало в неведении о настроениях на окраинах, в лучшем случае, наивно, а в худшем — крайне цинично…

Кулларан. Восстание Ша’ик

Дождь размывал охряно-красный отпечаток ладони на стене, и багровые корни потекли между обожжёнными кирпичами вниз по раствору. Сгорбившись под не по сезону обильным ливнем, Дукер смотрел, как отпечаток медленно исчезает, и жалел, что погода не выдалась сухой и что он не нашёл этот знак, прежде чем дождь размыл его — ведь тогда, возможно, Дукер сумел бы что-нибудь узнать о ладони, которая оставила метку здесь, на внешней стене старого дворца Фалах’да в сердце Хиссара.

В многочисленных культурах Семи Городов хватало символов — тайный пиктографический язык невразумительных знаков, которые имели огромное значение для местных. Благодаря этим символам происходил сложный диалог, не понятный ни одному из малазанцев. Далеко не сразу, лишь спустя долгие месяцы жизни здесь, Дукер начал осознавать опасность такого невежества. С приближением года Дриджны подобные символы стали встречаться в неимоверном изобилии, все стены в городах вдруг стали свитками, исписанными тайным кодом. Ветер, солнце и дождь надёжно очищали свитки, чтобы освободить место для следующих реплик.

А им, похоже, сейчас о многом надо сказать друг другу.

Дукер встряхнулся, пытаясь расслабить напряжённые плечи и шею. Все предупреждения, которые он посылал Высшему командованию, судя по всему, оставались неуслышанными. В этих символах была система, но Дукер, видимо, оказался единственным малазанцем, который желал расшифровать этот код или, по меньшей мере, осознавал опасность невежества в подобных вопросах.

Он поглубже надвинул капюшон, пытаясь прикрыть лицо от дождя, и почувствовал, как струйки воды потекли по предплечьям, когда широкие рукава балахона-телабы на миг открылись под ливнем. Отпечаток уже смыло начисто. Дукер зашагал дальше.

Потоки воды лились с вымощенных булыжниками террас под стенами дворца и устремлялись в канавы, пересекавшие каждые улицу и переулок. Напротив мощной дворцовой стены навесы над крошечными лавочками опасно накренились. Из холодных теней в щелях, что считались здесь прилавками и витринами, Дукера провожали взглядами мрачные торговцы.

За вычетом несчастных ослов и редких вьючных лошадей, улицы были практически пусты. Несмотря на прохладные ветры, которые изредка дули с моря Сахуль, Хиссар был городом, рождённым засушливым жаром пустыни. Хоть Империя и сделала этот порт своим главным местом высадки, город и его обитатели жили, словно повернувшись к морю спиной.

Дукер оставил позади узкие улочки и старые дома под стенами дворца и вышел к колоннаде Дриджны, которая копьём пронзала сердце Хиссара. Ветви гульдиндх, обрамлявшие проезжую часть колоннады, безостановочно дрожали оттого, что дождь поглаживал их охряную листву. По обеим сторонам тянулись приусадебные сады — в большинстве своём не огороженные, открытые для глаз прохожих. Ливень сбил цветы с кустов и карликовых деревьев, заполнив тротуары белыми, алыми и розовыми лепестками.

Историк пригнулся, когда порыв ветра плотно прижал телабу к боку. Дукер почувствовал на губах привкус соли — напоминание о том, что в тысяче шагов справа бушует море. Там, где улица, названная в честь Бури Апокалипсиса, резко сужалась, проезжая часть превратилась в месиво из расколотой брусчатки и глиняных черепков, а гордый орешник уступил место кустарнику пустыни. Эта перемена застала Дукера врасплох, и он оказался по щиколотку в грязной воде, прежде чем понял, что вышел на окраину города. Щурясь от потоков дождя, историк огляделся.

Слева, едва заметная за струями воды, тянулась стена имперского гарнизона. Из-за её высокого гребня к небу пробивался дым. Справа, намного ближе, располагалось хаотическое скопление кожаных шатров, коней, верблюдов и повозок — лагерь торговцев, которые недавно прибыли из Сиалк-одана.

Поплотнее запахнув полы телабы, Дукер повернул направо. Ливень был достаточно сильным, чтобы скрыть звук его шагов от собак, когда историк вошёл в узкий глинистый проход между шатрами. На распутье Дукер задержался. Напротив стоял большой, поблёскивавший медью шатёр, стенки которого украшала россыпь нарисованных краской символов. Из-под входного полога струйкой сочился дым. Историк двинулся через перекрёсток и задержался лишь на миг, прежде чем откинуть полог и войти.

Рёв голосов на волнах горячего, мокрого от пара воздуха обрушился на Дукера, когда он остановился, чтобы стряхнуть воду с балахона. Со всех сторон кричали, ругались, смеялись, запах дурханга, благовоний, жареного мяса, кислого вина и сладкого эля окутал Дукера, пока тот оглядывался по сторонам. Слева весело звенели, падая в горшок между несколькими игроками, монетки; прямо перед ним через толпу ловко пробирался тапу, сжимая в каждой руке по вертелу с жареным мясом и фруктами. Дукер вскинул руку, чтобы привлечь внимание разносчика.

— Козлятина, клянусь! — подходя, воскликнул тапу на прибрежном дебральском диалекте. — Козлятина, не собачатина, досий! Понюхай сам, и всего-то обрезник за такие яства! Разве столько с тебя возьмут в Досин-Пали?

Дукер родился на равнинах Дал-Хона, и его тёмная кожа была того же оттенка, что и у местных дебралов; он носил морскую телабу торговца из островного города Досин-Пали и говорил на тамошнем наречии без малейшего акцента. Услышав похвальбу тапу, Дукер ухмыльнулся.

— За собачатину возьмут, тапухарал. — Он вытащил два местных полумесяца — примерно равных «обрезнику» имперской серебряной джакаты. — И если ты воображаешь, что мезланы легко расстаются с серебром у нас на острове, ты — глупец или того хуже!

Тапу занервничал, сбросил с вертела кусок сочного мяса и два янтарных плода, а затем завернул их в листья.

— Берегись мезланских шпионов, досий, — пробормотал он. — Слова можно исказить.

— Слова — единственное их оружие, — презрительно бросил Дукер принимая еду. — Правду говорят, что покрытый шрамами варвар теперь командует армией Мезла?

— Человек с лицом демона, досий! — Тапу покачал головой. — Даже сами мезланы его боятся. — Спрятав полумесяцы, он двинулся дальше, воздев над головой вертелы. — Козлятина! Не собачатина!

Дукер опёрся спиной на распорку шатра и, глядя на толпу, начал есть — жадно и неаккуратно, как было тут принято. «Всякая твоя трапеза — последняя», — гласила житейская философия Семи Городов. Когда жир потёк по подбородку, историк бросил на грязный пол листья и коснулся испачканными пальцами лба в ритуальном (а теперь запрещённом) жесте благодарности Фалах’ду, чьи кости теперь гнили в иле на дне Хиссарской бухты. Взгляд Дукера остановился на кружке стариков, сидевших за игроками, и он направился туда, вытирая руки о штаны.

Собрание оказалось Круговоротом Времён года, где два провидца сидели друг напротив друга и разговаривали на символическом языке прорицаний и сложных жестов. Протолкавшись через кольцо зевак, Дукер увидел провидца в круге, старого шамана, чьё лицо, украшенное серебряными шипиками и кожаными полосками, выдавало в нём выходца из материкового племени семаков, а напротив него — мальчика лет пятнадцати. На месте глаз у мальчика краснели сморщенные, едва залеченные рубцы. Тонкие руки и ноги, а также вздувшийся живот указывали на крайнюю степень истощения. Дукер догадался, что семья мальчика погибла во время малазанского завоевания, а сам он теперь живёт на улицах и переулках Хиссара. Его нашли те, кто организовал этот Круговорот, ибо всем хорошо известно, что боги говорят через такие страждущие души.

По напряжённому молчанию собравшихся историк понял, что за этим прорицанием стоит настоящая сила. Несмотря на слепоту, мальчик двигался так, чтобы оставаться лицом к лицу с провидцем-семаком, который медленно и бесшумно переступал по белому песку. Оба вытянули руки перед собой и выписывали в воздухе замысловатые фигуры.

Дукер толкнул локтем соседа.

— Что предрекли? — прошептал он.

Кряжистый горожанин со шрамами старого хиссарского ополчения, которые едва маскировали ожоги на щеках, зашипел сквозь желтоватые зубы.

— Сам дух Дриджны, чей облик они обрисовали руками, — дух, который видели все здесь, призрачное предзнаменование пламени.

Дукер вздохнул.

— Эх, кабы я сам это увидел…

— Увидишь. Смотри! Вот он снова!

Историк заметил, как руки предсказателей словно коснулись невидимой фигуры, и в движении начали оставлять за собой след красноватого света. Мерцание становилось всё сильнее и вскоре сложилось в человеческую фигуру. Фигуру женщины, чьей плотью был огонь. Она подняла руки, и на запястьях призрака блеснуло железо, теперь танцоров стало трое — призрак заметался и завертелся между двумя провидцами.

Вдруг мальчик резко запрокинул голову, из его горла с каменным скрежетом вырывались слова:

— Два источника бушующей крови! Лицом к лицу. Кровь — одна, двое — одно, и солёные волны омоют берега Рараку. Священная пустыня помнит своё прошлое!

Призрачная женщина исчезла. Мальчик рухнул на песок лицом вниз, тело застыло, словно доска. Провидец-семак присел рядом и положил руку ему на голову.

— Он вернулся к своим родным, — проговорил шаман в сковавшей круг тишине. — Милосердие Дриджны, редчайший из даров, было явлено этому ребёнку.

Грубые кочевники заплакали, некоторые упали на колени. Потрясённый Дукер отступил в сторону от сомкнувшегося круга. Историк сморгнул пот с глаз, чувствуя на себе чужой взгляд. Он огляделся. Напротив стояла фигура в чёрных шкурах, капюшон из головы козла надвинут так, чтобы лицо оставалось в тени. В следующий миг незнакомец отвёл взгляд. Дукер поспешил убраться от него подальше.

Историк подошёл к пологу шатра.

Семь Городов — старая цивилизация, закалённая в горниле древности, когда Взошедшие бродили по каждому торговому тракту, каждой тропе, каждой заросшей дороге между давно забытыми городами. Говорят, пески копили силу под своими шепчущими волнами, и каждый камень впитывал чары, как кровь, и под каждым городом лежат развалины бессчётных городов прошлого, городов, которые застали ещё Первую Империю. Говорят, каждый город вырос на спинах привидений, и плоть духов здесь густая, плотная, как слои сломанной кости; и каждый город вечно рыдает под звёздами, вечно смеётся, кричит, торгует и торгуется, молится и вздыхает — первым вздохом, который несёт жизнь, и последним — предвещающим смерть. Под улицами скрываются сны, мудрость, глупость, страхи, гнев, горечь, похоть и любовь — и жестокая ненависть.

Историк шагнул наружу, под дождь, наполнил лёгкие чистым, прохладным воздухом и снова закутался в телабу.

Завоеватели могут захватить стены, могут перебить всех жителей, поселить в каждом доме, каждой усадьбе, каждой хижине своих людей, но править будут лишь тонким слоем, кожицей настоящего, и однажды их свергнут духи снизу, и победители станут только одним из множества слоёв. «Такого врага нам никогда не победить, — подумал Дукер. — Но история рассказывает нам о тех, кто снова и снова выходил против него. Быть может, победа не в том, чтобы одолеть этого врага, а в том, чтобы присоединиться к нему, стать с ним единым целым. Императрица прислала нового Кулака, чтобы раздавить беспокойные столетия этой земли. Бросила ли она Колтейна на произвол судьбы, как я сказал Маллику Рэлу? Или просто держала наготове, как оружие, выкованное и закалённое для одной конкретной цели?»

Дукер покинул лагерь, вновь сгорбившись под струями дождя. Впереди чернели ворота имперского гарнизона. Быть может, он получит ответы на свои вопросы уже через несколько часов, когда встретится лицом к лицу с Колтейном из Вороньего клана.

Историк пересёк изрытую дорогу, шлёпая по мутным лужам, заполнившим глубокие колеи, что оставили копыта коней и колёса повозок, а затем поднялся по глинистому склону к воротам.

Два стражника в клобуках выступили из тьмы, как только он приблизился к узкому боковому входу.

— Сегодня прошений не принимают, досий, — сказал один из малазанских солдат. — Приходи завтра.

Дукер распахнул балахон, чтобы стала видна имперская диадема, приколотая к тунике.

— Кулак собрал совет, не так ли?

Оба солдата отдали честь и отступили. Тот, что заговорил, сконфуженно улыбнулся.

— Не знал, что ты был с тем, другим, — пробормотал он.

— С другим?

— Он вернулся несколько минут назад, историк.

— Да, разумеется.

Дукер кивнул стражникам и вошёл. На каменном полу виднелись отпечатки грязных мокасин. Нахмурившись, он вошёл в гарнизон. Крытая галерея вела вдоль стены налево и заканчивалась у прямоугольного, невыразительного штабного здания. Дукер и так уже промок до нитки, поэтому решил пересечь плац напрямую и подойти к главному входу. По дороге историк заметил, что человек, пришедший до него, поступил точно так же. Залитые водой следы его ног выдавали кривую походку всадника. Историк нахмурился ещё больше.

У входа в главное здание его встретил ещё один стражник, который направил Дукера в зал совета. Подходя к двойным дверям, историк поискал глазами следы предшественника, но ничего не заметил. Тот, очевидно, направился в другую комнату. Дукер пожал плечами и открыл двери.

Зал совета оказался комнатой с низким потолком, каменные стены не были покрыты штукатуркой, а лишь выкрашены белой краской. В центре возвышался внушительный мраморный стол, который выглядел диковато из-за отсутствия стульев. В зале уже были Маллик Рэл, Кальп, Колтейн и ещё один виканец-офицер. Когда историк вошёл, все обернулись, а Маллик Рэл удивлённо приподнял брови. Он явно не знал, что Колтейн пригласил Дукера на совет. Интересно, новый Кулак таким образом хотел вывести жреца из себя? Намеренно подначивал его? Подумав, историк отбросил эту мысль. Скорее всего, дала о себе знать несогласованность нового командования.

Стулья убрали нарочно, это было заметно по следам, которые ножки оставили в белой пыли на полу. Маллик Рэл и Кульп явно чувствовали себя не в своей тарелке от того, что не знали, где встать и какую позу принять. Жрец-джистал Маэля переминался с ноги на ногу, спрятав руки в широких рукавах, и на лбу у него ярко блестели в свете ламп со стола капли пота. Кульп, кажется, предпочёл бы прислониться к стене, но не знал, как виканцы воспримут такую небрежную позу.

Дукер внутренне улыбнулся и повесил свой насквозь промокший балахон на скобу для факела у дверей. Затем повернулся и предстал перед новым Кулаком, который замер у ближнего конца стола, справа от своего офицера — хмурого ветерана, чьё широкое лицо словно норовило сложиться пополам из-за косого шрама, идущего от левого виска к правой части челюсти.

— Я — Дукер, — заявил историк. — Императорский историк. — Он отвесил полупоклон. — Добро пожаловать в Хиссар, Кулак. — Вблизи было заметно, что военный вождь Вороньего клана провёл сорок лет на севере Виканской равнины в Квон-Тали. Его худое, невыразительное лицо было покрыто морщинами, глубокие складки залегли по обе стороны широкого тонкогубого рта и в уголках тёмных, глубоко посаженных глаз. Украшенные фетишами из вороньих перьев, промасленные косы спускались ниже плеч. Колтейн был высок, носил видавшую виды кольчугу поверх кожаной рубахи и плащ из вороньих перьев до пят. Он надел кожаные бриджи для верховой езды, затянутые жилами по внешней стороне бёдер. Из-под левой руки выглядывал длинный нож с костяной рукоятью.

В ответ на слова Дукера виканец склонил голову набок.

— Когда я тебя видел в последний раз, — произнёс он с грубым виканским акцентом, — ты лежал в горячке на личной походной койке Императора, собираясь подняться и пройти во Врата Худа. — Колтейн помолчал. — Бальт был тем молодым воином, копьё которого тебя пропороло, и за это солдат по имени Дуджек поцеловал Бальта в лицо мечом. — Колтейн медленно повернулся и улыбнулся изуродованному шрамом виканцу.

Мрачное выражение седого воина не изменилось, когда он перевёл взгляд на Дукера. Затем он покачал головой и вздохнул:

— Я помню безоружного человека. То, что в руках у него не было оружия, в последний миг отвратило моё копьё. Я помню, как меч Дуджека похитил мою красоту, и как мой конь укусил его за руку, сокрушая кости. Я помню, что Дуджеку лекари отрезали руку, потому что её поразило гнилостное дыхание коня. Между нами, я в том обмене проиграл, потому что потеря руки никак не сказалась на блестящей карьере Дуджека, а потеря красоты оставила меня всего с одной женой, которая у меня к тому времени уже была.

— Она ведь была твоей сестрой, а, Бальт?

— Была, Колтейн. И слепой к тому же.

Оба виканца замолчали — один хмурился, другой мрачно смотрел исподлобья.

Рядом Кальп сдавленно хмыкнул. Дукер приподнял бровь.

— Извини, Бальт, — сказал он. — Хоть я и был в той битве, я не видел ни тебя, ни Колтейна. В любом случае особой потери красоты я не заметил.

Воин кивнул.

— Нужно присматриваться, это верно.

— Быть может, — проговорил Маллик Рэл, — пора окончить шутки, сколь бы они ни были смешны, и начать совет?

— Начнём, когда я буду готов, — небрежно ответил Колтейн, продолжая рассматривать Дукера.

Бальт хмыкнул.

— Скажи, историк, что тебя надоумило пойти в бой без оружия?

— Наверное, я его потерял в сражении.

— Вовсе нет. Не было у тебя ни пояса, ни ножен, ни щита.

Дукер пожал плечами.

— Чтобы описывать историю Империи, я должен быть в гуще событий, господин.

— Ты собираешься проявлять такое же безрассудное рвение, описывая командование Колтейна?

— Рвение? О да, господин. Что до безрассудства, — Дукер вздохнул, — увы, моя отвага уже не та, что прежде. Теперь, когда иду на битву, я облачаюсь в броню, беру щит и короткий меч. И шлем. Стою в окружении телохранителей по меньшей мере в лиге от сердца сражения.

— Годы принесли тебе мудрость, — заметил Бальт.

— В некоторых вещах — недостаточную, как мне кажется, — медленно проговорил Дукер и перевёл взгляд на Колтейна. — Я буду настолько отважен, что осмелюсь сегодня давать тебе советы, Кулак.

Колтейн покосился на Маллика Рэла и сказал:

— И ты опасаешься гнева, ибо будешь говорить то, что мне не понравится. Быть может, услышав такие слова, я прикажу Бальту закончить начатое и убить тебя. Это многое говорит мне, — продолжил он, — о положении дел в Арэне.

— Об этом мне мало известно, — сказал Дукер, чувствуя, как по телу под туникой градом катится пот. — Но ещё меньше — о тебе, Кулак.

Выражение лица Колтейна не изменилось. Перед глазами Дукера почему-то встал образ кобры, медленно поднимающей голову, взгляд немигающий, холодный.

— Вопрос, — подал голос Маллик Рэл. — Совет уже начался?

— Нет ещё, — медленно ответил Колтейн. — Мы ждём моего колдуна.

Услышав это, жрец Маэля резко выдохнул. Кальп сделал шаг вперёд.

Дукер вдруг обнаружил, что у него пересохло во рту. Откашлявшись, он сказал:

— Мне казалось, что Императрица — в первый год своего правления — приказала, кхм, искоренить всех виканских колдунов. За этим приказом ведь последовала массовая казнь? Я помню внешние стены Унты…

— Они умирали много дней, — сказал Бальт. — Висели на железных шипах, пока вороны не прилетели, чтобы забрать их души. Мы принесли детей к стенам города, чтобы показать старейшин племени, чьи жизни у нас отняли по приказу коротко стриженной женщины. Мы даровали детям шрамы — на память, чтобы сохранить жизнь истине.

— И это была та Императрица, — заметил Дукер, внимательно глядя на лицо Колтейна, — которой вы теперь служите.

— Коротко стриженная женщина ничего не знает об обычаях виканцев, — заявил Бальт. — Вороны, которые несли в себе души величайших колдунов, вернулись к нашему народу, чтобы дождаться новых рождений, и так сила старейшин возвратилась к нам.

Боковая дверь, которой Дукер прежде не заметил, скользнула в сторону. Высокая кривоногая фигура вступила в комнату. Голову незнакомца покрывал капюшон в форме головы козла, который он теперь откинул, открыв лицо мальчика не более десяти лет от роду. Тёмные глаза ребёнка встретили взгляд историка.

— Это Сормо И’нат, — сказал Колтейн.

— Сормо И’ната — старика — казнили в Унте, — прошипел Кальп. — Он был самым могущественным из колдунов — Императрица лично о нём позаботилась. Говорят, он умирал на стене одиннадцать дней. Это не Сормо И’нат. Это какой-то мальчишка.

— Одиннадцать дней, — пробурчал Бальт. — Одна ворона не могла вместить целиком его душу. Каждый день прилетала новая, покуда не забрали всего. Одиннадцать дней, одиннадцать ворон. Такова была сила Сормо, его жизненная воля, и такую честь оказали ему чернокрылые духи. Одиннадцать пришли за ним. Одиннадцать.

— Старое чародейство, — прошептал Маллик Рэл. — Древнейшие свитки косвенно упоминают о таком. Мальчик по имени Сормо И’нат — воистину возродившийся колдун?

— У рхиви в Генабакисе распространены похожие поверья, — заметил Дукер. — Новорожденный ребёнок может стать сосудом для души того, кто не вошёл во Врата Худа.

Мальчик заговорил — голосом тонким, но ломающимся, на рубеже зрелости:

— Я — Сормо И’нат, который несёт в своей груди память о железном шипе. Одиннадцать ворон явились к моему рождению. — Он отбросил за плечи плащ. — Сегодня я стал свидетелем обряда прорицания и увидел в толпе историка Дукера. Вместе мы наблюдали видение, посланное духом великой силы, духом, чьё лицо — одно из множества. Дух этот возвестил Армагеддон.

— Это я видел, как и он, — подтвердил Дукер. — У стен города разбил лагерь торговый караван.

— И в тебе не узнали малазанца? — вкрадчиво поинтересовался Маллик Рэл.

— Он хорошо говорит на местном наречии, — ответил Сормо. — И совершает жесты, которыми показывает ненависть к Империи. Этого облика и действий довольно, чтобы обмануть местных. Скажи мне, историк, доводилось ли тебе прежде видеть подобные прорицания?

— Не такие… явные, — признался Дукер. — Но я видел достаточно, чтобы ощутить нарастающее напряжение. Новый год принесёт нам мятеж.

— Смелое заявление, — заявил Маллик Рэл. Он вздохнул — жрецу явно было неудобно стоять. — Новому Кулаку следовало бы с разумной осторожностью отнестись к подобным утверждениям. Иногда кажется, что в нашей стране пророчеств не меньше, чем жителей. Такое множество заставляет сомневаться в истинности каждого отдельного предсказания. Мятеж в Семи Городах предрекают каждый год со времени малазанского завоевания. И какие же из них сбылись?

— У жреца есть тайные мотивы, — сказал Сормо.

Дукер заметил, что невольно задержал дыхание.

Круглое, потное лицо Маллика Рэла побелело.

— У всех есть тайные мотивы, — произнёс Колтейн, будто отмахнулся от заявления своего колдуна. — Я услышал совет-предупреждение и совет-предостережение. Хорошее сочетание. Вот что я скажу. Маг, которому хочется опереться о стену, смотрит на меня, как на гадюку в своём спальнике. Его страх говорит обо всех солдатах Седьмой армии. — Кулак сплюнул на пол, лицо его исказилось. — Мне нет дела до их чувств. Если будут исполнять мои приказы, я, в свою очередь, послужу им. Нет — вырву каждому сердце из груди. Ты слышишь моё слово, кадровый чародей?

Кульп смотрел на Колтейна волком.

— Слышу.

— Я здесь, — в голосе Маллика Рэла прозвучали визгливые нотки, — чтобы передать указания Первого Кулака Пормкваля…

— До или после официального приветствия от Первого Кулака? — Дукер сразу же пожалел, что сказал это, несмотря на то что Бальт вдруг лающе рассмеялся.

Маллик Рэл расправил плечи.

— Первый Кулак Пормкваль приветствует Кулака Колтейна в Семи Городах и желает ему всяческих успехов на новом посту. Седьмая армия остаётся одним из трёх исходных военных подразделений Малазанской империи, и Первый Кулак уверен, что Кулак Колтейн почтит её достойнейшую историю.

— Мне нет дела до репутаций, — отрезал Колтейн. — Солдат будут судить по делам. Продолжай.

Рэл аж затрясся, но продолжил:

— Первый Кулак Пормкваль попросил меня передать приказы Кулаку Колтейну. Адмирал Нок должен выйти из гавани Хиссара и отправиться в Арэн, как только корабли пополнят припасы. Кулаку Колтейну следует начать подготовку Седьмой армии к маршу по суше… в Арэн. Первый Кулак желает дать смотр Седьмой, прежде чем окончательно определить её дислокацию. — Жрец вытащил из рукава скреплённый печатью свиток и положил на стол. — Таковы приказы Первого Кулака.

На лице Колтейна отразилось отвращение. Он скрестил на груди руки и демонстративно повернулся спиной к Маллику Рэлу.

Бальт невесело рассмеялся.

— Первый Кулак хочет дать смотр армии. Скорей всего, у Первого Кулака есть в подчинении Высший маг, а может, даже и пятерня Когтей? Если он так хочет осмотреть войска Колтейна, пусть-ка прибудет сюда по Пути. Кулак не собирается обмундировывать армию и отправлять в путь длиной в четыреста лиг, только чтобы Пормкваль мог возмутиться по поводу пыли на сапогах у солдат. Такая перестановка сил оставит восточные провинции Семи Городов без действующей армии. В теперешнее неспокойное время подобный уход будет принят за отступление, особенно если совпадёт по времени с отплытием Сахульского флота. Этой страной не получится править из-за стен Арэна.

— Неподчинение приказам Первого Кулака? — прошипел Маллик Рэл и впился в широкую спину Колтейна взглядом сверкающих, словно окровавленные бриллианты, глаз.

Кулак резко развернулся.

— Я советую изменить эти приказы, — сказал он, — и теперь ожидаю ответа.

— Ответ я тебе дам, — прохрипел жрец.

Колтейн глумливо ухмыльнулся. Бальт сказал:

— Ты? Ты — жрец, не солдат, не правитель. Ты даже не признан членом Высшего командования.

Яростный взгляд Рэла метнулся от Кулака к воину.

— Вот как? Воистину!..

— Не признан императрицей Ласиин, — перебил Бальт. — Она ничего не знает о тебе, жрец, кроме того, что докладывает Первый Кулак. Пойми: Императрица не доверяет власть тем, кого не знает. Первый Кулак Пормкваль использовал тебя как мальчика на побегушках, и таким ты останешься в глазах Кулака. Ты не можешь приказывать. Ни Колтейну, ни мне, ни даже последнему поварёнку в обозе Седьмой.

— Я передам эти слова и выражения Первому Кулаку.

— Не сомневаюсь. Теперь — можешь идти.

У Рэла отвисла челюсть.

— Идти?

— Мы с тобой закончили. Оставь нас.

В тишине все смотрели, как жрец уходит. Едва лишь дверь закрылась, Дукер обернулся к Колтейну.

— Возможно, это был непродуманный шаг, Кулак.

Взгляд Колтейна казался сонным.

— Это Бальт говорил. Не я.

Дукер перевёл взгляд на воина. На рассечённом шрамом лице виканца застыла ухмылка.

— Расскажи мне о Пормквале, — проговорил Колтейн. — Ты с ним знаком?

Историк снова обернулся к Кулаку.

— Да.

— Он хорошо правит?

— Насколько я могу судить, — сказал Дукер, — он не правит вовсе. Большинство эдиктов пишет человек, которого ты — Бальт — только что выставил из комнаты. Есть и другие деятели за кулисами, по большей части — благородные, богатые торговцы. Именно они в первую очередь ответственны за сокращение пошлин на привозные товары и, как следствие, повышение местных налогов на производство и экспорт — за исключением, естественно, тех товаров, которыми они сами торгуют. Имперской оккупацией заправляют малазанские торговцы, такая ситуация сохраняется с тех пор, как Пормкваль получил титул Первого Кулака четыре года назад.

Бальт спросил:

— Кто был Первым Кулаком до него?

— Картерон Краст, который однажды ночью утонул в Арэнской гавани.

Кальп фыркнул.

— Краст мог пьяным проплыть сквозь шторм, а потом просто взял и утонул, точь-в-точь как его брат Урко. Тел не нашли, разумеется.

— То есть?

Кальп ухмыльнулся, но Бальт промолчал.

— Краст и Урко были людьми Императора, — объяснил Дукер. — Судя по всему, они разделили судьбу большинства спутников Келланведа, в том числе Тока Старшего и Амерона. Их тел тоже не нашли. — Историк пожал плечами. — Теперь это старая история. Запрещённая история, между прочим.

— Ты подразумеваешь, что их убили по приказу Ласиин, — заявил Бальт и оскалил кривые зубы. — Но представь себе ситуацию, когда самые опытные командиры Императрицы просто… исчезают. Она остаётся одна, остро нуждается в способных людях. Ты забываешь, историк, что прежде, чем стать Императрицей, Ласиин была хорошо знакома с Крастом, Урко, Амероном, Дассемом и остальными. Представь себе, как ей одиноко теперь, как свежи раны потери.

— И она воображала, что, если убьёт других двух старых знакомых — Келланведа и Танцора, — это ничуть не повлияет на дружбу с этими командирами? — горько спросил Дукер и покачал головой. Они были и моими друзьями.

— Некоторые ошибки в оценках исправить невозможно, — проговорил Бальт. — Император и Танцор были способными завоевателями, но были ли они способными правителями?

— Этого мы никогда не узнаем, — сорвался Дукер.

Виканец вздохнул так, словно фыркнул.

— Нет, но если и существовал близкий к трону человек, который мог предвидеть, что произойдёт, это была Ласиин.

Колтейн снова сплюнул на пол.

— Больше нечего об этом сказать, историк. Запиши слова, которые прозвучали здесь, если они тебе не покажутся слишком горькими. — Он покосился на Сормо И’ната и нахмурился.

— Даже если я ими подавлюсь, — ответил Дукер, — запишу всё равно. Я не был бы историком, если бы поступал иначе.

— Хорошо. — Кулак по-прежнему не сводил взгляда с Сормо И’ната. — Скажи мне, историк, какой властью Маллик Рэл обладает над Пормквалем?

— Хотел бы я сам знать это, Кулак.

— Выясни.

— Ты просишь меня стать шпионом.

Колтейн обернулся к нему со слабой улыбкой на устах.

— А кем ты был в шатре торговца, Дукер?

Историк поморщился.

— Мне придётся отправиться в Арэн. Не думаю, что Маллик Рэл снова допустит меня на собрания внутреннего совета после того, как я видел его унижение здесь. Собственно, уверен, что он теперь считает меня врагом, а его враги имеют вредную привычку бесследно исчезать.

— Я не исчезну, — заявил Колтейн. Он шагнул вперёд, вытянул руку и схватил историка за плечо. — В таком случае, мы оставим без внимания Маллика Рэла. Ты поступишь под моё командование.

— Как прикажешь, Кулак, — ответил Дукер.

— Совет окончен. — Колтейн развернулся к колдуну. — Сормо, ты расскажешь мне о приключениях этого утра… позже.

Колдун поклонился.

Дукер забрал свой балахон и вышел из комнаты, по пятам за ним следовал Кальп. Как только за ними закрылись двери, историк потянул чародея за рукав.

— На пару слов. Без свидетелей.

— Я подумал о том же, — ответил Кальп.

Они нашли дальше по коридору комнату, забитую старой мебелью, зато безлюдную. Кальп запер за собой дверь, а затем обернулся и дико посмотрел на Дукера.

— Да он вообще не человек! Он — зверь, и видит всё по-звериному. А Бальт — Бальт распознаёт рычание и оскалы своего господина и облекает их в слова — в жизни не видел такого разговорчивого виканца, как этот покорёженный старик.

— Совершенно очевидно, — сухо заметил Дукер, — Колтейну многое нужно было сказать.

— Подозреваю, что прямо сейчас жрец Маэля готовит свою месть.

— О да. Но меня потрясло то, как Бальт защищал Императрицу.

— Ты согласен с его аргументами?

Дукер вздохнул.

— Что она сожалеет о своих действиях и теперь ощутила — во всей полноте — одиночество власти? Возможно. Любопытно, но уже давным-давно не важно.

— Думаешь, Ласиин откровенничала с этими виканцами?

— Колтейна вызывали на аудиенцию к Императрице, и я полагаю, Бальта цепями не оторвёшь от господина, но что произошло между ними в её личных покоях, — неизвестно. — Историк пожал плечами. — К поведению Маллика Рэла они были готовы, это ясно. А ты, Кальп? Что думаешь про юного колдуна?

— Юного? — Кадровый маг нахмурился. — У этого мальчика аура древнего старика. Я от него почуял запах ритуального питья крови кобылы, а этим ритуалом колдуны отмечают Пору железа — последние годы жизни, высшее цветение своей силы. Ты его видел? Пустил стрелу в жреца, а потом просто стоял и смотрел на последствия.

— Но ты же утверждал, что это всё ложь!

— Не стоит давать Сормо понять, какой у меня чувствительный нос, так что я и впредь стану обращаться с ним так, будто он — мальчишка, самозванец. Если повезёт, колдун обо мне забудет.

Дукер помедлил. Вдохнул затхлый, пыльный воздух комнаты.

— Кальп, — наконец заговорил он.

— Да, историк, чего тебе от меня нужно?

— Это никак не связано с Колтейном, Малликом Рэлом или Сормо И’натом. Мне нужна твоя помощь.

— В чём?

— Я хочу освободить узника.

Брови кадрового мага приподнялись.

— Из хиссарской темницы? Историк, я не хочу ссориться со стражей Хиссара…

— Нет, не из городской темницы. Это узник Империи.

— И где его держат?

— Его продали в рабство, Кальп. Он в отатараловых копях.

Кадровый чародей ошеломлённо уставился на историка.

— Худов дух, Дукер, и ты просишь помощи у мага? Воображаешь, что я по доброй воле осмелюсь хотя бы приблизиться к этим рудникам? Отатарал разрушает магию, сводит чародеев с ума…

— Не ближе, чем на палубу плоскодонки у берегов острова, — перебил Дукер. — Это я обещаю, Кальп.

— Забрать узника, а потом что? Грести, как демону, чтоб уйти от досийской галеры на хвосте?

Дукер ухмыльнулся.

— Что-то вроде того.

Кальп покосился на запертую дверь, а потом оглядел свалку в комнате так, словно прежде её не замечал.

— Что это было за помещение?

— Кабинет Кулака Торлом, — ответил Дукер. — Здесь её застали ночью убийцы-дриджниты.

Кальп медленно кивнул.

— А мы-то именно сюда вошли случайно?

— Очень надеюсь, что так.

— Я тоже, историк.

— Ты мне поможешь?

— Этот узник… кто он?

— Геборик Лёгкая Рука.

Кальп снова медленно кивнул.

— Давай я над этим поразмыслю, Дукер.

— Позволь спросить, что заставило тебя задуматься?

Кальп нахмурился.

— Мысль о том, что я рискую выпустить в мир ещё одного коварного историка, что же ещё?

…Священный город Эрлитан поднимался уступами белого камня от гавани и охватывал большой усечённый холм под названием Джен’раб. Многие верили, что в глубине Джен’раба погребён один из первых городов мира и что там, среди руин, ждёт своего часа Престол Семи Защитников, который, по легенде, был вовсе не троном, а залом, в котором стояли полукругом семь возвышений, благословлённых каждым из Взошедших, которые основали затем Семь Городов. Эрлитану сравнялась тысяча лет, но Джен’раб, ставший ныне грудой разбитого камня, был в девять раз старше.

На заре истории Эрлитана местный фалах’д начал обширное строительство на плоской вершине Джен’раба, чтобы почтить город, погребённый под улицами. В каменоломнях на северном побережье закипела работа, срывали целые склоны, десятитонные блоки мрамора обтёсывали и перевозили на кораблях в эрлитанскую гавань, а затем тащили через нижние кварталы к рампам и помостам, ведущим на вершину холма. Храмы, усадьбы, сады, купола, башни и дворец фалах’да росли, как самоцветы девственной короны на челе Джен’раба.

Через три года после того, как был установлен последний каменный блок, древний погребённый город… шелохнулся. Подземные арки провалились под огромным весом Короны Фалах’да, стены сложились, камни фундамента расползлись, укрыв улицы каменной крошкой. Под землёй крошка и пыль вели себя как вода, текли по улицам и проулкам, в зияющие проёмы дверей, под полы — невидимые в непроглядной темноте Джен’раба. На поверхности же, в лучах яркого рассвета, что сопутствовал годовщине правления фалах’да, Корона осела, башни обрушились, купола треснули, выбросив в воздух тучи мраморной крошки, и дворец провалился в реку пыли — неровно, кое-где лишь на несколько футов, в других местах — более чем на двадцать саженей.

Наблюдатели из нижнего города описали это событие. Словно гигантская невидимая рука потянулась к Короне, сжалась на каждом здании и сломала его, вдавливая при этом в землю. Поднялась такая туча пыли, что солнце на несколько дней превратилось в медный диск.

В тот день погибло более тридцати тысяч человек, в том числе и сам фалах’д, но был один выживший: юный поварёнок, который уверился, что кувшин, который он уронил на пол за несколько мгновений до землетрясения, и повинен в произошедшей катастрофе. Обезумев от чувства вины, мальчик ударил себя ножом в сердце, стоя на Меркирской площади в нижнем городе, а кровь несчастного потекла между камнями мостовой, на которой стоял сейчас Скрипач.

Прищурившись, голубоглазый сапёр наблюдал, как Красные Клинки быстро скачут через редеющую толпу на другой стороне площади.

Закутавшись в выцветшее льняное одеяние с капюшоном, наброшенным на голову по моде племени гралов, Скрипач неподвижно стоял на священном камне, украшенном полустёртой памятной надписью, и гадал, расслышат ли переполошившиеся горожане стук его отчаянно бьющегося сердца. Сперва сапёр проклял себя за то, что рискнул прогуляться по древнему городу, а затем проклял Калама за то, что тот задержал их в городе, пытаясь выйти на связь со своим старым агентом.

— Mezla’ebdin! — прошипел голос рядом.

«Малазанские прихвостни» — довольно точный перевод. Красные Клинки были уроженцами Семи Городов, однако поклялись в нерушимой верности Императрице. Редкие — хотя в данный момент и нежеланные — прагматики в стране фанатиков и визионеров только что начали вразумлять сторонников Дриджны по-своему — мечами и копьями.

На выцветших камнях площади неподвижно лежало полдюжины жертв — среди поваленных корзин, тюков ткани и продуктов. Две маленькие девочки скорчились у тела женщины рядом с пересохшим фонтаном. На соседних стенах алели потёки крови. На расстоянии нескольких кварталов звенели тревожные сигналы городской стражи Эрлитана: городскому Кулаку уже сообщили, что Красные Клинки снова пошли против его необдуманных приказов.

Дикие всадники продолжали убивать направо и налево, двигаясь по главной улице прочь с площади, и вскоре скрылись из виду. Попрошайки и воры сгрудились у мёртвых тел, воздух наполнился завываниями. Горбатый сводник схватил обеих девочек и нырнул в один из переулков.

Несколько минут назад Скрипач чуть не попал под удар меча, когда вышел на площадь и оказался на пути одного из Клинков. Военный опыт заставил сапёра броситься наперерез лошади, так что всаднику пришлось взмахнуть мечом наискось со стороны щита, а Скрипачу — нырнуть вперёд и вниз, чтобы проскочить под лезвием и оказаться позади, вне досягаемости. Красный Клинок не стал преследовать его, а просто обезглавил следующую беспомощную жертву, женщину, которая отчаянно пыталась оттащить двух детей с пути лошади.

Скрипач встряхнулся и тихо выругался. Протолкавшись через толпу, он свернул в тот же переулок, где скрылся сводник. Высокие покосившиеся дома с обеих сторон погрузили узкий проход в полутьму. Густой воздух пропитался гнилью и мертвечиной. Не увидев никого, Скрипач осторожно потрусил дальше. Он добрался до бокового прохода между двумя высокими стенами — достаточно широкого для мула и засыпанного по щиколотку пальмовыми листьями. За обеими стенами были разбиты сады, а высокие пальмы сплетались кронами, словно полог в двадцати футах над головой. Через тридцать шагов переулок закончился тупиком, и там сапёр увидел сводника, который придавил младшую девочку коленом к земле, а сам прижал старшую к стене и возился с завязками её бриджей.

Услышав, как Скрипач идёт по сухим листьям, сводник обернулся. У него была белая кожа скрея, он оскалил почерневшие зубы в лукавой ухмылке.

— Грал, она — твоя за полджакаты, как только я ей кожицу порву. Вторая будет подороже, потому что младше.

Скрипач подошёл к скрею вплотную.

— Я купи, — сказал он. — На обе женись. Два джаката.

Сводник фыркнул.

— Да я за неделю на них больше заработаю. Шестнадцать джакат.

Скрипач вытащил длинный гральский нож, который купил час назад, и прижал лезвие к горлу сводника.

— Два джаката и тебе пощада, симхарал.

— Да, грал! — с выпученными глазами прохрипел сводник. — Договорились, клянусь Худом!

Скрипач вытащил из пояса две монеты и бросил их на листья. Затем отступил.

— Сейчас забирать обе.

Симхарал упал на колени и зашелестел листьями.

— Забирай их, грал, забирай.

Скрипач хмыкнул, сунул за пояс нож и взял по девочке под мышки. Повернувшись спиной к своднику, он зашагал прочь из тупика. Вероятность того, что негодяй попробует сыграть грязно, была ничтожной. Гралы частенько напрашивались на оскорбления, лишь бы только получить повод заняться любимым делом — кровавой местью. И подкрасться к гралу сзади, по слухам, было невозможно, поэтому никто даже не пытался. Но несмотря на это, Скрипач был рад, что между ним и сводником остался ковёр сухой листвы.

Сапёр вышел из переулка. Девочки висели у него на руках, как огромные куклы, — всё ещё не оправились от потрясения. Он посмотрел на лицо той, что постарше — лет девяти, может, десяти. Та подняла на Скрипача взгляд огромных тёмных глаз.

— Всё, уже не страшно, — сказал он. — Если я тебя поставлю на землю, сможешь идти? Покажешь, где вы живёте?

Некоторое время девочка молчала, затем кивнула.

Они добрались до одного из кручёных переходов, которые в нижнем городе считались улицами. Скрипач поставил девочку на землю, а вторую продолжал бережно держать на руках — она, кажется, уснула. Старшая немедленно вцепилась в плащ сапёра, чтобы толпа не разделила их, и потащила вперёд.

— Домой? — уточнил Скрипач.

— Домой, — ответила она.

Через десять минут они покинули рыночный квартал и оказались в более спокойном жилом районе, где стояли скромные, но чистенькие дома. Девочка повела Скрипача в одну из боковых улочек. Как только они вошли туда, отовсюду появились дети и с криками окружили пришедших. В следующий миг из ворот, что вели в сад, выскочили трое вооружённых мужчин. Они двинулись на Скрипача с поднятыми тальварами, а толпа детей вдруг рассеялась, и наступила напряжённая тишина.

— Нагальский грал, — прорычал Скрипач. — Женщина убил Красный Клинок. Симхарал эти две брать. Я купить. Не тронуть. Три джаката.

— Два, — поправил один из охранников и сплюнул на брусчатку под ногами Скрипача. — Мы нашли симхарала.

— Два купить. Один привести. Не тронуть. Три. — Скрипач мрачно ухмыльнулся. — Хороший цена, дешёвый за честь грала. Дешёвый за защиту грала.

За спиной у Скрипача заговорил четвёртый мужчина.

— Да заплатите вы гралу, дураки! Тут и сотня золотых — не деньги. Это вы должны были защищать няньку с детьми, а сами сбежали, когда показались Красные Клинки. Если бы этот грал не нашёл и не купил девочек, они уже были бы обесчещены. Платите и благословите его во имя Королевы грёз, его и весь его род благословите во веки веков. — Солдат шагнул вперёд. На нём красовались доспехи наёмного стражника с капитанскими знаками отличия. На узком лице выделялись крестообразные шрамы — знак того, что он дрался под Й’гхатаном, а на тыльной стороне ладоней виднелись старые ожоги. Он твёрдо встретил взгляд Скрипача. — Прошу тебя назвать своё торговое имя, грал, чтобы мы могли поминать тебя в молитвах.

На секунду Скрипач замешкался, а затем назвал капитану своё настоящее имя, имя, которым его нарекли при рождении — давным-давно.

Услышав ответ, капитан нахмурился, но ничего не сказал.

Один из охранников подошёл к сапёру с монетами на ладони. Скрипач передал спящую девочку капитану.

— Неправильно, что она спит.

Седой воин осторожно принял у него ребёнка.

— Мы позовём домашнего целителя.

Скрипач огляделся. Дети явно происходили из богатой и влиятельной семьи, но здания вокруг казались сравнительно небольшими и принадлежали скорее всего мелким торговцам и ремесленникам.

— Раздели с нами трапезу, грал, — предложил капитан. — Дед этих девочек захочет с тобой поговорить.

Скрипача одолело любопытство, и он кивнул. Капитан повёл его к низким воротам, врезанным в стену вокруг сада. Трое охранников поспешили их отпереть. Первой внутрь пропустили старшую девочку.

За воротами раскинулся на удивление просторный сад, где воздух был влажным и прохладным от дыхания ручья, что тихо звенел где-то среди буйной растительности. Над выложенной камнями дорожкой смыкался полог из крон старых плодовых и ореховых деревьев. С другой стороны видна была высокая стена, возведённая целиком из мутного стекла. Отдельные секции сверкали радужными отблесками под капельками влаги и минеральных потёков. Скрипач никогда прежде не видел сразу столько стекла в одном месте. В стене виднелась одинокая дверь из льняного полотна, натянутого на тонкий металлический каркас. Перед ней стоял старик в помятом оранжевом облачении. Его кожу глубокого, богатого цвета охры оттеняла копна седых волос. Девочка побежала к старику и обняла его. Тот не сводил со Скрипача внимательного взгляда янтарных глаз.

Сапёр упал на одно колено.

— Благослови, духовидец! — прорычал он с самым грубым гральским акцентом, какой только мог изобразить.

Смех таннойского жреца прошелестел, словно песок на ветру.

— Я не могу благословить то, чем ты не являешься, господин, — тихо проговорил он. — Но прошу, раздели со мной и капитаном Туркой скромное угощение. Я полагаю, эти охранники пожелают исцелить свою отвагу тем, что позаботятся о детях здесь, в стенах сада. — Он положил морщинистую руку на лоб спящей девочки. — Сэляль защищается по-своему. Капитан, скажи целителю, что её нужно вернуть в этот мир — и аккуратно.

Капитан передал ребёнка одному из охранников.

— Ты слышал слова господина. Живо!

Обе девочки, а также их провожатый скрылись за льняной дверью. Таннойский духовидец жестом предложил Скрипачу и капитану Турке идти за ним и повёл обоих туда же, но не так поспешно.

В стеклянной комнате стоял низкий железный столик, а вокруг — обтянутые кожей сиденья высотой по щиколотку. В мисках на столике лежали фрукты и холодное мясо — красное от специй. Хрустальный графин с бледно-жёлтым вином был открыт, чтобы вино дышало. У дна графина скопился осадок в два пальца толщиной: бутоны пустынных цветов и тельца беломёдных пчёл. Вино наполняло комнату прохладным, сладковатым ароматом.

Внутренняя дверь в мраморной стене была сделана из крепкого дерева. В небольших альковах горели свечи, каждая — со своим цветом пламени. Отражения огоньков завораживающе поблёскивали в стеклянных плитках напротив.

Жрец сел и указал на остальные стульчики.

— Присаживайся. Я удивлён, что малазанский шпион рискнул своим маскарадом ради двух эрлинских детей. Ты теперь попытаешься вызнать ценные сведения у охваченных благодарностью родных?

Скрипач со вздохом откинул капюшон на спину.

— Я — малазанец, — признался он. — Но не шпион. Я скрываюсь, чтобы меня не нашли… малазанцы.

Старый жрец налил вина и протянул кубок сапёру.

— Ты — солдат.

— Да.

— Дезертир?

Скрипач поморщился.

— Не по своей воле. Императрица решила объявить вне закона моё подразделение. — Он пригубил сладкое цветочное вино.

Капитан Турка зашипел.

— «Мостожог». Солдат из Воинства Однорукого.

— Тебе многое известно, господин.

Духовидец указал на миски с едой.

— Прошу. Если после стольких лет войны ты ищешь мирную обитель, то совершил серьёзную ошибку, когда прибыл в Семь Городов.

— Это я понял, — сказал Скрипач и принялся за фрукты. — Потому и надеюсь как можно скорее купить себе место на корабле до Квон-Тали.

— Кансийский флот ушёл из Эрлитана, — заметил капитан. — Теперь редкий торговец решится плыть через океан. Высокие налоги…

— И возможность быстро разбогатеть, когда начнётся гражданская война, — продолжил, кивая, Скрипач. — Значит, придётся идти по суше, по крайней мере, до Арэна.

— Неразумно, — сказал старый жрец.

— Я знаю.

Но духовидец продолжал качать головой.

— Дело не только в грядущей войне. Чтобы добраться до Арэна, тебе придётся пересечь Пан’потсун-одан, которая граничит со священной пустыней Рараку. Из Рараку явится Вихрь Апокалипсиса. И более того, там состоится схождение.

Скрипач сощурился. Одиночник-дхэнраби.

— Это когда Взошедшие силы собираются в одном месте?

— Именно так.

— Что их притягивает?

— Врата. Пророчество о Тропе Ладоней. Одиночникам и д’иверсам врата обещают… нечто. Притягивают их, словно пламя — мотыльков.

— А чем могут заинтересовать оборотней врата Пути? Они не объединены в братство и не пользуются чародейством, во всяком случае, сколько-нибудь сложным.

— Удивительная глубина познаний для солдата.

Скрипач нахмурился.

— Солдат всегда недооценивают, — буркнул он. — Я не с закрытыми глазами провёл пятнадцать лет, сражаясь на войнах Империи. Император схлестнулся с обоими — Тричем и Рилландарасом — под Ли-Хэном. Я был там.

Таннойский духовидец склонил голову, извиняясь.

— У меня нет ответов на твои вопросы, — тихо проговорил он. — По правде говоря, я не думаю, что даже сами одиночники и д’иверсы точно знают, что́ ищут. Как лосось возвращается в те воды, где родился, так и они действуют инстинктивно, повинуясь грубому влечению и чувственному об́ещанию. — Он сложил руки. — Среди оборотней нет единства. Каждый — сам за себя. Эта Тропа Ладоней… — Старик помолчал, затем продолжил: — Это, вероятно, средство Восхождения — для победителя.

Скрипач медленно и натужно выпустил воздух из лёгких.

— Восхождение означает силу. Сила означает контроль. — Он перехватил взгляд рыжеватых глаз духовидца. — Если один из оборотней совершит Восхождение…

— Власть над своим родом и племенем, да. Такое происшествие будет иметь… последствия. В любом случае, друг мой, пустоши никогда не считались безопасным местом, а в грядущие месяцы одан превратится в обитель дикого ужаса, это я знаю наверняка.

— Благодарю за предупреждение.

— Но оно тебя не удержит.

— Боюсь, что нет.

— В таком случае, мне суждено предложить тебе некоторую защиту на время пути. Капитан, если тебя не затруднит?

Воин поднялся и ушёл.

— Объявленный вне закона солдат… — проговорил через некоторое время старик, — который рискует жизнью, чтобы вернуться в сердце Империи, приговорившей его к смерти. Это должна быть по-настоящему весомая необходимость.

Скрипач пожал плечами.

— «Мостожогов» помнят здесь, в Семи Городах. Их проклинают, но ими и восхищаются. Вы были честными солдатами, которые сражались на бесчестной войне. Говорят, ваше подразделение закалилось в жаре и на выжженном камне священной пустыни Рараку, когда преследовало отряд чародеев фалах’да. Эту историю я бы хотел однажды услышать, чтобы обратить её в песню.

Скрипач удивлённо раскрыл глаза. Чары духовидцев выпевались — никаких других ритуалов не требовалось. Хотя песни танно и посвящались миру, силу, по слухам, они имели огромную. Сапёр задумался, чем такое песнопение может закончиться для «мостожогов».

Духовидец, видимо, понял его незаданный вопрос, потому что улыбнулся.

— Такую песнь до сих пор ещё никто не пытался спеть. В песни танно есть залог Восхождения, но может ли целое подразделение взойти? Воистину, вот вопрос, заслуживающий ответа.

Скрипач вздохнул.

— Будь у меня время, я бы рассказал тебе эту историю.

— Это займёт лишь один миг.

— Что ты имеешь в виду?

Старый жрец поднял морщинистую длиннопалую руку.

— Если позволишь мне прикоснуться, я узнаю твою историю.

Сапёр отшатнулся.

— А-а, — вздохнул духовидец, — боишься, что я не лучшим образом обойдусь с твоими тайнами.

— Я боюсь, что их знание поставит твою жизнь под угрозу. Да и не все мои воспоминания — о делах честных и благородных.

Старик откинул голову и рассмеялся.

— Если бы все они были честны и благородны, ты мог бы с куда большими основаниями носить такое облачение, как я. Прости меня за неучтивую просьбу.

Капитан Турка вернулся с небольшим песочного цвета ларцом из морёного дерева. Он поставил его на столик перед своим господином, который откинул крышку и потянулся за чем-то внутри.

— Рараку была некогда морем, — сказал танно. Он вынул из ларца выцветшую белую раковину. — Такие останки можно найти в Священной пустыне, если знать, где пролегали древние берега. Кроме песни памяти о внутреннем море, в неё были вложены и другие песни. — Старик поднял глаза и встретил взгляд Скрипача. — Мои собственные песни силы. Прошу, прими этот дар за спасение жизни и чести моих внучек.

Скрипач поклонился старому жрецу и приподнял в ладонях раковину.

— Благодарю тебя, духовидец. Значит, твой дар даёт защиту?

— В некотором роде, — с улыбкой заметил жрец. Затем он встал. — Не смею тебя более задерживать, «мостожог». — Скрипач быстро поднялся. — Капитан Турка проводит тебя к выходу. — Старик шагнул ближе и положил руку на плечо Скрипачу. — Кимлок Духовидец благодарит тебя.

С раковиной в руках сапёр вышел из комнаты. Снаружи, в саду, прохладный влажный воздух коснулся его мокрого от пота лба.

— Кимлок… — едва слышно прошептал Скрипач.

Турка хмыкнул, шагая рядом с ним по дорожке к воротам.

— Первый гость за одиннадцать лет. Ты понимаешь, какой чести удостоился, «мостожог»?

— Ясно, что он очень ценит своих внучек, — сухо ответил Скрипач. — Одиннадцать лет, говоришь? Выходит, последним его гостем был…

— Первый Кулак Дуджек Однорукий из Малазанской империи.

— С предложением мирной сдачи Каракаранга, святого города культа танно. Кимлок утверждал, что может уничтожить малазанские легионы. Полностью. Однако сдался, и его имя теперь вошло в поговорки как символ пустых угроз.

Турка фыркнул.

— Он открыл ворота города, ибо ценит жизнь превыше всего. Он постиг вашу Империю и понял, что смерть тысяч ничего для неё не значит. Малаз всё равно получил бы то, чего хотел. А хотел он Каракаранг.

Скрипач поморщился. С грубоватым сарказмом он сказал:

— И если это означало бы привести в святой город т’лан имассов — как оно случилось в Арэне, — мы бы так и сделали. Сомневаюсь, что чары Кимлока смогли бы сдержать т’лан имассов.

Оба остановились у ворот. Турка раскрыл створки, и в его тёмных глазах блеснула старая боль.

— Поэтому Кимлок так и поступил, — сказал он. — Бойня в Арэне выказала всё безумие Империи…

— То, что случилось во время Арэнского мятежа, было ошибкой, — огрызнулся Скрипач. — Никто не давал приказа Логросовым т’лан имассам.

Вместо ответа Турка только горько усмехнулся и жестом предложил сапёру выйти на улицу.

— Ступай с миром, «мостожог».

Раздражённый Скрипач вышел.

Повизгивая от восторга, Моби метнулся через узкую комнату и врезался в грудь Скрипача, с бешеным хлопаньем крыльев цепляясь за одежду. Сапёр выругался и, отодвинув в сторону фамилиара, который чуть не задушил его в объятиях, перешагнул порог и запер за собой дверь.

— Я уже начал беспокоиться, — пророкотал Калам из теней в дальнем конце комнаты.

— Отвлёкся, — буркнул Скрипач.

— Неприятности?

Сапёр пожал плечами, расстёгивая верхний плащ, под которым блеснула кольчужная рубаха с кожаными накладками.

— Остальные где?

— В саду, — с некоторой иронией ответил Калам.

По пути Скрипач остановился у своего вещевого мешка. Он присел и положил туда раковину танно, завернув в запасную рубашку.

Когда сапёр подсел к небольшому столу, Калам налил приятелю кружку разведённого водой вина и заново наполнил собственную.

— Ну?

— Трещотку в рот воткну! — проворчал Скрипач и сделал солидный глоток, прежде чем продолжить. — На стенах полным-полно знаков. Думаю, неделя — не больше, — и улицы станут красными от крови.

— У нас есть кони, мулы и припасы. Будем уже на подходе к одану. Там безопаснее.

Скрипач внимательно посмотрел на своего товарища. Тёмное, грубоватое лицо Калама поблёскивало в мутном дневном свете, пробивавшемся из занавешенного окна. Пара ножей лежала на столе перед убийцей, а рядом — точило.

— Может, и так. А может, и нет.

— Ладони на стенах?

Скрипач хмыкнул.

— Это ты их заметил.

— Куча знаков восстания, размечены тайные места для сходок, извещение об обрядах Дриджны — это всё я могу прочесть не хуже любого местного. Но вот эти нечеловеческие отпечатки ладоней — нечто совсем другое. — Калам наклонился вперёд и взял ножи. Он бездумно скрестил голубоватые клинки. — Похоже, они указывают направление. На юг.

— В Пан’потсун-одан, — сказал Скрипач. — Это схождение.

Убийца замер, не сводя тёмных глаз с перекрещенных лезвий.

— А вот такого слуха я ещё не слышал.

— Это мнение Кимлока.

— Кимлока?! — Калам выругался. — Он в городе?

— Говорят, да.

Скрипач глотнул ещё вина. Если рассказать убийце о произошедшем на рынке — и о встрече с духовидцем, — Калам очень быстро окажется за дверью. А Кимлок — за вратами Худа. Сам Кимлок, его родня, его охрана. Все. Человек, сидевший напротив Скрипача, всегда действовал наверняка. Вот и ещё один дар для тебя, Кимлок… моё молчание.

В коридоре раздались шаги, и вскоре на пороге появился Крокус.

— У вас тут темно, как в пещере.

— Где Апсалар? — резко спросил Скрипач.

— В саду — где же ещё? — огрызнулся вор-даруджиец.

Сапёр взял себя в руки. Старые страхи по-прежнему не желали уходить в прошлое. Раньше, если она пропадала из виду, после всегда случалась беда. Когда она пропадала из виду, следовало быть начеку. Тяжело поверить, что девушка уже не является тем, чем была раньше. Между прочим, если Покровитель убийц вдруг решит снова одержать её, первым знаком этого для нас станет нож в горле. Скрипач помассировал каменные мышцы шеи и вздохнул.

Крокус подтащил к столу стул, плюхнулся на него и потянулся за вином.

— Мы уже устали ждать, — заявил он. — Если нам и вправду нужно пересечь эту проклятую пустошь, давайте выступать в дорогу. За стеной сада груда вонючего мусора уже такая, что забились канавы и стоки. И полным-полно крыс. Воздух горячий и густой, толком даже не вдохнёшь. Нас мор приберёт, если мы тут будем дальше торчать.

— Понадеемся, что это будет синеязычка, — заметил Калам.

— Это ещё что такое?

— Язык от неё синеет и опухает, — объяснил Скрипач.

— А что в этом хорошего?

— Говорить не можешь.

Над головой блестели звёзды, но луна ещё не взошла, а Калам двигался в сторону Джен’раба. Старая дорога поднималась к вершине холма великанскими ступенями; прорехи, словно выбитые зубы, темнели там, где обтёсанные каменные блоки вытащили, чтобы использовать для строительства в других районах Эрлитана. В прорехах рос запутанный кустарник, длинные жёсткие корни которого впились в склон холма.

Убийца легко скользил среди развалин, пригибаясь, чтобы его силуэт не выделялся на фоне ночного неба, если кто-то вдруг решит посмотреть на Джен’раб с улиц внизу. В городе царила странная, неестественная тишина. Редкие патрули малазанских солдат оказались вдруг одни, словно их назначили охранять некрополь, где, кроме призраков, никого нет. Стражники нервничали и поэтому вели себя шумно, так что Каламу без труда удавалось разминуться с ними на улицах и в переулках.

Убийца добрался до гребня и проскользнул между двумя большими блоками песчаника, из которого когда-то была сложена внешняя стена верхнего города. Он остановился, глубоко вдохнул пыльный ночной воздух и посмотрел вниз, на улицы Эрлитана. Цитадель Кулака, которая когда-то служила резиденцией Святому фалах’ду города, вздымалась тёмной бесформенной грудой над хорошо освещённым гарнизоном, словно сжатая рука среди россыпи углей. А внутри этой каменной громадины прятался военный правитель из Малазанской империи, стараясь не слышать горячих увещеваний Красных Клинков и тех малазанских шпионов, которых ещё не выгнали из города и не убили. Все оккупационные войска скопились в казарме цитадели — отозванные из дальних фортов, что располагались в ключевых точках на окраинах Эрлитана. Цитадель не могла справиться с таким наплывом солдат — вода в колодце уже отдавала гнилью, а воины спали на камнях надвратной башни, под звёздами. В гавани две древние фаларские триремы стояли на якоре около малазанского мола, и одна недоукомплектованная рота морпехов удерживала имперские доки. Малазанцы оказались в осаде, хотя пока ещё никто не поднял на них руку.

Калам разрывался между двумя преданностями. По рождению он принадлежал к покорённым, но по собственному выбору сражался под знамёнами Империи. Сражался за императора Келланведа. И Дассема Ультора, и Скворца, и Дуджека Однорукого. Но не за Ласиин. Предательство давным-давно разрушило эти узы. Император бы вырвал сердце этого мятежа при первом же движении. Краткое, но жестокое побоище, за которым бы последовал долгий период мира. Но Ласиин позволила старым ранам загноиться, и грядущая бойня лишит дара речи самого Худа.

Калам отступил от гребня холма. Перед убийцей раскинулся сложный лабиринт из разбитых плит песчаника и кирпича, провалов в грунте и спутанных кустов. Над чёрными прудами роились тучи насекомых. Среди них метались летучие мыши и ризаны.

Рядом с центром вздымались три нижних этажа башни, увитые змеистыми корнями мёртвого от засухи дерева на вершине. У основания зияла чёрная пасть дверного проёма.

Некоторое время Калам внимательно смотрел на него, затем приблизился. Убийца был уже в десяти шагах от арки, когда заметил внутри отблеск света. Он вытащил нож, дважды постучал рукояткой по камню и подошёл к проёму. Голос из темноты остановил его.

— Не подходи ближе, Калам Мехар.

Калам звучно сплюнул.

— Мебра, думаешь, я не узнал твой голос? Гнусные ризаны вроде тебя никогда не отходят далеко от своего гнезда, поэтому тебя так легко было найти. А проследить досюда — ещё легче.

— У меня здесь важное дело, — прорычал Мебра. — Зачем ты вернулся? Чего от меня хочешь? Я был должен услугу «мостожогам», но их больше нет.

— Ты был должен мне, — заявил Калам.

— А когда следующий малазанский пёс с горящим мостом на плече меня найдёт, он опять потребует долг? А затем следующий, и ещё один, и ещё? О нет, Кала…

Убийца оказался в дверях прежде, чем Мебра успел что-то понять, метнулся в темноту, безошибочно схватил шпиона рукой за горло. Тот взвизгнул, когда Калам поднял его и припечатал спиной к стене. Убийца крепко держал Мебру, а острие ножа Калама щекотало ямку над грудиной шпиона. Мебра выпустил из рук что-то тяжёлое, что прежде прижимал к груди, и свёрток с громким стуком упал на землю. Калам и не взглянул под ноги, он пристально смотрел в глаза Мебре.

— Долг, — повторил убийца.

— Мебра — человек чести, — прохрипел шпион. — По всем долгам платит! И по этому тоже!

Калам ухмыльнулся.

— Ты там руку положил на кинжал за поясом, Мебра, — лучше больше ею не шевели. Я вижу всё, что ты задумал. По глазам. Теперь посмотри мне в глаза. Знак чего ты там видишь?

Дыхание Мебры участилось. По лбу заструился пот.

— Пощады… — прошептал он.

Калам приподнял брови.

— Какая грубая ошибка…

— Нет-нет! Я прошу пощады, Калам! В твоих глазах я вижу только смерть! Смерть Мебры! Я верну долг, мой старый друг. Я много знаю, всё, что только нужно знать Кулаку! Я могу отдать весь Эрлитан ему в руки…

— Не сомневаюсь, — проговорил Калам, отпустил шпиона и сделал шаг назад. Тот обмяк и сполз по стене. — Но Кулак пусть сам выбирает свою судьбу.

Шпион посмотрел на него снизу вверх, и в его глазах вдруг блеснула хитрость.

— Ты вне закона. И совсем не хочешь вернуться в объятия Малазана. Ты вновь человек из Семи Городов. Ох, Калам, да благословят тебя Семеро!

— Мне нужны знаки, Мебра. Безопасный путь через одан.

— Они тебе известны…

— Символы умножились. Я знаю прежние знаки, и они принесут мне смерть от рук первого же племени, которое меня найдёт.

— Путь тебе откроет один-единственный знак, Калам. На любой тропе в Семи Городах, клянусь.

Убийца отступил на шаг.

— Какой знак?

— Ты — дитя Дриджны, воин Апокалипсиса. Сделай знак вихря — помнишь его?

Калам подозрительно прищурился, но кивнул.

— Я видел множество других, новых символов. Что они значат?

— Во всей туче саранчи правдив лишь один, — ответил Мебра. — Как лучше оставить Красных Клинков в неведении? Пожалуйста, Калам, уходи. Я отдал свой долг…

— Если ты меня предал, Адаэфон Бен Делат об этом узнает. Скажи, сможешь ты скрыться от Быстрого Бена, когда он откроет свои Пути?

Мебра стал бледен, как лунный свет, и молча покачал головой.

— Вихрь.

— Да, клянусь Семерыми!

— Не шевелись, — приказал Калам. Не снимая ладони с рукояти длинного ножа за поясом, убийца шагнул вперёд, присел и подобрал предмет, который Мебра выронил на землю. Услышал, как шпион задержал дыхание, и улыбнулся. — Наверное, это стоит взять с собой — в качестве гарантии.

— Умоляю тебя, Калам…

— Тихо! — Убийца увидел, что держит в руках завёрнутую в парусину книгу. Откинул грязную ткань. — Худов дух! — прошипел Калам. — Из подвалов Первого Кулака в Арэне… и в руки эрлинского шпиона. — Он посмотрел в глаза Мебре. — Сам Пормкваль знает о том, что у него украли предмет, который начнёт Апокалипсис?

Коротышка ухмыльнулся, так что сверкнул ряд острых зубов с серебряными колпачками.

— Даже если бы из-под этого дурака выкрали шёлковую простыню среди ночи, он бы не узнал. Пойми, Калам, если ты заберёшь её как залог, все воины Апокалипсиса будут охотиться за тобой. Священная книга Дриджны вышла на волю и должна вернуться в Рараку, где Провидица…

— Поднимет Вихрь, — закончил Калам. Древний фолиант в руках вдруг показался ему тяжёлым, точно гранитная плита. Переплёт из шкуры бхедерина был покрыт пятнами и царапинами, а от страниц из ягнячьей кожи поднимался запах ланолина и чернил из кровь-ягоды. А на этих страницах… слова безумия, а в Священной пустыне ждёт Ша’ик, Провидица, обетованная предводительница восстания… — Ты откроешь мне последнюю тайну, Мебра. Ту, что должен знать носитель этой Книги.

Глаза шпиона испуганно распахнулись.

— Она не может стать твоей заложницей, Калам! Бери лучше меня, умоляю!

— Я доставлю её в священную пустыню Рараку, — сказал Калам. — Лично в руки Ша’ик, и это откроет мне дороги и тропы, Мебра. И если я почую хоть тень предательства, если увижу у себя на пути хоть одного воина Апокалипсиса, — уничтожу Книгу. Ты меня понял?

Мебра отчаянно заморгал, потому что глаза ему заливал пот. Затем резко кивнул.

— Ты должен скакать на жеребце цвета песка, смешав с ним кровь. Ты должен облачиться в красную телабу. Каждую ночь ты должен оборачиваться лицом к своему следу, вставать на колени, разворачивать Книгу и взывать к Дриджне — и всё, больше ни слова, ибо богиня Вихря услышит и подчинится — и все следы твоего странствия исчезнут. Ты должен один час ждать в молчании, затем снова заворачивать Книгу. Её нельзя открывать солнечному свету, ибо время пробуждения Книги принадлежит Ша’ик. Сейчас я повторю эти указания…

— Не нужно, — прорычал Калам.

— Ты и вправду вне закона?

— Тебе мало доказательств?

— Передашь в руки Ша’ик Книгу Дриджны, и твоё имя вовеки будут воспевать на небесах, Калам. Предашь наше дело, и при звуках твоего имени станут плевать в песок.

Убийца снова завернул Книгу в парусину, а потом спрятал её в складки своей туники.

— Наш разговор закончен.

— Да благословят тебя Семеро, Калам Мехар.

В ответ Калам хмыкнул и пошёл к двери, остановившись лишь для того, чтобы оглядеть окрестности. В лунном свете он никого не увидел и выскользнул наружу.

Продолжая сидеть у стены, Мебра смотрел вслед убийце. Он замер, ожидая услышать, как Калам шагает по битому кирпичу, камням и черепкам, но ничего не услышал. Шпион утёр пот со лба, запрокинул голову, прижав затылок к прохладной кладке башни, и прикрыл глаза.

Через несколько минут он услышал поскрипывание доспехов у входа в башню.

— Видел его? — спросил Мебра, не открывая глаз.

— Лостара следит за ним, — ответил низкий голос. — Книга у него?

Тонкие губы Мебры изогнулись в улыбке.

— Такого посетителя я не ждал. О нет, никак не ожидал такого удивительного гостя. Это был Калам Мехар.

— «Мостожог»? Поцелуй тебя Худ, Мебра! Знай я, мы бы его зарезали прежде, чем он вышел бы из башни.

— Если бы попытались, — проговорил Мебра, — ты и Аральт с Лостарой уже поили бы собственной кровью жадные корни Джен’раба.

Кряжистый воин отрывисто хохотнул и вошёл внутрь. За спиной у него, как и ожидал шпион, виднелась фигура охранявшего вход Аральта Арпата — такого высокого и широкоплечего, что он перекрыл собой почти весь лунный свет.

Тин Баральта положил руки в перчатках на рукояти мечей у пояса.

— Что с твоим первым контактом?

Мебра вздохнул.

— Как я и говорил, нам скорее всего понадобится ещё дюжина таких ночей. Он напуган и сейчас уже, наверное, на полпути к Г’данисбану. Он… передумал, как поступил бы на его месте всякий разумный человек. — Шпион поднялся и стряхнул пыль с телабы. — Поверить не могу, что нам такая удача подвалила, Баральта…

Кольчужный кулак Тина Баральты молниеносно мелькнул в воздухе и врезался в лицо Мебре, так что шипы оставили длинные царапины на щеке шпиона. На стену брызнула кровь. Мебра отшатнулся и прижал руки к разодранному лицу.

— Не фамильярничай, — спокойно сказал Баральта. — Ты подготовил Калама, я так понимаю? Дал ему нужные… указания?

Мебра сплюнул кровь, затем кивнул.

— Ты безошибочно сможешь его выследить, командир.

— До самого лагеря Ша’ик?

— Да. Но молю тебя, господин, будь осторожен. Если Калам вас заметит, он уничтожит Книгу. Оставайтесь на день позади него, может, даже больше.

Тин Баральта вытащил из кошеля на поясе кусочек шкуры бхедерина.

— Телёнок ищет матку, — сказал он.

— И находит безошибочно, — закончил Мебра. — Чтобы убить Ша’ик, тебе понадобится армия, командир.

Красный Клинок улыбнулся.

— Это наша забота, Мебра.

Мебра заколебался, глубоко вздохнул, затем сказал:

— Я бы хотел только одного, господин.

— Ты бы хотел?

— Я нижайше прошу, командир.

— Чего?

— Оставь жизнь Каламу.

— Раны твои неравномерны, Мебра. Позволь я приласкаю и другую сторону твоего лица.

— Выслушай меня, командир! «Мостожог» вернулся в Семь Городов. Он назвал себя воином Апокалипсиса. Но пристанет ли Калам к лагерю Ша’ик? Сможет ли человек, рождённый, чтобы приказывать, подчиняться другому?

— К чему ты клонишь?

— Калам тут по другой причине, командир. Он хотел только получить безопасный проход через Пан’потсун-одан. Он забрал Книгу лишь потому, что это обеспечит ему безопасность. Убийца направляется на юг. Зачем? Мне кажется, это захотели бы узнать Красные Клинки — и Империя. А такое знание можно получить, лишь пока он дышит.

— Ты что-то подозреваешь.

— Арэн.

Тин Баральта фыркнул.

— Хочет воткнуть клинок в рёбра Пормквалю? Мы все благословили бы его за это, Мебра.

— Каламу плевать на Первого Кулака.

— Так что же ему нужно в Арэне?

— Мне только одно приходит в голову, командир. Он ищет корабль, который направляется в Малаз. — Сгорбившись и потирая пульсирующее болью лицо, Мебра из-под полуприкрытых век наблюдал, как его слова медленно пускают корни в сознании командира Красных Клинков.

После долгой паузы Тин Баральта тихо спросил:

— Что ты предлагаешь?

Несмотря на боль, Мебра улыбнулся.

Словно груда уложенных друг на друга глыб известняка, утёс вздымался над пустыней на высоту четырёх сотен саженей. Выветренный склон был покрыт глубокими трещинами и расселинами, а в самой большой из них — на высоте примерно пятидесяти саженей над песком — стояла башня.

Единственное сводчатое окно чернело на фоне кирпичей.

Маппо тревожно вздохнул.

— Я никакого очевидного подхода туда не вижу, но должен же быть путь! — Он бросил взгляд назад, на своего спутника. — Ты считаешь, там кто-то живёт.

Икарий вытер запекшуюся кровь со лба, затем кивнул. Он наполовину выдвинул меч из ножен и нахмурился, заметив кусочки плоти, которые застряли в зазубринах на лезвии.

Д’иверсы застали путников врасплох, дюжина леопардов цвета песка выскользнула из лощины в десятке шагов справа, когда друзья готовились разбить лагерь. Один прыгнул на спину Маппо, вцепился клыками в загривок, разрывая крепкую шкуру трелля когтями. Леопард пытался убить его так, словно Маппо был антилопой, — потянулся к горлу, норовил повалить на землю. Но трелль не был антилопой. Клыки глубоко вошли в плоть, однако нашли только мускулы. В ярости трелль забросил руки за спину и сорвал зверя с плеч. Ухватив рычащего леопарда за шкуру на шее и бёдрах, Маппо изо всей силы стукнул его головой о ближайший валун так, что треснул череп.

Остальные одиннадцать бросились на Икария. Маппо отбросил тело леопарда в сторону, резко обернулся и увидел, что четверо зверей уже неподвижно лежат у ног яггута-полукровки. Когда взгляд трелля упал на Икария, Маппо внезапно охватил страх. Насколько? Насколько далеко зашёл ягг? Благослови нас Беру, только не это.

Один из зверей вцепился клыками в левое бедро Икария, и Маппо увидел, как древний меч воина рванулся вниз и одним ударом отрубил голову леопарду. Жутковатая деталь — голова ещё некоторое время висела на ноге Икария, словно хлещущий кровью бесформенный мешок.

Оставшиеся в живых хищники кружили вокруг спутников.

Маппо рванулся вперёд и ухватился за бешено бьющий хвост. Трелль заревел и швырнул рычащего зверя в воздух. Извиваясь, леопард пролетел семь или восемь шагов, а затем врезался в камень и сломал себе хребет.

Для д’иверса всё было кончено. Он осознал свою ошибку и попытался отступить, но Икарий был неумолим. Глухое клокотание в его горле переросло в пронзительный рёв — и ягг устремился к пяти оставшимся леопардам. Те бросились врассыпную, но поздно. Хлынула кровь, рассечённая плоть с глухим звуком упала на землю. Мгновение спустя ещё пять тел неподвижно лежали на песке.

Икарий резко развернулся, высматривая следующую жертву, и трелль сделал полшага вперёд. В следующую секунду пронзительная скорбная песнь Икария затихла, и ягг распрямился. Каменным взглядом он посмотрел на трелля и нахмурился.

Маппо увидел капли крови на лбу Икария. Жуткий звук исчез. Не слишком далеко. Не успел. Ох, боги нижнего мира, этот путь… зря я, дурак, за ним пошёл. На краю остановился, на самом краю.

На запах крови д’иверса — пролитой столь щедро — придут другие. Спутники быстро свернули лагерь и скорым шагом направились прочь. Перед уходом Икарий вынул из колчана одну из стрел и воткнул её в песок на видном месте.

Под покровом ночи они бежали трусцой. Обоих гнал вперёд отнюдь не страх смерти, куда больший ужас скрывался в том, чтобы убивать. Маппо молился про себя, чтобы стрела Икария оказалась достаточно весомым предупреждением для остальных.

Рассвет застал спутников у восточной гряды. За утёсами вздымались выветренные горы, которые отделяли Рараку от Пан’потсун-одана.

Некое существо не обратило внимания на стрелу и шло по их следу — примерно в лиге позади. Трелль почуял его ещё час назад: одиночник, и облик он принял громадный.

— Найди для нас тропу наверх, — сказал Икарий, натягивая тетиву на лук. Он вытащил оставшиеся стрелы и прищурился, глядя назад. Всего в сотне шагов мерцающий жар поднимался над песком, словно занавес, и скрывал всё вокруг. Если одиночник покажется там и бросится в бой, ягг успеет выпустить полдюжины стрел. Врезанные в их древка Пути смогли бы уничтожить даже дракона, но по выражению лица Икария было понятно, что его мутит от одной мысли об этом.

Маппо коснулся глубокой раны на шее. Растерзанная плоть воспалилась, горела, по ране ползали мухи. Мускулы пульсировали глубокой болью. Он вытащил из мешка побег кактуса-джегуры и выжал в рану сок. По шее распространилось онемение, позволившее треллю шевелить руками без мучительной боли, от которой его бросало в пот последние несколько часов. Маппо поёжился от внезапной прохлады. Сок джегуры был так силён, что использовать его можно было только раз в день, иначе онемение достигло бы лёгких и сердца. И мухи слетелись бы на запах в ещё большем количестве.

Он приблизился к расселине в каменном склоне. Трелли живут на равнинах. Маппо не обладал особыми умениями скалолаза и совсем не был рад предстоящему испытанию. Трещина была достаточно глубока, чтобы поглотить утренний свет солнца, и узкой у основания — едва ли в ширину его плеч. Ссутулившись, трелль скользнул внутрь, и холодный, затхлый воздух вызвал у него новую волну дрожи. Глаза быстро приспособились к полумраку, и Маппо разглядел дальнюю сторону расселины в шести шагах впереди. Ни ступенек, ни ухватов для рук. Задрав голову, он посмотрел наверх. Выше расселина расширялась, но стенки оставались гладкими до выступа, на котором, как решил Маппо, стояла башня. Ничего похожего, например, на болтавшуюся верёвку с узлами. Заворчав от разочарования, трелль выбрался обратно на солнечный свет.

Икарий стоял лицом к пустыне: стрела на тетиве, лук натянут. В тридцати шагах от него покачивался на четырёх мощных лапах огромный бурый медведь, зверь приподнял голову и принюхивался. Одиночник догнал их.

Маппо присоединился к спутнику.

— Этого я знаю, — тихо произнёс трелль.

Ягг опустил оружие и ослабил тетиву.

— Обращается, — сказал Икарий.

Медведь накренился вперёд.

Маппо заморгал, потому что зрение на миг помутилось. Он почувствовал вкус песка, ноздри раздулись от сильного, пряного запаха превращения. Трелль ощутил инстинктивную волну страха, сухость во рту, от которой стало трудно глотать. В следующий миг обращение завершилось, и к спутникам шагнул человек — голый и бледный под палящими лучами солнца.

Маппо медленно покачал головой. Под личиной одиночник был огромной, мощной горой мышц — но теперь Мессремб оказался ростом всего в пять футов, почти безволосым, худым, как кость, узколицым человечком с лошадиными зубами. Его маленькие глазки цвета граната поблёскивали среди смешливых морщинок, которые вызвала появившаяся на лице одиночника улыбка.

— Маппо Трелль! Нос мне подсказал, что это ты!

— Давно не виделись, Мессремб.

Одиночник с интересом рассматривал ягга.

— О да, это было к северу от Нэмила.

— Думается, тамошние девственные сосновые леса тебе больше подходили, — проговорил Маппо, вспоминая те времена, вольные дни, когда огромные караваны треллей ещё отправлялись в великие странствия.

Улыбка исчезла с лица одиночника.

— Это точно. А ты, господин, должно быть, Икарий, создатель механизмов, а ныне — погибель д’иверсов и одиночников. Знай, что я чувствую большое облегчение от того, что ты опустил лук — у меня сердце едва не выскочило из груди, когда я заметил, что ты прицелился.

Икарий хмурился.

— Я не стал бы ничьей погибелью, будь выбор за мной, — произнёс он. — На нас напали без предупреждения, — добавил он, но в голосе ягга прозвучала странная неуверенность.

— То есть у тебя не было возможности предупредить это злополучное создание. Да упокоятся части его души. Я-то — уж точно не опрометчив. Единственный мой бич — любопытный нос. «Что это за запах смешивается с Маппиным, — подумал я, — так похож на яггутский, но чуть-чуть иной?» Теперь, когда глаза дали мне ответ, я готов продолжить свой путь по Тропе.

— Ты знаешь, куда он тебя приведёт? — спросил Маппо.

Мессремб словно оцепенел.

— Вы видели врата?

— Нет. Что ты ожидаешь там найти?

— Ответы, старый друг. Теперь позвольте вас избавить от запаха моего превращения и отойти на некоторое расстояние. Пожелаешь мне всего доброго, Маппо?

— Конечно, Мессремб. И добавлю к пожеланию предупреждение: четыре ночи назад мы столкнулись с Рилландарасом. Будь осторожен.

Что-то от медвежьей дикости мелькнуло в глазах одиночника.

— Я его поищу.

Икарий и Маппо смотрели вслед человечку, который вскоре скрылся за каменным выступом.

— Безумие кроется в нём, — заметил Икарий.

От этих слов трелль вздрогнул.

— В них всех, — вздохнул Маппо. — Подъёма я пока не нашёл, кстати. В пещере ничего нет.

До спутников вдруг донёсся неспешный стук подкованных копыт. На тропе, идущей вдоль склона, появился человек на чёрном муле. Он сидел, скрестив ноги, на высоком деревянном седле, и был закутан в изорванную, грязную телабу. Руки, лежавшие на резной луке седла, были цвета ржавчины. Лицо скрывал капюшон. Мул казался странным: шерсть — чёрная, кожа внутри ушей — чёрная, даже глаза — чёрные. Ровный цвет ночи нигде не нарушался, если не считать грязи и пятен, похожих на засохшую кровь.

Приблизившись, человек покачнулся в седле.

— Входа нет, — прошипел он, — только выход. Час ещё не настал. Жизнь, данная за жизнь отнятую, запомни эти слова, запомни! Ты ранен. Светишься от заражения. Мой слуга позаботится о тебе. Услужливый человек с просоленными руками: одна морщинистая, другая розовая — осознаёшь важность? Ещё нет, ещё нет. Так редко приходят… гости. Но я вас ждал.

Мул остановился напротив расселины и бросил на двух странников печальный взгляд, когда всадник попытался распрямить согнутые ноги. При этом человек поскуливал от боли, и, в конце концов, отчаянные усилия нарушили его равновесие так, что, взвизгнув, незнакомец свалился с седла и мешком рухнул в песок.

Увидев ярко-алую кровь, которая проступила на ткани телабы, Маппо шагнул вперёд.

— Ты и сам ранен, господин!

Человек извивался на земле, словно полупарализованная черепаха, ноги его так и оставались скрещенными. Капюшон свалился, открыв большой крючковатый нос, клочковатую тонкую бородёнку, лысую макушку, покрытую татуировками, и кожу цвета тёмного мёда. На искажённом гримасой лице сверкнул ряд великолепных белых зубов.

Маппо опустился на колени, пытаясь рассмотреть рану, из которой вылилось столько крови. Мощный запах железа щекотал ноздри треллю. Потом Маппо сунул руку под балахон незнакомца и вытащил открытый бурдюк. Хмыкнув, он посмотрел через плечо на Икария.

— Не кровь. Краска. Красная охра.

— Помоги мне, олух! — рявкнул человек. — Ох, ноги мои, ноги!

В недоумении Маппо помог человеку распрямить ноги, при этом каждое движение сопровождалось жалобными стонами. Как только человек поднялся и сел, он тут же начал лупить самого себя по бёдрам.

— Слуга! Вина! Вина, чтоб тебя, тупица безголовый!

— Я тебе не слуга, — холодно сказал Маппо, отступая на шаг. — И я не беру с собой вино, когда иду через пустыню.

— Да не ты, варвар! — Человек гневно оглянулся. — Где он?

— Кто?

— Слуга, разумеется. Он думает, что возить меня — это его единственная обязанность… Ага, вот он!

Проследив за взглядом человека, трелль нахмурился:

— Это мул, господин. Сомневаюсь, что он сумеет откупорить бурдюк с вином, не говоря уж о том, чтоб наполнить кубок. — Маппо улыбнулся Икарию, но ягг не обращал внимания на происходящее: он снял тетиву с лука, а теперь устроился на камне и чистил меч.

Продолжая сидеть на земле, человек набрал пригоршню песка и швырнул её в мула. От испуга зверь заревел, рванулся к расселине и вскоре скрылся в пещере. С натужным стоном человек поднялся на ноги и стоял, покачиваясь, его руки быстро теребили одна другую, словно от нервного тика.

— Так-то, нагрубил гостям, — пробормотал он с неуверенной улыбкой. — Как-то! Как-то нагрубил гостям, я имел в виду. Бессмысленные извинения и добродушные жесты очень важны. Нижайше прошу прощения за временное падение гостеприимства. О да, очень прошу. Мои манеры оказались бы получше, не будь я настоятелем этого храма. Послушнику следует подлизываться и скоблить полы, а потом ворчать и жаловаться в компании собратьев по несчастью. Ага, вот и Слуга.

Широкоплечий, кривоногий мужчина в чёрном одеянии вышел из пещеры. В руках он держал поднос с кувшином и глиняными чашами. Лицо его скрывала чадра слуги, в прорези видны были глубокие карие глаза.

— Ленивый олух! Паутину видел где-нибудь?

Акцент Слуги застал Маппо врасплох. Малазанский!

— Нет, Искарал.

— Обращайся ко мне по званию!

— Верховный жрец…

— Не так!

— Верховный жрец Искарал Прыщ из Тесемского храма Тени…

— Кретин! Ты — Слуга! А значит, я…

— Хозяин.

— Вот именно. — Искарал обернулся к Маппо. — Мы редко разговариваем, — пояснил он.

Икарий подошёл к ним.

— Значит, это Тесем. Мне говорили, что это монастырь, посвящённый Королеве грёз…

— Они съехали, — буркнул Искарал. — Забрали с собой свои фонари, оставили только…

— Тени.

— Умный ягг, но меня об этом предупреждали, о да! Вы оба больны, как недоваренные свиньи. Слуга приготовил для вас покои. А также отвары целебных трав и корней, лечебные настойки и эликсиры. Белый паральт, эмулор, тральб…

— Это всё яды, — заметил Маппо.

— Да ну? Неудивительно, что свинья померла. Уже почти пора, не приготовиться ли нам к восхождению?

— Веди, — согласился Икарий.

— Жизнь, данная за жизнь отнятую. Следуй за мной. Никому не перехитрить Искарала Прыща. — Верховный жрец повернулся к склону и гневно прищурился.

Маппо не понимал, чего они ждут. Через несколько минут трелль откашлялся.

— Твои послушники спустят вниз лестницу?

— Послушники? Нет у меня послушников. Никакой возможности посамодурствовать. Очень печально, никто у меня за спиной не ворчит и не жалуется, никакой радости быть верховным жрецом. Когда б не шёпот моего бога, я бы вообще это дело бросил, уж поверьте и примите во внимание, учитывая всё, что я уже сделал и сделаю.

— Я вижу движение в расселине, — сказал Икарий.

Искарал хмыкнул.

— Бхок’аралы. Они тут гнездятся на склоне. Гнусные писклявые твари, лезут под ноги, нюхают то одно, то другое, мочатся на алтарь, гадят мне в подушку. Они — моё проклятье, выбрали меня из всех, и за что? Я ведь даже не освежевал ни одного из них, не сварил их мозги, чтобы выскребать их ложечкой из черепов во время изысканной, цивилизованной трапезы. Ни силков, ни ловушек, ни яда, но всё равно они преследуют меня. За что — нет ответа. Я в отчаянии.

Солнце опускалось всё ниже, и бхок’аралы стали смелее: перелетали с уступа на уступ, цеплялись ручками и ножками за щели и выступы на отвесном склоне и ловили ризанов — маленькие летающие ящерки как раз выбирались из укрытий на ночную кормёжку. Маленькие обезьяноподобные бхок’аралы хлопали кожистыми, как у летучих мышей, крыльями, были лишены хвостов, а их крапчатые шкурки отливали рыжевато-коричневым и бурым. Если не считать длинных резцов, лица бхок’аралов удивительно напоминали человеческие.

Из одинокого окна башни вывалилась и развернулась из мотка верёвка с узлами. Крошечная круглая головка высунулась наружу и посмотрела на них.

— Разумеется, — добавил Искарал, — некоторые из них оказались довольно полезны.

Маппо вздохнул. Он-то надеялся, что сыщется какой-нибудь чародейский способ подняться наверх, что-то достойное верховного жреца Тени.

— Выходит, придётся карабкаться.

— Конечно, нет! — возмутился Искарал. — Слуга заберётся наверх, а затем поднимет нас.

— Ему потребуется немалая сила, чтобы поднять меня, — заметил трелль. — Да и Икария тоже.

Слуга поставил на землю поднос, поплевал на руки и подошёл к верёвке. Он взобрался по ней с неожиданной ловкостью. Искарал присел рядом с подносом и плеснул вина в три чаши.

— Слуга — наполовину бхок’арал. Длинные руки. Железные мускулы. Дружит с ними — вот возможный источник всех моих бед. — Искарал взял себе одну чашу и, выпрямившись, указал на поднос. — К счастью для Слуги, я такой мягкий и терпеливый хозяин. — Он обернулся, чтобы посмотреть, как человек карабкается по верёвке. — Быстрей, пёс паршивый!

Слуга уже добрался до окна, перелез через подоконник и скрылся из виду.

— Дар Амманаса этот Слуга. Жизнь, данная за жизнь отнятую. Одна рука старая, другая — новая. Вот истинное раскаяние. Увидите.

Верёвка задрожала. Верховный жрец проглотил остатки вина, отшвырнул в сторону чашу и заковылял к верёвке.

— Слишком долго был открыт! Уязвим. Живей-живей! — Он уцепился руками за один из узлов и поставил ноги на другой. — Тяни! Оглох, что ли? Тяни!

Искарал пулей взлетел наверх.

— Лебёдка, — заметил Икарий. — Слишком быстро, чтобы было иначе.

Маппо поморщился — боль вернулась к плечам, затем сказал:

— Ты ждал чего-то другого, я так понимаю.

— Тесем, — проговорил Икарий, глядя, как жрец скрылся в окне. — Храм исцеления. Чертог отшельнического созерцания, хранилище свитков и книг. Ненасытные монахини.

— Ненасытные?

Ягг взглянул на своего друга и приподнял брови.

— О да.

— Какое тяжкое разочарование.

— Весьма.

— В таком случае, — заметил Маппо, когда верёвка снова упала вниз, — я думаю, что отшельническое созерцание помутило ему рассудок. Война с бхок’аралами и шепотки бога, которого иные и самого считают безумным…

— Но здесь есть сила, Маппо, — тихо сказал Икарий.

— Точно, — согласился трелль, подходя к верёвке. — Когда мул скрылся в пещере, там открылся Путь.

— Тогда почему же верховный жрец им не воспользовался?

— Сомневаюсь, что мы сможем получить простые ответы у Искарала Прыща, друг мой.

— Держись покрепче, Маппо.

— О да.

Икарий вдруг протянул руку и положил ладонь на плечо Маппо.

— Друг мой.

— Да?

Ягг хмурился.

— У меня не хватает стрелы, Маппо. Более того, на моём мече кровь, а на тебе я вижу ужасные раны. Скажи, мы с кем-то дрались? Я… ничего не помню.

Трелль долго молчал, а затем сказал:

— На меня напал леопард, когда ты спал, Икарий. Тебе пришлось использовать оружие. Я не думал, что об этом стоит упоминать.

Икарий нахмурился ещё больше.

— И снова, — медленно прошептал он, — я утратил время.

— Ничего ценного не потерял, друг мой.

— Иначе ты сказал бы мне? — В серых глазах ягга отразилась отчаянная мольба.

— Зачем бы я молчал, Икарий?

Назад: Книга первая Рараку

Дальше: Глава третья