Белое на белом. Ухо дернулось, и это мгновенное движение выдало все.

Ты видишь, – подсказал я ему.

Я перевел взгляд на нашу добычу. Только одно движение. Этого, очевидно, было достаточно.

Он вскочил. Кролик рванулся, и волчонок, утопая в снегу, побежал за ним. Кролик летел по нетронутому снегу, в то время как волчонку приходилось пробираться, увязая в сугробах и выпрыгивая из них. Кролик метался, ускользая, в одну сторону, в другую, вокруг дерева, вокруг кустов куманики. Остался ли он там? Волчонок с надеждой принюхивался, но густые колючки заставили его убрать свой чувствительный нос.

Он убежал, – сказал я ему.

Ага. – Понял. Обдумал. – Нас двое. Мы должны охотиться парой. Я должен гнать его на тебя. Ты должен быть готов выскочить и схватить его за горло.

Я медленно покачал головой: Ты должен научиться охотиться один, волчонок. Я не всегда буду с тобой.

Он шел за мной по пятам, довольствуясь тем, что я вел его. Мы ушли из замка даже до того, как зимнее солнце окрасило небосвод серым. Сейчас небо было синим, чистым и холодным. Дорога, которой мы шли, была всего лишь еле видной тропинкой в глубоком снегу. С каждым шагом я проваливался по колено. Лес вокруг нас был объят зимней неподвижностью, по временам нарушаемой только полетом маленькой птички или далеким вороньим граем. Это был открытый лес, в основном молодые деревья с редкими гигантами, которые выстояли в огне, очистившем этот склон холма. Летом тут было хорошее пастбище для коз. Их острые маленькие копытца прорезали тропу, по которой мы теперь шли. Она вела к простой каменной хижине и развалившемуся загону с укрытием для коз. Им пользовались только летом. Волчонок был в восторге, когда я пришел за ним этим утром. Он показал мне кружную дорогу, чтобы миновать стражу. Старый выход на пастбище, давно заложенный кирпичом, теперь пригодился волчонку. Что-то сдвинуло камень и блокирующее его бревно, создав щель, достаточно широкую, чтобы в нее можно было проскользнуть. Утоптанный снег сказал мне, что волчонок часто пользовался ею. Оказавшись за стенами, мы, подобно привидениям, вышли из замка, освещенные на белом снегу неярким светом звезд и луны. Когда мы благополучно выбрались из замка, волчонок не замедлил использовать нашу экспедицию для охотничьих экспериментов. Он бежал впереди, залегал в засаду, выпрыгивал и бил меня вытянутой лапой, а потом обегал кругом, чтобы напасть сзади. Я позволял ему играть, наслаждаясь движениями, которые согревали меня, упиваясь чистой радостью бездумной игры. Я все время двигался, чтобы к тому времени, когда солнце обнаружит нас, мы оказались за многие мили от Баккипа, в местах, куда зимой не забредают охотники. То, что я заметил белого кролика на белом снегу, было чистым везением. Я наметил для этой первой охоты более легкую дичь.

Почему мы сюда пришли? – спросил волчонок, как только мы увидели хижину.

Чтобы охотиться, – сказал я просто.

Я остановился в некотором отдалении. Волчонок опустился около меня, ожидая.

Ну, иди вперед, – сказал я ему. – Иди, ищи какой-нибудь след дичи.

О, какая прекрасная охота! Искать объедки в каком-то человеческом логове! – Пренебрежительно.

Волк ринулся вперед, потом свернул к хижине. Я смотрел, как он бежит. Наши совместные охоты во сне многому научили его. Но сейчас я хотел, чтобы он охотился совершенно независимо от меня. Я не сомневался, что он сможет. Я упрекал себя в том, что попытка получить доказательство этому очевидному факту была только еще одной возможностью оттянуть неизбежное.

Он долго оставался в заснеженном кустарнике. К хижине подошел осторожно, навострив уши и усиленно работая носом.

На мгновение он застыл и сделал осторожный шаг вперед. Его движения теперь были рассчитанными и точными. Уши торчком, хвост выпрямлен – он был внимателен и сосредоточен.

Мышь! – Он прыгнул и поймал ее. Он тряхнул головой, подбросил маленькое тельце в воздух и снова схватил его на лету. – Мышь! – радостно провозгласил он.

Он подкинул свою добычу вверх и на задних лапах подпрыгнул вслед за ней. Снова осторожно поймал и подбросил опять. Я поддержал его своей гордостью и одобрением. К тому времени, когда он кончил играть со своей добычей, от мыши осталась только мокрая шкурка. Он проглотил ее наконец и прыжками вернулся ко мне.

Удивительно толстая для этого времени года, – заметил волчонок и снова убежал большими скачками.

Он охотился с неистовым энтузиазмом, но только до тех пор, пока не наелся. Тогда наступил мой черед войти в хижину. Дверь замело снегом, и я отодвинул ее плечом. Внутри было мрачно. Снег проникал через дырявую крышу и лежал на полу пятнами и полосками. Там был примитивный очаг и труба с крюком для котелка. Табуретка и деревянная скамейка составляли всю меблировку. У очага все еще лежали дрова, и я воспользовался ими, чтобы развести небольшой огонь на почерневших камнях, чтобы немного согреться, а хлеб и мясо, которые я принес с собой, оттаяли. Волчонок подошел и понюхал еду. Он лениво обследовал внутренность хижины.

Я знаю. – Я помедлил, потом заставил себя добавить: – Ты здесь не умрешь от голода.

Он внезапно поднял нос от угла, который обнюхивал. Сделал несколько шагов по направлению ко мне, потом остановился, напряженный. Он поймал мой взгляд и не отпускал его. В его темных глазах было что-то дикое.

Я был предназначен стать членом стаи. – Он впился в меня взглядом. – Может быть, ты скажешь мне, что здесь поблизости есть волки, которые примут чужого, вторгшегося на их территорию, и признают своим?

Я был вынужден отвести глаза.

Одиночество. – Он оскалил на меня зубы, потом внезапно повернул в сторону. Обошел меня широким кругом, направляясь к двери. – Люди. – Он усмехнулся. – В самом деле, ты не стая, а человек. – Он задержался в открытой двери, чтобы оглянуться на меня. – Люди думают, что они могут распоряжаться другими жизнями и не быть связанными с ними. Думаешь, ты один вправе решать, быть связи между нами или нет? Мое сердце принадлежит мне. Я отдаю его кому хочу. Я не дам его тому, кто отталкивает меня. И подчиняться я не буду тому, кто отрицает стаю и связь. Думаешь, я останусь здесь и буду тыкаться носом в это человечье логово, ловить мышей, которые питаются человеческими отбросами, чтобы стать подобным им? Нет. Если мы не стая, значит ты не родня. Я ничего тебе не должен и не собираюсь повиноваться. Я не останусь здесь. Я буду жить как захочу.

Какая-то хитрость была в его мыслях. Он что-то скрывал, но я догадался.

Он фыркнул и отвернулся. Я напряг свою волю и в последний раз заговорил с ним.

– Волчонок! – сказал я человеческим голосом.

Он, вздрогнув, обернулся ко мне и прижал уши. Он готов был обнажить зубы, но, прежде чем он успел открыть пасть, я оттолкнул его. Я всегда умел делать это, так же инстинктивно, как человек отдергивает руку от огня. Это была сила, которую я редко применял, потому что однажды Баррич обратил ее против меня и я не всегда доверял ей. На этот раз это был не тот толчок, которым я воспользовался, когда волчонок был в клетке. Я вложил в него силу отказа, превратившегося почти в физическое действие, и отдача ударила по мне. Волчонок отскочил на шаг и остановился на снегу, широко расставив лапы, готовый бежать. В глазах его застыл ужас.

– ИДИ! – крикнул я. Человеческое слово, человеческий голос.

И одновременно я снова толкнул его всей силой своего Дара. Волчонок убежал – не красиво, а прыгая и барахтаясь в снегу. Я твердо отказался последовать за ним своим сознанием, чтобы убедиться, что он не остановился. Нет. Я покончил с этим. Толчок разорвал нашу связь. Я не только ушел от него, но и разорвал все его связи со мной. И лучше пусть так и останется. Но тем не менее, когда я стоял, глядя на пролом в кустах, где он исчез, я ощущал пустоту, очень похожую на холод, звенящий зуд чего-то потерянного, чего-то отсутствующего. Я слышал, что люди говорили так об оторванной руке или ноге. Напрасные поиски навсегда исчезнувшей части собственного существа.

Я оставил хижину и начал путь домой. Чем дальше я шел, тем больнее мне было. Не физически, но это единственное сравнение, которое у меня есть. Обнаженная рана, как будто с меня живьем содрали кожу. Это было хуже, чем когда Баррич отнял у меня Востроноса, потому что теперь я сделал это сам. Бледный день казался холоднее темного рассвета. Я пытался говорить себе, что не чувствую стыда. Я сделал то, что было необходимо. Так я поступил с Вераго. Я отогнал эту мысль. Нет. С волчонком все будет хорошо. Ему будет лучше, чем если бы он оставался со мной. Что за жизнь была бы для этого дикого существа – таиться рядом со мной, всегда под угрозой, что его обнаружат замковые собаки, или охотники, или любой другой, кто может его заметить? Он может быть одинок, но он будет жив. Наша связь разорвана. Я чувствовал настойчивое желание пощупать вокруг и узнать, могу ли я коснуться сознания волчонка. Я стойко сопротивлялся этому, и твердо, как мог, закрыл свои мысли от него. Кончено. Он не пойдет за мной, после того как я оттолкнул его с такой силой. Нет. Я шел вперед и не хотел оглядываться.

Если бы я не был так глубоко погружен в свои мысли, так нацелен на то, чтобы оставаться в самом себе, возможно, что-нибудь меня предупредило бы. Но я сомневаюсь в этом. Дар всегда был бесполезен с «перекованными». Я не знаю, выследили ли они меня, или я прошел как раз мимо их убежища. Я узнал об их присутствии, когда что-то тяжелое ударило меня по спине и я упал на снег лицом вниз. Сперва я решил, что это волчонок вернулся наперекор моему решению. Я перевернулся и уже почти поднялся на ноги, когда еще один схватил меня за плечо. «Перекованные» – трое мужчин, один из них совсем молодой, двое других высокие и некогда бывшие мускулистыми. Мое сознание мгновенно отметило все это, оценив их так тщательно, как будто это было одно из упражнений Чейда. У одного из старших был нож, у двух других палки. Их одежда была рваной и грязной, лица покраснели и шелушились от холода, бороды были всклокочены. Все пятеро в синяках и ранах. Дрались они между собой или напали на кого-нибудь еще до встречи со мной, я никогда не узнаю.

Я вырвался и отскочил назад, пытаясь отойти от них как можно дальше. У пояса был нож – не длинный клинок, но хоть какое-то средство защиты. Я думал, что сегодня мне не понадобится никакого оружия; я думал, что теперь вокруг Баккипа нет «перекованных». Они окружили меня, так что я оказался в центре круга. Они дали мне вытащить нож. Видимо, это их не беспокоило.

– Чего вы хотите? Мой плащ? – Я расстегнул застежку и бросил его.

Глаза одного из «перекованных» проследили, как падает плащ, но никто не прыгнул за ним, как я надеялся. Я подвинулся, пытаясь одновременно видеть всех троих, так чтобы никто из них не оказался у меня за спиной. Это было непросто.

– Рукавицы? – Я сдернул их с рук и кинул тому, кто казался самым младшим.

Он позволил рукавицам упасть у его ног. «Перекованные» шаркали ногами и медленно двигались, странно похрюкивая и наблюдая за мной. Никто из них не хотел нападать первым. Они знали, что у меня есть нож. Тот, кто пойдет первым, наткнется на лезвие. Я сделал шаг или два к разрыву в кольце. Они сдвинулись, чтобы преградить мне путь.

– Чего вы хотите? – заорал я.

Я крутился на месте, пытаясь посмотреть на каждого, и на мгновение встретил взгляд одного из них. Его глаза выражали меньше, чем глаза волчонка. Никакой чистой дикости, а только страдание от физического неудобства и желания. Я смотрел ему в глаза, и он мигнул.

– Мяса, – проворчал он, как будто я выжал из него это слово.

– У меня нет мяса. Вообще никакой еды. Вы не получите от меня ничего, кроме драки.

– Тебя! – завизжал другой в страшной пародии на смех. Безрадостно. Бессердечно. – Мясо!

Я ждал слишком долго, слишком долго смотрел на одного, потому что другой внезапно прыгнул мне на спину. Он обхватил меня, зажав мою руку, и потом, внезапно и ужасно, его зубы вонзились в мое тело между шеей и плечом. Мясо. Я – мясо. Немыслимый ужас охватил меня, и я стал драться. Я дрался так же, как в первый раз, когда сражался с «перекованными», с бездумной жестокостью, не уступавшей их собственной. Холод и голод, которые терзали нападающих, были моими единственными союзниками. Если во всех нас пылало бешенство, необходимое для выживания, то я, по крайней мере, был сильнее этих истощенных полузверей-полулюдей. Я оставил кусок своей плоти в зубах первого, напавшего на меня, но все-таки вырвался. Это я помню. Остальное не так ясно. Я не могу упорядочить эти воспоминания. Я сломал свой нож о ребра младшего. Я помню большой палец, выдавливавший мой глаз, и щелчок, с которым я выломал этот палец из сустава. Пока я боролся с одним «перекованным», другой ударил меня по плечам своей палкой, но вскоре я ухитрился увернуться, и палка достала его же товарища. Я не помню, чтобы я чувствовал боль от удара, а рана на моей шее казалась всего лишь теплой точкой, из которой текла кровь. Я не ощущал никакого ужаса от своего желания убить их всех. Я не мог победить. Их было слишком много. Молодой лежал на снегу, кашляя кровью, но один из старших душил меня, в то время как другой пытался вытащить клинок, застрявший в моем рукаве. Я лягался и махал кулаками, бесполезно пытаясь хоть как-то совладать с нападающими, а края мира начинали темнеть, и небо кружилось.

Он возник, ударившись в наши сцепившиеся тела, как стенобитный таран. Тогда мы все упали на снег, и от этого удара хватка «перекованного» на моем горле настолько ослабла, что мне удалось вдохнуть. В голове у меня прояснилось, и внезапно я снова обрел мужество для драки, для того чтобы не обращать внимания на боль, чтобы сражаться. Клянусь, я видел себя: лицо, лиловое от удушья, кровь хлещет из ран и впитывается в одежду. Этот лишающий рассудка запах. Я оскалил зубы. Потом волчонок повалил «перекованного» и оторвал его от меня. Он нападал со скоростью, о которой не мог бы даже мечтать ни один человек, нанося удар, кусая и отпрыгивая так быстро, что жадные руки врага не успевали дотянуться до него. Внезапно он отскочил назад. Я знаю, что я почувствовал, когда челюсти волчонка сомкнулись на горле человека. Это мои собственные челюсти сжались в смертельной хватке, кровь залила мою морду и хлынула на грудь. Я тряхнул головой, мои зубы рвали тело, вытряхивая из него остатки жизни.

Потом была пустота.

Я сидел на снегу, прислонившись спиной к дереву. Волчонок лежал недалеко от меня. Его передние лапы были забрызганы кровью. Он вылизывался – аккуратно, медленно и сосредоточенно.

Я поднес рукав ко рту и подбородку. Вытер кровь. Она была не моя. Я бросил взгляд на тело лежащего рядом со мной человека и отвел глаза. На какое-то ужасное мгновение я вспомнил, как вонзил зубы ему в горло. Я крепко зажмурился и не двигался.

Холодный нос у моей щеки. Я открыл глаза. Волк сидел рядом и смотрел на меня.

Ночной Волк, – поправил он меня. – Моя мать назвала меня Ночным Волком. Я последний из помета открыл глаза. – Он посопел носом. Потом неожиданно чихнул. Посмотрел на лежащих мужчин. Я невольно проследил за его взглядом. Мой нож достал молодого, но он не умер мгновенно. Оставшиеся двое…

Я убивал быстрее, – тихо заметил Ночной Волк. – Но у меня не коровьи зубы. Ты неплохо поработал – для своего рода. – Он встал и отряхнулся. Кровь, и холодная и теплая, забрызгала мне лицо. Я резко выдохнул и вытер ее, потом понял, что это значит.

Вопрос остался висеть в холодном воздухе. Приближалась ночь. Три ветки над головой уже стали черными на фоне вечернего неба. Мне не нужен был свет, чтобы разглядеть волка. Мне вообще не нужно было видеть его. Разве вам нужно видеть ваше ухо, чтобы знать, что оно часть вас? Бесполезно было отрицать, что мое ухо принадлежит мне, и так же бесполезно было отрицать Ночного Волка.

Мы братья. Мы стая, – уступил я.

Я чувствовал, что Дар волка тянет, дергает и хватает меня. Я вспомнил, что чувствовал это раньше и не обращал на это внимания. Теперь нет. Я дал ему свое безраздельное внимание. Ночной Волк был здесь: шкура, зубы, мышцы и клыки; и я не избегал его. Я знал о резаной ране на его плече и чувствовал, что лезвие вошло между двумя крупными мышцами. Он держал лапу прижатой к груди. Я помедлил и ощутил, какой болью отдается в нем это промедление. Так что больше я не ждал и потянулся к нему, так же как он ко мне.

Доверие не есть доверие, пока оно не полное. Мы были так близки, что я не знал, чья именно это была мысль. На мгновение у меня появилось двойное ощущение мира, когда его восприятие наложилось на мое. Его ощущение запаха тел, его слух, говорящий мне о лисицах, уже подбирающихся к «перекованным», его глаза, благодаря которым зимние сумерки как бы рассеялись. Потом эта раздвоенность исчезла, и его чувства стали моими, а мои – его. Мы были связаны воедино.

Холод охватывал землю и мои кости. Мы нашли мой задубевший от мороза плащ, я встряхнул его и надел. Я не пытался застегнуть его и держал подальше от кусаной раны на шее. Кое-как мне удалось натянуть рукавицы, несмотря на раненую руку.

– Лучше нам пойти, – сказал я тихо. – Когда мы придем домой, я вычищу и перевяжу наши раны. Но сперва хорошо бы туда добраться и согреться.

Я почувствовал согласие Ночного Волка. Он шел рядом со мной, не позади. Один раз он принюхался. Поднялся холодный ветер. Начал падать снег. Вот и все. Нос волка дал мне знать, что больше не надо бояться «перекованных». Воздух был чист, не считая запаха тех, оставшихся позади, и даже он становился слабее, превращаясь в запах падали и перемешиваясь с запахом лисиц, пришедших за едой.

Ты был не прав, – заметил он. – Оба мы не особенно хорошо охотимся поодиночке. – Ехидный восторг. – Но может быть, ты думаешь, что неплохо справлялся до того, как я пришел?

Волк не предназначен для того, чтобы охотиться в одиночку. – Я пытался сохранить достоинство.

Он вывалил язык, широко раскрыв пасть.

Мы продолжали идти по хрустящему белому снегу мимо окоченевших черных деревьев.

Не очень далеко до дома, – успокоил меня Ночной Волк. Я чувствовал, как его сила смешивается с моей, по мере того как мы, прихрамывая, двигались вперед.

Был почти полдень, когда я подошел к дверям кабинета Верити. Моя рука была тщательно забинтована и скрывалась в необъятном рукаве. Рана оказалась не такой серьезной, но болезненной. Укус между плечом и шеей скрыть было не так просто. Там у меня был вырван кусок плоти, и рана сильно кровоточила. Когда я разглядел ее в зеркало прошлой ночью, мне чуть не стало плохо. После обработки кровотечение усилилось. Что ж, если бы Ночной Волк не вмешался, еще бо́льшая часть меня осталась бы в пасти «перекованного». Не могу объяснить, какой омерзительной мне показалась эта мысль. Я ухитрился прикрыть рану, но это получилось не очень-то хорошо. Я подтянул рубашку повыше и закрепил ее, чтобы скрыть повязку. Она давила на рану, но закрывала ее. Я с опаской постучался в дверь. Когда она открылась, я как раз пытался прокашляться.

Чарим сказал мне, что Верити нет. В глазах его была глубокая тревога. Я попытался не заметить этого.

– Он не может оставить верфи, да?

Чарим покачал головой.

– Нет. Он наверху, в башне, – коротко сказал старый слуга.

Я повернулся, и Чарим медленно закрыл дверь.

Что ж, Кетриккен говорила мне то же самое. Я пытался забыть эту часть нашего разговора. Ужас охватил меня, когда я увидел ступени башни. У Верити не было никакой причины подниматься туда. Из этой башни он работал Силой летом, когда погода была хорошей и пираты совершали набеги на наши берега. Не было никакой причины ходить туда зимой, особенно когда завывает ветер и идет снег, как сегодня. Никакой причины, кроме ужасной привлекательности самой Силы.

Я чувствовал этот соблазн, напомнил я себе, сжав зубы и начав долгий путь наверх. Я тоже познал хмельную эйфорию Силы. Как сгусток давно прошедшей боли, всплыли в моей памяти слова Галена: «Если вы слабы, если вам не хватает сосредоточенности и дисциплины, если вы потакаете себе и стремитесь к удовольствию, – вы не овладеете Силой. Это Сила овладеет вами. Отказывайтесь от любых удовольствий; отвергайте все слабости, соблазняющие вас. Тогда, когда вы станете твердыми, как сталь, вы, возможно, будете готовы встретить искушение Силы и отвернуться от него. Если вы поддадитесь этому соблазну, вы превратитесь в огромного младенца, безмозглого и всеми презираемого». Потом он давал нам уроки лишений и наказаний, превосходивших все пределы разумного. Тем не менее, когда я познал восторг Силы, он не показался мне тем мишурным удовольствием, о котором говорил Гален. Скорее это было то же волнение крови и биение сердца, которое иногда рождала во мне музыка, или внезапный полет яркого фазана в осеннем лесу, или даже радость от того, что лошадь безукоризненно выполнила трудный прыжок. То мгновение, когда все вокруг приходит в равновесие и все части целого сочетаются друг с другом, так же великолепно, как полет птиц, которые кружатся на лету. Сила дает это человеку, но не на мгновение. Это продолжается столько времени, сколько человек может выдержать, и это ощущение становится сильнее и чище, по мере того как Сила овладевает человеком. По крайней мере, так я думал. Мои собственные способности к владению Силой были навсегда повреждены в схватке моей воли и Галена. Мысленные защитные стены, которые я возвел, были таковы, что даже человек со столь огромной Силой, как у Верити, не всегда мог достать меня. Моя собственная способность дотягиваться до сознания других людей стала непостоянной, робкой и капризной, как пугливая лошадь.

Я остановился у двери Верити. Я глубоко вздохнул, потом медленно выдохнул, чтобы не позволять мрачному настроению овладеть мной. Все это было сделано, и много времени прошло с тех пор. Нет никакого смысла возвращаться к этому. По старой привычке я вошел не постучав, чтобы шум не помешал сосредоточенности Верити. Он не обязан был работать Силой. Но он делал это. Ставни на окнах были открыты, и он выглядывал из окна. Снег кружился по комнате, садясь на темные волосы, синюю рубашку и камзол. Принц глубоко и ровно дышал. Это одновременно был ритм глубоко спящего человека и бегуна, пытающегося восстановить дыхание. Верити, по-видимому, не заметил меня.

– Принц Верити? – сказал я тихо.

Он повернулся ко мне, и его взгляд был как жар, как свет, как ветер мне в лицо. Он с такой силой обратил свою Силу на меня, что я едва не потерял себя. Его сознание вошло в меня так, что почти не осталось места для меня самого. Мгновение я утопал в Верити, а потом он исчез, выйдя так стремительно, что я остался трепещущим и задыхающимся, словно рыба, выброшенная высокой волной на берег. Он шагнул ко мне, подхватил меня под локоть и удержал на ногах.

– Прости, – извинился он. – Я не ожидал твоего прихода. Ты испугал меня.

– Мне следовало постучаться, мой принц. – Я торопливо кивнул ему, дав понять, что могу стоять самостоятельно. – За чем вы наблюдаете с таким напряжением?

Он отвел глаза:

– Ничего особенного. Просто мальчики на скалах смотрят, как играют киты. Две наши лодки ловят палтуса. В такую-то погоду!

– Значит, вы не ищете Силой островитян…

– Здесь их нет в это время года. Но я все равно на страже. – Он посмотрел вниз, на мою руку, которую только что отпустил, и переменил тему: – Что с тобой случилось?

– Вот из-за этого я и пришел к вам. «Перекованные» напали на меня. Там, на гребне горы, где хорошо охотиться на куропаток. Около козьего сарая.

Он быстро кивнул, его темные брови сошлись у переносицы:

– Я знаю это место. Сколько? Опиши их.

Я описал нападавших, и он быстро кивнул, не удивясь:

– Мне докладывали о них четыре дня назад. Они не должны были так скоро приблизиться к Баккипу, если только постоянно не двигались в этом направлении.

– Вы знали о «перекованных». – Я был ошеломлен. – Я думал, что мы покончили с ними.

– Мы покончили с теми. Есть и другие, которые направляются сюда. Я следил за ними по докладам, но не ожидал, что они так быстро подойдут к самому Баккипу. – Он боролся с собой, пытаясь овладеть своим голосом.

– Мой принц, почему мы просто следим за ними? Почему мы не… разрешим эту проблему?

Верити издал слабый горловой звук и снова отвернулся к окну.

– Иногда приходится ждать и позволять врагу двигаться, чтобы понять его замыслы. Ты понимаешь меня?

– У «перекованных» есть стратегия? Не думаю, мой принц. Они были…

– Доложи мне все. – Верити по-прежнему не глядел на меня.

Я немного помолчал, потом начал рассказ. К концу моего доклада я начал говорить немного бессвязно, не позволяя словам слетать с моего языка.

– Но мне удалось оторвать его от себя. И все трое умерли там.

Он не отводил глаз от моря.

– Тебе следует избегать сражений, где требуется физическая сила, Фитц Чивэл. Похоже, ты всегда попадаешь под удар.

– Я знаю, мой принц, – покорно согласился я. – Ходд сделала все, что могла, чтобы подготовить меня.

– На самом деле тебя не учили быть воином. У тебя есть другие таланты. И именно их ты должен использовать, чтобы защитить себя. О, ты хорошо владеешь мечом, но ты недостаточно развит физически, чтобы быть настоящим бойцом. По крайней мере пока. И это всегда дает о себе знать в драке.

– Мне не предлагали выбрать оружие, – сказал я немного раздраженно. И потом добавил: – Мой принц.

– Нет. Не предлагали. – Казалось, что он говорит издалека. Легкое напряжение в воздухе сказало мне, что он пользуется Силой даже во время нашего разговора: – Тем не менее боюсь, что должен снова послать тебя туда. «Перекованные» сходятся к Баккипу. Я не могу понять почему, и, может быть, не так важно знать это, главное – не допустить, чтобы они достигли своей цели. Ты снова возьмешь на себя устранение этой проблемы, Фитц. Может, на этот раз я смогу удержать мою леди от участия в этом. Как я понимаю, если она вдруг захочет прокатиться верхом, то у нее теперь есть собственная стража?

– Как вам докладывали, сир, – сказал я ему, проклиная себя за то, что не нашел времени раньше прийти и поговорить с ним о страже королевы.

Он обернулся, чтобы посмотреть мне в глаза.

– До меня дошли слухи, что это ты санкционировал создание такой стражи. Не то чтобы я хотел присвоить себе твои заслуги, но, когда этот слух дошел до меня, я позволил им предположить, что это была моя идея. Полагаю, на самом деле я говорил тебе об этом – только весьма иносказательно.

– Мой принц. – У меня хватило здравого смысла ничего не добавлять к этим словам.

– Хорошо. Если моя королева так уж хочет кататься верхом, теперь у нее будет охрана. Хотя я бы предпочел, чтобы у нее не было больше встреч с «перекованными». Если бы я мог что-нибудь придумать, чтобы занять ее! – добавил он устало.

– Сад Королевы, – предложил я, вспомнив рассказ Пейшенс. Верити наклонил голову. – Тот, старый, на башне. Им не пользовались многие годы. Я видел, что от него осталось, после того как Гален распорядился все убрать, чтобы расчистить место для наших занятий Силой. Наверное, когда-то это было чудесное место. Кадки с землей и зеленью, статуи, плющ.

Верити задумчиво улыбнулся:

– И бассейны с водой, а в них водяные лилии, рыбки и даже маленькие лягушки. Птицы часто прилетали туда летом. Мы с Чивэлом любили играть там. На веревочках висели маленькие безделушки из стекла и яркого металла. И когда дул ветер, они звенели и так красиво блестели на солнце.

Я почувствовал, как мне самому становится теплее от его воспоминаний о том времени и месте.

– Моя мать держала маленькую охотничью кошку, которая любила лежать на теплых камнях. Ее звали Хисспит. У нее была пестрая шкурка и рыжеватые ушки. И мы играли с ней, привязав к веревочке пучок перьев. Она выслеживала нас среди цветочных горшков – считалось, что мы там изучаем названия трав. Я так никогда и не запомнил их как следует. Только эстрагон. Я знал все виды эстрагона, которые там были. Моя мать выращивала массу эстрагона. И кошачьей мяты. – Он улыбался.

– Кетриккен полюбила бы такое место, – сказал я ему. – У себя в горах она много времени посвящала садам.

– Ну да? – Он казался удивленным. – Я-то думал, что у нее были более… серьезные занятия.

Я почувствовал в его голосе мгновенное раздражение. Нет, нечто большее, чем раздражение. Как могло случиться, что я знал о его жене больше его?

– У нее были сады, – сказал я тихо. – Она выращивала множество трав и знала, для чего они все нужны. Я сам рассказывал вам об этом.

– Да, наверное, так. – Он вздохнул. – Ты прав, Фитц. Навести ее, пожалуйста, и расскажи о Саде Королевы. Сейчас зима, и вряд ли она может что-нибудь сделать с ним, но придет лето, и будет замечательно увидеть его снова цветущим…

– Может быть, вы сами, мой принц? – осмелился предложить я, но он покачал головой.

– У меня нет времени. Но я доверяю это тебе. А теперь вниз. К картам. Я должен кое-что обсудить с тобой.

Я немедленно направился к двери. Верити неохотно последовал за мной. Я придерживал для него дверь, и на пороге он остановился и оглянулся на открытое окно.

– Это зовет меня, – признался он. Спокойно, просто, как будто говорил, что любит сливы. – Это зовет меня каждое мгновение, когда я не занят. Поэтому я должен быть занят, Фитц. И очень занят.

– Понимаю, – сказал я медленно, вовсе не уверенный в том, что это так.

– Нет. Не понимаешь. – Верити говорил с огромной убежденностью. – Мое страшное одиночество, мальчик. Я могу достигать и касаться других. Некоторых – очень легко. Но никто никогда не отвечает на это. Когда Чивэл был жив… я все еще скучаю по нему, мальчик. Иногда мне так одиноко без него; это все равно что остаться одному в мире, подобно самому последнему волку, который охотится один.

Дрожь пробежала по моей спине.

– А король Шрюд? – спросил я.

– Теперь он редко пользуется Силой. Годы берут свое, и его тело дряхлеет, так же как и его разум.

Мы спустились еще на несколько ступенек.

– Только ты и я должны знать об этом, – добавил он тихо.

Я кивнул. Мы медленно спускались по лестнице.

– Лекарь видел твою руку? – спросил он.

Я покачал головой.

– И Баррич не видел. – Он сказал это, уже будучи уверенным в ответе.

Я ничего не ответил. На моей коже остались отметины зубов Ночного Волка, хотя он и кусал меня только играючи. Я не мог показать Барричу следы «перекованных», не выдав ему моего волка.

Верити вздохнул:

– Что ж, держи ее в чистоте. Я полагаю, ты и сам прекрасно знаешь, как держать рану чистой. В следующий раз, когда выйдешь из замка, помни об этом и будь готов. Всегда. Рядом может и не оказаться кого-нибудь, кто вступится и поможет тебе.

Я медленно остановился. Верити продолжал спускаться. Я набрал в грудь воздуха.

– Верити? – спросил я тихо. – Как много вы знаете о… об этом?

– Меньше, чем ты, – сказал он весело, – но больше, чем ты думаешь.

– Так часто говорит шут, – сказал я горько.

– Да. Иногда. Это еще один человек, который глубоко понимает одиночество и знает, что оно делает с людьми. – Он вздохнул, и я уже думал, он сейчас скажет, что знает, кто я такой, и не осудит меня за это. Вместо этого он продолжал: – Мне кажется, шут разговаривал с тобой несколько дней назад.

Теперь я шел за ним молча, размышляя, откуда он знает так много о стольких вещах. Сила, конечно. Мы подошли к его кабинету, и я вошел за ним. Чарим, как всегда, уже ждал нас. На столе стояли еда и подогретое вино. Верити принялся за все это с завидным аппетитом. Я сел напротив него. Я не был особенно голоден, но и у меня потекли слюнки при виде того, как он ел простую, здоровую пищу. В этом он по-прежнему оставался солдатом. Пока он может получать удовольствие от вкусной, хорошо поданной еды, он будет наслаждаться ею. Мне радостно было видеть в нем столько жизненных сил. Я подумал, что с ним будет следующим летом. Тогда ему придется часами применять магию Видящих, наблюдая за пиратами у наших берегов, чтобы предупредить об их появлении наших людей. Сколько сил ему понадобится, чтобы заставить красные корабли сбиться с курса. Я помнил, каким он был прошлым летом к началу жатвы: кожа да кости, лицо в морщинах; Чейд добавлял ему в чай бодрящие настои, и Верити постоянно пил эти чаи. Жизнь его свелась к тем часам, которые он проводил за работой Силой. Придет лето, и Сила заменит ему все. Вряд ли Кетриккен это обрадует, подумал я.

Когда мы поели, Верити повел меня к своим картам. Теперь уже нельзя было ошибиться в возникшей схеме. Невзирая на препятствия – лес, реку, замерзшие равнины, – «перекованные» двигались к Баккипу. Это выглядело бессмысленным. Те, с которыми я встречался, казались совершенно лишенными разума и чувств. Мне было трудно поверить, что кто-то из них может решиться идти через всю страну только для того, чтобы добраться до Баккипа или Оленьего замка.

– А эти записи, которые у вас есть, доказывают, что все они поступают именно так. Все «перекованные» стягиваются к Баккипу.

– И тем не менее тебе трудно увидеть в этом согласованный план? – тихо спросил Верити.

– Я не понимаю, как у них вообще может быть какой-нибудь план. Как они общаются друг с другом? Это не похоже на совместные усилия. Они не собираются вместе и не идут сюда бандами. Просто кажется, что все и каждый из них идут к замку и при этом некоторые встречаются.

– Как бабочки летят на пламя свечи.

– Или мухи на запах падали, – мрачно заметил я.

– Одни – под действием чар, другие – ради пропитания, – задумчиво произнес Верити. – Хотел бы я знать, что притягивает ко мне «перекованных». Может быть, что-то совсем другое?

– А почему вы думаете, что нам нужно узнать, зачем они идут? Думаете, их цель – вы?

– Я не знаю. Но если я выясню, то смогу понять своего врага. Не думаю, что это случайность. Полагаю, они идут ко мне, Фитц. Может быть, не по своей воле, но все равно их действия направлены против меня. Мне необходимо понять почему.

– Чтобы понять их, вы должны стать одним из них.

– О? – Он казался почти довольным. – А теперь кто говорит как шут?

От этого вопроса мне стало как-то неловко, и я не стал на него отвечать.

– Мой принц, когда шут высмеивал меня… – Я помедлил, все еще не в силах спокойно вспоминать об этом. Я всегда верил, что шут мой друг. Сейчас я попытался забыть об этом. – Он в своей дурацкой манере заставил меня задуматься. Если только я правильно понял его загадки, он хотел сказать, что нужно искать других людей, владеющих Силой. Мужчин и женщин поколения вашего отца, которых обучала Солисити еще до того, как мастером Силы стал Гален. И кроме того, он сказал, что я должен больше узнать об Элдерлингах. Как их можно вызвать? что они могут сделать? кто они такие?

Верити откинулся в кресле и сплел пальцы на груди.

– Каждого из этих вопросов хватило бы и на дюжину человек. Однако и единственного недостаточно даже для одного, потому что у нас слишком мало ответов. Что касается первого, то да, среди нас должны быть владеющие Силой. Людей, которые даже старше моего отца, обучали для прошлых войн с островитянами. Не все знали, кто именно обучен. Уроки шли очень уединенно, и даже члены круга знали мало кого из тех владеющих Силой, кто в него не входил. Тем не менее должны остаться записи. Я уверен, что они существовали. Но что с ними стало – никто не знает. Я думаю, они перешли от Солисити к Галену. Но в его комнате или среди его вещей не нашли ничего подобного, после того как он… умер.

Теперь настал черед Верити замолчать. Мы оба знали, как Гален умер, мысленно оба при этом присутствовали, хотя никогда не обсуждали это между собой. Гален испустил дух изменником, в момент попытки вытянуть жизнь из Верити при помощи Силы, высосать ее и убить его. Но Верити взял силу у меня, чтобы убить самого Галена. Ни одному из нас не доставляло удовольствия вспоминать об этом. Но я говорил смело, стараясь, чтобы голос не выдал моих чувств:

– Вы думаете, Регал может знать, где эти записи?

– Если и знает, он ничего об этом не говорил. – Голос Верити был таким же ровным, как и мой. Он закрыл эту тему. – Я добился некоторого успеха в поисках владеющих Силой. По крайней мере, я выяснил несколько имен. Но те, кого мне удалось обнаружить, или уже умерли, или находятся неизвестно где.

– Ага. – Я вспомнил, что слышал об этом от Чейда некоторое время назад. – Как вам удалось узнать их имена?

– Некоторых вспомнил мой отец. Членов последнего круга, который служил королю Баунти. С другими я сам был немного знаком в детстве. Еще о нескольких я узнал, разговаривая со стариками в замке, прося их вспомнить все, что они слышали об обучении Силе. Этих, конечно, я расспрашивал не так подробно. Я не хотел и по-прежнему не хочу, чтобы о моих поисках стало известно.

– Могу я спросить почему?

Он нахмурился и кивнул на свои карты:

– Я не столь одарен, как твой отец, мой мальчик. У Чивэла бывали прозрения, казавшиеся почти волшебством. А то, что я обнаружил, – это схемы. Тебе не кажется странным, что все наделенные Силой, о ком мне удалось узнать, или умерли, или исчезли? Я опасаюсь, что, если я найду кого-то и его имя станет известно как имя владеющего Силой, это плохо скажется на его здоровье.

Некоторое время мы сидели молча. Я получил возможность прийти к собственному заключению. У меня хватило ума ничего не произносить вслух.

– А Элдерлинги? – спросил я наконец.

– Это еще одна загадка. В то время, когда о них писали, все знали, что они такое. Так я предполагаю. Ну как если бы ты захотел найти свиток с подробным описанием, что такое лошади. Ты найдешь массу упоминаний о них, несколько трактатов о науке подковывания и родословную какого-нибудь жеребца. Но кто из нас сочтет необходимым тратить время и силы на описание лошади?

– Понимаю.

– Это означает подробное исследование деталей. У меня нет времени, чтобы посвятить себя такой работе. – Некоторое время он сидел, глядя на меня. Потом открыл маленькую каменную шкатулку на своем столе и вынул оттуда ключ. – У меня в спальне есть шкафчик, – сказал он медленно. – Я собрал там все найденные мною свитки, в которых хотя бы мимолетно упоминалось об Элдерлингах. Кроме того, есть несколько других, касающихся Силы. Я разрешаю тебе посмотреть на них. Попроси у Федврена хорошей бумаги и записывай все, что обнаружишь. Постарайся вычленить из этих записей главное; если выделить связи, возможно, из них сложится цельная картина. И приноси мне то, что у тебя получится, примерно раз в месяц.

Я взял у него маленький медный ключ. Он был странно тяжелым, как будто к нему была прикреплена задача, предложенная шутом и одобренная Верити. «Ищи главное, постарайся сложить цельную картину», – сказал он. Внезапно я увидел частичку этой картины – паутинку, сотканную между мной и шутом, а потом между мной и Верити. Как и прочие детали, она не казалась случайностью. Я подумал: кто же создал ее? Я посмотрел на Верити, но он уже размышлял о другом. Я тихо встал.

Когда я коснулся двери, принц сказал:

– Приходи ко мне. Очень рано, завтра утром. В мою башню.

– Сир?

– Может быть, мы найдем еще одного владеющего Силой, пока никем не заподозренного.