Жизнь шестая

Начало своей шестой жизни я встретил уже с абсолютным спокойствием. Пять взглядов старушки Смерти и из холерика выбили бы излишние нервы и избыточную суетливость, и я пришел к мнению, что нервничать в моей ситуации очень глупо, надо мне всего лишь – просто побеждать.

Очередные дебаты о том, что с нами случилось и куда мы попали, я уже знал наизусть и даже не считал нужным к ним особо прислушиваться, раскрывая рот исключительно по необходимости.

Терять время на уговоры в госпитале мне тоже было лень, поэтому, распорядившись подчиненным найти и обязательно шлепнуть местного особиста, если меня со взятым в сопровождение громилой Бугаевым пристрелят при аресте, я поднялся на второй этаж, где и нашел спешившего навстречу военврача Заруцкого.

Военврача сопровождала накрашенная и напудренная костистая старушенция в белом халате и с завитыми седыми волосами, спускающимися из-под белой шапочки, которые совершенно не смотрелись. Будь такая бабка моей тещей, я бы с испугу выпрыгнул в окно сразу после знакомства с мамой любимой, не ожидая, пока эта мумия голубой феи, в образе которой не хватает разве что беломорины в мундштуке, хромовой куртки, картуза со звездой фасона фотографий известного афроамериканца и таких же кожаных галифе с красным суконным задом, начнет забивать зятя в прокрустово ложе своих идеалов. Хотя, честно сказать, но в данном госпитале такая старушка, видимо, пришлась бы к месту. Культурному и обаятельному доктору Заруцкому без такого цербера никак не обойтись.

Бугаева при виде милой старушки, видимо, осеняли те же мысли, старшего сержанта откровенно передергивало.

– Товарищ военврач? Командир 104-й отдельной особой танковой роты лейтенант Суровов, вышел с территории Прибалтики из окружения. У меня к вам неприятные новости, если возможно, то давайте пройдемся в ваш кабинет.

В кабинете заинтригованный Заруцкий, изнывающая от любопытства бабка, должностью которой я так и не поинтересовался, и вломившийся без стука особист, показавший за дверью уже надоевшего мне своими усиками модного политрука с наганом, в очередной раз получили гораздо больше информации, чем им хотелось. В этот раз я миндальничал еще меньше, чем в предыдущие жизни.

– В общем, так, дорогие товарищи. Могу вас поздравить, на западном берегу Чернянки, в районе моста ошивается немецкая разведка. А это значит, что через часок-другой к мосту подойдет пехота, и вряд ли она будет одна. Подразделение мостоохраны из войск НКВД, видимо, уже снялось, так что между вами и немцами в заслоне будут стоять только мои машины. Долго мы можем не протянуть…

Бугаев с его ярко выраженной болезнью десантного превосходства бросил на меня недоуменный взгляд.

– Поэтому, дорогие товарищи, слушайте боевой приказ. Хватайте эти вот телефоны, обрывайте их, звоните кому угодно, мобилизуйте какую угодно технику или подвижной состав, но госпиталь должен приступить к эвакуации немедленно. Мы ее прикроем. Опорный пункт я ставлю на высотках в районе Гадюкинского моста. Связь с нами поддерживайте офицерами связи по необходимости. Обязательно оповестите нас, когда закончите эвакуацию, чтобы мы снялись вместе с вами, будет очень хоршо, если вы побеспокоитесь о восьми платформах для моих машин. У меня совершенно секретная техника, оставлять немцам трофеи я не имею права. Вопросы?

К моему удивлению, в этот раз особист про документы даже не заикнулся, видимо, я привычно был достаточно убедителен. Для него. Тот ВВ-шник был не в пример более бдителен.

– Сколько вашим танкам нужно бойцов для поддержки? У нас есть взвод охраны и легкораненые, в том числе выздоравливающие.

– Мои бойцы в танках сидят. А вы, если охрану и выздоравливающих на мост отправите, тяжелых как таскать собираетесь? Выставьте дозор с рацией или телефоном на высотке перед Гадюкино. Если немцы нас разделают, у вашей охраны и выздоравливающих пострелять время найдется.

Бабка поддержала мои слова одобрительным ворчанием, Заруцкий заулыбался и закивал.

Я на секунду задумался.

– Ракеты есть? Сигнал вашего дозора об обнаружении противника на западном берегу: две ракеты зеленого дыма в направлении немцев, на нашем – две красного. Если все будет нормально, ваш дозор прикроет меня от обхода справа сзади. Пулемет ему можете еще дать, если есть и будет не жалко.

Особист, не спрашивая разрешения у поморщившегося Заруцкого, выдернул из висящей на стене кабинета потрепанной офицерской сумки карту, расстелил на столе и одобрительно кивнул моему замыслу.

– Отличный план, товарищ лейтенант. Так и поступим. Ракеты и ракетницы в госпитале есть, пулемет тоже найдется.

– Тогда приступайте. Я выдвигаюсь к мосту.

Особист неожиданно протянул мне руку, и я с выбившим меня из колеи непоколебимого спокойствия удивлением ее пожал, секундой позже поручкавшись и с Заруцким. Бабуля расцвела улыбкой и изволила нам кивнуть.

Перед тем как спуститься вниз, я кивнул Бугаеву и зашел в первую же попавшуюся палату, безымянные особист и стиляга политрук подглядывали за нами в открытую дверь.

На металлической кровати у входа лежал красивый плечистый парень с обмотанной бинтами грудью и серым покрытым потом лицом, дергаясь в бреду под неуклюжие попытки молоденькой санитарки в белой косынке его успокоить. Я подошел к раненому и провел ладонью по его волосам.

– Выздоравливай, братишка. – И обратил свой командирский взор на подчиненного. – Понял, Бугаев, ради чего все это?

Старший сержант окинул взглядом палату и задумчиво кивнул:

– Я понял, товарищ лейтенант.

– Вот так вот. Пошли, товарищ старший сержант. Немцы нас ждать не будут.

Задумчивый Бугаев молча пошел за мной.

Делай что должно, случится чему суждено. Шло время моей шестой жизни или смерти, а я собирался просто побеждать. Хотя бы сейчас.

Но для этого мне нужно было рассмотреть свои предыдущие действия и оценить тяжесть и, главное, причины совершенных мною ошибок. Итак, рассмотрим, каких косяков я напорол на этот раз.

Начнем с расстрелянного из-за взаимной глупости и непонимания взвода ВВ-шников. Такие происшествия при любых условиях являются преступными и, что еще более важно, ложатся тяжким грузом на людскую совесть, если она, конечно, имеется.

Я посчитал себя самым умным, внаглую попытался подчинить себе постороннее подразделение, вполне обоснованно получил встречное требование опытного человека, собаку съевшего на работе со всякими подозрительными личностями, предъявить документы, повел себя неправильно и был сочтен германским диверсантом, что получило неожиданное продолжение в виде геройской стрельбы «по танкам врага» с вполне предсказуемым и никому не нужным итогом. И виноват бы в этом один я, и больше никто. Младший лейтенант действовал как раз правильно, до конца выполнив свой долг. Как он его понимал.

А вот с передовым немецким мотоциклетным взводом все прошло как по маслу. Как мой друг герр лейтенант ни осторожничал, ничего ему не помогло, я построил ситуацию таким образом, что после выхода из рощи для захвата моста шансов на выживание у немцев не было. Как только немецкий командир принял решение о его самостоятельном захвате, судьба подразделения была предрешена.

Да, действительно, я пережил пару неприятных минут, когда противник выдвинул разведывательную группу и отправил людей за насыпь, но выгода моей позиции, наличие боевых машин и правильный замысел боя позволили все немецкие действия легко парировать. А вот дальше все стало плохо.

Я расслабился и, по сути, попытался свои действия бездумно повторить, непонятно почему рассчитывая, что фрицев ни трупы на лугу не насторожат, ни вполне резонное предположение, что данный узел коммуникаций могут прикрывать помимо явно виденных укреплений у моста еще и пара замаскированных дотов «Линии Сталина». Да, безусловно, предположение, что немцы рискнут на атаку в лоб под прикрытием противотанковых орудий, что позволит их моим орудиям переработать, частично оправдалось, но не более того. Чем больше прошло времени после стычки с немецким разведвзводом, тем вероятнее был удачный обход, чего я не предусмотрел. Я в очередной раз понадеялся на мощь тепловизоров, которыми вел наблюдение по сторонам, и вполне справедливо был наказан за это.

Фрицы, похоже, переправились за рощей Дубовой и, прикрываясь ею, зашли ко мне в тыл, в лесу случайно наткнулись на неприкрытую пехотой БМД, закидали ее гранатами и ударили взводу в спину, одновременно с начавшейся атакой с фронта.

Наступающие с фронта немцы плотным и неожиданно эффективным пулеметным огнем задавили моих неокопанных стрелков, загнав их на обратный скат, а подразделение в моем тылу, несмотря на понесенные от огня боевых машин потери, выдвинуло под насыпь штурмовую группу с пулеметами и ПТР. Штурмовая группа, прикрываясь насыпью, незамеченной выдвинулась под высоту и неожиданным кинжальным огнем во фланг решила исход боя.

Помимо очередного неудачного расчета на мощь тепловизоров и немецкий идиотизм были еще проблемы.

ОШИБКА. Я поленился окопаться, хотя времени для этого было вполне достаточно, для оборудования круговой обороны в том числе.

ОШИБКА. Забыл, что танки в лесу без пехоты не живут – выдвижение за насыпь боевой машины без его отделения было по-настоящему преступным.

ОШИБКА. Не предусмотрел возможности того, что немцы смогут задавить стрелково-пулеметным огнем моих стрелков, причем особенно отличились пулеметы из рощи, несмотря на дистанцию, видимо станковые.

ОШИБКА. Вообще непонятно, зачем вывел стрелков на гребень. Чем мне мешали немцы в расстрелянных уже один раз окопах на другом берегу? Да ничем. Так же выгнал бы машины на берег и расстрелял немцев из пушек, все, что мне реально было нужно, это удерживать их на той стороне реки, не дав переправиться.

ОШИБКА. Ну, и наконец, растерялся и совершенно не подумал, что карлуши в моем тылу, встреченные плотным пушечно-пулеметным огнем по опушке, рискнут на агрессивные действия под прикрытием насыпи.

Что понаделал глупостей – это понятно, теперь прикинем, что мне можно будет сделать в следующем раунде. Замысел на работу от скрытности с устройством огневой засады полностью оправдался, в новой жизни его следовало бы повторить.

По подходу основных сил противника, что обнаружат перед собой расстрелянных мотоциклистов и неизбежно попытаются охватить взвод с фланга, от меня требуется принять меры по нейтрализации этого обходного маневра, причем не факт, что осуществленного только с одной стороны, и уничтожить наступающих – желательно полностью. Силы врага я оценил как усиленную моторизованную роту.

В случае захвата отправленных в обход подразделений противника врасплох, допустим при переправе, замысел командира немецкого передового отряда – работать на обходах и охватах – обращался бы против него. Я получал возможность уничтожать немцев по частям.

Свои действия требовалось как можно тщательнее обдумать, умирать мне уже изрядно надоело. Особые сожаления в данном контексте у меня с ходу же вызывало отсутствие как у моих наводчиков, так и у меня самого полноценной подготовки для стрельбы с закрытых огневых позиций, а у самих машин – того же бокового уровня.

В нашей ситуации невидимая артиллерия, обрушивающая на противника вал огня, будучи неуязвимой от ответного, была бы просто неоценимой и серьезно облегчала бы стоящие перед взводом задачи. Для обеспечения таких возможностей и растянуть две трети моих бойцов по наблюдательным пунктам было бы не жалко, бой пехоты в этой ситуации практически исключался, переходя в бесконтактное избиение в «american style». Я бы разносил засеченных наблюдательными постами немцев через считанные секунды после их обнаружения.

Однако, так как спутниковая группировка ГЛОНАСС осталась в моем времени и свое место машина отслеживать перестала, да и заложить в баллистический вычислитель координаты ориентира стало проблемным, реализованные конструкторами возможности стрельбы с ЗОП ушли в прошлое.

Да, лихорадочно припоминая знания, полученные в училище, можно было бы попытаться что-то придумать с привязкой к разрывам, но на это у меня не было времени. Немецкая разведка уже в данный момент выходила к мосту, если не рассматривала его в свои бинокли.

Митинг с подчиненными с разъяснением своей позиции по легализации в прошлом в этот раз прошел еще на большее ура, чем предыдущие, в разговор мягко вклинился Бугаев и, потрясая пудовыми кулаками, мгновенно завладел вниманием коллектива, не забыв упомянуть помимо раненых в госпитале сочных колхозниц из Коровино, «на дойки которых, сразу забыв свою костлявую подружку, таращил глаза сержант Егоров». Свое отделение он, видимо, успел обработать по пути, сержанта в его речи настолько единодушно поддержали бойцы, что наша сходка стала сильно напоминать заседание Государственной Думы с речью председателя партии «Единая Россия» Дмитрия Анатольевича Медведева во славу мудрой государственной политике Владимира Владимировича Путина. С единогласной поддержкой речи фракцией данной партии, хотя, впрочем, в данном варианте обошлось без долгих продолжительных аплодисментов.

Учитывая высоту нашего берега и предусмотренные мною меры предосторожности, остановить активного немецкого лейтенанта-мотоциклиста от попытки захвата моста могло только мельтешение бойцов на гребне, поэтому я повторил предыдущий маневр со скрытно выставленными наблюдателями и заставил остальных бойцов рыть окопы на обратном скате, отсутствие которых так дорого обошлось взводу в моей предыдущей жизни.

Выставление наблюдательного поста в роще Дубовой было очень привлекательно касательно обнаружения обхода с левого фланга, но на данном этапе скрытность была гораздо более важна, отправлять за железку машину было совсем не вариантом.

Впрочем, чуть поразмыслив, мнение, что на данном этапе можно ограничиться наблюдением с машин, я изменил, и невезучий ефрейтор Ханин стал старшим парного дозора, отправленного в рощу – выдвинуться по лесу вдоль опушки пешим порядком, с задачей занять там позицию с хорошим обзором закрытых от наблюдения с опорного пункта участков местности, по возможности где-то повыше.

Наблюдая за его выдвижением и понимая, что не имею возможности накрыть обнаруженного с НП противника огнем боевых машин с закрытых огневых позиций, я почувствовал, как тоска вновь посетила меня. Будь у меня такие возможности, избиение противника, особенно застигнутого при переправе, с учетом скорострельности наших боевых машин обещало быть полностью безнаказанным. Игрой в одни ворота как она есть, враг бы меня даже не видел.

Справа я прикрылся наблюдением с опорного пункта, выставленным Петренко на дереве по опушке, и наблюдательным постом предков на высоте 43,1, присутствие и связь с которым я собирался установить позднее, после того как нейтрализую немецкую попытку захватить мост с ходу и отпадет необходимость в избыточной скрытности.

Что интересно, размышляя о своих действиях в ожидании, когда немецкий лейтенант выведет своих людей из леса навстречу смерти, я в очередной раз пришел к выводу, что будь я не Сурововым, а Суворовым, все мои действия на послезнании можно было бы делать сразу, просто внимательно рассмотрев карту и оглядев местность с высотки 44,8. По уму, наличие наблюдательного поста на левом фланге – это железная необходимость, а удобного для этого места ближе рощи Дубовой просто нет. Впрочем, Ханина немцы могли по лесу обойти и там, однако вероятность этого я счел довольно низкой, слишком большой и неудобный по маршруту крюк требовался бы для обхода, который был бы приемлем лишь в случае знания о наличии в роще наблюдателей.

В итоге, выставленные мной на гребне наблюдатели немцами обнаружены не были, и немецкий лейтенант повторил смертельную ошибку из предыдущего варианта своей жизни – он рискнул захватить невзорванный железнодорожный мост самостоятельно. Похоже, как и некий другой лейтенант, тоже грезил о Железном Кресте из рук человека, имя которого нельзя называть вслух.

Выдвижение немецкой разведки, как я теперь знал, прикрытой стрелками и пулеметами из Огурца, оставило меня равнодушным. При соблюдении моими бойцами требований боевого приказа это были трупы, которые просто не знали об этом. В отличие от людей из отправленного в разведку отделения, у немцев, которых я планировал расстрелять на открытом пространстве, были хоть какие-то шансы выжить. У разведчиков, занявших окопы мостоохраны, их не было. Под пушками и пулеметами они не могли рассчитывать их даже покинуть.

Гибель немецкого мотоциклетного взвода повторилась до мелочей, разве что подпустил я основные силы немцев на двести метров к реке, отправив БМД Юнусова за железку одновременно с командой остальным выдвинуться на гребень. В этот раз неприятных секунд при расстреле нам не сумели создать даже пулеметчики у моста. Немецкий расчет был расстрелян «Кордом» сразу по его появлению.

В этот раз странная идея, что целый взвод трупов, валяющихся среди воронок от 100-миллиметровых орудий на насыпи и вокруг нее, никого не то что наведет на мысли о вооружении противостоящего противника, но и даже не насторожит, меня не осеняла. Да и о том, что расстрел могли наблюдать вживую, допустим, оставленные для охраны техники стрелки, я тоже подумал. Поэтому отделение Бугаева отправилось копать окопы на высоту 41,2, что позволяло растянуть опорный пункт и тем самым избежать излишней скученности в случае применения немцами полковой и дивизионной артиллерии, а я сам с двумя бойцами под прикрытием орудий двух БМД прогулялся по мосту на другой берег.

Честно сказать, желание глянуть мертвым врагам в лицо после стольких смертей и такого времени одолевало меня даже больше, чем моих подчиненных. Да и желание добыть документы, а то и пленного, и наконец разузнать, с кем я имею дело и каких сил мне у моста следует ожидать, играло свою роль. Возможный обстрел моей группы из рощи, прежде чем его заткнут пушки боевых машин, был сочтен малозначимым.

Результаты обстрела из «Бахчи» по реальным целям вблизи действительно впечатляли. Стомиллиметровые снаряды на такой ничтожной дистанции ложились прямо в траншею, выкашивая попавших под них немцев осколками и срывая с них обмундирование взрывной волной. Двух пулеметчиков у моста пули «Корда» разорвали практически на куски, оставшихся порешили 30-миллиметровые осколочные снаряды, снесшие местами целые метры бруствера основательно оборудованных сталинскими ВВ-шниками окопов.

Хорошо наблюдаемые с высоты горбы дзотов удостоились отдельного внимания, все огневые сооружения снарядами были полностью разрушены. Глянув поближе на остатки перекрытия одного из них, я этому не удивился. Два наката из связанных катаной шестимиллиметровой проволокой 15–18 сантиметров бревен с шапкой земли поверх защитить могли разве что от минометной мины. Да и от неё – далеко не всякой.

Пленных в окопах не нашлось, хотя двое из немцев пытались перевязаться. Истекший в ячейке кровью командир отделения – унтер-офицер с его окантовкой алюминиевым галуном по забрызганным кровью из пробитого горла погонам – даже дожил до нашего прихода, скончавшись при попытке довести до конца его перевязку.

Окопы мостоохраны артогнём были зачищены так основательно, что с оставшихся там трупов удалось снять только три пригодные солдатские книжки и как дополнение к ним парочку овальных алюминиевых солдатских жетонов с их пунктирной прорезью посередине, шифром части и, как я понял, личным номером бойцов на половинках.

Радость почувствовавшего себя гением войсковой разведки лейтенанта, решившего проверить данные зольдбухов данными жетонов, бесследно испарилась сразу же, как их удалось рассмотреть поближе. Шифры войсковых частей на жетонах и на первых страницах зольдбухов не совпадали. Вообще. Три книжки и два жетона не дали ни одной совпадающей пары даже у разных военнослужащих. Чувство превосходства представителя армии XXI века, догадавшейся перейти к безликой буквенно-цифровой кодировке, испарилось неизвестно куда.

Без знания системы занесения данных в жетоны и личные документы военнослужащих шифры частей только запутывали дело. Как в этой связи было понять 5./Inf. Reg. 50, 5./J. R. 50, 1./Krsch. Btl. 53, 1./Kradschütz. E. Btl. 3 и 2./Inf. Ers. Btl. 50, с ходу ясности не было ни на грамм. Расслабиться удалось только после того, как я догадался полистать солдатские книжки и изучить содержащуюся там информацию. Созревшее уже решение отправить бойцов ковыряться в растерзанных трупах можно было отставить.

Насколько можно было сделать вывод из вписанных туда данных, расстрелянные мотоциклисты были подразделением 1./Krsch. Btl. 53 – первой роты 53-го мотоциклетного батальона вермахта. Последнее не внушало мне ни малейшего оптимизма, поскольку, если исходить из имеющихся исторических знаний, против нас действовала если не танковая, то моторизованная дивизия вермахта точно. Наличие в немецких пехотных дивизиях мотоциклетных батальонов меня бы откровенно сказать очень удивило.

Бойцы, что, кривя морды, обшманывали более-менее целых мертвецов, кроме смертных жетонов и солдатских книжек разжились парой парабеллумов и где-то затрофеенным немцами пистолетом «ТТ» в коричневой кожаной кобуре со шлевками. Те, кому исправных пистолетов не досталось, прибарахлились пулеметом, счастье обладания которым я немедленно испортил распоряжением собрать патронные коробки и обматывающие некоторых убитых ленты, найти на трупах комплект ЗИП пулемета и не забыть валяющийся на дне траншеи футляр с запасными стволами к нему. Детская радость обладания знакомой по фильмам игрушкой скрылась за грозовыми тучами хмурых физиономий в считанные секунды.

Сам я положил глаз и наложил лапу на МР-40 умершего от ран унтер-офицера, хотя два поврежденных в подсумках осколками магазина и пришлось выкинуть.

Попытка бойцов продолжить мародерку в направлении лежащих на путях и под насыпью в 150 метрах от нас трупов была своевременно пресечена, и я скомандовал возвращаться на правый берег. Затянуть время грабежа и бежать на наш берег по мосту под пулями мне вот совершенно не улыбалось.

Последнее, что я сделал перед уходом, это собрал ненужные мне жетоны и солдатские книжки в немецкую каску и бросил ее в ячейку к умершему от ран унтеру. В свете разбирательств с НКВД при легализации наводить следователей на ненужные мысли совсем не стоило, а продолжать войну с трупами было бы несколько стыдным.

По итогам выхода номер противостоящей нам части мне ничего не дал, номер дивизии, даже знай я его, не дал бы, по сути, тоже, а вот изучение самих мертвецов наводило на неприятные мысли. Средний возраст осмотренных убитых составлял около 25 лет (никого возрастом старше тридцати я не увидел), все они были неплохо развиты физически и имели средний рост более 170 сантиметров. Печать интеллигентности на лицах понятие субъективное – особенно если лица мёртвые, однако, коли судить по мозолям на руках, расстреляли мы если не самый что ни на есть германский пролетариат, то сочувствующее ему и угнетаемое капиталистами крестьянство.

Впечатляющая основательность в действиях противника, в данном случае получала хорошее объяснение. Нам противостоял контингент из невыбитой еще в войне немецкой кадровой армии, разбавленной призванными из запаса серьезными взрослыми мужиками, в достаточной мере выпустившими из голов свистевший там когда-то юношеский ветер. С дополнительными осложнениями в виде хрестоматийного германского менталитета. Ничем хорошим для меня это не пахло даже без присутствия бронеобъектов противника, откровенно сказать, немцы пока и наличными силами прекрасно справлялись.

Настоящее немецкое качество, мать его так, все что делаем – мы делаем хорошо. Включая бешеную агрессивность в лесном бою накоротке с карабинами наперевес против вооруженного автоматическим оружием противника, раз уж герр лейтенант такой приказ отдал.

Однако противника на войне не выбирают. Теперь мне нужно разобраться с основными силами вышедшего к мосту врага.

К моменту обнаружения германцев в рощах перед нами взвод располагался следующим образом.

На левом фланге, в листве высокого дуба рощи Дубовой засел дозор ефрейтора Ханина, которому я назначил позывной «Топор Тринадцать», по его докладу имевший достаточно хороший обзор скрытого лесом «мёртвого пространства» на нашем берегу, реки и её левого берега за излучиной.

В районе высоты 40,9 на опушке леса за железной дорогой замаскировалось отделение сержанта Егорова, имевшее задачей уничтожить противника, атакующего за насыпью, и прикрыть взвод от возможного обхода слева. Глухая оборона на данном направлении не планировалась, окопы бойцы не рыли, инженерное обеспечение позиции свелось к маскировке БМД.

Машины взвода материального обеспечения встали в лесу с другой стороны железнодорожных путей, за болотцем у переезда. Отводить машины, коли это понадобится, по дороге на Борисово было наиболее оптимальным.

Высоту 44,8 обороняли парашютно-десантное отделение младшего сержанта Севастьянова и ГПО. БТР-Д гранатометчиков и БМД-4М стрелков находились в готовности к выдвижению наверх на заднем скате высоты, где экипажи при помощи больших саперных лопат из комплектации машин среди вырытых ранее стрелковых ячеек оборудовали окопы.

Стрелковые окопчики наверху для обеспечения возможности свободного маневрирования подразделений (на рытье хода сообщения на обратный скат у меня категорически не хватало времени) бойцы рыли в линию по топографическому гребню высоты, с расположением моего КНП и окопа АГС-17 посредине позиции. К моменту обнаружения немцев всеми бойцами и мной лично были вырыты одиночные стрелковые ячейки для стрельбы стоя; работы по связке ячеек между собой в парные окопы в полном объеме закончены не были, к устройству ходов сообщения приступить не успели вообще. АГС-ники, выкопав и оборудовав свой окоп как по наставлению, установили гранатомет и молча помогли мне управиться с КНП.

Примерно так же дела обстояли у Бугаева на высоте 41,2, за правым плечом которого на высоте 43,1 госпиталь таки разместил свой наблюдательный пост из десятка бойцов, видимо, в основном из выздоравливающих раненых, с полевым телефоном, самозарядными винтовками и ручным пулеметом, привезенными госпитальным особистом и хипстером политруком на раздолбанной полуторке.

Представители сталинского политаппарата и карательных органов, высадив бойцов на отметке 43,1, не преминули проехать к мосту, чтобы разузнать о причинах стрельбы и как идут дела, посмотреть в бинокль на трупы в мышиных мундирах, практически с детским восторгом повертеть в руках трофейный MG.34 и погладить броню моих алюминиевых танков, когда я этих туристов выгнал с вершины, борясь с желанием расколотить им физиономии.

В госпитале все обстояло нормально. Связавшееся со штабом армии руководство получило подтверждение продвижения немцев в нашем направлении и наличия между ними и госпиталем только отходящих подразделений Красной Армии, местонахождение и силы которых в штарме, впрочем, представляли достаточно приблизительно. Четвертая танковая группа, разгромив соединения 11-й армии при очередной попытке её задержать, рвалась к Лужскому рубежу.

Эшелон для вывоза госпиталя ожидался не ранее восемнадцати-девятнадцати часов. Лейтенант Суровов лично от начальника автобронетанковых войск армии получил приказ стоять насмерть, но немцев к госпиталю не пропустить.

Конечно, страна прикажет быть героем, героем станет вмиг любой, однако тут я не выдержал:

– А о платформах для моей техники он побеспокоился? Вы довели до него, что техника совершенно секретная?

Моднявый политрук закивал так, что я испугался: вдруг у него отвалится голова.

– Товарищ полковник сказал, что не имеет информации о такой роте, но если мы подтверждаем, что техника незнакомая, – побеспокоится лично.

Дела, куда ни глянь, шли отлично. Условия для будущей легализации складывались превосходно, мы безнаказанно порешили немецкий разведотряд, оставалось только так же разобраться с остальными подошедшими к мосту фрицами и не оставить им никаких вызывающих излишние вопросы артефактов. Я уже чувствовал, что могу это сделать.

Подошедшие к мосту немцы обоснованно осторожничали. Я, особо не скрываясь, наблюдал за ними в бинокль. Немецкий командир вывел довольно много людей к опушке Огурца; то здесь, то там мелькали фрицы, пренебрегавшие маскировкой. Бороться с искушением вывести наверх БМД и, используя тепловизионные каналы прицелов, расстрелять фашистов на исходных позициях было довольно сложно, от ожидания у меня играли нервы и нарастало чувство совершаемой ошибки. Тем не менее, первоначальные резоны выманить на луг и уничтожить наступающего противника на открытом пространстве я оценил более весомыми.

Мне нужно было дождаться атаки или удержать фрицев в лесу до темноты; решись они на активные действия ночью, мое превосходство станет реально вопиющим. Если в данном варианте развития событий немцы опять решатся на обход, что было вполне реальным, ибо лезть вперед, не зная ничего о противнике, уже полностью уничтожившем передовой взвод, как минимум крайне неосторожно, я планировал бить противника по частям. По донесению Ханина – взять БМД и, выдвинувшись в район Дубовой, застигнуть отправленное в обход немецкое подразделение на переправе и там его полностью уничтожить.

По моим временны́м расчетам, даже пойми немецкий командир, что к чему, еще при выдвижении боевых машин, у него не хватит времени удачно атаковать и в районе моста закрепиться. Снимать с высот свои ПДО и гранатометчиков я не собирался, отделения Егорова за железкой для добивания отдельных немецких стрелков на переправе было вполне достаточно.

Собственно выход немецких подразделений из рощи под грохот пушек, расстреливающих фашистов на переправе, был бы для меня самым идеальным вариантом немецких действий. После расстрела фрицев в воде машины возвратились бы как раз вовремя, чтобы вышедшая на приречный луг гитлеровская пехота не могла ни вперед пройти, ни назад вернуться, но только умножить количество трупов перед мостом.

Вариант – отправить на зачистку обходящих взвод фашистов одно егоровское отделение – по размышлению был мной отброшен. Предыдущие смерти хорошо лечили от самонадеянности. Немецкая пехота имела если не высокоэффективные, то вполне приемлемые для поражения легкобронированной техники противотанковые средства, местонахождение и количество которых ни я, ни сержант Егоров не знали и знать не могли, соответственно отправка одинокой БМД имела риск ее внезапной и глупой потери с полным или частичным срывом планов моих дальнейших действий.

По мере того как шло время, чувство тревоги и неуверенности в себе все продолжало и продолжало нарастать. Как командиру, пытающемуся удержать под контролем оперативную обстановку, мне стала более понятна фраза: «Если ты пребываешь в бездействии, то совсем не факт, что в бездействии пребывает противник», с дополнительным тремором от мыслей, что я чего-то в действиях этого самого противника не предусмотрел.

От нервов хорошо помогал физический труд. Периодически прерываясь на наблюдение за обстановкой, я с гранатометчиками соединил наши окопы ходом сообщения, после чего они вывели зигзагом еще один на обратный скат. Стрелки Севастьянова тем временем связали окопчики общей траншеей сначала между своими ячейками, а потом и с окопом гранатометчиков. Оборонявшие высоту бойцы получили возможность достаточно безопасно маневрировать в пределах позиции, ходов сообщения полуметровой глубины с учетом высоты бруствера для этого было вполне достаточно. Личный состав бугаевского отделения, включая самого старшего сержанта, активно занимался тем же самым, периодически попыхивая злобой на предков, на их глазах, устремленных в оптические приборы, вяло ковырявших лопатами на высоте 43,1, не брезгуя многочисленными перекурами.

Сигнал о появлении противника за рощей Дубовой оказался подобен манне небесной, командир отправленного немцами в обход подразделения, как я и ожидал, поленился давать слишком большой крюк. Дальше оставалось подождать, пока немцы затеют переправу, и стереть их в порошок.

Если, понятно, по «закону бутерброда» тут что-то не пойдет не так.

Дождавшись фразы Ханина касательно обнаружения основных сил немецкой обходной группы, повторившей номер с высылкой вперед передового отделения: «Вышли на берег и приступают к переправе, Топор Десять!» – я обрадовался, воспарил, передав командование на высоте – Севастьянову и всей спешенной группой – Бугаеву, пулей пролетел по ходу сообщения к моим БМД. Бронегруппой взвода в данном случае я решил руководить лично.

Замкомвзвода остался оборонять мост и брод личным составом двух спешенных парашютно-десантных отделений и полным пулеметно-гранатометным. Усиливать шесть пушек БМД крупнокалиберным пулеметом бронетранспортера в моей ситуации было, как минимум, нерационально, поэтому БТР-Д остался на месте – поддерживать огнем своего «Корда» спешившиеся отделения.

Чувство совершенной мною ошибки вернулось ко мне на переезде через железнодорожную насыпь, когда несколькими секундами позже ее преодоления из-за реки взлетели три красные ракеты и несколькими секундами позже – две белые. Я обмер. Противник, как оказалось, тоже не брезговал наблюдением.

Но коней на переправе не меняют, следование не лучшему плану обычно лучше беспорядочного шарахания, поэтому после секундного колебания я рыкнул мехводу Гибатуллину по ТПУ:

– Ходу, Денис, ходу, пока фрицы с переправы не свинтили!

Секундой позже продублировал приказ остальным двум БМД бронегруппы. Как я посчитал, жизнь или смерть немцев на переправе теперь зависела исключительно от скорости реакции сторон. Переправиться назад и укрыться в лесу они явно не успевали. А те, кто успевал, должны были вполне просматриваться моими тепловизорами. Ума сразу припустить в глубь леса в немецкой ситуации ни у кого не хватит.

В этой связи первоочередной целью боевых машин по подходу к месту переправы назначались немцы на левом берегу, после их уничтожения приходил черед успевших переправиться. На приречном лугу, в нескольких сотнях метрах от хорошо просматриваемой почти лишенной подлеска дубовой рощи деваться им было некуда.

В принципе так это и оказалось, но, к сожалению, опять не в полностью предусмотренном мною ключе.

Мелькавшие по опушке леса на другом берегу тепловые пятна с ходу получили порцию 100– и 30-миллиметровых снарядов, щедро разбавленных пулеметным огнем, и буквально в пару минут превратились в трупы либо исчезли с экранов наших прицелов, и я радостно скомандовал:

– Хватит с них, кончаем фрицев на нашем берегу!

Бой опять складывался удачно.

В радиообмен вклинился шипящий голос Ханина, решившего проявить инициативу:

– Топор Десять – Тринадцатому! Фрицы в лесу, самого противника не наблюдаю. Снимаюсь с точки, выдвигаюсь ближе к опушке для обнаружения. Приём.

Я на пару секунд впал в ступор. Чтобы переправиться через реку и одолеть триста метров луга до рощи, переправлявшимся немецким подразделениям явно не хватало времени, как, впрочем, и уйти назад на левый берег. Укрыться в траве они тоже не могли, хоть кто-то бы высунулся посмотреть на подошедшие танки и попал в засвет французских матриц наших прицелов.

Пока я размышлял, куда они делись, егоровская БМД развернула башню и дала длинную пушечную очередь по роще, добавила пулеметом и пустила 100-миллиметровый осколочно-фугасный снаряд, срубивший дуб сантиметров шестьдесять толщиной.

– Топор Десять, противник в роще, наблюдаю тепловые сигнатуры. – Егоров, попавший на срочную службу после исторического факультета педагогического института и оставшийся на контракт с серьезной надеждой аттестоваться на офицерскую должность, привычно напрягал рабоче-крестьянское окружение избыточно умной речью.

– Взвод! Уступом влево! Противник в дубовой роще! Уничтожить!

Машины сильно сбросили скорость и, не прекращая движения, растянулись уступом влево, залив тепловые пятна немецких солдат в роще валом огня. Как раз, чтобы по радиостанции завизжал испуганный голос Ханина, снова сбивший меня с мысли, куда с реки так быстро подевались немцы и где их надо теперь искать:

– Вы нас сейчас перебьете, Десятый!

– Что?! Какого черта ты там у немцев делаешь, дебил?! Минута тебе свалить и найти укрытия, идиот!

Огонь смолк, и в прицелах немедленно замелькали спины и задницы улепетывающих в глубь леса немецких солдат. Чувство ошибки и неправильности моих действий кричало не переставая. Все оправдалось, несколькими секундами позже в наушники ворвалась автоматная трескотня, и ефрейтор неожиданно спокойно доложил:

– Обнаружен. Веду бой.

– Ханин, лежать! Пулеметами, огонь!

Машины изрыгнули из себя длинные очереди своих ПКТ.

Впрочем, трассеры пулеметов, вероятно даже, не успели долететь до опушки, когда ничуть не умолкшее в ходе спасения этого идиота чувство неправильности навело меня еще на одну мысль:

– Егоров, роща! Остальные – башни на реку, фрицы под берегом! – И это было вовремя, соседняя машина как раз заискрила под трассерами летевших снизу струй пулеметных очередей.

Немцы, командир которых сообразил, что сбор подразделения после переправы и пробежки в триста метров по высокой траве рискует занять больше времени, нежели два километра для направляющихся в его сторону танков, о чем ему, похоже, явно и недвусмысленно подсказали ракеты, занял оборону у уреза воды, пользуясь обрывистым берегом Чернянки, в результате чего я без малого чуть не попал меж двух огней. Скрашивало ситуацию только то, что отправленное в разведку передовое отделение было вовремя обнаружено и загнано в глубину рощи огнем боевых машин и ханинский дозор, как я понадеялся, кого-то там дополнительно положил и связал боем оставшихся. Егорову осталось только их добить.

– Егоров, спешивай отделение и спасай этого имбецила! Фрицев, что не получится добить, загони в лес. Сам туда сильно не лезь, сразу снимай людей. По выполнению доложишь.

– Принято, Топор Десять.

– Остальные, противник на два часа по урезу воды! Уничтожить! В ближний бой не лезть, срыва дистанции не допускать, бортов не подставлять, держать фрица на носовых курсовых углах! Отработаем их пушками, парни. Не подставляйтесь!

На самом деле, несмотря на преподнесенную немцами неожиданность, ситуация для них виделась мной весьма кисло. Передовая группа, отошедшая в рощу, оказалась вовремя нейтрализованной и лишилась возможности вести по мне огонь в борт и спину, а с фронта немецких ПТР и пулеметов я сильно не боялся. В итоге, для того чтобы безнаказанно переработать обнаруживших себя засевших под речным берегом германцев, мне нужно было удерживать с ними дистанцию и стрелять, стрелять и стрелять. Пока они не кончатся. И это нужно было сделать как можно быстрее, в районе моста тоже заворачивалась буча, на связь вышел деловитый Бугаев:

– Топор Десять – Топору Одиннадцать. Сильный пулеметный огонь, противник атакует с обеих сторон железнодорожного полотна в направлении моста и брода. Силы до роты. Веду бой. Приём.

В принципе, при наличии времени и соблюдении указанных условий сделать мне этот зажатый немецкий взвод ничего не мог. Ну, за исключением схемы с высылкой вперед храбрецов гранатометателей, ползущих по голому полю навстречу танкам, как в советских фильмах о войне. Тактический прием, который встречал полное непонимание абсолютно всех военных, которых я встречал в жизни, что единодушно списывали его на кинематографические условности, включая преподавателей с кафедры тактики родного училища.

Теперь же, наблюдая, как осколочно-трассирующие снаряды 30-миллиметровых орудий поднимают фонтаны земли на берегу и воды в реке в местах, откуда еще недавно поливали нас пулеметами, до меня как-то сразу дошло, что киношники, в меру разумения и пересказов почиканных цензурой и литобработчиками воспоминаний, пытались показать. Возникли очень большие подозрения, что после уничтожения противотанковой артиллерии обороняющихся немцы вовсе не стремились для уничтожения засевшей в окопах пехоты использовать огонь и набившие оскомину гусеницы, но только один огонь, который в ином случае в достаточно обширном «мёртвом пространстве» вокруг танка на бойцов с ручными противотанковыми гранатами не действовал и действовать не мог. А вот вставшим в двухстах метрах от траншеи боевым машинам обороняющиеся реально противопоставить ничего не могли, кроме подвига ползущих на смерть бойцов. Этот номер собирался провернуть и я, тем более, что засевших под обрывистым берегом немцев давить гусеницами, даже пожелай мы того, в принципе бы не получилось.

Тем не менее, сказать было легче, чем сделать. Мгновенно задавленные валом огня с боевых машин, немцы исчезли под обрывом. Тридцатимиллиметровые осколочно-трассирующие снаряды для поражения укрывшейся пехоты в данной ситуации были непригодны, эффектно, но явно безвредно взрываясь на поверхности земли и в воде, со 100-миллиметровыми было получше, но поймать именно тот градус, что позволял бы снаряду пробить слой грунта и взорваться среди укрывшихся фашистов, было тоже непросто. Соответственно ситуация становилась патовой – я мог зачистить фашистов только затратив очень много времени и снарядов, а они, укрывшись, не могли достать мои машины.

А между тем, времени у меня не было, фрицы в районе опорного пункта, несмотря на сопротивление спешенных отделений, активно продвигались вперед. К поддержке атаки помимо пулеметов подключились противотанковые орудия, в очередной раз спалившие первыми же выстрелами вылезший на вершину БТР-Д гранатометчиков и немедленно начавшие осколочными снарядами зачищать окопы стрелков, к счастью, пока не слишком в этом преуспевая.

Когда Егоров спешился под уничтожение противника в роще, я решился:

– Топор Тридцать один, разверни башню на реку, остаешься на месте, не давай фрицам высунуться. Юнусов, дай крюк назад метров на двести и бери фрицев во фланг с речного берега, я охвачу их слева. Зачищаем по-быстрому и возвращаемся к мосту! Где пулеметами и тридцахой не достать, отрабатываем соткой осколочными. Вперед!

Машины, выплюнув струи дыма, рванули вперед и охватили прижавшийся к берегу немецкий взвод с флангов.

На моем направлении шансов у них не оказалось. Гибадуллин увидел пологий спуск в воду и без команды направил машину к нему, в результате чего последнее, что увидел десяток укрывшихся под берегом немецких солдат, это морду въехавшей одной гусеницей в воду БМД-4 и стволы её боевого модуля, в считанные секунды расстрелявшие их. А вот Юнусову не повезло, касательно обхода с фланга я оказался не самым умным, и устремившаяся к берегу БМД выскочила прямо на группу немецких солдат и была немедленно ими подорвана:

– Фрицы рядом, – орал по радиостанции Юнусов, – я подбит, подбит! Отойти не могу, ПТР, пехота под машиной, не достаю, склонения не хватает!

Несколькими секундами позже над бронёй его вставшей на берегу машины что-то мелькнуло, через несколько секунд на броне мелькнула вспышка взрыва, и Юнусов из сети исчез. Фрицы приводили подбитую БМД гранатами в полную негодность, теперь надо было спасать и этого пассажира. С учетом крыши-бака боевой машины при поражении гранатами горючее там не могло полыхнуть только благодаря божьему промыслу, наличие которого относительно нас грешников я вполне обоснованно сомневался. Будь мы святыми, не попали бы в сердце данного эксперимента.

Тем не менее, несмотря на случившуюся неприятность, исход боя был ясен. Наводчик егоровской машины Филиппович задавил немцев вокруг подбитой БМД огнем, а я, продвигаясь на машине вдоль берега у уреза воды, их окончательно зачистил. Трупы мы не проверяли, часть немецких солдат могла притвориться мёртвыми либо найти укрытия во всяких береговых промоинах, но это для нас было малозначимым. Отправленный в обход опорного пункта немецкий взвод перестал существовать как организованная сила. Больше мне тут ничего не было нужно, надо было спасать опорный пункт, управлявший обороной которого Бугаев за прошедшее время начал ощутимо нервничать.

Подбитую БМД-4 Юнусова мы временно бросили, сняв с неё контуженый экипаж. Бойцы сообразили не покидать незагоревшуюся машину, поэтому немцы их не расстреляли.

Ханин тоже остался жив, оба дозорных были ранены.

– Топор Двенадцать, иду на помощь, держись!

– Принял, Топор Десять! Поторопитесь, плотный пулеметный огонь, не могу поднять головы. Противотанковые орудия крошат окопы прямой наводкой, есть потери. Противник в ста метрах от реки, продвигается вперед, пытаемся остановить.

– Бронегруппа, газу! Скорость на максимуме, у моста тяжелое положение.

Несмотря на подбитую юнусовскую машину, считать бой проигранным было преждевременно. Двух оставшихся БМД было ещё более чем достаточно, чтобы решить его исход в нашу пользу. При правильном их применении, конечно.

Появились машины у моста весьма вовремя. Фрицы, атаковавшие за железкой, численностью до взвода, уже освоили окопы мостоохраны и накапливались под мостом для броска по нему:

– Егоров, фрицы у моста твои, уничтожить! Держи эту сторону!

БМД Егорова хищно повела башней, сбросила скорость и свернула влево, ближе к реке, практически сразу же открыв огонь с ходу. Моя тем временем перемахнула переезд и устремилась к высоте 44,8, в кустарнике на вершине которой огромным костром горел БТР-Д, устремив в небо густой дымный столб.

– Никишин, на передний скат не лезь, маневрируй, не подставляйся и отрабатывай пушками через гребень. Первоочередные цели – противотанковые орудия и пулеметы в рощах, с пехотой мы потом разберемся. Я буду на КНП, Гибадуллин, сбрось меня у вершины.

При виде первой же воронки от 30-миллиметрового снаряда, разметавшего кусок бруствера хода сообщения, ведущего на обратный скат, мне захотелось перекреститься. Труд бойцов не пропал даром, не будь на вершине высоты окопов, они были бы уже мертвы, а ограничься я индивидуальными и парными ячейками, те немногие, что оставались бы там живы, сидели бы на дне и не высовывали носа, будучи не в состоянии их покинуть, перед тем как в свеженасыпанный бруствер окопчика влетит снаряд немецкой тридцатисемимиллиметровки.

Якунин был жив. Младший сержант следил за немцами у реки в бинокль и хрипло выдавал Аушеву дистанцию. Гранатомет стоял, усыпанный гильзами и звеньями лент, на дне окопа, расчет замер вокруг него в готовности подхватить и выставить машинку наверх.

Аушев, с шалыми глазами и покрытым копотью лицом ковырявшийся с прицелом, заметил меня первым:

– Последняя лента осталась, товарищ лейтенант.

– Достреливайте и за автоматы, я на КНП.

Уже спрятавшийся за бруствером Якунин глянул на меня и кивнул бойцам. Гранатометчики дружно вздернули АГС наверх, несколькими секундами позже за спиной кашлянул пристрелочный выстрел.

КНП был занят, из него вели огонь механик-водитель БТР-Д в опаленной хэбэшке и бронике, так и не снявший свой танкошлем, и кто-то из пулеметчиков.

Выгнать бойцов, что, расстреляв магазины, нырнули вниз на перезарядку, я не успел. Взгляд, которым я окинул окружающую обстановку, пытаясь прикинуть варианты последующих действий, оказался последним в моей очередной жизни.

Я увидел немцев на левом берегу, несмотря на оставленные позади себя шевелящиеся и неподвижные тела, перебежками продвигающихся вперед, смещаясь в направлении брода, струи летящих из Огурца трассеров пулеметных очередей, фонтан взрыва 100-миллиметрового снаряда за железной дорогой, разбитый ПКП на разваленном и залитом чем-то тёмным бруствере ячейки, находящейся спереди слева от меня, БМД Никишина, выходящую на позицию для стрельбы с обратного ската, и, наконец, шарик трассера снаряда противотанкового орудия, летевший, как мне казалось, прямо в лицо.

Последней мыслью сквозь вспыхнувшую обиду было: ведь все же должно было случиться совсем не так…

Вспышка…

…Грохот грома. Я сижу на башне БМД и вижу очки «Revision Sawfly», скрывающие глаза ухмыляющегося сержанта Никишина.

– Как бы нам под первую в этом году грозу не попасть, товарищ старший лейтенант!

Грохот грома, вспышка, и моя БМД летит куда-то в тартарары, ломая непонятно откуда взявшийся вокруг подлесок…