Третья пара подходила к концу, а абонент Лисницкая по-прежнему оставался недоступен. Это было не то чтобы странно. Непривычно просто. Обычно Ксюша предупреждала, когда намеревалась забить на универ и заняться чем-то поважнее. Хотя бы для того, чтобы Ника с утра не торчала одна на остановке.

А сегодня мало того, что прождала, так теперь еще и не дозвониться. При том, что только вчера болтали по телефону. Могла бы и намекнуть.

Но намекала Ксюша на другое. Ходила вокруг да около и едва сдерживалась, чтоб не проболтаться. Но напрямую так и не сказала. Пришлось довольствоваться собственными догадками.

Все сводилось к тому, что у подруги намечается свидание. Тем же вечером. Что до подробностей, то вместо них Ксюша ограничилась многозначительными «м-м», «э-э» и обещанием рассказать обо всем завтра.

Именно последнее – выходит, на занятия она все-таки собиралась, – и мешало Нике с привычной тщательностью конспектировать лекцию. Вместо этого она бездумно пялилась в окно. Из-за пробки машины едва тащились, на остановке в сторону дома – толпа студенческой молодежи. Еще не разъехались, плохо. Придется возвращаться в переполненной маршрутке. На одной ноге и с сумкой в зубах. В библиотеке, что ли, переждать?

Ага, переждешь тут… Лисницкая, отзовись!

Очередная эсэмэска улетела вслед предыдущим – безответным.

Еле дождалась конца пары. Из аудитории выскочила первой, успела в гардероб до нашествия первой волны однокурсников. Схватила куртку – и бегом. На ту самую остановку. Топтаться в ожидании транспорта и снова набирать номер подруги. «Абонент не абонент».

Листовки еще эти. Как нарочно на глаза попадаются. Хотя и не удивительно: ими сейчас весь город оклеен.

Весь город выучил их наизусть.

Елизавета Королева. Волосы рыжие, глаза голубые. На фото – видная, яркая. Улыбается профессионально. На камеру. Это про нее в субботу Ксюшины знакомые говорили, Коваленко с компанией, что она в клубе танцевала. До того как исчезнуть.

Анастасия Ткачук. Настя. Светленькая, глазастая. На мальчика немного похожа. Волосы русые, глаза серые. Джинсы, зеленая парка. Ушла из дому и не вернулась.

Где же вы, девчонки?

«Между небом и землей». Ох, нет. Только этой мистики в голове не хватало…

Маршрутка. В надежде хоть немного отвлечься, Ника сунула в уши наушники. Незамысловатая музыка. Скоро все выяснится. Наверняка Ксюша сидит себе дома. К семинару не подготовилась, вот и решила перестраховаться. Или снова умчалась на свидание. В худшем случае заболела и просто не подумала о том, что подруга будет переживать. А телефон разрядился.

Незачем паниковать раньше времени.

Пока Ника доехала до своей остановки, она почти себя успокоила. Даже нарочно шагала помедленней. Думала о том, как бы прямо с порога не обрушить на ничего не подозревающую подругу всю силу своего негодования.

Подумаешь – не позвонила.

Второй подъезд, второй этаж, квартира номер сто двадцать два. Еще когда в школе учились, Нику завораживала эта магия чисел лисницкого адреса. И дом. И подъезд. И ярко-синяя входная дверь. Ника особенно любила бывать здесь в гостях. Ксюшина комната казалась ей идеалом личного пространства – небольшая, уютная, светлая. А в остальных – картины на стенах. Вместо вешалки – раскидистые оленьи рога. Чучело совы в углу, за шкафом…

Только сейчас заметила, что синяя краска на двери облупилась и местами темнеет ржавыми пятнами.

Открыл Ксюшин папа. От одного взгляда на его лицо у Ники упало сердце.

– Ника… Проходи. А мы утром звонили Ангелине Власовне. Тебя решили пока что не тревожить. Вдруг найдется…

– Найдется?…

Забыв разуться, Ника прошла в кухню. Знакомые картины на стенах. Бледно-зеленая скатерть на столе, мягкий уголок. Шторы с кисточками.

Не хватает только самой Ксюши.

Кроме родителей подруги там была незнакомая девушка. Едва ли намного старше Ники. Неформалка какая-то. В камуфляжных штанах и черной футболке, на обритой голове – косынка. И пирсинг в носу.

Перед ней лежала листовка.

«Ксения Лисницкая, 1997 г. р. Волосы черные, глаза карие».

Внезапно ощутив головокружение, Ника опустилась на край дивана, который Ксюша почему-то всегда называла «лосем».

– Ты знаешь, куда она собиралась вчера вечером? – Поняв, видимо, что от родителей толку не будет, девушка-волонтер с пирсингом решила взять инициативу на себя.

– Да нет… – Ника почему-то избегала смотреть ей в глаза. Вместо этого наблюдала за тем, как мама Ксюши трясущимися руками льет кипяток в фарфоровый заварник. – Мне показалось, что на свидание. Но она этого не говорила. Так чтобы прямо. Поэтому я могу ошибаться. Скорее всего, ошибаюсь.

Ника узнала фотографию на листовке. Она сама снимала. Прошлой осенью, в парке. Наверное, из соцсети взяли.

– Но я могу спросить у своей мамы. Про то, где была Ксюша до того, как…

Зря она это сказала. Ксюшина мама и так была белой как мел, а теперь и вовсе чуть не лишилась чувств. Покачнулась, присела, закрыла лицо руками.

В прихожей задребезжал дверной звонок.

– Психолог, отлично, – кивнула девушка-волонтер. Выбралась из-за стола, вопросительно глянула на Нику. – Ты идешь?

Правильно, здесь сейчас не до них.

– Так откуда твоя мама может знать, куда ходила вчера Ксения? – поинтересовалась она уже на лестнице, обматывая шею длинным шарфом.

– Она гадалка.

– А-а. – В голосе послышалось явное разочарование. – С расклейкой-то поможешь?

Возле подъезда стояла видавшая виды «Волга». К ней и подошли. Девушка-волонтер открыла багажник, извлекла оттуда пачку листовок, запечатанных в целлофан, и протянула ее Нике.

Почему-то сам факт, что «неформалка» способна управляться с такой колымагой, как эта машина, немного успокаивал. Раз она такая самостоятельная, может быть, и Ксюшу найдет?

Взяв под мышку пачку листовок, Ника двинулась к своему дому.

Привычная обстановка собственной квартиры показалась ей не такой, как обычно. Чужой какой-то.

Мама сидела за столом у нее в комнате. Молча. Ника вытащила из пачки одну листовку и положила ее на стол.

– Можешь посмотреть, где она сейчас?

– Ты же не веришь в мои предсказания, – ответила Ангелина Власовна, впрочем, без привычного сарказма. Просто констатировала факт. И ворчливо добавила: – Камни принеси.

Пришлось выполнять.

Раньше Ника интуитивно избегала прикасаться к маминым предметам для гадания вообще и камням в частности. Сама себе объяснить не могла почему. Неприятно, хоть расстреляй, а в чем причина – кто его знает. С могилы, оказывается, камушки. Но на самом деле причина брезгливости крылась не в этом.

На полке кухонного шкафчика, за банкой с печеньем, черный кисет выглядел вполне безобидно.

Ника ткнула в него пальцем и быстро отдернула руку. Паучьи лапки не выросли. Укусить не попытался. Даже не шевельнулся.

Нечего тут бояться.

Выдохнула, схватила и бегом к маме. Швырнула на стол. Украдкой вытерла ладонь об джинсы. До чего гадко…

Мама взяла мешочек со стола очень бережно, как раненого птенца. Нике от этого только противнее стало. Пару раз встряхнула, распустила шнурок, сунула руку внутрь. И потемнела лицом. Так, как Ника в жизни не видела. То ли вот-вот заплачет, то ли закричит.

Вместо камней сквозь ее пальцы тонкой струйкой посыпался песок.

– Ты трогала его когда-нибудь раньше? – тяжело спросила мама.

– Нет. Никогда.

– Она все еще помнит. Она ищет тебя… Как я надеялась, что все это само собой рассосется. Спустя столько-то лет…

Ника застыла, не зная, что сказать или сделать. Выражение маминого лица напугало ее гораздо сильнее этих непонятных слов.

– Давай прогуляемся. Здесь как-то душно стало. – Ангелина Власовна одним движением сгребла песок в кисет, сунула его в карман домашней кофты и первой вышла из комнаты.

Слева от единственного подъезда Никиного «аварийного жилья» – если не знать, то не найдешь – пряталась в зарослях кустарника низкая железная калитка, которая вела в огороженный забором маленький палисадник. Именно туда, под нависшие ветви кленов, и направилась сейчас мама.

Когда-то давно, когда в доме еще кипела жизнь, этот палисадник был излюбленным местом посиделок местной молодежи. Они же позаботились об удобствах – притащили сюда трехногий обеденный стол, два стула и корявый буфет. На тщательно утоптанном клочке земли чернело кострище. Чья-то заботливая рука обложила его обломками кирпичей.

Спрятав нос в воротник куртки, Ника присела на край одного из стульев и молча наблюдала, как мама рвет газету и кидает клочки на землю. Следом отправились листья и тонкие ветки, собранные здесь же, под ногами.

Октябрь. Шесть – сумерки, восемь – уже ночь. Сквозь ветки шиповника виднелись светящиеся окна соседнего дома. Самого обычного.

Когда разгорелся огонь, в палисаднике стало почти уютно.

– Я хочу рассказать тебе кое-что, – сказала мама. – Чего раньше никогда не рассказывала.

С этими словами она отправила ненавистный Нике кожаный мешочек прямиком в огонь. Некоторое время бесформенный темный комок еще различался в пламени, но очень скоро слился со всем тем, что обречено было стать золой на пятачке палисадника.

Ника вспомнила, что так и не расклеила листовки. Но все равно кивнула.

– Ты ведь знаешь, что до твоего рождения мы с твоим отцом жили в военном городке…

Еще бы не знать. В паспорте Ники, возле слов «место рождения», значился город с неблагозвучным названием Черневский Труд. Ближайший к военной части роддом находился именно там. Вот и увековечился в документах. Но не в памяти.

– Квартиру нам дали большую, просторную, – продолжала Ангелина Власовна, – в дореволюционном, правда, доме. Но тогда и этому радовались. Когда ремонт затеяли и содрали пять слоев старых обоев, то нашли под ними газеты. С новостями о коронации последнего царя. Посмеялись – зато первое собственное жилье! Остальное, думали, дело наживное. Вот только с работой у меня совсем не ладилось. В Труд этот кататься – не ближний свет. Там и своих работников не знали куда девать. А я тогда шила здорово. В магазинах, конечно, все уже было, но пока до них доберешься… и вот я одной подкладку на пальто заменила, второй платье для дочки на выпускной пошила. И пошел, как говорится, клиент.

Огонь быстро съел бумагу и ветки и сник, лишив палисадник едва возникшего очарования. Скрипнула незаметная калитка. Ника узнала по шагам: Любовь Петровна, соседка. Наверное, разглядела огонь и решила поддержать компанию. Пусть. Все равно ничего уже не слышит.

Ангелина Власовна поприветствовала соседку кивком.

– И вот однажды, – вновь заговорила она, – пришла ко мне женщина. Имя у нее было красивое. Редкое. Да и сама она – тонкая, нервная. Как поэтесса или художница. Шубу принесла починить. Слово за слово – и рассказала, что вдова. Трижды. Последнего мужа – офицера – сорок дней как схоронила. Мало того, что тоскует, так еще и живет одна в таком же, как наш, доме. Мерещится, говорит, всякое… а я ее, дура, пожалела. И сказала, чтоб заходила просто так, без повода. Я-то все равно постоянно дома. Вместе веселей. Подруг среди офицерских жен у меня еще не появилось. Соседка, правда, остерегала от такого знакомства. Но я по молодости пропустила мимо ушей…

– А как ее звали? – перебила Ника маму.

– Хм?

– Ну, красивое, редкое имя.

– Этого я тебе не скажу, и не пытай. Так вот, с тех пор стала она каждый день ко мне наведываться. Стихи свои читала – угадала я насчет поэтессы-то. И приходила всегда днем, когда отца твоего дома не было. Страшно боялась она с ним встретиться, и знакомиться не желала…

– С папой? Почему? – Мама говорила серьезно, а вот Ника не удержалась от улыбки. Ее отец никогда не отличался строгостью и уж тем более никого не страшил. Наоборот – был излишне компанейским. И вечно у них в доме гостили, ночевали, появлялись и уходили какие-то его друзья-приятели. Ника с детства привыкла к обществу взрослых. Можно сказать, ее все понемногу воспитывали. И папу никто не боялся. Включая саму Нику.

– Да потому, милая, что двоим мозги запудрить – это тебе не одну дурную бабу окрутить. Боялась она, видать, что муж мой сразу во всем разберется и общаться с нею запретит. А я без этого общения уже и не могла. Привязалась к ней очень. Вот только раз голова заболела, и я легла. Другой раз заболела, снова легла. На третий неделю провалялась. На четвертый повезли в Труд на отцовской служебной машине. Врачи только руками разводят – здорова, хоть в плуг запрягай. Да мне и правда сразу легче стало. Но как только домой – криком кричу, до того плохо. А как отец твой в увольнении на сутки – отпускает… Замерзла?

– Что? – Ника и правда дрожала от холода на своем стуле, но не замечала этого, увлеченная маминой историей.

– Давай-ка в дом. Только простуды нам не хватало.

В квартире первым делом включили свет. Во всех комнатах сразу. И телевизор тоже. Ника угнездилась в кухне со своей, «нарядной» чашкой в руках. Сумрачность палисадника осталась там, снаружи, за деревянной рамой окна. Не посмела сунуться дальше.

– Мам, а потом?

– Промучилась я недели три и думала уже, что настало мне время умирать. И подруга куда-то пропала. Нет и нет, да и не до нее мне было. Я с температурой под сорок, имя свое едва вспоминаю… а она мне во сне привиделась. Отец еще, как назло, в ту ночь в наряд заступил. И кажется мне, будто приходит она, на диван садится и стихи свои читает. Спокойная такая. И говорит: «Я знаю, как тебе помочь, но ты взамен пообещай мне кое-что. Так, пустяк. Тебе ведь имя мое нравится? Вот и назови свою дочь, как меня. Да не волнуйся – все пройдет, пройдет…» а я и во сне понимаю, что брежу. Дочь? Какая еще… «Обещаю! – кричу. – Только помоги! Пожить еще очень хочется!» Кивнула она мне – и вышла, дверь за собой захлопнула. Дальше темнота, ничего не помню.

Мама замолчала, положила руку на сердце. Она и сама невысокая, худенькая. Но не на поэтессу похожа, а на человека, который много и тяжело работает. Одевается во все черное, косметикой не пользуется, волосы стягивает на затылке в старомодный пучок. Поэтому кажется старше, чем есть на самом деле.

Отдышавшись, Ангелина Власовна продолжала:

– Наутро я первым делом в городскую поликлинику бросилась. И узнала, что ребеночек у меня будет… а подруга та моя в ту же ночь, сказали, померла.

Ника всей спиной почувствовала дуновение холода. Как сквозняк из окна, только это был совсем не сквозняк.

– Вот до сих пор иногда думаю, во сне ли ее видела, или она правда приходила ко мне. Перед смертью.

– Так ее Вероникой звали?

– Нет! Говорю же – не спрашивай. Не сдержала я обещания. Не стала живую тебя в честь нее, мертвой, называть. Да и вообще о той истории не вспоминала. До тех пор, пока все это с тобой не началось.

«Все это». Словосочетание, которым они с мамой обозначали несколько лет ада семьи Бородиных. Глянцевую кафельную плитку, белые халаты, таблетки и уколы. «Все это» началось, когда Нике исполнилось семь, и закончилось в десять. Из-за «всего этого» от них ушел папа. Не выдержал того, что его любимая дочь – сумасшедшая и лечится у психиатра.

И страшно кричит по ночам. А утром ничего не может вспомнить.

Это была правда. Ника до сих пор не знала, что именно видела в тех детских снах. Три года, покрытых тайной кошмара. И ни психотерапия, ни гипноз, ни лекарства не могли вытащить ее оттуда.

До тех пор пока мама не начала гадать.

– Камни… – Внезапная догадка взволновала Нику. – Твои камни были с могилы той женщины, верно?

– Да. Поеду завтра. Одним днем обернусь. Только туда и обратно.

Туда – это в Черневский Труд, догадалась Ника. Без камней мама не сможет гадать. Значит, денег у них снова не будет.

На тумбочке в прихожей все еще лежала пачка нерасклеенных листовок. Сквозь целлофановую упаковку с фотоснимка махала рукой и улыбалась Ксюша Лисницкая.

Ника сунула ноги в ботинки, спрятала в карман моток скотча. Заглянула в кухню предупредить маму, и обнаружила, что та до сих пор стоит в той же позе со скрещенными на груди руками.

– Ма-ам, – тихонечко позвала Ника и помахала листовками. – Я ушла! – Никакой реакции. Взгляд в пол, плечи опущены. – Да ладно тебе, ну… Может быть, просто так совпало. При чем тут какое-то имя?

Наконец Ангелина Власовна встрепенулась. Посмотрела на дочь – а сама словно никак не вернется из того дореволюционного дома в военном городке.

– При том, что она хотела жить. Вместе с тобой, вместо тебя. И быть бы тебе сейчас двоедушной. Как тот мальчик, Антон. Кстати, разыщи его! Он может узнать про похищения.

Опять эта тема про души… До чего тяжело жить с человеком, который верит во всякую ересь. Зато теперь понятно, почему мама то и дело вспоминает об этом Антоне.

Совместный бред объединяет.

Плеер включен, наушники в уши, скотч наизготовку. До чего противный звук, когда отдираешь очередной кусок клейкой ленты! Выйдя из подъезда, Ника заглянула в палисадник через решетку ограды. Старушка-соседка до сих пор сидела перед погасшим костерком. Интересно, Любовь Петровна вообще заметила, что они с мамой уже ушли?

Листовки закончились очень быстро. Надо было взять побольше. Клеила рядом с предыдущими двумя сообщениями о пропаже. Елизавета. Настя. И Ксюша.

С чего мама вообще взяла, что Антон может что-то о них выяснить? Мутный парень без определенного места жительства. Антон-двоедушник. Городской сумасшедший. Ни рыба ни мясо. Больно надо его разыскивать.

Любовь Петровна все еще сидела в палисаднике. Ника поднялась в квартиру, заглянула в мамину комнату – темно, телевизор бормочет. Зашла на цыпочках, потихоньку нашарила пульт, выключила. Пусть спит.

Взяв со стола тетрадь с конспектами, Ника с ногами забралась на продавленный диванчик, который переезжал с ними из квартиры в квартиру, начиная с того самого военного городка. Полистала, зевнула – готовиться надо. Вот только глаза закрываются…

Старая ветла скребется в окно засохшими ветками. Тени на стене кривые, но узнаваемые. Оконная рама с форточкой. Кактусы на подоконнике. Подлокотник дивана. А вот та тень, в углу, наискосок от двери – ее собственная, Никина.

Только не совсем. Ника сутулится, а та, что отбрасывает тень, сидит с прямой спиной. И волосы волнистые, длинные. Твоей маме имя мое очень нравилось. Оно могло бы быть твоим. Красивое, редкое. Хочешь, назову?

Но вместо этого взвыла, завизжала неистово, с дивана спрыгнула и метнулась в сторону окна. Сгинула, только крик по-прежнему разрывал тишину почти безлюдного старого дома.

Ника открыла глаза.

Она сидела на полу.

Кричала она сама.