7

Красная Армия не спеша продвигалась на запад. Польские и румынские войска сопротивлялись с упорством обреченных, но это не помогало. Слишком уж значительным был технический и численный перевес. Если ваш противник выставляет против каждого вашего солдата десять, каждого вашего орудия – двадцать, каждого вашего самолета – тридцать, а каждого вашего танка – добрую сотню своих, сопротивление совершенно бессмысленно. К сентябрю советские передовые части вышли к Брест-Литовску, а на Румынском фронте взяли Сирет, перевалили через Восточные Карпаты и уверенно продвигались в направлении Плоешти. Чехословацкая армия, теперь уже окончательно считающаяся чешской, так как словаки практически в полном составе умудрились перейти на сторону Красной Армии, держалась по линии границы между Чехией и Словакией. Советские военачальники пока не предпринимали никаких попыток всерьез атаковать чехов: согласно решению союзного командования, Чехия являлась зоной ответственности Ротевера, а немцы, не торопясь прогрызавшие чешскую оборону, помощи не просили.

Пожалуй, единственным местом, где Красный Союз мог праздновать настоящую серьезную победу, была Болгария. Эта небольшая балканская страна, битая во время Великой войны, неизвестно зачем решила остаться верной союзническому долгу и обязательствам Балканской Антанты. Болгарская армия, насчитывавшая около двухсот тысяч человек, после официального объявления войны даже не успела толком двинуться на фронт, как в самой Болгарии полыхнуло коммунистическое восстание. Димитров не напрасно возглавлял боевые организации Коминтерна, и не зря в составе военного крыла Коммунистического Интернационала болгарская группа была самой сильной и самой боевой. Так что нет ничего удивительного в том, что уже в июне тридцать шестого даже в столице Софии число подпольщиков-коммунистов едва ли не превышало численность полицейских…

…Две девчонки в развевающихся на легком ветерке летних платьях бодро шагали куда-то по софийским улицам. Одна помахивала букетом цветов, другая держала в руках небольшой зонтик от солнца.

Где-то у перекрестка раздались гудки автомобилей, и девчонки, подстегиваемые, как видно, извечным женским любопытством, припустили на звуки – только загорелые стройные ножки замелькали. Кто-то из прохожих с улыбкой провожал их взглядами, кто-то не обращал никакого внимания, занятый своими обычными делами. А кто-то поворачивался и шел следом: там ехал кортеж премьер-министра Болгарии Кёсеиванова, а на выезд начальства всегда приятно посмотреть.

Девочки подбежали к зданию правительства почти одновременно с подъехавшими. Георги Кёсеиванов вышел из открытого автомобиля, помахал рукой толпе и двинулся к парадному подъезду, у которого уже вытянулся в струнку швейцар, когда одна из девочек кинула ему свой букетик.

– Да здравствует Болгария! – крикнула она, и таким звонким и радостным был ее голос, что господин премьер остановился и ласково улыбнулся своей восторженной поклоннице.

В этот момент вторая девочка, которая сумела пробиться почти к самому Кёсеиванову, покачнулась, вскрикнула и чуть не упала. Должно быть, кто-то из толпы зевак неосторожно толкнул хрупкую рыжеволосую смуглянку. Она нелепо взмахнула рукой с зажатым зонтиком и чуть было не ударила им премьер-министра. Хотя, кажется, все же слегка задела…

Кёсеиванов с доброй отеческой улыбкой поддержал девочку за плечи. Она залилась краской, смущенно пролепетала слова благодарности и почти мгновенно растворилась в толпе – там, где секунду назад исчезла ее подруга. Премьер снова помахал толпе рукой и прошел в здание правительства. А еще через минуту на лестнице, ведущей на второй этаж, к залу заседаний, он внезапно почувствовал резкую боль в сердце. Хотел прижать руку к груди, но рука почему-то не поднялась. Хотел позвать на помощь, но голос пропал, а язык не слушался. Георги Кёсеиванов мешком завалился назад и покатился вниз по мраморным ступеням…

…Царь Борис III вышел из своей резиденции и пошел по аллее к воротам. Он решил прогуляться, чтобы подсластить себе ожидаемые неприятности от встречи с правительством. Несколько министров наверняка будут против вступления в войну против России и Германии – бывших верных союзников, но цена… Польша, Венгрия и прибалты поклялись, что Румыния вернет утраченную еще в Балканские войны Южную Добруджу, а Греция и Югославия – захваченное во время Великой войны по Нёйискому договору. Отец потерял эти территории, а он войдет в историю как собиратель болгарских земель…

Борис не спеша шел по парку, любуясь деревьями. Он любил Врану, и особенно – ее парк. Здесь ему всегда было хорошо, в душе наступало благостное умиротворение. Вот только жаль, что прогулка так коротка. Вон уже и ворота, вон и его парадный автомобиль, вон и гвардейцы, взявшие «на караул»…

Выстрелы грянули неожиданно. На небольшом автофургоне внезапно откинулся борт с надписью «Зеленчуци-Плодове», и по парку злобно рявкнул установленный в кузове пулемет. Первая же очередь буквально перерезала царя пополам, а вторая – смахнула гвардейский пост. Пулемет добавил еще – снова по царю, а грузовичок уже мчался прочь. На дороге остались лежать лишь несколько листков бумаги, на которых, несмотря на оседающую пыль, явственно читалось: «Висшият Революционен трибунал на Комунистическата партия на България…»

Военный министр Болгарии генерал-майор Луков одернул мундир и оглядел себя в зеркале. Он остался удовлетворен увиденным и повернулся к адъютанту, чтобы взять папку с документами, подготовленными для сегодняшнего заседания правительства.

– Капитан, что слышно от легионеров? – спросил он у молодого красавца. – Они подготовили резолюцию по решению о войне?

Любимый (во всех смыслах) адъютант четко откозырял:

– Так точно, господин генерал! Я взял на себя смелость вложить в папку присланный ими проект резолюции. Вы сможете ознакомиться с ним по дороге.

– Спасибо, мой милый, – генерал ласково потрепал адъютанта по щеке.

Надев фуражку, он вышел из кабинета и спустился к выходу. Распахнулись двери, и Луков шагнул на тротуар к автомобилю, который уже ожидал его с включенным двигателем. Адъютант распахнул перед ним дверцу, Христо Луков наклонился, чтобы влезть в салон…

В лицо ему ударил тугой сноп пламени. Грохнул взрыв, во все стороны полетели куски искореженного перекрученного металла – все, что осталось от автомобиля. Обломки раскаленными метеорами засыпали мостовую, а взрывная волна подбросила вверх тело генерала. Труп пролетел по воздуху несколько метров и упал на мостовую изломанной куклой. В этот момент другой автомобиль, мирно стоявший метрах в семистах от места происшествия, фыркнул мотором и покатил по улице. Сидевший рядом с водителем Христо Боев оглядел дело рук своих и удовлетворенно улыбнулся: эти радиоуправляемые мины, на которых настаивал товарищ Саша, все-таки чудо как хороши!..

В ночь после покушений полыхнуло. В городах и селах, в горах и долинах возникли сотни вооруженных отрядов. Казалось, что возникают они стихийно, но это только казалось. Болгарская группа Коминтерна уже давно спланировала и подготовила вооруженное восстание на своей родине.

Отряды повстанцев захватывали полицейские участки, телеграф и телефонные станции, перерезали железные и шоссейные дороги, блокировали армейские казармы. В нескольких местах вспыхнули перестрелки, военные попытались перейти в наступление, но кое-какие роты и батальоны – где перестреляв своих офицеров, а где под их же руководством – перешли на сторону восставших. Весь следующий день по всей Болгарии шли перестрелки, бои, стычки, кое-где даже зазвучало сакраментальное «На нож!», но правительственные силы оказались разрозненными и раздробленными, в то время как революционеры действовали четко, организованно и под единым командованием. Через четыре дня все было кончено: над Софией взмыли красные знамена, коммунистическая партия оказалась единственной и по совместительству – правящей, а главой нового правительства стал Георгий Димитров, тайно прибывший из Москвы. На пятый день Народная Болгария попросилась в состав СССР…

При первых же известиях о восстании соседи болгар вздрогнули, поежились и стали прикидывать: не стоит ли в самое кратчайшее время оказать поддержку правительственным войскам в святом деле восстановления порядка, законности и уничтожения проклятых коммунистов. В результате продолжавшихся целый день переговоров высокие договаривающиеся стороны пришли к выводу: оказать помощь надо, но сил и средств для этого нет. Румыния и Югославия вели отчаянные бои на фронтах, где каждый ствол, каждый штык и каждый снаряд на счету. Им просто неоткуда взять войска еще и для наступления в Болгарию. Нет, по одной дивизии они бы наскребли, но вторгаться в страну, где румын и югославов любят так же, как и чуму, силами всего пары дивизий?.. Король Кароль II и князь-наместник Павел здраво рассудили, что им не подходит такой способ лишаться своих солдат, которых и так не хватает. Ну а греческий диктатор Метаксас не рискнул лезть в такую войну в одиночку. У него с греческими коммунистами проблем хватало, так что болгарские были ему без надобности.

Таким образом в рядах Антанты возникла первая серьезная брешь. Прибалтийских лимитрофов никто не воспринимал всерьез, и никто не рассчитывал на их жалкие силенки, но Болгария, так хорошо воевавшая в Балканских и Великой войнах… Это был удар. Первый из тех шести, которые в дальнейшем историки назовут «Шесть Сталинских ударов»…

Ревели тяжелые орудия. Первая Московская Пролетарская стрелковая и вторая кавалерийская дивизии сосредотачивались для штурма Бреста, а выделенная для этого артиллерия РГК уже второй день долбила крепостные сооружения.

Комдив Петровский, бывший в начале войны командиром элитной стрелковой дивизии, а теперь командовавший оперативной группой, выделенной для штурма старой русской крепости, небезосновательно полагал, что двух дней артиллерийской подготовки калибрами шесть и восемь дюймов для фортификационных сооружений, построенных двадцать лет тому назад, вполне достаточно. Теоретически он был прав, но только теоретически…

Майор Махов, командир двухорудийной батареи новейших дальнобойных орудий Бр-2, выслушал доклад с ПНП, с досадой швырнул трубку полевого телефона и зло сплюнул на землю:

– Твою мать! – он примерился было пнуть злосчастное орудие номер два, но раздумал: ногу только об гусеницу отшибешь, а толку никакого. Поэтому он лишь махнул рукой и снова прошипел: – Твою-то мать!

Злость Махова объяснялась просто: ему «посчастливилось» командовать взводом экспериментальных орудий, которые завод «Баррикады» отправил на войсковые испытания. И угораздило же его оказаться на этот момент передовиком – лучшим командиром батареи в своем полку. Командир полка Быстров, вышедший из кавалеристов, а потому в артиллерии разбиравшийся не слишком-то хорошо, решил, что командир батареи шестидюймовых гаубиц лучше всего подходит на роль командира двух пушек того же калибра. Какого лешего?!! Можно подумать, что между двумя этими артсистемами есть хоть что-то общее, кроме диаметра канала ствола?!! И вот теперь он должен мыкаться с этими монстрами.

Оглушительно громыхнуло орудие номер один. Тяжелый снаряд унесся в сторону крепостной цитадели. Если бы он попал туда, куда должен был, старым кирпичным казармам досталось бы весьма серьезно. Но ствол, выдержавший всего-то сорок два выстрела, оказался уже изрядно разношенным, и снаряд ухнул примерно в полусотне метров от цели, в крепостной двор.

Выслушав очередной доклад от наблюдателя, Махов ткнул карандашом в крупномасштабную план-карту крепости, обозначая попадание, вывел сноску, поставил номер выстрела и буркнул:

– Если так пойдет и дальше, то мы выкопаем панам шикарный пруд. Останется только гусей запустить…

Он взглянул через плечо на командиров и красноармейцев расчета второго орудия, которые, хэкая от натуги, заряжали пятидесятикилограммовый снаряд. Вот они затолкали в камору гильзу с половинным зарядом, и лейтенант Поселянин, сияя словно новенький пятиалтынный, подбежал с докладом.

– Орудие готово к стрельбе, товарищ майор!

Махов повернулся и несколько секунд мерял Поселянина тем злым взглядом, каким умный человек смотрит на исполнительного дурака.

– Данные в журнал занесли? – спросил он больше для порядка, так как прекрасно видел, как лейтенант чирикал что-то карандашом в толстой тетради.

– Так точно, товарищ майор! – еще радостнее заорал Поселянин.

Махов прикинул в уме отклонения разрывов и скомандовал:

– Изменить наводку на одну тысячную вправо. Прицел прежний.

Поселянин откозырял и умчался к орудию. Тут подошел командир первого орудия старший лейтенант Геллерман. Он спокойно доложил о готовности к выстрелу и с какой-то ленцой в голосе добавил:

– Товарищ майор, ствол изнашивается чересчур быстро. Снаряды ложатся – черт знает как. Может, изменим прицел?

Махов хмыкнул и спросил Геллермана:

– Думаешь, поможет, Миша?

Геллерман ухмыльнулся:

– Ни хрена, – сообщил он. – Просто… неохота в белый свет как в копеечку пулять.

– Ну, попробуй, – разрешил Махов. – Прикинь там, как лучше будет, и меняй.

Майор очень уважал своего старлея за блестящее знание математики, умение производить в уме сложнейшие вычисления быстрее, чем любой арифмометр, и вообще – за светлую голову. Невзирая на то что большего матерщинника, чем Геллерман, не то что в полку, а во всей артиллерии РГК надо было еще поискать. Без особой надежды на успех. В спокойной обстановке Михаил использовал мат просто для связи слов, искренне полагая, что на каждые три цензурных слова в среднем должно приходиться хотя бы одно бранное, а в условиях, близких к боевым, загибал такое, что приседали артиллерийские битюги и краснели даже гусеничные тягачи…

– Ты куда стреляешь? – рявкнули сзади, и Махов круто повернулся.

На позицию прибыл исполняющий обязанности начарта 1-й стрелковой майор Кошелев, который теперь стоял перед комбатом, пылая праведным гневом и нервно ломая пальцы.

Махов начал было докладывать, но и. о. начарта оборвал его.

– Ты куда, мать твою, бьешь?! – повторил он. – Впустую снаряды жжешь?! Вредительствуешь?!

– Орудия экспериментальные, – пожал плечами майор. – Разброс чудовищный, вот и…

– Разброс-барбос, – скривился Кошелев. – Не надо мне мозги полоскать: вчера нормально били, куда надо попадали, а теперь у них, видите ли, «разброс»…

Махов вздохнул: неграмотность Кошелева в Московской Пролетарской была притчей во языцех. Как ему удалось закончить Академию, не знал никто, но даже зеленые лейтенанты хихикали майору в спину после его «популярных объяснений»…

– …Товарищ майор, а деривация артиллерийского снаряда – это как?

– Это, боец, когда пушка у тебя деревянная, а в Красной Армии все пушки – железные, так что нас это не касается!..

– …Товарищ майор, вот снаряд, вылетая из ствола, летит над землей по параболе?

– Верно, боец.

– А если над водой, то как он летит?

– Переводись, боец, во флот и там изучай морскую артиллерию!..

Злые языки даже утверждали, что майор свято верит, будто если пушку положить на бок, то она будет стрелять за угол. Поэтому Махов даже не стал пытаться объяснить Кошелеву все проблемы, связанные с повышенным износом нарезов и канала ствола, а просто махнул рукой и предложил и. о. начарта проверить записи в журналах стрельб, а также попросил внести свои правки, если майор найдет какие-то ошибки или несоответствия.

Кошелев, загоревшись жаждой деятельности, устремился тряской рысцой к орудию номер один. Схватил журнал, развернул извлеченную из планшета карту и принялся за работу. Вот вытащил из полевой сумки какую-то книжечку, достал из кармана галифе потрепанный блокнот и начал какие-то вычисления. Махову стало любопытно, и он подошел поближе.

К его изумлению, Кошелев занялся вычислением траектории снаряда. Данные он брал по справочнику, но так как для Бр-2 данные, по понятным причинам, отсутствовали, то и. о. начарта ничтоже сумняшеся взял данные для шестидюймовой гаубицы, причем почему-то не прошедшей модернизацию. Теперь он остро отточенным карандашиком выписывал в блокнот цифры, затем принялся считать их по формуле.

– Какой заряд?! – крикнул он Геллерману и, услышав, что половинный, принялся вносить поправки.

Комбат с интересом ожидал окончания этого увлекательного процесса. Геллерман, раньше комбата заметивший, чем занят Кошелев, подошел к Махову и, похмыкав, спросил:

– Объяснить этому долбо…у, или пусть его дальше е…я?

Махов не успел ответить: и. о. начарта гордо поднял блокнот и гордо сообщил:

– Вот, товарищи командиры: ошибочка здесь у вас! У вас прицел какой? Девяносто два? А должно быть сто четыре!

Махов и Геллерман подошли, заглянули в блокнот. Майор фыркнул, пытаясь задавить смех, а старший лейтенант не своим голосом простонал:

– Товарищ майор, а почему у вас 215/2 получилось 114,1? Должно быть 107,5!

Кошелев гордо взглянул на старшего лейтенанта и произнес историческую фразу:

– В артиллерии, сынок, такая точность не нужна!!! А ну-ка, меняй прицел…

Геллерман вопросительно посмотрел на своего командира, но тот только и смог махнуть рукой: делай, мол. Старший лейтенант, пробурчав: «Скачи, б… враже, як пан, е… твою мать, каже», отдал соответствующие команды. Ствол орудия медленно пополз вверх, затем гулко долбанул выстрел. Махов поднял трубку «унты» и протянул Кошелеву:

– Сейчас данные с ПНП будут.

И. о. начарта гордо поднес трубку к уху, вслушался и вдруг заорал:

– Как «перелет»?!! Куда «перелет»?!! – и уже на пару тонов ниже: – В чье расположение?..

Затем он безвольно уронил руки, растерянно посмотрел на Махова и Геллермана и грустно произнес:

– А ты прав был. Разброс чудовищный…

После чего ушел с позиции батареи и больше там не появлялся. А снаряд, перелетев через все, что было можно – крепость, реку Буг, Тереспольское укрепление – рванул в расположении второй кавалерийской дивизии. К счастью, никого не задев…

На другой день тяжелый грохот артиллерии РГК и гаубичных батарей начал постепенно стихать. Теперь явственно слышались выстрелы дивизионных и полковых трехдюймовок вперемешку с шипением батальонных безоткаток. Первый конструктор безоткатных орудий уже вовсю валил лес, строя гати в районе озера Самотлор, но сама идея безоткаток в батальонной и горной артиллерии была признана Особым отделом ЦК перспективной и требующей дальнейшего развития. Ведущему специалисту РНИИ Гваю было поручено в кратчайшие сроки разработать безоткатное орудие калибра 82 мм, а Лангемаку и Костикову – снаряд с оперением, раскрывающимся в полете. Когда подобные задания поступали с пометкой «Особый отдел ЦК ВКП(б). СРОЧНО!!!», никто не рисковал затягивать работу, так что первые экземпляры вышли на испытания уже в сентябре тридцать пятого года. Госиспытания прошли в ноябре того же года. Очень молодой хмурый корпусной комиссар походил вокруг опытного образца, попинал ногой станок-треногу, попробовал выстрелить сам, а потом, сухо бросив: «Займитесь большим калибром. Сто тридцать два миллиметра, например», уехал, оставив на пакете документации резолюцию «В производство. НЕМЕДЛЕННО!!! Особый отдел ЦК ВКП(б)» и подпись «А. Белов-Сталин».

Батальонные безоткатки дружно прошипели в последний раз, и на короткое время над городом и крепостью повисла звенящая тишина. Затем очень ясно в наступившей тишине раздалось: «За Сталина!», а потом прокатилось нестройное «Ура!», часто-часто начали бить трехлинейки, и к укреплениям двинулись густые цепи красноармейцев.

Но уже на дальних подходах к валам крепости по наступающим ударили пулеметы. Польские «браунинги» и «гочкисы», успешно пережившие артиллерийскую подготовку, заставили красные цепи залечь, а кое-где даже попятиться назад.

Петровский, наблюдавший за происходящим в полученную из Германии большую стереотрубу, отдал приказ поддержать атаку обоими танковыми батальонами своих дивизий. К крепости, от позиций Московской стрелковой, надсадно ревя моторами, поползли Т-26, а на Тереспольское укрепление двинулись БТ кавалеристов. Но последние достаточно быстро остановились: преодолеть ров быстроходным БТ-2 и БТ-5 оказалось не под силу. Двадцать шестые тем временем довольно бойко доползли до цитадели, но тут и они встали: поляки заблокировали ворота старенькими «Рено FT-17». Эти танки не смогли бы состязаться с Т-26 в бою: слабенькая пушка не позволяла пробить даже тонкую пятнадцатимиллиметровую броню советских машин. Но остановленные в воротах, они прекрасно исполняли свою роль противотанкового заграждения.

С валов гавкнули одно за другим несколько польских противотанковых ружей. У двухбашенного пулеметного Т-26 сбило гусеницу, и он нелепо крутанулся на месте, разматывая стальную ленту. Пушечные танки открыли огонь осколочными гранатами, а еще одна двухбашенная машина подошла поближе к охромевшему товарищу. Из нее выскочил танкист, схватил с брони буксировочный трос и, петляя очумевшим зайцем, кинулся к поврежденной машине. Из нее навстречу выбрались двое, схватили буксир и… В этот момент захлопали польские «маузеры», один из танкистов рухнул сжатым снопом, еще один схватился за руку и, упав наземь, быстро заполз под танк.

Последний из советских танкистов кинулся назад к своей машине. Он почти добежал, ему оставалось только протянуть руку, чтобы дотронуться до брони, когда бабаханье винтовок прорезала резкая, злая очередь «браунинга». Танкист покачнулся, точно от удара, ухватился за борт, потянулся к башне, но ноги его подломились, и он медленно сполз вниз, к истоптанной гусеницами земле.

Видевшие это красноармейцы яростно заорали и открыли ураганный огонь по крепости. Почти сразу же к ним присоединились батальонные и полковые орудия. Но батальонные «сорокопятки» и трехдюймовые «полковушки» оказались слишком слабы, чтобы нанести хоть сколько-нибудь серьезный ущерб крепости. Безоткатки показали себя несколько более эффективными: в четырех местах стена словно вскипела фонтанами битой кирпичной крошки. Это тяжелые снаряды калибра 82-мм удачно влетели в бойницы надвратных укреплений.

В общем «веселье» активно поучаствовали и танки: они буквально засыпали валы осколочными снарядами и залили их пулеметным свинцом. Снова загремело «За Сталина!» и «Ура!», и густые стрелковые цепи снова покатились к крепости.

На этот раз красноармейцам удалось, следуя за огневым валом, подойти к самым укреплениям. Но тут они снова остановились: польские пулеметы опять принялись собирать кровавую жатву. Но теперь комдив Петровский решил ввести в бой новые средства…

Первая Московская Пролетарская дивизия была первой не только по номеру. Элита элит, лучшая дивизия РККА она первой получала все мыслимые и немыслимые новинки и первой осваивала все нововведения. Вот и теперь, повинуясь приказам командиров, в ротах двинулись вперед взводы тяжелого оружия, вооруженные не только станковыми пулеметами, но и автоматическими станковыми гранатометами.

В этой войне проверялись разные военные доктрины. Ротевер насытил роты и батальоны минометами, Красная Армия же сделала ставку на новые виды ротного вооружения, в том числе – на автоматические гранатометы. В конце концов, Сашка слишком долго изучал действие АГС «Пламя» на практике, чтобы забыть его конструктивные особенности. Поэтому еще до войны новые гранатометы марки «Сталинец» успели поступить на вооружение доброго десятка дивизий. И, разумеется, Московская стрелковая была в их числе…

Танки принялись бить залпами повзводно, по гребням валов снова прошлись полковые орудия, и под прикрытием огня расчеты подтащили свои АГС поближе к позициям противника. И тут же на поляков обрушился ливень разрывных гранат, буквально сметя защитников первой линии обороны. Петровский вспомнил, как дочерна загорелый молодой корпусной комиссар, о котором шептались, что он – сын САМОГО, показывая действие АГС «Сталинец» на подмосковном полигоне, произнес непонятное тогда «шайтан-труба» и «гнев Аллаха». Теперь же комдив в полной мере оценил правильность этого определения: огненный водопад вспорол оборону поляков, словно нож – тонкую ткань.

Приободрившись, красноармейцы поднялись и рванулись вперед. Именно в этот момент к атакующим подошла еще одна новинка: самоходные установки на базе Т-26, вооруженные шестидюймовыми мортирами. Неуклюжие угловатые машины буквально в два выстрела расчистили ворота, а затем, сопровождаемые стрелками, медленно поползли внутрь цитадели.

С другой стороны штурмовая группа кавалеристов, вооруженная пистолетами-пулеметами, ручными гранатами и огнеметами, сумела переправиться через ров и теперь ворвалась в Тереспольское укрепление. Там тут же завязалась жестокая рукопашная, но к атакующим то и дело подходили подкрепления, и участь польских жолнежей не вызывала сомнений…

Польский комендант все еще рассчитывал на что-то. Возможно, он хотел прорваться с остатками гарнизона на запад, к своим, а может быть, он надеялся на подход помощи от маршала Рыдз-Смиглы – теперь этого уже не узнает никто. Во всяком случае, генерал бригады Плисовский погиб, разорванный на куски тяжелым мортирным снарядом, пробившим свод потерны, в которой накапливалось до роты польских пехотинцев. После гибели полковника оборону возглавил капитан Радзишевский – ветеран двадцатого года, точно знавший, что ничего хорошего у красных он не найдет. В том далеком двадцатом он лично расстрелял человек тридцать пленных, и теперь самое лучшее, что его ожидало – заледенелые рудники Заполярья. Бессрочно. Ну, а в худшем случае его просто повесят – военные преступления не знают срока давности. Так что Радзишевский сдаваться не собирался…

– …Тадеуш!

Юный подпоручик вскинул два пальца к измазанной кирпичной пылью конфедератке и вопросительно посмотрел на командира.

– Возьми взвод пулеметчиков – ну, то есть то, что от него осталось, и не пропускай красную сволочь во двор Кобринского укрепления, пока мы готовимся к контратаке. Продержись хотя бы час. Сделаешь?

– Так есть! – подпоручик, гордый от сознания важности доверенного ему задания, бросился исполнять самоубийственный приказ бегом.

– Болек?

Пожилой поручик, ровесник капитана, поднял забинтованную голову:

– Тоже на смерть пошлешь? – безучастно поинтересовался он. – Валяй, пся крев, твоя власть.

– Болек, ты что?! Ты забыл, как мы гнали этих курв в двадцатом?!

– Не забыл, – вздохнул пожилой офицер. – И они, похоже, тоже помнят. И пришли получить по счету…

– Да мы… – капитан задохнулся от возмущения. – Да мы их… Да вот сейчас маршал приведет подкрепления и…

– Интересно бы узнать: откуда он тебе возьмет эти подкрепления? – спросил Болек иронично. – Родит? Высрет? Или ты, Вацлав, всерьез полагаешь, что сейчас прямо нам на головы посыплются французские зуавы и британские сипаи? – он вяло махнул рукой. – Опомнись, пан капитан! Ты еще не понял, что мы все сдохнем здесь, если твое ясновельможество не соизволит выбросить белый флаг и спасти хотя бы тех солдат, что еще живы?

– Это ты опомнись! – Радзишевский перешел на свистящий шепот. – Опомнись, и не смей распускать панические слухи! Кто перед нами? Грязные тупые большевики, безграмотные и необученные! И ты говоришь, что они нас победят?! Да бог не допустит такого позора!

– А-а-а… – протянул поручик и в его глазах промелькнул интерес. – Так ты, значит, ждешь, что сейчас за нас заступятся ангелы небесные, ведомые пресветлой королевой Польши? Ну-ну… – он лениво, словно нехотя, расстегнул кобуру и вытащил потертый, времен еще Российской империи, наган. Крутнул барабан и, не глядя на собеседника, спросил: – Ты много видел польских танков за эту войну? Лично я – две танкетки и четыре этих убожества, которыми мы заблокировали ворота. Да матка бозка, у нас в эту войну танков меньше, чем было в двадцатом! А русские танки ты считал? Вот я сбился на третьей сотне, но точно знаю: их здорово больше! Ты много видел наших самолетов? Я – три. Их как раз на моих глазах и сбили. Это не говорит в пользу большевиков: их было штук двадцать против наших троих, но с тех пор я больше не видел ни польских летчиков, ни польских самолетов. А красные самолеты бомбили нас сегодня утром. Впрочем, как и вчера. А может, ты видел наши тяжелые орудия? Лично я видел двухорудийную полубатарею «шнейдеров» сто пять миллиметров. И всё! Всё, курва мать! А нас с тобой два дня подряд гвоздили шестидюймовками! И самоходные шестидюймовки у них есть – мы сами видели их сегодня! Или ты, Вацек, считаешь, что большевики собрали против тебя все свои тяжелые орудия?! Ты льстишь себе, мой капитан!..

Радзишевский хотел было что-то возразить, но не успел. Со словами: «И вообще мне все это надоело» поручик быстро приставил револьвер к виску и нажал на спуск. Кровавые брызги попали капитану на лицо, и он машинально начал вытирать их платком. Это оказалось его последним осмысленным действием: через несколько секунд в каземат ворвалась штурмовая группа Московской Пролетарской. Разозленные потерями и гибелью товарищей, они не брали поляков в плен: их «милосердно» перекололи штыками…