Глава 17
Америка между уверенностью и озабоченностью

После того как рухнула нацистская Германии, все понимали, что война против Японии теперь не будет долгой. Поэтому в Америке мысли были больше обращены на послевоенный мир. Лидеры США смотрели в будущее с оптимизмом и полные уверенности, но они также обнаружили, что у них было несколько причин для беспокойства.

Тогда было уже более чем очевидно, что Соединенные Штаты выйтут изо всех тягот всемирного конфликта в гораздо лучшей форме, чем любая другая страна. «Когда [война] закончилась, – пишет американский экономический историк Ричард Б. Дю Бофф, – враги Америки были раздавлены, ее союзники были попраны экономически»²⁸⁹. Германия и Япония были побеждены и лежали в руинах, Франция была лишь тенью прежней великой державы, а изнеможенная, практически обанкроченная Великобритания поменяла свой прежний статус всемирной империи на роль младшего партнера в тесном, но крайне ассиметричном британо-американском альянсе. Что касается Советского Союза, который понес тяжелые потери, в конце войны он не выглядел как мировая держава или потенциальный конкурент Соединенных Штатов. Валовой национальный продукт (ВНП) Америки был в три раза больше, чем в СССР, и в пять раз больше, чем у Великобритании. Соединенные Штаты пострадали сравнительно мало: потеряли чуть более 300 000 убитыми и 1 миллион ранеными и имели в своем распоряжении не только фантастическую по мощи военную машину, но также и несравнимый с другими странами промышленный потенциал. И Америка на зависть всему миру обладала огромными резервами в долларах и капитале в целом, в том числе на ее счет приходились две трети всех золотовалютных резервов и три четверти всех инвестиций капитала на Земле!²⁹⁰ Америка вышла из войны «великим победителем», стала величайшей мировой державой и была на тот момент, действительно, единственной «сверхдержавой». Американцы оказались на верхней ступени пъедестала почета, и они это знали. Они могли смотреть в будущее с уверенностью, зная, что никто и ничто не может помешать им сделать все, что они хотели сделать. В Соединенных Штатах в целом ожидалось, что двадцатый век окажется «американским веком», как предсказывал еще в 1941 году издатель журнала “Life” Генри Люс. Многие американцы считали, что человечество избежало двойной угрозы европейского фашизма и японского милитаризма благодаря их стране, и теперь они чувствовали призвание продвигать свои собственные идеи о свободе, справедливости и демократии по всему миру. Другими словами, создать новый мир в соответствии с их собственным видением. Американский писатель и редактор журнала “Hrper’s Magazine” Льюис Лэфем комментировал в этой связи, что «Соединенные Штаты получили Землю в наследство» и что американцы верили в то время, «что они были помазанниками божьими»²⁹¹.

Весну 1945 года американские руководители и американский народ в целом встретили в оптимистическом настроении, но заботы у них еще оставались. Экономический кризис тридцатых, по существу, кризис перепроизводства, теперь остался позади. Во время войны государство устранило ключевую проблему – слабость экономического спроса с помощью заказов по ленд-лизу, а также заказов от собственного военного ведомства США. Расходы вооруженных сил страны умножились в шесть раз за период с 1940 по 1941 годы, а также между 1940 и 1945 американское государство потратило не менее 185 миллиардов долларов на танки, самолеты, корабли и все другие виды военных поставок²⁹². Это обеспечило «могучий стимул», как пишет Дю Бофф, для экономики страны²⁹³. Доля военных расходов в американском ВНП, которые увеличились между 1939 и 1944/1945 годами с примерно 90 млрд. до около 200 млрд. долларов, выросла с незначительных 1,5 процентов в 1939 году до примерно 40 процентов в 1944 / 1945 годах. Для того, чтобы сделать возможным этот рост, был расширен промышленный потенциал нации в виде бесчисленных новых крупных, более современных и потому даже еще более производительных заводов. Совокупная стоимость всех американских фабрик и других производственных объектов возросла с 40 млрд. долларов в 1939 году до 66 млрд долларов в 1945 году.

Таким образом, американская экономика фактически выработала опасную зависимость в годы войны, а именно зависимость от «наркотика» военных расходов государства²⁹⁴. И послевоенная «ломка» была серьезной проблемой. С конца войны в поле зрения вырисовывалась перспектива того, что первоисточник военных заказов скоро иссякнет. Именно в тот момент, когда общее предложение промышленных товаров было выше, чем когда-либо прежде, спросу начал угрожать крах. Было неизбежным, что бесчисленные заводы начнут закрывать свои ворота и увольнять работников, когда сотни тысяч демобилизованных солдат вернутся домой и начнут искать гражданские рабочие места. Безработица такого рода, вызванная таким стечением обстоятельств, приведет к подрыву покупательной способности американцев и, таким образом, к дальнейшему падению спроса²⁹⁵. Колко пишет по этому поводу:

«Обеспокоенность большой послевоенной безработицей была широко распространена среди экономических плановиков с 1942 года, и Ниагарский водопад пессимистических исследований и выступлений об опасности недостаточных послевоенной торговли, доступа к сырью и инвестиционных возможностей хлынула из уст государственных и частных агентств и личностей»²⁹⁶.

Пол Самуэльсон, в то время молодой экономист, «полный нетерпеливых планов», который потом станет лауреатом Нобелевской премии в своей области в 1970 году, был одним из экспертов, которых беспокоили мрачные предчувствия. Он предсказал, что «5 миллионов американцев потеряют свои рабочие места или, по крайней мере пострадают от значительно сокращенного рабочего времени в результате урезания государственных расходов» после окончания военных действий»²⁹⁷. Для американской правящей элиты вообще и для корпоративной Америки в частности конверсия американской экономики в условиях мира грозила резким прекращением бума военного времени, который обеспечивал им прибыль, как из рога изобилия, и расширение их активов. Возвращение к мирной экономике грозило им конфронтацией с проблемами, вызванными массовой безработицей, в том числе требованиями радикальных и даже революционных перемен. Америка стояла на пороге кризиса, который вполне мог оказаться еще более травматичным, чем Великая депрессия «грязных тридцатых годов»²⁹⁸.

Однако существовали средства для предотвращения воплощения этого пугающего сценария в реальность. Например, экономический бум можно было продлить, если американская промышленность смогла бы найти пути для своей продукции на рынки всего мира, сведя таким образом на нет угрозу коллапса спроса. Дин Ачесон, в то время заместитель госсекретаря и очень влиятельный государственный деятель, подчеркнул уже в ноябре 1944 года в речи в комитете Конгресса, что Соединенные Штаты «не могут иметь полную занятость и процветание… без внешних рынков»²⁹⁹. Большинство политических и индустриальных лидеров Америки разделяли это мнение. Некоторые «рупоры» американский правящей элиты зашли даже так далеко, что утверждали, будто бы сохранение капиталистической системы в Америке зависит от значительного расширения зарубежной торговли³⁰⁰. В 1930-е годы каждая страна стремилась защитить свою перебаливавшую в ходе кризиса промышленность путем высоких тарифов и других протекционистских мер. Хорошим примером этого являются британские имперские привилегированные тарифы, о которых уже шла речь. Однако и сами США с введением Закона Холи-Смута 1930 года увеличили тарифы не менее чем на 50 % ³⁰¹. Если стало бы возможным устранить такую практику после войны и если вместо нее принцип свободной торговли получил бы всеобщее признание, то для американской промышленности это открыло бы возможности для «замечательного бизнеса» по всему миру. Одной из причин этого было то, что промышленность Соединенных Штатов пользовалась крупными конкурентными преимуществами, связанными с экономией на масштабе. Кроме того, модернизация и рационализация, которые потребовались во время войны, сделали американскую промышленность сверхэффективной и в силу этого чрезвычайно конкурентоспособной.

В девятнадцатом веке Британская империя активно распространяла принцип свободной торговли, потому что, будучи сильной промышленной державой, она извлекала для себя выгоду из реализации этого принципа. Именно по той же причине сто лет спустя, в конце Второй мировой войны американское правительство, позицию которого выражал прежде всего госсекретарь Корделл Халл, жадно проповедовало евангелие универсальной свободной торговли. Свободная торговля представлялась американцами как средство против всех экономических и даже политических бед, от которых страдал мир. Несколько упрощенно свободная торговля приравнивалась к миру между народами, в то время как протекционизм связывался с конфликтами, кризисом и войной³⁰². Американцы не ждали конца войны, чтобы заложить основы для нового «халлианского» экономического мирового порядка, основанного на свободной торговле. Помощь Великобритании по ленд-лизу была привязана к определенным условиям, которые якобы были нацелены на то, чтобы открыть закрытую экономику Британской империи в качестве рынка для экспортных товаров американской промышленности в долгосрочной перспективе. Похожие ожидания были от договоренностей по ленд-лизу с Советским Союзом. Многие другие страны, которые оказались, подобно Великобритании, в сложном экономическом положении во время войны и поэтому зависили от американской помощи, были вынуждены принять правила будущего экономического мирового порядка³⁰³. Историк Говард Зинн пишет следующее:

«Тихо действуя под прикрытием боев и взрывов, американские дипломаты и бизнесмены работали на то, чтобы, когда война закончится, американская экономическая мощь не знала себе равных во всем мире… Политика открытых дверей, равного доступа распространится из Азии на Европу…»³⁰⁴.

Принцип открытых дверей – новая политика свободной торговли, которая открыла бы все двери для американских товаров и американских инвестиций капитала, был утвержден на конференции в Бреттон-Вудсе, штат Нью-Гемпшир, летом 1944 года, в которой приняли участие представители не менее 44 стран. Эта конференция создала институциональные механизмы для реализации принципов новой экономической политики на практике, прежде всего Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк, так называемые «международные» организации, в которых всегда доминировали Соединенные Штаты и продолжают делать это и по сей день³⁰⁵. По очень схожим экономическим, а также политическим причинам американское правительство с такой же энергией преследовало цель создания Организации Объединенных Наций (ООН) и устроило так, чтобы штаб-квартира этой международной организации была размещена в Нью-Йорке, но это история, которая выходит за рамки данного исследования³⁰⁶.

От тех стран, которые были освобождены Америкой, Вашингтон ожидал благодарности в виде сотрудничества в отношении свободной торговли и политики открытых дверей для американского инвестиционного капитала. Будет справедливым сказать, что американцы обеспечили приход к власти в освобожденных ими странах только таких правительств, которые выступали в поддержку этой политики. Американцы надеялись, кроме того, что и в других странах Европы, а именно в Германии и в восточноевропейских государствах, после войны к власти придут правительства, которые положительно будут относиться к такой либеральной экономической политике, от которой Соединенные Штаты ожидают такие высокие дивиденды. В особенности восстановление экономики потерпевшей поражение Германии обещало создать беспрецедентные возможности для бизнеса, и американская промышленность была решительно настроена на получение славных прибылей от грядущей «золотой лихорадки» между Рейном и Одером. В девятнадцатом веке граница с Диким Западом функционировала в качестве экономического и социального мотора для Америки; после Второй мировой войны казалось, что провидение создало новую восточную граница для Америки в Европе, и прежде всего в Германии, границу, призванную обеспечить Америку рогом изобилия неограниченных экономических возможностей³⁰⁷.

Сказочные перспективы бизнеса могло также открыть восстановление экономики СССР. Американское участие в решении этой титанической задачи еще оставалось возможным, и от «перспективы прибыльной крупномасштабной торговли с Россией» у многих американских промышленных магнатов текли слюнки. Это также относится к тем, кто еще незадолго до этого не делал секрета из своей ненависти к советской системе. Было подсчитано, что стоимость будущего ежегодного экспорта в Советский Союз составит от 1 до 2 млрд долларов³⁰⁸.

Американские лидеры были полны решимости наводнять мир не только американской экспортной продукцией, но также и сопутствующими американскими взглядами на мир, в которых царили «личная свобода, демократия, свобода предпринимательства и свободная торговля». Это была идеологии, которая использовалась для продвижения нового экономического порядка Америки в Европе и во всем мире, включая не в последнюю очередь и сами Соединенные Штаты. Для американских лидеров было просто немыслимо, что у некоторых людей были другие идеи, например у европейских бойцов Сопротивления, которые мечтали о социальном и экономическом «новом курсе», в корне отличном от жесткой американской капиталистической системы. У них практически не было понимания радикальных прогрессивных социально-экономические программ, таких, как «Хартия Сопротивления» во Франции, которая призвала к национализации некоторых фирм или промышленных секторов и которая, следовательно, ограничивала принципы свободного предпринимательства. Не менее неприятными для них были и умеренные, но более или менее левые идеи европейских социалистов или социал-демократов. Однако самым отвратительным в американских глазах был коммунизм. Причина этого заключалась в том, что данная революционная идеология отказывалась от капитализма в целом, а кроме того, в том, что ее сторонники были активно заняты с 1917 года строительством в Советском Союзе радикально отличающейся социально-экономической системы, таким образом, обеспечивая капитализм нежелательной конкуренцией общества, построенного на противоположных капиталистическим принципах.

В двадцатые и тридцатые годы американские политические и промышленные элиты был антикоммунистами и, следовательно, с пониманием относились к фашизму. Однако после Перл-Харбора фашисты стали врагами Америки, в то время как Советский Союз по воле причуд войны превратился в союзника Дяди Сэма. Лишь по этой причине во время войны были временно приглушены пылающие огни антикоммунизма. Тем не менее большинство религиозных, политических, а также военных лидеров Америки продолжали считать коммунизм своим истинным врагом. Даже после Перл-Харбора католические журналисты, например, как правило, оставались лояльными довоенной ортодоксальной доктрине, которая предпочитала фашизм, поддерживаемый в Ватикане, «безбожному» коммунизму. Многие известные американцы публично сетовали на то, что Соединенные Штаты оказалась в состоянии войны «не с тем врагом», и сенатор Тафт громко предупреждал, что «победа коммунизма будет гораздо более опасной для Соединенных Штатов, чем победа фашизма»³⁰⁹. В военной академии Вест-Пойнта, где боевая элита Америки проходила школу, несколько генералов в порыве откровенности открыто жаловались, что Америка вступила в войне «на неверной стороне»; вину за этот промах возлагали на плечи лично президента Рузвельта, которого снисходительно называли «евреем Франклином Д. Розенфельдом», почти так же, как его называл Гитлер. «Мы должны были бороться с коммуняками, а не с Гитлером», – таково было общее заключение³¹⁰.

Все это на практике означало, что во время войны реальные или воображаемые коммунисты также систематически подвергались преследованиям со стороны американских властей. Охота на коммунистов была давней и по-прежнему актуальной специальностью ФБР Дж Эдгара Гувера, но во время войны ФБР столкнулось с растущей конкуренцией в этом отношении со стороны так называемой Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности (КРААД) якобы антифашистского комитета Конгресса. Это «один из величайших парадоксов [американской] истории, – пишет американский ученый Ной Айзенберг, – что ФБР и КРААД специально преследовали немцев, бежавших от нацистской диктатуры “по политическим, а также этническим мотивам” и поселилившихся в Соединенных Штатах, например, Томаса и Генриха Манна, Эриха Марию Ремарка и Бертольда Брехта». Подчиненные Эдгара Гувера, которые, как пищет Айзенберг, «сами себя назначили в качестве защитника народа от угрозы зарубежной коммунистической инфильтрации», шпионили за этими немецкими беженцами и часто тревожили их не потому, что в них подозревали нацистских агентов, а потому, что их политические пристрастия были слишком левыми, по мнению властей³¹¹.

В своей знаменитой устной истории Второй мировой войны «Хорошая война», Стадс Теркель цитирует представителя американского Красного Креста, который заметил, что если говорить об американских лидерах, то их военный союз с СССР просто никогда не был “от чистого сердца”»³¹². Это было очень оправданным заявлением. Для американской правящей элиты война против фашистской Германии, действительно, была не больше, чем аномалией, незапланированной, нежелательной, тем неожиданным перерывом, который временно прервал их пустившие глубокие корни антикоммунистические мысли и планы, но не остановит их от возвращения к этим мыслям и планам, как только конфликт с «не тем врагом» подойдет к концу. Как выразился итальянский историк Филиппо Гайя:

«Основное внимание оставалось сконцентрированным на борьбе против большевизма и против преобразования мира на социалистических началах. В этом отношении Вторая мировая война была феноменом, имевшим среднее значение, просто отступлением в гораздо более широкой схеме, а именно в планах уничтожения большевизма»³¹³.

После поражения фашизма в Европе весной 1945 года создались условия для возрождения антикоммунизма в Америке. Причем в то время коммунизм становился еще более ненавидимым врагом, потому что он остался единственным идеологическим конкурентом американской идеологии и был заклятым врагом «демократии», «личной свободы», «частной собственности» и не в последнюю очередь такого рода международной свободной торговли, в которую американская промышленность и правящая элита вложила такие большие надежды. В «прекрасном новом мире», который должен был возникнуть под эгидой американцев из пепла Второй мировой войны, в «американском веке», для которого 1945-й должен был стать нулевым год, не было места для коммунизма.