Приехал освободитель

Честно говоря, разговоры про кризис достали – не в том смысле, что о нем слишком много говорят (как раз замалчивать важные вещи гораздо опаснее для психики – злоба и тоска копятся, как гной), а в том, что воспринимают его почему-то неправильно. Радоваться надо, хотя, сами понимаете, в такой радости есть что-то не совсем человеческое. Или сверхчеловеческое. Нормальному человеку, скажем, трудно понять восклицание Блока после гибели «Титаника»: «Есть еще океан!» Но если представить, что этот «Титаник» был для него воплощением мировой трансатлантической пошлости, а не реальным кораблем, на котором хватало женщин и детей, – можно понять и Блока.

Так вот: кризис – это единственный способ уничтожить некоторые особенно противные вещи, которые другими путями уничтожены быть не могут. Давно уже пора понять, что в России, находящейся сейчас, к сожалению, не на подъеме, как двести лет назад, а на явном историческом и культурном спаде, многие простые вещи поменяли знак. В первую очередь это относится к политике, социологии, бизнесу, отчасти к литературе, отчасти к понятию элиты (если раньше авангард общества составляли лучшие, теперь, при обратном векторе, впереди оказываются худшие). И если в фальшивой культуре сталинского социализма теория бесконфликтности навязывала борьбу хорошего с лучшим, главной тенденцией нынешнего момента стала борьба плохого с худшим: в России множество вещей, которые может уничтожить только стихийное бедствие. Все человеческие силы против этого слабы.

Простите мне аналогию с Великой Отечественной – но у нас с ней сравнивают все, поскольку это главная наша победа за последние сто лет (я бы причислил к победам и революцию, но ее последствия были не так позитивны). Сегодня ведь у нас тоже мировая война, та накликанная и заслуженная человечеством регулярная катастрофа, которая призвана ему напомнить о некоторых фундаментальных и полезных вещах. Был ли другой способ напомнить о них, заставить праздных реально трудиться, ожиревших – сострадать, беспечных – задумываться? Вероятно, есть: например, устроить нашествие ангелов, несущих миру неотразимую проповедь. Но сильно сомневаюсь, что сегодня к этим ангелам кто-то прислушается, если они не истребят половину слушателей. Вторая мировая напомнила человечеству о массе полузабытых добродетелей, и на этом запасе мир смог просуществовать больше полувека. Дальше опять начали слишком много халявствовать, врать и презирать честных, но бедных: поскольку существует ядерное оружие, а также всякого рода системы международной безопасности, мировые войны происходят теперь в виде кризисов, а функция у них одна. Уничтожать лишнее и напоминать людям, что они люди – потому что иначе не получается.

Я далек, конечно, от мысли, что кризис пошатнет российскую политическую систему: пошатнуть можно жесткую конструкцию, а в киселе можно только устроить небольшую бурю, после чего кисель немедленно вернется в прежнее мутно-взвешенное состояние. Никакой вертикали у нас нет – или, по крайней мере, все распоряжения верхушки благополучно замирают на верхних же этажах, а народные реакции точно так же глохнут на местах. У нас взвесь, кисель, нерушимая русская вечность – и именно ею обеспечена прочность системы, какие бы внутренние и внешние бури ее ни сотрясали. Однако кризис сильно пошерстит страну, заставив отказаться от лишнего: первой жертвой стала насквозь фальшивая, до смерти надоевшая эстетика гламура. Второй – огромное количество так называемых непрофильных активов и побочных занятий, отрабатываемых спустя рукава: люди перестали имитировать заботу о культуре либо всяческое милосердие, они сосредоточились на собственном спасении – и стало видно, кто чего стоит. Тот, кому действительно хотелось заниматься искусством либо поддерживать больных, – этого не бросил; наверное, кто-то из-за этого и пострадал, но у меня, грешным делом, есть давнее убеждение, что не всякое даяние во благо. Тот, кто помогает ради отмывания репутации и при первой финансовой турбулентности забывает обо всех благих намерениях, – своим благосклонным участием приносит скорее зло, нежели добро, и помощь его не на пользу. Разумеется, кризис заставит начальство несколько профильтровать собственные ряды, отсеять самых одиозных персонажей, дабы канализировать, направить на них народный гнев: «Какая редкая опала, когда в опале негодяй!» – восклицал Евтушенко и был прав. В сегодняшней России есть несколько персонажей, которых уж, казалось, ничем не сковырнешь, – однако дошел черед и до них. Радоваться ли этому? Не знаю. Иногда хочется порадоваться. Говорю, понятное дело, не о Юрии, скажем, Лужкове, чьи позиции сегодня сдаются быстрее, чем немецкие гарнизоны в апреле сорок пятого: Лужкова-то мне как раз жаль, у него есть свое лицо, хоть и неприятное, а на смену ему придут вовсе безликие. Но вот что резко убыло финансирование всяческих молодежных организаций, чья омерзительность может соперничать только с их же неэффективностью, – это приятно, потому что распоясались они безмерно, а хунвейбинство, которое за бабло, еще хуже того, которое за идеалы. И потом – тысячу раз простите меня, но как мерзок был ничего толком не умеющий, самодовольный, непомерно разросшийся российский средний класс! Если прав Максим Кантор, писавший недавно, что произошла именно коллективизация этого среднего класса с попутным низведением его из совладельцев в батраки, – простите еще раз, я могу это только приветствовать. Ибо посредническая деятельность, не сопряженная с творчеством, созданием новых вещей, ценностей и смыслов, должна оплачиваться сообразно своему истинному масштабу, то есть скромно. А разговоры о постиндустриальной эпохе, когда потребление важнее производства, а виртуальность влиятельнее реальности, оставим французским интеллектуальным спекулянтам конца прошлого века, навеки застывшим в своей давно отшумевшей реальности.

Страшно сказать, но ведь и Великая Отечественная счистила с России много всякой дряни и шелухи, принеся гигантское духовное освобождение. Невозможно представить, какова должна быть жизнь в стране, чтобы столь ужасная война воспринималась как очищение воздуха, но факт остается фактом: войну вспоминают как глоток свободы и самостоятельности, как миг, когда подлинно великая страна была равна себе. Больше скажу: то же равенство – между реальностью и предназначением – ощутила Россия и в 1917 году, который был велик, что бы о нем ни говорили. И со старой Россией погибло столько жестокости и гнили, что почти все ее мыслящие граждане (и даже не мыслящие – интуитивно чувствующие масштаб) испытали невероятный подъем. А что на смену плохому пришло ужасное – так ведь это потом.

Кризис принес России серьезные пертурбации, но утешаться можно как минимум двумя вещами. Во-первых, он очистил воздух – стало меньше вранья и официоза, от которых мы захлебывались год назад, и власть продемонстрировала ироническое отношение к собственной недавней фразеологии. Помните все это «поднятие с колен», «врагов нации» и «остров стабильности»? Дудки! А во-вторых, сознание того, что ты живешь в бурные времена и наблюдаешь поистине грандиозные события – тоже радость не из последних. Куда больше вялого гниения в нефтяной стабильности, которая на деле маскировала лишь углубляющуюся национальную катастрофу. Теперь катастрофа вышла наружу – есть шанс что-то сделать.

Помните один из лучших революционных рассказов Грина – «Крысолов»? Там в город прибывает гигантская, чрезвычайно опасная черная крыса. Но зовут ее освободителем. И если ничто, кроме крысы, не может освободить нас от душащего груза фальши и бессилия, поприветствуем освободителя.