3. Именем Матери
— «Какая бесконечная ночь!
Ты спишь, родная, и это хорошо. Я не хочу тебя будить. Говорю сам с собой и воображаю, что ты меня слушаешь. Может, так оно и есть. Мне нужно выговориться. Слишком многое накопилось, в душе уже не удержать.
Я думаю о тебе. О нас. О том, что произошло с нами и должно произойти.
Еще год назад я даже не мог представить себе все это. Я был обычным парнем и жил обычной жизнью моего современника. Семья, учеба, работа, развлечения. Совершенно заурядная, скучная жизнь. Нет, тогда мне казалось, что все нормально. Все так живут в моем мире. Он слишком пресен, наш мир, сильные эмоции в нем скорее исключение. Что нас радует? Новая покупка, новое знакомство, новые впечатления. Да и то не всегда. Все стандартно, все пустая рисовка. Вспомни, что ты сказала мне при нашей первой встрече? Что тебе одиноко. И это самое правильное ощущение от нашей действительности. Наш мир — это мир одиночества. И самое страшное в том, как люди пытаются это одиночество заполнить. Я вспоминаю их глаза — они несчастны. Они покупают бесчисленное количество дорогих и ненужных вещей, чтобы заполнить душевную пустоту. Они не понимают простейших вещей. Того, что простой куриный суп или вареники с вишней, приготовленные руками любящего человека, куда вкусней всех этих ке-д-омар, нусет де шеврей, франсезиньо, чурраско, фуа-гра, хамонов и тирамису из модных ресторанов. Что вечерняя прогулка с любимой не сравнится с отдыхом на Мальдивах со случайной партнершей, который уйдет от тебя не задумываясь к другому, если этот другой предложит ей седьмой «Айфон», а ты — только шестой. Погоня за красивой обеспеченной жизнью мало-помалу превращается в продажность. Многие просто разучились любить. Или не понимают, что это значит. Когда любовь — это все, что тебе нужно. Все, что делает тебя счастливым. Наивно полагают, что материальное благополучие заменит им душевное тепло, заботу и близость мыслей. Одиноки люди в нашем мире. Каждый сам по себе. Наверное, поэтому многие так мечтают о любви, о семье. Но далеко не всем выпадает счастье, которое выпало мне.
Я ведь никогда не рассказывал тебе о моей семье, да? Мои родители — они самые обычные. Папа инженер-строитель, мама экономист. Отец жил не с нами, и мы много лет прожили с мамой вдвоем. Она… Знаешь, я часто думаю, как она там. Мама ведь не знает, что я жив. Она считает, что я умер, и даже тела моего не нашли. И у меня болит душа. Ведь кроме тебя и нее у меня никого нет, а я даже не могу сообщить ей, что все нормально, что я…
Нормально? Ха, какое странное слово! Я должен был бы сказать ей, что я счастлив, что у меня есть любимая, а я говорю так расплывчато — «нормально». Будто зачет сдал или надбавку к зарплате получил. Знаешь, мама в последние годы очень часто заговаривала о том, что мне пора жениться. Ей хотелось внуков, и все такое. Чтобы я с женой и детьми приходил к ней на чай. Мне очень тяжело думать о том, каково ей сейчас.
Давай о хорошем. Ты бы ей понравилась. Да-да, обязательно бы понравилась! Да ты не можешь не нравиться. Ты ведь такая красивая, такая нежная, такая сильная, такая замечательная. Я бы очень хотел, чтобы вы с встретились. Очень-очень…
Может, однажды мы сможем пересечь миры, вернуться в мое время, и эта встреча случится. Но только вместе. Мы должны быть вместе. Ты и я. И мама, если возможно. Я больше не хочу никого терять.
Мне их очень жаль — сэра Роберта, Элику. Даже Субботу, хоть и говнюк он был, прости Господи. Если бы не сэр Роберт, я бы… Короче, не знаю, что со мной было бы. Скорее всего, прибили бы нас с тобой какие-нибудь суеверные поселяне или инквизиторы. Вот так все совпало, просто чудо случилось, что сэр Роберт взял меня под опеку. Он и в Паи-Ларране меня спас, когда я в штрафники попал из-за поганцев де Хохов. И персекьютором меня сделал. Облагодетельствовал меня или разделил со мной свое проклятие?
Не знаю, не знаю.
Помнишь, где мы встретились с тобой? В книжном магазине. Так вот, я в той жизни запоем читал книжки фентези. Знаешь, разные истории про то, как человек из моего мира оказывался в другой реальности, вроде твоего Пакс, и всегда добивался в ней всего, что хотел. Становился героем благодаря своим умениям, полученным в нашей реальности, или особенным знаниям — или просто чертовскому везению, если особых умений не было. Все у него так легко и просто получалось. Ничем-то он в книжной действительности и не заморачивался. С ходу изучал языки, плел сильнейшие заклинания, будто всю жизнь до того магией занимался, мечом рубил, как заправский рыцарь, которых — между прочим — лет по пятнадцать учили обращаться с оружием. Жители внеземелья его слушали, поступали, как он хочет, загорались его проектами, служили ему верой и правдой. Воины сражались за него, маги уважали, девушки влюблялись в него пачками. Болезни нового мира его не брали, раны не гноились и не воспалялись, и смерть от заражения крови в отстутствие антибиотиков ему не грозила. Теперь-то и вспомнить смешно, но мне казалось это нормальным. Запоем я эти книжки читал, веришь? Легкое, развлекательное чтение, чего еще желать? И все эти попаданцы, как у нас их называют, не вызывали у меня иронической улыбки. Пока я сам не оказался на их месте. Да еще в ситуации, когда ты рядом с мной. Я ведь никогда не слушал того, что про тебя говорили — что ты, мол, могущественная волшебница, что можешь за себя сама постоять. Для меня ты маленькая хрупкая девочка, моя душа, мое сердечко, моя радость, моя главная забота, моя жизнь, и я знаю одно — я должен защищать тебя от всего черного, злого, больного и смертоносного, что есть в этом мире. Во всех мирах, Домино. Защищать и побеждать. Поэтому мне страшно. Я вижу, как на горизонте собирается буря, и не знаю, что будет с нами дальше. Не за себя боюсь — за тебя. Боюсь, хватит ли у меня сил тебя защитить.
Однажды, когда мне было лет восемь, отец взял меня за город, на рыбалку. Пока отец с удочками возился, я решил погулять по лесу. И наткнулся на гадюку, она на кочке лежала, на солнце грелась. Заорал я тогда так, что все птицы в лесу переполошились. И убежал. Отец потом сказал — повезло тебе, сынок. До сих пор помню, какое бледное у него было лицо, и как дрожали губы. Вот и сейчас я чувствую такой же липкий противный страх, как тогда, при встрече с гадюкой. Потому что будущее смотрит на нас с тобой змеиными глазами, а нам и бежать-то некуда. И вся надежда только на себя.
Но, как бы ни сложились наши судьбы, я знаю, что не было в моей жизни более чудесного и счастливого времени, чем то, что я провел рядом с тобой. Это всерьез. Это навсегда.
Ты спишь? Спи, спи, до утра еще долго. Не знаю наверняка, но чувствую.
Орфин сказал, что к полудню мы подойдем к Калю. А потом дорога в Рейвенор. Еще придется заехать в Эшевен. Де Фанзак ждет. Но это недолго. Главное — разговор с императором.
Нет, все не так, Домино. Главное — ты. Чтобы мы всегда были вместе. А все остальное…
Да плевать на него, вот что.
Какая долгая ночь! Господи, когда же наступит утро!
И наступит ли оно вообще?!»
* * *
Комендант Кальского порта Мориц де Кёрк был пьян. И напуган.
— Милорды рыцари! — Он отвесил нам низкий поклон, не то учтивый, не то издевательский. — Благодарю Матерь за ваше прибытие. И за безбожных виари, что с вами в компании, благодарю.
— Прекратите паясничать, — сухо ответил я. — Мы сопровождаем посланницу народа виари к его величеству в Рейвенор. Соблаговолите…
— В Рейвенор? — Де Кёрк скрестил руки на груди. — И вы прибыли сюда? Видимо, не знаете вы, милорд шевалье, про наши дела.
— Что я должен знать?
— А то, что в ловушке мы, — голос де Кёрка дрогнул. — И выбраться из нее никак не получится. В городе творится такое, что… Словом, в неудачное время вы прибыли, милорд шевалье, совсем неудачное.
— Хватит нас пугать. И объяснитесь, прошу вас.
— Объясниться? — Комендант покосился на стоявший перед ним на столе кувшин с вином, вздохнул. — Не проехать вам посуху. Мятеж в Кале. Уже четвертый день город во власти виссингов. Дым над Калем, небось, и с моря заметен.
— Заметен. И что дальше?
— Пять дней назад поползли по городу слухи, что королева-мать Вотана, король Эдельфред и гребаная куча их прихвостней из Вильзича отправились на охоту и не вернулись. Мол, подстерегли их имперцы и всех перебили, чтобы прибрать к рукам земли виссингов окончательно. Вот и поднялись кальские виссинги, все как один, будто только и ждали, когда топоры и мечи из погребов вытащить. Усадьбы имперцев и сторонников Ростиана пожгли, людей поубивали зверской методой. Весь город в их власти. Только порт и замок епископа еще не захвачены, но это вопрос времени — к смутьянам все время приходят подкрепления из окрестных поветов. Вся округа в огне. Уж не знаю, как у его преосвященства Ошера дела, но у меня всего сорок человек, и если бы не портовые укрепления, воры давно бы порт захватили со всеми товарами и кораблями.
— И поэтому вы пьете горькую? — я показал на кувшин. — Самое время напиться вусмерть, вы не находите?
— Молоды вы еще, милорд шевалье, — с укоризной произнес де Кёрк. — Не видели и не слышали того, что я и мои люди каждую ночь видим и слышим. Иначе поняли бы, что к чему.
— Это не оправдание. Говорите, епископ жив?
— На башне цитадели виднеется его знамя. Это все, что я могу сказать. Связи между нами и цитаделью нет, подступы к Узырскому холму мятежники перегородили баррикадами. И еще…
— Что еще?
— Мои люди напуганы. Они видели…
— Людей в волчьих шкурах?
— Тварей, — де Кёрк совсем сник. — Каждую ночь видят. И вой их злобный слышат до самого рассвета.
— Мы их тоже видели, — встрял в разговор Домаш. — И как видишь, собрат, живы и здоровы. А ты и твои чудо-витязи, прости покорно, твоя милость, полные штаны наложили, ажно пареной репой от вас на версту прет. Недостойно мужчины и рыцаря так…
— Погоди, Домаш, — я коснулся плеча роздольца. — И что, вы собираетесь сидеть в порту? Других мыслей не было?
— Я отправил корабль в Агерри с просьбой о помощи. Но пока помощь придет, нас всех перебьют.
— Значит, надо действовать, — внезапно сказала Домино. — Самим атаковать, и немедленно.
— Целую ручки милой мазель за чудесный совет, — ответил де Кёрк тоном, за который мне сильно захотелось дать ему в зубы. — Только вот где людей мне взять? С вами вместе едва полста копей наберется. А смутьянов в городе тьма-тьмущая. Порвут нас в клочья и не заметят.
— Если вы можете сидеть в порту и ждать чуда, то мы не можем, — сказал я. — Поэтому будем пробиваться к замку. Нужно спасти епископа. Я старше вас по чину, поэтому беру командование на себя. Соберите людей и будьте готовы сражаться.
* * *
Большая Портовая улица была затянута дымом — развалины подожженых мятежниками домов еще тлели. Дующий со стороны моря ветер уносил дым наверх, в сторону цитадели, но дышать все равно было тяжело. Я замотал нос и рот шарфом, посмотрел на Домино — она была спокойна.
— Не думай обо мне, — сказала она, слабо улыбнувшись. — Все будет хорошо.
— Вперед! — крикнул я.
Клин начал движение. По краям я поставил портовых стражников с большими щитами и алебардами, в голове встали мы — я, Домаш, Джарем, Ганель, де Кёрк и Домино, окруженная четырьмя конными воинами прикрытия. Внутри клина арбалетчики де Кёрка и два десятка виари под командованием капитана Орфина. Всего около семидесяти бойцов.
Семь десятков против сотен убийц, захвативших Каль.
Они показались очень скоро — сначала замелькали тени в дыму, потом раздались яростные вопли и засвистели стрелы. Арбалетчики и виари ответили дружным залпом: вопли и проклятия стали громче. Порыв ветра рассеял дым впереди, и мы увидели баррикаду из наваленных досок, бочек, повозок, мебели и больших камней высотой метра в три-четыре — она перегораживала улицу, и десятка два засевших на ней головорезов с большими луками, копьями и топорами не собирались сдаваться без боя.
Секундой спустя Домино повторила то, что я видел в самый первый день пребывания в этом мире — сорвавшийся с ее пальцев огненный шар пролетел над грязной улицей и ударился в самый центр баррикады. Полыхнула вспышка, раздался грохот, камни, доски, тлеющие тряпки посыпались на нас дождем вместе с бесформенными кровавыми клочьями, оставшимися от защитников баррикады.
— Au forter a Matra Bei! — закричал я, и мои воины подхватили этот крик.
Уцелевшие после атаки огненным шаром погромщики почти не сопротивлялись — ослепленные вспышкой, оглушенные и охваченные ужасом они начали разбегаться, едва мы ворвались в проделанную файерболлом брешь. Уйти почти никому не удалось — люди де Кёрка быстро покончили с ними. Двоих, впрочем, притащили ко мне живыми.
— Где ваш предводитель? — спросил я.
Виссинги молчали, опустив лица. Де Кёрк спешился, ухватил старшего из этой парочки за волосы, задрал ему подбородок и приставил лезвие кинжала к горлу.
— Кто ваш предводитель? — повторил я вопрос.
— Имперская крыса! — прохрипел виссинг, и больше уже ничего сказать не смог: де Кёрк перерезал ему горло, и бандит упал лицом в грязь, дергая ногами и поливая землю темной кровью.
Де Кёрк схватил второго виссинга, светловолосого парня лет двадцати, но тот вырвался, взвыл, подполз на коленях к моему коню и схватил его за переднюю ногу да так, что Шанс захрапел и замотал головой.
— Господине рыцарю! — выл парень. — Помилуйте, не погубите!
— Пощады тебе, пес? А ты каким местом думал, когда разбойничать шел? — Де Кёрк взял пленного за шиворот, потащил назад, но тот вцепился в моего коня мертвой хваткой.
— Все скажу, только не убийвайте! — выпалил он.
— Постойте, де Кёрк…. Ну, говори.
— Пришлый то был, — залепетал парень, глядя на меня пустыми от ужаса глазами. — Из Левхада. С господином бейлифом совокупно нас собрали. Говорил, имперцы их величеств порешили и нас скоро резать будут. И господин бейлиф нам приказал за топоры и вилы браться.
— Бейлиф? Венчен Друбби?
— Он самый, господине.
— И где сейчас бейлиф?
— Подле замка, епископа воюет, — парень заплакал, размазывая грязь и слезы по лицу. — Не погубиииииитяяяяя!
— Милорд! — Один из стражников подбежал ко мне, протянул руку, указывая пальцем на распахнутые двери уцелевшего дома слева от баррикады. — Там в доме… Глянуть вам надобно на это.
Я сделал знак де Кёрку, спешился, в сопровождении двух воинов вошел в дом. Лучше бы я этого не делал.
В горнице было темно, слоился серый дым. Удушающе пахло горелыми тряпками, но этот смрад не пербивал другого — хорошо мне знакомого, страшного запаха крови. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел темные лужи на полу, распростертые среди обломков мебели, черепков и тряпок обезглавленные тела, и на столе, одна подле другой — пять голов.
Мужская, женская и головы трех детей. И рядом — окровавленную пилу, которой их отпилили.
Я не мог ничего сказать — подкативший к горлу ком не позволил даже звука издать. Да и стоило ли говорить что-нибудь? Просто стоял и смотрел — не знаю, как долго, — очнулся, вышел из дома на трясущихся ногах, подошел к пленному и рубанул мечом Зералина. Вложил весь ужас и весь гнев в один удар, и его оказалось достаточно. Как во сне услышал вскрик Домино. А потом настала тишина, в которой гудел ветер и трещали головни.
— Не входить туда! — крикнул я, пряча взгляд. — Никому… не входить.
— Идем дальше! — прокричал де Кёрк.
Следующая баррикада оказалась прочнее — Домино разнесла ее только со второго файерболла. Часть мятежников попыталась спрятаться в домах, но воины быстро разобрались с ними. Пленных в этот раз не брали. В этот момент в конце улицы со стороны замка появилась большая толпа оборванцев, вооруженнных и настроенных поначалу очень решительно. Огненный шар Домино угодил в самую гущу мятежников, и не приведи мне Бог еще раз услышать одновременный вой десятков охваченных пламенем людей! Покончить с уцелевшими после огненной атаки не составило никакого труда, и мы вышли к рыночной площади. Ко мне понемногу возвращалась способность размышлять здраво, и я подумал, что основные силы мятежников сейчас собрались вокруг замка. Так что главное сражение еще впереди.
Улицу, ведущую наверх, к замку, перегораживала еще одна баррикада, повыше и помощнее двух первых. Наше приближение заметили, из окон домов по обе стороны улицы полетели стрелы и пущенные пращниками камни, но вражеские стрелки не отличались меткостью, так что их стрельба оказалась совсем бестолковой. Виари и арбалетчики дали ответный залп по баррикаде, а миг спустя Домино атаковала заклинанием, которое я уже видел в Харемской обители в исполнении Элики. Над баррикадой нависали верхние этажи двух домов — так вот Домино обрушила их на головы мятежников динамическим ударом, раздавив их, как тараканов. Нам осталось только добить раненных и идти дальше, к замку.
— Вот это я понимаю война! — заявил мне воодушевленный де Кёрк. — Матерь пресвятая, где же вы раньше были?
— Бойня это, а не война, — сказал я. — Но они ее заслужили. Мы…
Я не договорил — со стороны цитадели прозвучал сигнал рога и послышались гулкие монотонные тяжелые удары, будто кто-то колотил в гигантский барабан. Похоже, осадившая замок толпа пошла на приступ. Это плохо. Нужно торопиться…
— Джарем, не отходи от Домино, — приказал я оруженосцу и повернулся к роздольцу. — И ты, байор, защищай ее.
— Не гоношись, твоя милость, все будет прекрасно, — успокоил меня Домаш, выразительно потрясая окровавленным топором. — Делай свое дело, а мы будем свое.
Преодолев заваленную обломками и трупами баррикаду, мы вышли на улицу, по которой ехали к замка в наш первый приезд в Каль. Несколько вооруженных людей, завидев нас, бросились наутек. Впрочем, безбранного пути до замка не получилось — вначале был приближающий топот множества копыт, за затем из-за домов показался конный отряд сабель в двадцать числом под хоругвью с волчьей головой.
— Стена! — завопил де Кёрк, подняв над головой меч.
Пешие щитоносцы тут же перекрыли дорогу, закрывшись щитами и ощетинившись пиками, шпонтонами и алебардами. Хоругвь виссингов остановилась, будто удивленная встречей — я не мог видеть лица и глаза вражеских воинов, их скрывали личины шлемов и опущенные капюшоны из волчьего меха, но почему-то подумал, что они колеблются.
Я ошибся. Вражеские всадники всего лишь ждали подкрепления. И оно подошло. Десятки оборванцев, вооруженных топорами, копьями, вилами, насаженными торчком косами и даже кольями, большими ножами и лопатами, выбежали с дружным ревом прямо на нас. В этой дикой, ослепленной яростью толпе были не только мужчины, но и женщины, и подростки.
— Бееееееееееееееей!!!!!
Наша пехота с лязгом составила щиты, чтобы принять удар — но его не последовало. Разъяренная орда будто натолкнулась на невидимую стену в десяти метрах от стражников. А дальше началось самое страшное.
Домино развела руки, будто собиралась обнять все это сборище и что-то выкрикнула на байле. Наступила внезапная, неожиданная и оттого почти оглушающая тишина. Она длилась секунду, может, две, а после я увидел, как одетый в лохмотья широкоплечий дядька с взлохмаченной бородой и налитыми кровью выпученными глазами вдруг взревел дурным голосом и, развернувшись, всадил чуть ли не до рукояти огромный кухонный нож в грудь стоявшего рядом сотоварища.
Зрелище средневекового боя определенно не для слабонервных. Но то, что мне довелось увидеть в последующие минуты, сравнить не с чем. Это был даже не бой — резня, сумасшедшая, бессмысленная, ужасающая. Одурманенные магией Домино, пришедшие в неистовство от вида и запаха крови погромщики кидались друг на друга, как дикие звери. Часть из них бросилась на конников, которые остались вне зоны действия заклинания и по-видимому с трудом понимали, что происходит: десятки рук вцепились во всадников, в попоны коней, в ремни сбруи, нескольких стащили с седел и буквально изрезали, изрубили, искромсали, разорвали на куски. Их сотоварищи, выйдя из ступора, поскакали прочь, в сторону цитадели, сбивая конями и ударами оружия тех одержимых, кто кидался им наперерез. Побоище довершили стражники де Кёрка, которые, работая своими мечами и алебардами как мясники, в пару минут расчистили улицу от уцелевших безумцев, и путь к цитадели был свободен.
— Да, видимо, я всегда недооценивал боевых магов! — воскликнул де Кёрк: в его глазах были восторг и ужас. — Вы, госпожа, стоите целой пехотной бригады, будь я проклят.
До Кальского замка мы добрались беспрепятственно, и поняли, что опоздали — замковый мост был опущен, герс поднят, большие окованные железными скрепами ворота распахнуты и сильно покорежены. Несколько небольших групп мятежников, столпившихся у моста, завидев нас, тут же бросились врассыпную — похоже, они уже знали о способностях Домино. Мы не преследовали их. На мосту были разбросаны тела убитых погромщиков и воинов охраны, которые, похоже, предприняли отчаянную вылазку, чтобы спасти положение: рядом с трупами и обломками оружия и доспехов валялся импровизированный таран из огромного бревна. Двор замка, в котором нас еще недавно так гостеприимно встречали, был полон дыма от брошенных во множестве на землю факелов и охваченных пламенем надворных построек. По плацу метались брошенные лошади. Едва мы заняли двор, с балконов и окон резиденции епископа грянул многоголосый яростный вопль, и в нас полетели стрелы и арбалетные болты. Одна из стрел вонзилась в щит воина, прикрывавшего Домино, вторая едва не угодила мне в лицо. Пехотинцы де Кёрка бросились к входу в резиденцию, сметая немногих смельчаков, пытавшихся их остановить. Медлить было нельзя: соскочив с седла, я побежал вслед за ними. Де Кёрк, Домаш и Джарем последовали за мной. Наши воины уже заняли разгромленный мятежниками холл, прикончив с десяток виссингов: увлекая их за собой, я прыжками помчался к широкой мраморной лестнице, ведущей на второй этаж. Из людской справа от лестницы на меня бросились сразу два виссинга в доспехах и с мечами — видимо, воины той самой конной хоругви, что уже пытались разобраться с нами на подступах к замку. Домаш перехватил одного, второй успел атаковать меня рубящим ударом, но я отбил его клинок, а подоспевший Джарем ткнул виссинга острием фальчиона в горло, и тот свалился прямо мне в ноги, хрипя и перхая кровью. Следом за этой отчаянной парочкой выскочили еще четверо: выскочивший откуда-то сбоку де Кёрк бесстрашно бросился на них, крутя мечом мельницу. Миг спустя к нему присоединился Домаш, раскроивший топором череп своему противнику, а следом за роздольцем на мятежников кинулись подоспевшие на помощь стражники и виари капитана Орфина, сменившие луки на мечи. Три виссинга полегли в несколько мгновений, четвертый бросил оружие и упал на колени, прося пощады, но де Кёрк или не услышал, или не захотел услышать его мольбы.
— Эй, свинья!
Я вздрогнул, поднял глаза. На лестнице, закрывая нам дорогу на второй этаж резиденции, стояли облаченные в доспехи воины в накидках и шапках из волчьего меха. Среди них был и предатель Венчен Друбби. А вот заговорившего со мной виссинга я узнал сразу.
— Да, свинья, это я с тобой говорю! — Зерам Ратберт показал на меня острием меча. — Ты узнаешь меня?
— Узнаю.
— И я тебя узнал. Я-то думал, ты давно сгнил в шахте Уэстанмеринг, а ты выжил. Это хорошо, что ты здесь. Давно мечтал тебя прикончить.
— Слабоват ты для таких подвигов, распортаченный пудинг на обеде оборотней, — ответил я. — Драка так драка. Давно пора выбить из тебя мозги.
— Думаешь я боюсь тебя? — осклабился Ратберт. — Или твою виарийскую ведьму? Ничуть, свинья. Мы будем драться. Знать, сама Триада привела тебя сюда.
— Твоя Триада мертва, — ответил я. — Сдохла и смердит горелым мясом в урочище Нум-Найкорат. Как, впрочем, и большинство твоих собратьев. Ты будешь следующим, если не освободите епископа Ошера.
— Епископа? — Ратберт засмеялся. — Мы его уже освободили. От пустой головы.
Он вытащил из-за спины левую руку, и я увидел голову епископа, которую негодяй держал за волосы. А потом Ратберт бросил ее в нашу сторону, и голова, ударившись с глухим стуком о плиты пола, скатилась по ступеням.
— Убийцы! — крикнул де Кёрк. — Смерть мятежникам!
— Смерть вам, свиньи! — ответил Ратберт и бросился на меня, размахивая мечом.
Я не видел, что происходило вокруг меня в эти секунды. Не ощущал окружавшей нас яростной схватки, которая началась одновременно с моим поединком. Мне было ни до кого. Моей целью был Зерам Ратберт. И я поклялся себе, что убью его.
Рука у Ратберта была крепкая, парировать его удары было сложно, хоть я взял меч двуручным хватом. Первая же его атака едва не закончилась для меня плачевно: чтобы удержаться на ногах, я сделал шаг назад и поскользнулся, наступив в кровь на полу. Ратберт взревел, снова занес клинок, ударил так, что я с трудом удержал Донн-Улайн в руках.
— Сдохни, свинья! — крикнул виссинг.
Я не ответил — просто сделал колющий выпад, заставив Ратберта отшатнуться. Он заорал, ощерив в злобной улыбке зубы, опять пошел на меня — и вдруг встал, глядя остекленевшими выпученными глазами за мое плечо.
— УБЕЙ ЕГО, ЭВАЛЬД! — услышал я.
Я обернулся и увидел мою жену. Домино смотрела на Ратберта, вытянув к нему руку с раскрытой ладонью: глаза ее сузились, губы сжались, лицо стало злым.
— Убей его! — крикнула Домино.
Я перевел взгляд на Ратберта. Виссинг стоял, безвольно опустив руки. Он даже не смотрел на меня, он был целиком во власти Домино.
Всего один удар — и Зерама Ратберта не станет.
Всего один удар…
И тут я понял, что бой закончен, что все мои спутники, сражавшиеся сегодня рядом со мной, окружили нас и следят за происходящим, храня угрюмое молчание. Я увидел Джарема, по щеке которого струилась кровь. Бледного и испуганного Ганеля. Домаша, положившего свой грозный топор на плечо. Де Кёрка с окровавленным мечом в руке. Лица других воинов, кальцев и виари. Они все смотрели на меня молча, напряженно, выжидающе — и ждали, как я поступлю.
— В-в-в-в-ведь… ма! — прохрипел Ратберт: в его взгляде не осталось ничего человеческого.
— Убей его, Эвальд! — спокойно сказала Домино. — Эта тварь недостойна жить.
— Нет! — решился я. — Я не могу так. Я не могу зарезать его, как овцу. Это должен быть честный поединок. Сними с него чары.
— Он убийца.
— А я рыцарь. Пусть защищает свою жизнь.
— Добре, собрат рыцарь! — шепнул Домаш, и я это услышал.
— Домино! — крикнул я. — Сними чары!
— Хорошо, — прошелестел ее голос.
Ратберт тяжело вздохнул, перевел на меня взгляд. Я мог видеть, как менялось выражение его лица — ужас, недоумение, облегчение, гнев, бешенство. Он буквально отшатнулся от меня, встав в двух выпадах, взял меч двумя руками. А потом прорычал что-то неразборчивое сквозь зубы и атаковал.
Ты хорошо дерешься, Зерам Ратберт, подумал я, отражая его свирепые атаки. Но сэр Роберт не зря гонял меня в фехтовальном зале до седьмого пота. Не зря…
— «Нельзя жалеть врага. Враг должен быть уничтожен. Запомни, мне не нужен слюнтяй, который жалеет врагов. Ты должен изрубить его в начинку для пирога, в паштет! Бей! Еще раз! Еще! Еще! Пропустил, проглядел мою атаку. В бою это будет стоить тебе жизни. Ты смотрел на мой меч, а не в глаза. Смотри в глаза врага, Эвальд. Читай в них. Сейчас я покажу тебе особый удар. Он наносится из второй позиции. Опусти меч. Да, вот так. Чуть выше, Эвальд. Рукоять должна образовать с твоей правой рукой угол в сорок пять градусов. Лезвие повернуто внутрь. Так, правильно. Смотри! Особенность этого удара в том, что он применяется против неприятеля, вооруженного двуручным оружием. Враг не может достаточно надежно защитить левую сторону тела, поскольку щита у него нет. Инерция движения при использовании двуручного оружия слишком высока, и он не успеет парировать твой удар. В восьмидесяти случаях из ста ты нанесешь ему фатальный урон. Сейчас я возьму двуручный меч, и ты попробуешь повторить этот прием…»
Он хотел сокрушить меня. Располовинить ударом, который, как ему думалось, невозможно отразить. Ударом, в который он вложил всю свою ненависть, всю силу, всю жажду крови. Он был уверен, что я неминуемо буду убит. И не ожидал, что я все успею сделать на долю секунды раньше его. Опередить на то самое мгновение, которое отделяет победу от гибели. Донн-Улайн легко разрезал толстую кожу и кольчужный нараменник латной куртки, со скрежетом разрубил плечо Ратберта до середины грудины. Ударившая из рассеченной артерии кровь забрызгала стоявших рядом с нами воинов. Я вырвал из раны клинок, отскочил назад.
Ратберт простоял еще несколько мгновений, а затем удивление в его взгляде сменилось ужасом, и он упал навзничь, выронив меч.
— Отличный удар, шевалье! — меланхолически сказал де Кёрк. — Вы разделали его, как свинью на отбивные.
— Эвальд! — Домино бросилась мне на грудь. — Любимый мой!
— Все хорошо, — только и я мог ответить я, переводя дыхание.
— Надо посмотреть, не спрятался ли кто во дворце, — сказал начальник порта. — Я этим займусь. И нужно позаботиться об останках его преосвященства — упокой Матерь его светлую душу!
— Да… конечно, конечно. А Друбби?
— Убит моей рукой, — заявил де Кёрк с гордостью. — Его голову и головы прочих предателей выставим сегодня же над воротами замка.
— Ты в порядке? — Домино с тревогой в глазах смотрела на меня.
— Все хорошо, мое солнышко. Не беспокойся обо мне.
— И где ты выучил такой славный удар, твоя милость? — Домаш похлопал меня по плечу. — Просто всеубивающий удар, покрой меня короста! Не увернуться, ни закрыться. Поучил бы меня, твоя милость. А этот малый вроде как знал тебя, или нет?
— Знал, — я перевел взгляд на распростертого в натекающей кровавой луже Ратберта. — Я думал, мы больше не встретимся, но ошибся. Все, наши дела здесь окончены, де Кёрк сам разберется.
— Я займусь лошадьми, милорд, — сказал Джарем, поклонился и направился к выходу. Ганель, виновато мне улыбнувшись, поспешил за ним.
— Здесь пахнет кровью, — шепнула Домино, прижавшись щекой к моему плечу. — Пойдем отсюда.
— НЕ СПЕШИ, ФЛАМЕНЬЕР!
Я обернулся и сразу ощутил слабость в коленях и противное шевеление волос под подшлемником.
Зерам Ратберт смотрел на меня мертвым взглядом и улыбался.
— Я хочу говорить с тобой, — сказал мертвец. — Но с глазу на глаз. Пусть все уйдут. Все.
* * *
— Это хорошо, что ты принял мое условие и велел всем уйти, — говорило нечто, вошедшее в труп Ратберта, — потому что иначе я не стал бы говорить с тобой, фламеньер. Никто не должен слышать наш разговор.
— Кто ты такой?
— Это не имеет значения. Гораздо важнее, кто ты. Однажды тебе уже пытались это объяснить, помнишь? Раз нет, могу напомнить — кто ТЫ такой, Эвальд, называющий себя маркизом де Квинси? Ты жалкий сопляк, осмелившийся встать на пути у силы, о которой ты не имеешь ни малейшего представления. Ничтожный червь, путающийся у нас под ногами. Ты даже представить себе не можешь, как просто тебя уничтожить.
— Погоди, ты один из них? Из Магистров?
— А ты удивлен? Это еще раз подчеркивает твою глупость и твое никчемность, фламеньер. Тот, кого однажды заметило око Суль, навсегда остается в поле нашего зрения. А уж особенно ты, мальчишка из другого мира.
— Я должен ценить такую великую честь?
— Мне нравится твоя ирония. Должен сказать тебе, что ты стал для нас непредвиденной помехой. Твоя…любовь к этой виари оказалась непредвиденным штрихом в той картине мира, которую мы создавали долгие десятилетия, с тех самых недоброй памяти времен, когда тупоголовые приверженцы лживого учения о Матери объявили войну магии, этому чудесному дару, который высшие существа сделали нам, смертным. Магов объявили злейшими врагами церкви, и лишь немногим удалось бежать на корабле в землю, которую вы называете Суль. Искать новую родину только потому, что невежды и мракобесы не понимали всей важности знания, которым мы располагаем.
— Какого знания? Вы веками пили кровь из народа виари, забирали у них детей, и одному Богу… одной Матери известно, что вы из них сотворили. Вы напускали полчища оживленных магией мертвецов, вампиров на земли империи.
— Мы защищались. Впрочем, я ничего не намерен тебе объяснять и не собираюсь оправдываться перед тобой. Ты недостоин моих оправданий. Прежде ты был для нас забавной диковинкой, по воле случая попавшей в этот мир. Эдакой смешной зверюшкой, вообразившей себя невесть кем. Теперь ты наш враг. Твоими стараниями мы не смогли получить кусок железа, который сейчас болтается на твоем поясе, и это нарушило некоторые наши планы. Опять же из-за тебя, фламеньер, виарийская шлюха, которую ты зовешь своей женой, пока недосягаема для нас. Из-за нее погиб наш корабль, посланный к виари, и наш посланник, бывший на этом корабле. Но ей все равно никуда от нас не деться, будь уверен.
— Думаешь разозлить меня, кусок лживого некромантского дерьма? Не получится. Домино вам не видать. Очень скоро виари и империя объединятся против вас, и вашему дутому могуществу придет конец. И не смей оскорблять мою жену, иначе я…
Мертвец противно захихикал.
— Твоя империя прогнила и смердит, — ответил он. — Пока у власти в Ростиане фанатики и пошлые дураки, лишенные умения просчитывать будущее, нам нечего опасаться. Пройдет совсем немного времени, и ваши города накроет мгла смерти, в которой последние живые будут тщетно пытаться спрятаться от ужаса, что придет в этой мгле. И ничто вас не спасет. Ничто.
— Пустые угрозы. Мы видели картину Хомрата. Мы видели драконов. И на любую магию всегда найдется противомагия. Ваши планы в Кланх-о-Доре пошли прахом, королева Вотана и ее оборотни превратились в кучки пепла, и меч Зералина у меня. Ваш холуй де Сантрай убит. Так что не пугай меня, магистр, я не боюсь.
— Ты говоришь вздор, но делаешь это от чистого сердца. Над такой искренностью можно посмеяться, но можно ее и похвалить. Я мог бы многое тебе рассказать, но в этом нет нужды. Время близко, и ты сам все увидишь. Как говорят в вашем мире: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».
— Чего ты хочешь от меня?
— Ничего. Что повелителям Жизни и Смерти может понадобиться от жалкой тли, возомнившей себя важным элементом мироздания? Но даже блоха под увеличительным стеклом порой кажется забавной. Прежде чем покончить с тобой, я желаю изучить тебя. Понять, что тобой движет.
— Зачем тебе это?
— Ради интереса. Ты непохож на тупых, надутых остолопов в разукрашенной железной скорлупе, называющих себя фламеньерами. Может, именно поэтому они ненавидят тебя. Мне, как и им, непонятны твои мотивы, неясны твои цели. Неужели ты и вправду веришь в любовь и собираешься потратить на нее всю жизнь?
— Тебе этого не понять, некромант. Ты уже при жизни умер. Как ты сам только что сказал — прогнил и смердишь.
— Собираешься в одиночку сражаться с мощью Суль?
— Нет, не в одиночку. В империи много храбрых воинов и порядочных людей.
— Наивный глупый щенок! — Мертвец улыбнулся так страшно, что я с трудом заставил себя не опустить взгляд. — Помнишь, что говорила тебе белая женщина в твоем сне?
— Белая женщина? — Я в смятении подумал, что тварь из моего давнего кошмара улыбалась так же ужасно, как сейчас это делает мертвый виссинг. — Помню, но мне все равно.
— Она сказала, что Домино станет нашей. Не сейчас, не завтра. Но станет.
— Никогда.
— Многие говорили «никогда». И все они ошибались.
— Зачем вам Брианни?
— Все дети арас должны служить нам. Это их Предназначение. Они несвободны от своей силы, они ее заложники. Ни империя, не, тем более, терванийцы, не имеют представления, как эту силу использовать. Мы знаем, как. Твоя…жена наделена особой силой и потому должна служить Суль. Неужели непонятно, фламеньер?
— Все мне понятно. Вы ничтожества, которые не могут управлять магией. Вы метите в демоны, но вы всего лишь люди — слабые, смертные люди. Виари вам нужны, как источники Силы, которой у вас нет. Вы всего лишь паразиты, питающиеся чужой мощью. Вы готовы погубить Брианни ради своих недостойных целей. Я не отдам вам ее.
— Попробуй противостоять нашей власти. Посмотришь, что получится.
— Ты хотел говорить со мной о чем-то важном. Даже велел оставить нас наедине. И все это ради пустых угроз и высокопарного лепета? — Я сделал несколько шагов к выходу. — Ступай кормить червей, падаль, это все, на что ты годишься.
— А ты и дальше лелей свои иллюзии, безмозглый пришелец, — упырь перестал улыбаться. — Когда ты столкнешься с темной мощью Ваир-Анона, будет поздно. Это уже началось. Глупцы вот-вот вцепятся друг другу в глотку во имя чепухи, в которую верят. Война во имя веры — что может быть глупее? А следом придет наше время. И тогда твоя душа станет нашей игрушкой. Мы придумаем для тебя особую игру. Вот тогда ты узнаешь, что такое настоящий ужас и настоящее отчаяние. Но у тебя еще есть возможность изменить свое будущее. Не стой между нами и Домино. Отдай Ваир-Анону то, что принадлежит ему.
— Я уже сказал тебе, куда идти. Разговор окончен.
— Значит, война?
— Между Жизнью и Смертью не может быть мира.
— Мы найдем тебя.
— Жду с нетерпением. — Я отвесил мертвецу издевательский поклон. — Сгинь, нежить.
Ратберт не ответил. Простоял безмолвно несколько мгновений, а потом плашмя рухнул на пол и на глазах рассыпался прахом. Даже кости его превратились в серую слоистую пыль. Даже доспехи его съела ржавчина, а одежда истлела.
— Эвальд!
Я вздрогнул всем телом, повернулся на голос. Домино стояла в дверях и будто не решалась подойти ко мне. Я сам пошел ей навстречу, прижал к груди, зарылся лицом в ее волосы.
— Все хорошо, — сказал я, предвосхищая ее вопрос. — Все так, как и должно быть. Пойдем, любимая. Тебе надо отдохнуть.
— Он… что он говорил?
— Ничего. Ровным счетом ничего. Пугал меня. Но ничего не добился. Он стал прахом, а мы живы. И я люблю тебя.
— Эвальд, я так… Поцелуй меня еще раз!
— Я люблю тебя, Брианни.
— Я знаю. И я тебя.
— «Безумием вся наша жизнь полна так, что порой рассудок не спасти, и светит в окна факелом война, и призрак Зверя на моем пути. — Я сделал паузу, глядя в ее полные ожилания и тревоги глаза. — Но — Боже мой! — Любовь меня хранит; ведь перед ней и Смерть не устоит.» Вот так, солнышко. Пойдем, не будем заставлять наших друзей ждать…
* * *
Наверное, это лунный свет разбудил меня. Потому что этот свет был первым ощущением наступившей реальности. Он падал из окна комнаты деревенской таверны, где мы накануне остановились на пути в Эшевен, прямо на постель: на полу и на стенах сплетались в замысловатый узор черные тени от ветвей растущего за окном дерева. И Домино, стоящая у окна, тоже вначале показалась мне тенью. Загадочной, молчаливой, таинственной.
— Ты не спишь? — спросил я, подняв голову.
— Что-то не спится. — Она не обернулась. — А ты спи. До утра еще долго. Слышишь?
— Что именно? — Я прислушался. Из коридора за дверью доносились звуки, похожие на фырканье лошади.
— Твой роздольский друг храпит на всю корчму, — хихикнула Домино.
— Тебя что-то тревожит?
— Просто сны. Странные сны. Не обращай внимания.
— Что тебе снилось?
— Море. Детство. Отец. И мой брат Джемар. Мне тогда было восемь лет. Мы стояли на палубе нашего корабля и смотрели на восход. И мне очень хотелось сказать папе и Джемару, как я скучаю по ним, но я не могла. Я подумала, что они не смогут услышать меня.
— Почему?
— Это было так давно. — Домино отошла от окна, подошла к кровати, легко и грациозно скользнула под одеяло, прижалась ко мне всем телом. Я нашел ее губы, и счет времени был потерян. Луна смотрела на нас в окно, но нам было все равно.
— Погоди, Эвальд, — Домино отстранилась от меня. — Я давно собиралась сказать тебе… Ты стал другим. Изменился.
— Разве сейчас стоит говорить об этом? Иди ко мне!
— Ты научился убивать.
Ее голос звучал так странно, что я вздрогнул.
— Господи, Домино, о чем ты?
— Когда мы встретились, ты был совсем другой. Такой наивный, добрый, трогательный. И совсем не злой. — Она положила голову мне на грудь. — Ты и сейчас не злой и не жестокий, но с тобой что-то не так. Скажи мне — ты научился ненавидеть?
— Нет. Я никогда не думал о ненависти. И вообще, почему ты об этом спрашиваешь?
— Когда мы сражались в Кале с мятежниками, я поняла, что ты перестал быть прежним Эвальдом. Мне показалось, что ты стал похожим на прочих салардов. И меня это испугало.
— Странно, было время, когда Элика ставила мне в вину мою мягкотелость.
— Меня не интересует, что тебе говорила Элика, — в голосе Домино отчетливо послышался металл.
— Извини. Но тогда я здорово на нее разозлился.
— А сейчас? Ты зол на меня?
— Нет. Просто странно, что ты об этом заговорила. Я воин, Домино. И я должен сражаться и убивать, если это потребуется. Например, если придется защищать тебя. Но это не значит, что мне нравится проливать кровь. Нормальный человек всегда ненавидит войну.
— Мой защитник! — Домино томно вздохнула и поцеловала меня. — Говори мне это почаще.
— Должен тебе сказать, что в моей защите ты уж точно не нуждаешься, — шутливым тоном отозвался я, перебирая ее волосы. — И в Кале ты это очень так наглядно показала. Думаю, виссинги еще долго будут пугать малышей историями об эльфийской магессе.
— Тебе это кажется забавным? — Я не мог видеть ее глаз в темноте, но по тону понял, что моя шутка ее рассердила. — И ты бы гордился женой-ведьмой из сказаний?
— Прости, милая, я всего лишь пошутил. Лучше давай целоваться и…
— Эвальд, ты зарубил человека на моих глазах.
— Да, зарубил. — Я начал злиться. — Потому что этот виссинг был погромщиком и убийцей.
— Ты мог бы приказать воинам покончить с ним. Увести куда-нибудь и повесить. Но ты отрубил ему голову при мне. Чтобы я видела.
— Я не думал ни о чем. Просто чувства нахлынули после того, что я увидел в доме. Там…
— Не стоит. Не люблю, когда ты говоришь об ужасах.
— Все верно — раньше я был действительно другим. — Я понял, что теперь точно не засну до утра. — Я был человеком моего мира. Цивилизованным человеком. Знаешь, что такое цивилизация в нашем понимании? Это соблюдение правил. Их много, очень много. И меня учили этим правилам. Не грубить старшим, мыть руки перед едой, хорошо учиться, не желать никому зла и прочее, прочее, прочее. У меня было типичное детство российского ребенка из интеллигентной семьи. И я рос, будучи увереным, что все так живут. Только вот идеальной картинки не бывает. Пришлось однажды пересечься с теми, кому плевать на все эти правила, кто живет по законам волчьей стаи. Они решили, что я должен быть наказан. Они избили меня, потому что их было много, а я был один. Может, они бы тогда забили меня до смерти, но хороший человек вмешался. Тогда я впервые в жизни понял, что одной вежливостью и красивыми словами зло не победить…
— Почему ты замолчал? Говори, пожалуйста. Мне очень нравится слушать тебя.
— Да нечего особо рассказывать, любимая. Остальное ты знаешь.
— Нет, расскажи, что было потом.
— Потом? Да ничего не было. Я тогда легко отделался — несколько ушибов, ссадин, треснувшее ребро, разбитые губы и понимание того, что надо уметь себя защищать. Помню, начал ходить заниматься тхэквондо, но бросил — выпускной класс, времени не было. Потом институт, работа. — Я помолчал. — Сейчас я понимаю, что в какой-то момент просто ушел от реальности. Увлекся фентези, нашел таких же, не от мира сего, друзей. Наверное, я слишком комфортно жил и мог позволить себе витать в облаках. Не думал о том, как бы заработать себе на хлеб. А потом я встретил тебя. Вот и вся моя история.
— Я испортила тебе жизнь, — вдруг сказала Домино.
— С чего бы?
— Жил бы ты и жил у себя дома, в своем мире. Я втянула тебя во все это.
— Полагаешь, я должен пожалеть о том, что встретил тебя?
— Я боюсь, Эвальд. Слишком близко мы подошли к рубежу, за которым сгущается Тьма.
— Ты о своем Предназначении? — Я нежно взял ее за плечи, уложил рядом с собой, посмотрел в ее глаза. — Пустое, радость моя. Мы вместе. Я люблю тебя, и я буду рядом с тобой всегда. Забудь о своих страхах.
— Обычно я вижу хорошие светлые сны. Вроде того, о котором рассказала тебе. Но порой я слышу во сне зловещие голоса, которые меня зовут. Я вижу темные запутанные переходы, в которых блуждаю. Тени, от которых веет могильным холодом, леденящим мое сердце даже во сне.
— Это всего лишь дурные сны. Мне тоже снятся кошмары. Не стоит придавать им значения.
— Это не просто сны. Ты не можешь этого знать, ты не обладаешь Силой. Она меняет людей. За последнюю неделю я дважды убивала, используя свою Силу. Мироздание почувствовало это. Ничто не проходит бесследно, Эвальд.
— У тебя есть дар. И он позволяет тебе защищать справедливость и добро. Меч сам по себе ни хорош и ни плох, важно чья рука его направляет.
— На все-то у тебя есть объяснение! — Она засмеялась, совсем по-кошачьи потерлась щекой о мою грудь. — Я не даю тебе спать, а нам еще предстоит долгое путешествие.
— Это неважно. Я люблю тебя.
— И я тебя. И потому хочу, чтобы ты поспал. Ложись и закрой глаза. А я спою тебе колыбельную. Мою любимую, которую мне мама когда-то пела. Мне так хочется…
* * *
К утру погода испортилась. Небо, еще ночью ясное, затянули тяжелые серые облака, начал накрапывать дождь. Ранний подъем дался тяжело всем, кроме байора Домаша. Когда мы с Домино спустились в зал, Домаш стоял у стойки и любезничал с грудастой трактирщицей. Наш роздольский друг был будто сделан из легированной стали. Зато Ганель был бледен, и в глазах его застыла тоска. Я видел, что Домино не выспалась, да и сам с удовольствием поспал бы еще часа три, но времени у нас не было — пока мы не доберемся до Эшевена, я не мог чувствовать себя спокойным. У меня было какое-то дурное предчувствие, и оно оправдалось.
Мы уже заканчивали завтрак в общем зале таверны, когда прибежал встревоженный Джарем, посланный подготовить наших лошадей.
— Милорд, сюда едут какие-то вооруженные люди, — выпалил он. — И их много.
— Что за беда! — хмыкнул Домаш, с аппетитом доедавший свиную котлету. — Просто путники. Или караван купеческий.
— А если не просто? — Я встал из-за стола, взял с лавки перевязь с мечом. — Я пойду, посмотрю.
— Я с тобой, — отозвалась Домино.
Нет, это не простые путники, подумал я, глядя на дюжину всадников, приближавшихся к корчме по слякотному тракту. И не купцы. Рожи откровенно бандитские, снаряжение неплохое — почти все в доспехах, стальных или кожаных шлемах, кольчугах или куртках-клепанках, — вооружены до зубов, и лошади у них приличные. Попоны, табарды и щиты без гербов: значит, это не воины местного лорда. Похожи на наемников. Увидев нас, они продолжали ехать все так же неторопливо, уверенно и вальяжно, пока не въехали во двор корчмы и не встали полукольцом, оставаясь в седлах. Одетый в темно-вишневую клепаную кожу парень лет двадцати пяти верхом на отличном белом жеребце подъехал прямо к крыльцу и остановился в паре метров от меня.
— Дом, добрый дом! — воскликнул молодец, глядя на меня насмешливо и нагло. — И поглянь-ка, уже встречают нас.
Я выдержал его взгляд, и насмешливые огоньки в выпуклых голубых глазах наглеца погасли.
— Знатные птицы в этой глухосрани летают, как я погляну, — сказал он, скривив рот.
Похоже, он в этой ватаге был командиром. Примечательный малый — рослый, славянского типа блондин с щегольской волнистой челкой, лихо ниспадавший из-под бобровой шапки на левую сторону лба. Прилично одет, да и меч у него на поясе был не из дешевых. Но далеко не романтический принц: испитость и потасканность наложили хорошо читаемые следы на его физиономию. И еще, мне очень не понравился взгляд, который блондин бросил на Домино.
— Кто вы? — спросил я.
— Люди, — сказал блондин, ухмыляясь. — Бедные паломники, ищущие прощения грехов своих.
Его люди дружно загоготали. У меня больше не осталось сомнений, что мы имеем дело с бандитами.
— Милорд фламеньер велел тебе представиться, — бросил из-за моей спины Домаш. — Или простой вопрос тебе надобно дважды задавать?
— Твоя милость фламеньер? — Блондин прищурился.
— Я Эвальд, маркиз де Квинси, фламеньер и посланник императора Алерия, — представился я, положив руки на пояс.
— Ого, фламеньер значица! — Волнистая челка отвесила мне издевательский поклон, его спутники вновь засмеялись. — Мое почтение твоей милости. Прошу простить покорно нас, худородных, за вторжение. Не соблаговолите ли разрешить нам, убогим и недостойным, побыть тут малехо?
— Это корчма, а не мой замок, — ответил я сухо. — Тем более что мы уезжаем.
— Покидаете нас? — Блондин наклонился в седле. — Лишаете своего высоко общества, ай-яй-яй! Грустно мне слышать сие. — Тут наглец перевел взгляд на Домаша. — Слышу по акценту, что ты роздолец. Честная у вас тут, как погляжу, компания подобралась — имперец, роздолец, да еще и прекрасная дева из Морского народа. Скверное время вы выбрали для путешествия, ваши милости, да еще и с барышней — весь край охвачен восстанием, виссинги, мать их засратая, восстали, имперцев повсеместно режут как свиней, а по ночам оборотни появляются…Ну да ладно, коли спросили, отвечу вам — Колман Маер меня кличут.
— Вы командир этого отряда? — спросил я.
— Истинно так, добрый лорд. Эти бедняги выбрали меня своим командиром апосля того, как лорда-ротмистра нашего смерть прибрала.
— Выбрали?
— Ага, — блондин все же спешился, и прочие головорезы последовали его примеру. — Как ушли мы из Тинкмара, так и выбрали. Так и стал я пастырем у этих бедных овечек.
— Дезертиры, — буркнул за моей спиной Домаш. — Сбежали из имперского гарнизона, засранцы.
— И куда теперь путь держите? — осведомился я у Маера.
— А куда удача приведет, добрый лорд. Оно ведь как: зверь ищет, где сытно, а человек, где прибытно. Вот и мы так же.
— Доброго вам путешествия, — сказал я направился в сторону коновязи.
— Один момент, добрый лорд, — остановил меня Маер. Он больше не улыбался. — Хочу просить вас о милости, которую вы вполне посильны оказать мне и моим бедным товарищам.
— Я слушаю.
— Так уж вышло, что ушли мы из Тинкмара спешно и посему не запаслись всем необходимым для долгой дороги. Земля эта ныне великой смутой охвачена, так что с припасами и лошадьми везде трудно. Посему подумалось, что вы могли бы нам… помочь. Кони у вас больно добрые, да и карманы не пустые, как мне мнится. А с ближними делиться надобно, так нам Золотые Стихи говорят. Да и девица эта весьма мила, а мы мимо красивых барышень не проходим. Ее бы мы тоже взяли с собой в дорогу. От всех кручин и напастей лучше вашего бы защитили.
Сказав это, негодяй обнажил меч, и его дружки тоже взяли оружие наизготовку. Так, значит будет драка. Прекрасно.
— Лошадей вам и денег? — Я не спеша вытянул меч из ножен. — Скромная просьба, клянусь Матерью. Прямо слезы наворачиваются. Ну тогда выслушай и мою просьбу, кусок дерьма. Даю вам минуту, чтобы убраться отсюда восвояси. А не уберетесь, на куски вас порубим. Слышишь, как вороны кричат? Голодные они, и твои глаза выклюют с удовольствием.
— Не желаете сталбыть по-хорошему? — Лицо Маера перекосила ярость, — А коли так?
Он что-то выкрикнул и бросился на меня с занесенным для удара мечом, но скрестить клинки нам не пришлось. Разбойника будто ударил гигантский невидимый кулак: он пролетел по воздуху метров шесть-семь и упал на землю, разбрызгав грязь. Секундой спустя еще два бандита полетели следом за своим предводителем — первый грянулся в огромную лужу в углу двора, второй угодил в поленницу, развалив ее. Еще один атаковал Домаша, но тот даже топором не воспользовался — просто изловчился, схватил головореза за шиворот и ударил головой о деревянный столб, подпиравший крышу над крыльцом. Домино вытянула руки перед собой и повторила атаку динамическим ударом: две лошади с ржанием рухнули наземь, а их хозяев будто ураган унес аж за плетень. Прошло всего несколько секунд с начала схватки, а пять человек уже лежали без чувств или жалобно стонали, пытаясь подняться на ноги, прочие же застыли на месте, таращась на Домино с суеверным ужасом.
Я подошел к барахтавшемуся в жидкой грязи Маеру, несколько раз от души пнул его в живот, а потом ногой подтолкнул к нему выпавший при падении меч.
— Вставай, мразь! — сказал я. — Вставай и бери меч, иначе я просто распорю тебе живот.
— Эвальд, оставь его мне! — крикнула Домино.
— Нет, — ответил я. — Я хочу сам убить эту вошь.
— Милорд! — Перемазанный грязью Маер вцепился руками мне в ногу. — Пощады, милорд! Смилуйтесь!
— Я давал тебе и твоим ублюдкам возможность уйти, ты не захотел. Теперь пеняй на себя.
— Нет, милорд! Не надо, милорд!
Я не стал ничего говорить. Просто пригвоздил его колющим ударом к земле. Даже успел удивиться тому, как легко Донн-Улайн пробил его тело насквозь. Верно говорит Ганель, виари делали когда-то великолепную сталь. Вот только обидно, что приходится марать ее кровью таких вот подонков. Маер забил ногами, заперхал, выплевывая кровь на подбородок и грудь. Я выдернул клинок, повернулся к остальным бандитам, продолжавшим остолбенело таращиться на происходящее.
— Ваш предводитель мертв, — сказал я. — Он поплатился за свою дерзость. Но я фламеньер, а не убийца. Я дарю вам жизнь. Убирайтесь прочь, иначе сдохнете все до единого.
Я думал, они набросятся на нас. Пересилят свой ужас и попытаются отомстить за смерть своего главаря. Или, по крайней мере, инстинкт самосохранения заставит их сражаться. Их было больше, чем нас. Ничего подобного. Пять оставшихся на ногах бандитов одновременно, как по команде, побросали мечи, кинжалы и топоры на землю, а потом встали на колени, склонив головы.
— Велено же вам — уносите ноги! — заявил Домаш, приблизившись к ним с топором на плече. — А вы тут покаяние устроили. Прямо тебе овечки невинные. Что, совесть засвербила? Коли так, молитесь горячей, чтобы Матерь наша пресветлая душегубства ваши простила!
— Милорд! — Один из бандитов, крепкий пожилой человек в клепанке, поднял руку. — Позвольте сказать!
— Говори, только быстро, — велел я.
— Выслушайте, а уж потом воля ваша головы нам рубить. Еще неделю назад мы были честными солдатами, милорд. Десятая элькингская легкоконная хоругвь, милорд. Мы служили его светлости наместнику Пьерену Бешану в Тинкмаре, когда в городе, как и везде в Кланх-о-Доре, начался мятеж. Наместник послал нас разбить мятежников, но мы попали в засаду у рынка, и большая часть наших ребят погибла. Командир наш, лорд Верц, тоже пал в том бою. Даже не знаю как, но нам удалось вырваться из города. В великом страхе и смятении ушли.
— Это не оправдывает вас.
— Знаю, милорд, знаю. Мы тогда малость не в себе были, после резни той, а тут еще Маер подзуживать начал — мол, спасаться надобно, а не за наместника на верную смерть идтить. Сказывал, что дорогу знает, как нам в обход виссингских крейссов и засад и имперских фортов пробраться в Калах-Денар. Ну, ребята и кликнули его командиром замест бедного лорда Верца. — Воин всхлипнул, неожиданно, совсем по-детски вытер нос кулаком. — Свободной жизни захотелось. Но нет на нас крови невинной, милорд. Не успели мы набезобразничать.
— Не успели, так набедокурите еще, коли отпустим вас, — заявил Домаш. — Да и веры вам нет.
— Погоди, байор. — Я посмотрел воину в лицо. — Тебя как звать, солдат?
— Орелл Мерчер, милорд.
— Погоди, не твой ли родственник в Данкорке служил? Айтон Мерчер по прозвищу Белка?
— Истинно так, — солдат расплылся в щербатой улыбке. — То племянник мой, сестрицы сынок.
— Скажи мне, Мерчер, почему я должен тебе верить?
— Не должны вы мне ничего, милорд. Воля ваша и суд ваш. Но ведь не успел я сказать того, что хотел вначале. Позвольте просить вас смиренно взять нас к себе на службу. Верой и правдой служить вам будем, — тут он обернулся к остальным, — верно ж, братцы?
Ответом нам был дружный вздох. И надежда, которая засветилась в смотревших на меня глазах пленников.
— Я бы их с чистым сердцем пришиб, — сказал Домаш, когда мы отошли в сторону, чтобы посоветоваться. — Больно рожи у них ненадежные. Лихо какое еще удумают, коли возьмем с собой.
— Если ты поверишь им, Эвальд, — произнесла Домино, загадочно сверкнув глазами, — у тебя будет свой отряд. Там, куда мы едем, все решать будут не только слова, но и сила тоже.
— Ой, госпожа моя, не стал бы я этим прощелыжникам доверять! — покачал головой Домаш. — Опасно таким доверять.
— А мы попробуем, — с улыбкой ответила Домино. — Может, и впрямь они честное имя себе вернут.
— Время нынче страшное, на дорогах опасно, — подал голос Ганель. — Не мое дело советовать милордам, но когда за спиной десяток мечей, всегда на душе спокойнее.
— Если это надежные и преданные люди, — возразил я. — А эти почти что бандиты.
— Тогда отпусти их, Эвальд, — предложила Домино. — И тогда точно не будет уверенности, что они разбойниками не станут. Или убейте всех.
— Что-то нет у меня желания руки об них марать, — заявил Домаш.
— Ну, тогда можно попробовать нанять их, — подытожил я. — Только спать по ночам не придется, чтобы не зарезали нас во сне.
— Не зарежут, — ответила Домино и, помолчав, добавила: — Я не позволю.
* * *
До границ Пограничной марки мы добрались без приключений. Погода нам благоприятствовала, установились теплые сухие дни, и даже солнце порой выглядывало из-за облаков, но тревога не оставляла меня ни на минуту — на дорогах мы не раз и не два встречали группы перепуганных, голодных, изможденных беженцев, искавших спасения в имперских землях. Среди них были больные и раненные, так что Ганель истратил весь свой запас лечебных зелий и припарок, помогая бедолагам. И еще, в империю бежало немало виссингов. Почти все они шли к Эшевену. Рассказы спасшихся сводились к одному: как только стало известно, что королева Вотана и ее сын загадочным образом пропали, страну охватил стихийный мятеж. Повсюду шла резня, творились грабежи и насилия. Вековая ненависть виссингов к имперцам нашла свой кровавый выход.
— Ничто не ново в мире, — заявил нам Домаш после очередной встречи с беженцами на дороге. — Короли да королишки мантии да короны делят, а народу достается на орехи. Удивительно только, чего в Рейвеноре ждут, почему войско не пошлют порядок в Железной Земле огнем и мечом навести.
— Вот и мне это непонятно, — сказал я. — Может, в Эшевене все выяснится.
К исходу четвертого дня мы доехали до места. Вокруг стен Эшевена образовался огромный табор — десятки повозок, фур, наспех сооруженные загоны для скота, холщовые и кожаные палатки, землянки и шалаши из лапника, ставшие домом для беженцев, заполнили вытоптанную, залитую жидкой грязью и распаханную колесами фур равнину насколько хватал глаз. Голодные собаки сопровождали наш отряд лаем, дети и взрослые настороженно следили за нами из своих укрытий. У валов нас встретили стражники, посланные комендантом следить за порядком в этом аду.
— Вы, милорд? — Командир стражи узнал меня и, казалось, был удивлен нашим прибытием. — Конечно, сейчас вам откроют ворота.
Несмотря на то, что день был не по-весеннему холодный и пасмурный, де Фанзак лично встретил нас во дворе. Обнял меня крепко и пристально посмотрел в глаза.
— Рад вас видеть, шевалье, — сказал он. — Наконец-то вы вернулись, да еще и с большим отрядом. Я очень беспокоился о вас. Вы нашли его?
— Да, милорд, — я показал де Фанзаку меч. — Вот он, Донн-Улайн.
— Пресвятая Матерь! — Де Фанзак протянул руку, будто хотел дотронуться до меча, но не коснулся его. — Удача благоволит вам, шевалье.
— Я всего лишь выполнял свой долг.
— Мессир де Квинси воспитал достойного рыцаря. Это победа, мальчик мой, великая победа. Император будет доволен вами. Очень доволен. Однако, как я могу видеть, вы нашли не только меч, не так ли?
— Да, милорд. Познакомьтесь, это моя жена Брианни Реджаллин Лайтор.
— Сэра, — де Фанзак самым изысканным образом поклонился Домино. — Ваша красота совершенна. Понимаю, почему шевалье де Квинси потерял голову. Добро пожаловать в Эшевен!
Домино ничего не ответила, только вернула графу поклон. Я не увидел радости в ее глазах, и я понял, что мою любимую что-то тревожит.
— Немедленну прикажу подготовить праздничный обед, ваш успех следует отпраздновать, — продолжал де Фанзак, обняв меня за плечи и увлекая к дверям резиденции. — А где Суббота?
— Он погиб, граф. И Элика Сонин тоже мертва.
— Суббота погиб? — Де Фанзак растерялся. — Матерь, как такое могло произойти? Суббота был прекрасным воином.
— Он коснулся меча.
— Да? И как это случилось?
— Он хотел отнять его у меня. — Я пристально посмотрел на графа. — А про Элику не хотите спросить?
— Очень печально, что Суббота мертв. Такой славный воин пригодился бы империи. — Де Фанзак взял меня за руку. — Наверное, нам с вами надо поговорить. С глазу на глаз, в моем кабинете. Не волнуйтесь, о вашей супруге и друзьях позаботится мой дворецкий. Давайте поспешим.
Кабинет де Фанзака, небольшая комната с низким сводчатым потолком и узкими окошками, находилась на втором этаже замковой резиденции. Де Фанзак отослал дежурившую у двери кабинета охрану, закрыл изнутри дверь, после чего предложил мне сесть на стул у камина, а сам опустился в кресло за рабочим столом.
— Рассказывайте, — потребовал он.
Я и не думал ничего скрывать. Рассказал графу о нашем визите в Левхад, о разговоре с королевой Вотаной, о поездке в Каль и в Харемскую обитель. Упомянул про Бодина и Эмиля де Сантрая. В мелочах описал наши приключения в Заповеди, урочище Нум-Найкорат, схватку с оборотнями и спасшее нас появление драконов, плавание на Мьюр, события на Совете домов виари и бой с сулийским крейсером, стоивший Элике жизни. Сообщил о мятеже в Кале и о гибели епископа Ошера.
— Воительница, сколько же добрых и печальных новостей вы привезли за один раз! — Де Фанзак раскинул руки, будто хотел обнять меня. — Искренне скорблю по его преосвященству. Епископ Ошер был светлым человеком. Что же теперь в Кале?
— Комендант де Керк пока удерживает город. Но ему нужна помощь, мятеж все еще не подавлен.
— Я напишу лорду-наместнику в Тинкмар, и он пошлет людей на помощь кальскому гарнизону. Теперь мне понятно, что случилось с королевской семьей. Кто бы мог представить, что такое возможно в наше время!
— Одним из главарей восстания в Кале был Зерам Ратберт. Он мертв.
— Ратберт убит? — Де Фанзак аж подался в кресле вперед. — Вот уж не знаю, радоваться этому или нет.
— Что вы имеете в виду?
— У Субботы было задание найти Ратберта, а не убивать его. Впрочем, теперь, когда вы нашли меч, это не имеет никакого значения. — Де Фанзак поставил локти на стол, подпер подбородок сложенными в замок пальцами, сверкнув самоцветами в перстнях. — Одним паршивым псом стало меньше, только и всего.
— Зерам Ратберт был живой картой Триады. Той самой, указывавшей место в Заповеди, где хранился меч. Я имею в виду его татуировки.
— Теперь эту карту сожрут черви и навозные жуки, — Де Фанзак вскочил на ноги, порывисто прошелся по кабинету. — Задание выполнено. Мы победили. Благодарю вас, шевалье. Не зря император верил вам, не случайно де Фаллен так высоко отзывался о вас. Вы истинный герой империи.
— Не я один. Элика Сонин отдала свою жизнь ради…
— Да-да, конечно, — лицо де Фанзака не отразило никаких эмоций. — Поверьте, меня тяготит эта утрата. Охранительная Ложа найдет способ почтить ее память. Пока же мы говорим о вас. И потому я, выполняя волю его величества, рад сообщить вам, что с вас сняты все обвинения. — Граф выбрал один из разбросанных на столе свитков и подал мне. Я сломал сургучную печать с императорским львом и прочитал документ — да, это было мое помилование и восстановление во всех правах и привилегиях.
— Я благодарен императору, — ответил я. — Но….
— Я не закончил, — де Фанзак подал мне другой свиток, точную копию первого. — Это помилование для вашей супруги. Император помнит о вашей любви и желает вам счастья в браке. Но и это еще не все: вот грамота о пожаловании вам в наследственное пользование эрлинга Леверу в Аверне с правом сбора налогов и ежегодной рентой в пятьсот гельдернов. Отныне вы богатый человек, шевалье. Что с вами?
— Я буквально ошеломлен милостями его величества.
— Думаю, не только император милостив к вам. Не сомневаюсь, что Высокий Собор назначит вас комтуром. Но это случится только после окончания похода.
— Какого похода? — Я вздрогнул.
— Я говорю о событии, предсказанном еще в древности. Его величество наконец-то принял решение, которого все мы так ждали. Войско империи собирается близ Рейвенора, чтобы выступить против иноверцев.
— Крестовый поход против терванийцев? — Я почувствовал, что у меня пересохло во рту от волнения. — Сейчас, в это время?
— Чем вам не нравится время? — Де Фанзак засмеялся. — Поздняя весна лучшее время для похода. Очень скоро воинство Матери, собранное со всей империи, двинется в Роздоль, а оттуда в Дикие степи. И вы примете участие в походе как полноправный фламеньер. Вас ждет слава и великое будущее, шевалье. Я бы сказал — блестящее будущее.
— Да, возможно, — я сжал пальцы в кулаки. — А как же с Железной землей? Вы сами говорили, что нельзя начинать кампанию на востоке, не разобравшись с опасностью на западе. Отправляться в поход, оставляя в тылу восставшую провинцию…
— Это не нашего ума дело, милорд Эвальд, — небрежным тоном заявил де Фанзак. — Его величество лучше нас с вами знает, как поступить. Теперь понятно, что опасность была сильно преувеличена. Мятеж виссингов обречен, королева Вотана и король Эдельфред мертвы, Триады больше не существует. К осени в Кланх-о-Доре будут восстановлены мир и порядок.
— Послушайте, граф, — я наклонился к де Фанзаку, оперевшись кулаками в столеницу, понизил голос до шепота. — Если вы имеете хоть какое-нибудь влияние на императора, вы должны просить его отложить поход. И дело вовсе не в оборотнях из Кланх-о-Дора. Война с Тервани будет на руку магистрам Суль, они только и ждут ее, чтобы поквитаться с империей. Именно это я сказал его величеству.
— Вы не до конца осознали свою роль в подготовке этого похода.
— Что вы имеете в виду?
— Ваш успех позволил высшей власти принять историческое решение. Нас всегда беспокоили виари. От них веками исходила угроза интересам империи. Их Сила опасна, а образ мышления непонятен нам, людям. Теперь же, когда меч Зералина окажется в руках императора Ростиана, виари должны будут признать его законным сюзереном. У них просто не будет выбора, не так ли? Морской Народ верит в древние пророчества. И еще — наследница королевской крови теперь супруга имперского рыцаря. Теперь мы можем не опасаться угрозы с Запада и обратим свою силу против Терванийского алифата. — Де Фанзак буквально светился самодовольством. — Император настроен на успешный поход. Он намерен раз и навсегда сокрушить Терванию и проповедать Золотые Стихи по всей земле. Это великая цель, и все мы должны споспешествовать Его величеству в ее достижении. Все сошлось наилучшим образом. Теперь понимаете, какой подарок вы сделали империи, шевалье?
— Да, понимаю. Но… Позвольте пару вопросов?
— С удовольствием отвечу на них, если смогу.
— Что случится, если меч останется у виари? Я хочу сказать — что будет, если император по каким-либо причинам не получит Донн-Улайн?
— Меч у вас, — де Фанзак перестал улыбаться. — И вы обязаны доставить его в Рейвенор в самое ближайшее время.
— Хорошо. Тогда второй вопрос, ваша светлость — почему вы не удивились тому, что Суббота погиб, коснувшись меча Зералина?
— Потому что знал о его свойствах.
— И не сказали о них Субботе?
— Вы задаете слишком много вопросов, шевалье, — голос де Фанзака зазвенел металлом.
— Хорошо, еще один, последний вопрос. — Я взял в руку шар из темного стекла, стоявший на столе среди бумаг. — Это ведь селлуровый шар, не так ли? Точно такой же был у Эмиля де Сантрая.
— Этот шар привез Суббота, — де Фанзак побледнел. — Он сказал, что с его помощью мы сможем следить за агентами Суль.
— Вот как? А мне Лукас говорил, что не знает, как им пользоваться. Голову де Сантрая вы тоже оставили себе?
— Я отправил ее в Рейвенор. Какого демона, шевалье?
— Конечно, вы отправили один трофей, но оставили себе другой. Зачем? — я почти с удовольствием смотрел в глаза графа: де Фанзак явно был растерян и встревожен. — Вы, конечно, скажете, что собирались следить за агентами Суль. Но я и без селлурового шара скажу вам, кто в Рейвеноре тайно служит повелителям мертвых. Это те люди, что уговорили императора начать поход на терванийцев.
— Император сам принял это решение! — взвизгнул де Фанзак. — И Высокий Собор поддержал его.
— Конечно. Ведь Высокий Собор не может пойти против воли императора и того, что записано в Золотых Стихах Наследия. «Меч благочестивых вождей и Слово правды Моей победит их». — Я помолчал. — Его величество абсолютно предсказуем, как и Высокий Собор. Хотите скажу вам, что это значит? У империи есть враг. Нет, не терванийцы, другой — вы отлично знаете, какой. И этот враг использует против нас нашу веру и наше оружие. Очень умело использует.
— То, что вы говорите — государственная измена!
— А это не измена?! — Я бросил шар на стол. — Вы использовали меня. Вы отправили меня в тюрьму, испытывали мою верность императору, подсадили к нам с Ганелем Зерама Ратберта, потом разыграли комедию с освобождением, приказали мне найти меч Зералина, и ради чего? Чтобы император Алерий получил этот меч? Замечательно. Император, обладая этим мечом, становится наследником виарийского трона, древние земли виари остаются в составе империи. На первый взгляд, беспроигрышная партия. Но только на первый. Овладев мечом Зералина, император должен обернуться на запад, а не на восток, а у него совсем другие планы, не так ли?
— Право, шевалье, вы несете просто непостижимый вздор. Не ваше и не мое дело поучать его величество. Или вы ума лишились?
— Я лишь хочу сказать, что Морской Народ тоже имеет право на этот меч.
— Никаких прав у виари нет, — с презрением сказал де Фанзак. — Они утратили все свое наследие, превратились в дикарей, у которых даже земли своей нет. Или вас так очаровала эта виарийка, что ради нее вы готовы пойти против своего долга и присяги?
— Я всего лишь хочу помочь. Империи и виари. И у нас и у них общий враг — магистры Суль. Враг хитрый, жестокий, подлый и очень сильный. Фламеньеры воины, они обучены драться мечом и копьем, но не магией, не оружием Силы. А это страшное оружие, я сам видел его действие. И потому империи не сдержать их. Лишь персекьюторы способны на равных сражаться с тварями Суль, но нас слишком мало. Вот почему вы боитесь сулийцев. Так боитесь, что в угоду своему страху готовы предать виари. Отнять у них последнюю надежду, меч Донн-Улайн, и оставить один на один с повелителями мертвых. И виари вы тоже боитесь. Страшитесь их природной Силы, их воинского искусства, того, что они однажды могут потребовать у империи свои земли обратно. Так страшитесь, что даже покрывали династию ненавидящих вас оборотней, так долго властвовавших в Кланх-о-Доре. Лишь узнав о том, что сулийцы тоже пытаются завладеть мечом Зералина, вы начали действовать. Опять же почему? Завладей магистры Суль мечом Зералина, они бы окончательно подчинили себе виари, сделали их своими рабами, источниками своей черной Силы. Знаете, что происходит с детьми-арас? Впрочем, зачем я все это говорю, вам же плевать на виари. Вас заботило только одно — подчинение виари магистрам отодвинуло бы поход против Тервании, с которым вы носитесь, как дурачок с игрушкой, на неопределенное время. Да и виари могли бы тогда потребовать вернуть им исторические земли. Нам повезло, мы опередили сулийцев и королеву Вотану с ее волками и добыли меч. И что дальше? Вам все ясно: теперь император получит меч, виари признают его сюзереном, встанут щитом между империей и Суль и позволят льву из Рейвенора наконец-то двинуться на Терванию, чтобы исполнить пророчества. Но вы не понимаете, что именно этого и жаждут магистры.
— Откуда вы можете знать это? Или, — тут де Фанзак насмешливо посмотрел на меня, — у вас, жителей Луны, есть дар прорицать?
— Верно, у нас есть дар, — меня разозлил издевательский тон де Фанзака, но я решил не кипишить до поры до времени. — Этот дар — трезвый ум. Да и вы только прикидываетесь тугодумом, граф. Я сказал вам, что видел драконов — и вы даже не удивились этому. Вывод из этого один: вы знаете, граф, что начали исполняться пророчества конца времен, пророчества Эская. Теперь виари будут стремиться получить назад земли предков. А еще, они оказались мудрее вас. Они не пошли на сговор с сулийцами, хотя вы сами по своей непролазной тупости толкали их на союз с магистрами, который означал бы конец империи. Они отдали мне не только Брианни, но и меч Зералина, и теперь лишь я могу им распоряжаться. Однажды вы сказали мне: «Вы получите другой меч, который вас не разочарует.» Так вот, ваши слова оказались пророческими, граф.
— Проклятый безродный пес! — прошептал де Фанзак, пятясь от меня к стене. — Да ты рехнулся, будь я проклят!
— Нет, я в полном рассудке. А вот ты действительно спятил, если думаешь, что я позволю бросить виари на произвол судьбы. Мы с Брианни отправляемся ко двору императора. Моя жена уполномочена Советом домов говорить с императором от имени Морского Народа. Поверь, ей найдется, что сказать.
— Пресвятая Матерь, какой идиот! — Де Фанзак покачал головой. — И это я заступился за тебя перед императором и Трибуналом, считал, что ты сможешь быть полезным. Надо было сгноить тебя в «Уэстанмеринг». Но наказание для тебя еще впереди. Ты сдохнешь в муках.
— Да, я глупец. — Я шагнул к графу, и он снова попятился от меня. — Во-первых потому, что сейчас не набью тебе морду, хотя ты это заслужил. Во-вторых, я верил в честную игру. Я думал, что в самом деле выполняю волю императора, а не участвую в темных играх трусов, глупцов и предателей. И я сделаю все, чтобы Ростиан и Морской Народ заключили союз перед лицом новой опасности. Это будет отличный большой гвоздь в крышку гроба для сулийской нежити. И еще, я теперь знаю, в чем подоплека моих злоключений, де Фанзак. Ты не скажешь мне правду, ну и не надо. И так все ясно. Это ведь Тома де Лиссард упек меня в тюрьму, верно? Это он вылизывает сулийские задницы в надежде на то, что магистры дадут ему новую жизнь после Нашествия. Это люди святейшей инквизиции, вроде Бодина и Дуззара, тайно служат злу и обрекают империю на позор и гибель. И я скажу тебе почему. Святейший Трибунал больше не хочет быть в тени Ордена. Он хочет власти. Но приходят другие времена, де Фанзак. Очень скоро состоится последняя битва, в которой Зверь будет повержен окончательно, и никому этого не изменить. Ни тебе, ни предателям из Трибунала, ни повелителям мертвых. Так что плети свои интриги дальше, паук. Тебе больше не удастся никого обмануть.
— Ты предатель!
— Нет, это ты предал империю вместе с сулийскими холуями из Трибунала и чванливыми трусами из Высокого Собора! Ты подставил Субботу, не сказав ему о свойствах меча Зералина, хотя знал о них сам. Лукас был отличным воином, он мог бы хорошо послужить империи, а теперь он мертв. Кто заменит его, ты? Или некроманты, вроде Бодина? Вот, смотри! — Я рванул ворот куртки, показал графу монету из Баз-Харума. — Вот где причина всего! Когда сэр Роберт начал свое расследование, ему дали по рукам, отправили в отставку. Ему не простили того, что он не думал, как индюки вроде де Бонлиса, что он знал, кто настоящий враг империи, с которым нельзя договориться, от которого невозможно откупиться или вымолить у него пощаду, который, как саранча, пройдет по Ростиану, истребляя все живое! Мой покровитель заплатил жизнью за то, чтобы ты, де Фанзак, мог пожить еще немного. И я доведу до конца его битву, уж будь уверен. — Я взял со стола селлуровый шар и свитки с императорскими печатями, мои и Домино. — Это я захвачу с собой на тот случай, если ты захочешь оболгать меня перед императором. Императорское прощение всегда пригодится. Да, если захочешь помешать нам покинуть Эшевен или преследовать нас, помни — моя жена при помощи магии уничтожила полный мертвецов сулийский корабль за время меньшее, чем необходимо для того, чтобы выпить стакан вина.
Я покинул де Фанзака с самыми смешанными чувствами — бешенство, горечь, досада, и в то же время странное удовлетворение. Я выговорился, сказал, что думал, что накипело за все минувшие недели. На душе не стало легче, и снова, как после окончания Совета домов на Мьюре, появилось ощущение, что я сделал что-то очень важное. Де Фанзак и его хозяева, конечно, будут мне мстить, но мне было уже все равно.
Домино и моих спутников я нашел в гостевых покоях. Они все поняли сразу — верно, выражение моего лица было красноречивее любых слов.
— Кругом предательство! — ворчал Домаш, когда мы по каменной винтовой лестнице спускались к выходу во двор. — Эх, почему нельзя тут все сжечь дотла!
— Они не могут напасть на нас, — шепнула мне Домино. — Нельзя нападать на посла.
— Конечно, нельзя, — ответил я, думая о другом.
Во дворе нас ждали — де Фанзак оказался расторопным сукиным сыном. На галереях вдоль стен стояли арбалетчики с оружием наготове, латники с алебардами перекрыли выезд из замка. Граф стоял на балконе в окружении оруженосцев и охраны: едва мы появились, он заорал, показывая на меня рукой:
— Арестуйте шевалье де Квинси и его прихвостней! Они предатели!
— О, это не так просто! — Домаш ловко перебросил висевший на темляке топор в ладонь.
— Погодите! — Лорд-прецептор л'верк вышел из-за спин воинов, приблизился к нам, ометая длинным плащом камни двора. — Здесь я командую. Фламеньера может арестовать только старший собрат по Ордену, не забывайте об этом.
— Я представляю в Эшевене его величество императора, лорд-прецептор! — взвизгнул де Фанзак. — И потому приказываю схватить этих изменников!
— При всем уважении к вам, милорд, я хотел бы сам разобраться, что и как, — л'верк подошел ко мне вплотную. — Что случилось, шевалье?
— Это был бы долгий рассказ, — ответил я. — Не хочу вас утомлять.
— Вы угрожали де Фанзаку? Пытались убить его?
— Просто сказал ему, что он подонок. Это запрещено законами империи?
— Демоны порви ваше нутро, арестуйте предателя! — продолжал вопить де Фанзак.
— Вам лучше объясниться, шевалье, — предложил лорд-прецептор. — Если вы не преступили закон, вам ничто не грозит.
— Этот негодяй хулил священную особу императора и Орден! — выпалил де Фанзак.
— Это серьезное обвинение, — нахмурился Л'Аверк. — Если это правда, я буду вынужден арестовать вас.
— Это ложь.
— Вы правду говорите? — Л'Аверк перевел взгляд на бледного от бешенства де Фанзака. — Я должен знать все подробности, граф!
— У нас нет времени на объяснения! Я уже все вам сказал, лорд-прецептор! И немедленно заберите меч у этого человека!
— Он просто хочет отнять у меня меч, — сказал я.
— Этот меч принадлежит императору! — вскричал граф.
— Этот меч принадлежит мне! — ответил я.
— Я во всем разберусь, — сказал лорд-прецептор, подняв руку. — Я здесь власть и закон.
— Вы позволите арестовать нас, барон? — Я протянул л'верку свитки. — А как же эти грамоты?
— Императорская милость распространяется только на прошлые преступления! — завопил де Фанзак. — Барон, исполняйте свой долг!
— Я сдамся только в одном случае: если моей жене разрешат беспрепятственно покинуть Эшевен и отправиться в Рейвенор, — заявил я. — Она посол народа виари ко двору его величества.
— Нет, я тебя не брошу! — крикнула Домино, прижавшись к моей груди. — Я их сейчас всех тут поджарю!
— Постой, не надо, — я мягко отстранил ее. — Не стоит причинять вред стольким людям из-за одного подонка. Мне ничто не грозит, поверь. Де Фанзак лжет.
— Хватайте их! — Де Фанзак показал на нас рукой.
— Попробуйте, — предложил я, обнажая меч.
— Иди сюда, надутая лотарийская морда! — рявкнул Домаш и плюнул себе под ноги.
— Уберите оружие! — приказал Л'Аверк.
— Значит, вы нас защитите? — спросил я, глядя барону в глаза.
Лорд-прецептор собрался было ответить, и я даже успел почему-то подумать, что он скажет «Да», но тут раздался близкий, протяжный и требовательный звук рога. Я узнал этот зов — это был особый орденский сигнал, предупреждающий и прибытии важной персоны; мне приходилось слышать его и прежде. Кто-то требовал пустить его в замок.
Чтобы пустить в замок неведомых гостей, понадобилось не больше пары минут. Во двор, цокая подковами по камню, въехали пять всадников — орденский герольд в оранжевом сюрко с изображением двух перекрещенных труб и четыре воина вспомогательных войск, вооруженных длинными копьями.
Выехав в центр двора, герольд вынул из своей дорожной сумки свиток и закричал:
— Слушайте! Слушайте! Слушайте!
Один из воинов вновь протрубил в рог. Во дворе стало тихо, как в церкви, только потревоженные сигналом вороны раздраженно каркали над нами. Герольд медленно развернул свиток, держа его на вытянутых руках, начал читать громким, торжественным, хотя и немного усталым голосом:
— Мы, милостью Пресвятой Матери нашей, волею Творца и людским соизволением командоры преславного пресвятого братства фламеньеров, защитников истинной веры и оплота Рейвенора, глава ордена и великий магистр Берни де Триан де Сарвенье, великий маршал, лорд-десница Ногарэ де Бонлис де Ретур, великий скарбничий, лорд-десница Оливер де Фаллен де Оврилак, великий ризничий, лорд-десница Ормон де Лассене де Лотаж, великий шевалье, лорд-десница Пьерен де Гаст де Кастель, великий персекьютор, лорд-десница Гугон л'Aссиме де Отон и великий госпитальер, лорд-десница Робер де Кавальканте де Бракк, совокупно и единодушно, как подобает любящим братьям и сыновьям нашей Матери-Церкви, на животворящей Силе которой основано государство наше и с полною поддержкою Его Императорского величества, государя нашего Алерия, сообщаем всем собратьям нашим, подданым империи, единоверцам, союзникам и сотрудникам в делах духовных и светских, всем добрым детям Матери-Церкви нашей без различия сословия и достатка о нижеследующем:
Известно вам, о собратья наши, что долгие годы терпели мы губительную язву близ границ наших, а именно нечестивую веру, смрадное логово которой основалось и укрепилось в терванийских землях. Ныне же расползается нечестие и скверна из терванийских пределов по миру. Уже кочевники Дальних степей принимают ложное учение, становясь для терванийцев преданными союзниками. Но еще более печалит нас, что ложь и неправда терванийская, за свет истины себя выдавая, вводит многих слабых духом во искушение и от истинного спасения и вечного мира в лоне Матери нашей отвращает. Как некогда богомерзкие вессалиане и кальдары пытались лжеучением своим развратить нас, так и последователи Аин-Тервани ныне несут зло в наши пределы, и грозится нечестие оное подорвать сияющий престол Матери-Церкви нашей и основы самого государства. Сказано в Золотых Стихах Наследия: «Не бывает двух истин, и правда одна, и нет другой правды, нежели Слово мое». Посему слишком долго терпели мы поругание истины и козни нечестивых близ границ наших, и терпению нашему настал предел. Пришло время спасти сияющий светом Истины удел наш, и дом наш, и сады наши, и души наши от скверны и исполнить сказанное в Золотых Стихах: «Моя церковь восторжествует по всей земле, неся людям свет и правду.» Исполняя волю Матери нашей и волю истинно верующих сынов Отечества нашего, мы, командоры преславного пресвятого братства фламеньеров, провозглашаем о начале крестового похода, ибо так хочет Творец наш и пресвятая Матерь-Воительница наша, благословляющая и направляющая нас на праведное дело!
Говорим вам, собратья наши, жители империи, населяющие ее, люди всякого возраста и всех сословий, мужчины и женщины, пахари и воители, торговцы и мастеровые, что главная сила наше в единстве и стремлении совокупно раздавить гадину, подползающую к пределам нашим, чтобы пожрать и отравить плоды трудов наших и души наши отвратить от веры. Мы призываем вас на путь спасения и доблести, путь служения святому делу и подвига во имя Матери нашей пречистой! Оставьте злобу вашу, роптания и сомнения ваши, присоединяйтесь к святому воинству с оружием в руках или помогайте ему достоянием и подвижничеством вашим. Помните, какими милостями и благодеяниями оделяла вас земля наша, и вера наша, и милость Матери всегда пребывала с вами — так отплатите им любовью за любовь, верностью за верность и добром за добро. Нет перед лицом Матери знатного и убогого, богатого и бедного, низшего и высшего, ибо все мы суть дети одной земли, одной Матери и одной церкви. Каждый, кто мечом, словом или делом своим приблизит победу нашу, получит свою награду.
Всякому, кто откликнется на наш призыв и пожелает выступить в защиту святого нашего дела, буде он любого сословия, достатка или занятия, надлежит явиться в Рейвенор до первого числа летнего месяца эйле сего года со всем необходимым для участия в походе. Равно каждому, кто присоединится к богоугодной миссии нашей, милостью Его Величества и пресвятой Матери-Церкви даруется прощение его грехов и преступлений, вольных или невольных, совершенных прежде по умыслу или без оного, чтобы мог он искренним подвижничеством и честными богоугодными делами своими заслужить милость Творца и восстановить свое доброе имя среди людей.
Именем Матери нашей подтверждаем каждое слово сей грамоты и зовем добрых верующих на подвиг ради нашей веры.
Писано в Рейвеноре, в парадном зале Фор-Маньен, в первый день после Весеннего Равноденствия, года тысяча сто пятидесятого Четвертой эпохи.
В третий раз протрубил рог, вновь сорвав с крыш ворон. Массим л'верк первым нарушил молчание. Шумно вздохнул, достал меч из ножен, поднял его над головой и крикнул:
— Так хочет Матерь!
— Так хочет Матерь! — подхватили десятки голосов по всему двору, на стенах и над замковыми воротами.
— Что с тобой? — шепнула Домино, с беспокойством глядя на меня. — Ты так побледнел!
— Это война, — сказал я. — Мы опоздали.
— Все будет хорошо, милый. Верь мне.
— Ишь, вороны разорались! — пробормотал очень тихо Домаш, но я услышал. — Дурная примета, истинно скверная…
— Велико мое счастье, ибо я дожил до этого дня! — с жаром фанатика провозгласил л'верк. — Благодарю тебя, герольд, за благую весть.
— Барон, среди нас предатель! — Де Фанзак и не собирался униматься. — Или вы забыли обо всем?
— Эй, де Фанзак! — ответил я насмешливо. — Ты разве не слышал, что сейчас говорил посланник? Или тебе вторично прочитать? Император и Орден объявили амнистию. Так что идите в свои покои, ваша светлость, а то, не ровен час, простудитесь.
Надо было видеть рожу де Фанзака, когда я это сказал. Такой злобы и ненависти во взгляде я не видел никогда. Он был готов голыми руками разорвать меня на кусочки. Но мне было наплевать на де Фанзака. Мы победили, прочее не имело значения.
Л'Аверк махнул рукой, и арбалетчики на галереях опустили оружие.
— Шевалье Эвальд, вы свободны, — сказал лорд-прецептор. — Продолжайте свой путь. Не забудьте засвидетельствовать командорам мое почтение.
— Благодарю вас, милорд.
— Ступайте во имя Матери. Может быть, скоро мы плечом к плечу пойдем в бой за правое дело…
* * *
События развиваются с пугающей быстротой. И не скажу, что это меня радует.
Повсюду, в деревнях, куда мы заезжаем за провизией, на постоялых дворах и в гостиницах, где останавливаемся на отдых, говорят только о грядущем походе. Простолюдины встречают нас с необычайным почтением, и постоянно приходится слышать фразы вроде: «Благослови вас Матерь в вашем походе, добрый сэр!» или «Да направит Матерь ваш меч на головы неверных, милорд фламеньер!» Вроде бы и радоваться надо такому всеобщему воодушевлению, но есть в таком отношении к будущей войне что-то тревожное.
Еще на дорогах появились группы странного вида людей, больше похожих на бродяг или разбойников, чем мирных поселян. Заросшие, грязные, одетые в невероятную смесь самодельных доспехов и лохмотьев, вооруженные самым разнообразным и неожиданным оружием, от топоров, мотыг, насаженных торчком кос и луков, до деревянных кольев и кузнечных молотов, или же совсем без оружия, эти люди шли в Рейвенор, чтобы присоединиться к войску Матери-Воительницы. Почти все они шли пешком, лишь немногие ехали верхом. Иногда их сопровождали запряженные волами или лошадьми-тяжеловозами телеги, в которых рядом с мешками и корзинами сидели женщины и дети. Часто эти группы возглавляли служители церкви в оранжевых одеждах. Завидев наш отряд, будущие крестоносцы приветствовали нас криками, воинственно размахивали оружием или же хором затягивали псалмы. Было во всем этом что-то мистическое. Я понимал, что это происходит сейчас по всему Ростиану, и многие тысячи людей жаждут участвовать в походе. Будто история моего собственного мира ожила на моих глазах — наверняка то же самое мог бы увидеть путешественник во времени на дорогах Европы одиннадцатого-двенадцатого века.
На четвертый день пути, ближе к вечеру, нам повстречался имперский курьер, в сопровождении небольшого отряда легкоконников направляющийся в Хольдхейм. Он сообщил важную новость — большая часть войска во главе с императором и командорами Ордена уже выступила в Роздоль. В Рейвенорском лагере остались лишь вспомогательные части и ополченцы, которые продолжают обучение. Общий сбор всех войск назначен на Чауширской равнине близ Проска, оттуда крестоносцы и двинутся в Дикие степи.
— Ого, как славно! — воскликнул Домаш. — Поход во имя Матери нашей начнется на земле моей родины! Теперь я с особой радостью направлюсь домой. Надобно в соборе в Проске попросить его преосвященство епископа благословить мое оружие.
— Да уж, благословение никому не помешает, — сказал я, думая о другом.
— Мы разобьем их, — уверенно заявил курьер, похлопывая ладонью по эфесу меча. — Даже не сомневайтесь, милорд шевалье! Это будет победоносный поход, клянусь Воительницей!
Я слушал его и понимал, что не совсем разделяю его восторгов. И еще, цель нашего путешествия опять отдалялась от нас — теперь нам с Домино придется ехать в Роздоль, чтобы встретиться с императором. Судя по указу, что читал нам герольд в Эшевене, подготовка похода продолжится до лета, а это значит, что у нас есть пять недель. Я рассчитывал добраться до Рейвенора за неделю, значит, времени пока достаточно. У нас даже будет время на короткий отдых.
И мы можем не опасаться козней инквизиторов и их прислужников вроде де Фанзака — объявленная императором амнистия защищает нас с Домино. Вроде все пока складывается хорошо — пока…
— Вы едете в Рейвенор? — осведомился курьер.
— Да. Из Железной Земли.
— Вот как? Говорят, там какая-то заваруха.
— Большая заваруха, сударь. Виссинги бунтуют.
— Если хотите отдохнуть, милорд, в двух милях отсюда есть отличная корчма, называется «Гостеприимная Рошель». Баранье рагу и пироги с рубленой печенью там просто отменные, да и вино неплохое.
— Спасибо, непременно туда заедем.
— Прощайте, милорд, и да хранит вас Матерь!
— О чем ты думаешь? — спросила меня Домино, когда курьер и его люди уехали.
— О нас с тобой, — я сжал в ладони ее пальцы. Они были ледяными. — Ты мерзнешь.
— Нет, — солгала она. — Все хорошо. Не беспокойся.
— «Ты сама, родная, знаешь, что это не так», — подумал я, глядя ей в глаза. Наверное, она догадалась о чем я думаю. Не могла не догадаться.
— Солнце садится, — сказал я. — Надо ехать.
— Неблизкий путь, неблизкий путь, нельзя коней нам повернуть, не избежать кровавых сеч, так положись на добрый меч! — пропел Домаш со свойственным ему пренебрежением к мелодии старую фламеньерскую песню. — А я так мыслю, дальний путь куда легче кажется, коли рядом с тобой добрые друзья и великая цель ждет тебя впереди.
— Завидую я тебе, сударь Домаш, — с грустной улыбкой сказала Домино. — Ты будто из стали выкован, никакие невзгоды тебе нипочем.
— Да уж, истинно так, — Домаш подбоченился. — Особливо когда знаешь, что в двух милях от тебя баранье рагу кипит на плите и гретым лотарийским красным потчуют. Так ведь, собрат Эвальд?
— Все верно. Поэтому давайте поспешим, а то холодает.
* * *
Старый Назария от избытка чувств собирался встать передо мной на колени, но я не позволил ему — подхватил старика и крепко прижал его к груди.
— О, милорд! — всхлипнул старик. — Вы ли это? Как я рад, что вы вернулись!
— И я рад, Назария. Познакомься, это твоя новая госпожа, леди де Квинси.
— Миледи, — Старик отстранился от меня, выпрямился и чинно поклонился Домино. — Великая честь для меня лицезреть вас. Что прикажете?
— Приготовь горячую воду для умывания и ужин. И самое лучшее постельное белье. Мы заночуем дома.
— Да, милорд. Вы позволите затопить камин?
— Конечно, Назария. Будьте добры.
— Слушаюсь, милорд. — Назария еще раз поклонился нам обоим и ушел.
Я сел на стул и с улыбкой наблюдал, с каким интересом Домино осматривает мое жилище. Появилась мысль, что теперь нам понадобится новый дом. Вряд ли небольшие холостяцкие аппартаменты, в которых столько лет прожил сэр Роберт и где совсем недолго жил я, удовлетворят мою милую жену.
— Здесь уютно, — наконец, сказала Домино. — Только чувствуется, что в этом доме жил очень одинокий человек.
— Ты о сэре Роберте или обо мне?
— О вас обоих, — Домино подошла ко мне, обхватило ладонями мою голову. — Но теперь одиночество кончилось. Мы вместе.
— Да. И я счастлив. Только квартира у меня очень маленькая.
— Это неважно. Главное, что ты рядом. Ты еще не разочаровался во мне?
— Как ты можешь так говорить! Ты же знаешь…
— Знаю. Но сама не верю в собственное счастье.
— Милорд! — Назария появился в дверях. — Простите, что отвлекаю. Две недели назад принесли это письмо. — Он подал мне маленький свиток, перевязанный красным шнуром и запечатанный сургучной печатью без герба. — Посыльный, принесший письмо, сказал, что оно очень важное.
— Любовная записка? — Домино сделала страшные глаза.
— Сейчас посмотрим, — я взглядом велел Назарий удалиться, сломал печать и прочел следующее:
«Мой друг Эвальд!
Знаю, что вы на свободе и в скором будущем вернетесь в Рейвенор, поэтому решил оставить для вас это письмо. Мне очень жаль, что вам многое пришлось испытать. Я не мог вступиться за вас и облегчить ваши страдания, потому что такова была воля императора — простите меня. Мне сообщили, что так было нужно, таков был приказ Его величества, а приказы, как вы знаете не хуже меня, не оспариваются и не обсуждаются. Скоро мне придется отбыть из Рейвенора. Может быть, наши дороги вскоре пересекутся, но пока предлагаю вам заехать в Рейвеноре в торговый дом Ледуша (он находится на Улице Мучеников Мирны) и поговорить с приказчиком по имени Хеймар Стейс. Непременно покажите ему эту записку. Это не только в ваших интересах, но и в интересах нашей империи, которую мы с вами любим.»
— Подписи нет, — сказала Домино, прочитав записку.
— Я знаю этот почерк, — ответил я. — Это де Фаллен писал. Наверняка что-то важное. Нужно встретиться с этим Хеймаром.
— Я пойду с тобой.
— Не стоит, любимая, — я поцеловал ее. — Императорская амнистия решила все вопросы. Да и вряд ли де Фанзак успел бы расставить мне ловушку. Мы сходим вдвоем, я и этот господин, — я показал на меч. — А ты отдыхай, грейся и жди меня к ужину.
— Эвальд, будь осторожен!
— Твоя любовь меня хранит. Не беспокойся, я скоро.
На улице Мучеников Мирны я прежде никогда не бывал, но и саму улицу, (она, кстати сказать, находилась совсем недалеко от моего дома, минутах в семи-десяти ходьбы) и торговый дом Ледуша, красивое деревянное здание с резными ставнями на окнах, нашел без труда. Меня встретил мальчик-клерк, который, поклонившись, сообщил, что мессир Ледуш покинул Рейвенор три дня назад.
— Мне нужен приказчик Стейс, — ответил я. — Он тоже уехал?
— Нет, милорд, господин Хеймар здесь. Прикажете позвать?
— Да, и побыстрее.
Мальчик убежал и меньше чем через минуту привел крепкого седовласого мужчину в кафтане из тонкой коричневой кожи.
— Я Хеймар Стейс, — заявил мужчина. — Чем могу?
— Ты свободен, — сказал я мальчику, подавая ему монету в полсильверена, и парнишка тут же оставил нас вдвоем. — Я Эвальд де Квинси. Мне пришло письмо без подписи, где упоминалось ваше имя.
— Письмо с вами?
— Да, вот оно, — я подал мужчине свиток.
— Отлично, милорд, — сказал Стейс, прочитав письмо. — Идите за мной.
Приказчик привел меня в подвал со сводчатыми низкими потолками, уставленный бочками, корзинами, мешками и ящиками и едва освещенный горевшей на большом столе свечой в шандале. Учтивым жестом предложил сесть на бочонок, заменяющий стул.
— Мессир де Фаллен назвал мне ваше имя, милорд, — начал он. — Однако вы правильно сделали, что принесли это письмо. Его никто не должен видеть.
Сказав это, Стейс поднес свиток к пламени свечи и бросил запылавший пергамент в глиняную миску.
— Соблаговолите подождать немного, — попросил он.
Я кивнул. Стейс ушел в угол подвала: я услышал скрежет сдвигаемых ящиков и позвякивание металла, а затем приказчик вернулся и вручил мне новый свиток и тяжелый кожаный мешочек. Я взял свиток, развернул. Письмо было от де Фаллена:
«Дорогой друг!
Я прослышал, какое именно задание поручил вам государь и понимаю, что вам придется тяжело. Боюсь, однако, что если Матерь будет милостива к вам, и вы добьетесь успеха (а если вы читаете сейчас эти строки, то вы его несомненно добились!), вас будут подстерегать новые угрозы. Еще раз простите меня, мой друг — я ничем не мог помочь вам, поскольку любое мое вмешательство могло вам только повредить. Но теперь, когда все позади, считаю своим долгом предостеречь вас и кое-что объяснить.Никогда еще Орден не переживал такого раскола, как в нынешние времена. Поход против терванийцев дело решенное, и любое сомнение в правоте такого решения смертельно опасно, потому что император сам одержим этой идеей. Я не смог никак повлиять на командоров, хоть и чувствую, что император и Высокий Собор совершают роковую ошибку. Все мы вынуждены согласиться с решением Собора. Завтра мы отправляемся в Роздоль, так что встретиться с вами в Рейвеноре я не смогу. Оставляю вам небольшую сумму денег и предлагаю воспользоваться помощью Хеймара Стейса — он надежный человек. Больше никому не доверяйте, будьте осторожны с де Фанзаком — я подозреваю, что этот человек служит не столько императору, сколько Святейшему Трибуналу, который вас ненавидит. Если вы добыли искомое, то постарайтесь передать свой трофей императору лично в руки.Пусть Матерь-Воительница хранит вас от несчастий.Ваш друг О.Ф.».
Я отложил письмо и открыл мешочек: там было двадцать пять гельдеров. Очень кстати, если учесть, что денег у меня нет совершенно.
— Вы прочли письмо? — Получив утвердительный ответ, Стейс тут же взял свиток и поступил с ним так же, как и с предыдущей запиской. — Теперь кое-что на словах, милорд. Важные разъяснения вам сможет дать человек по имени Хьюберт Уолтер. Вы найдете его на ферме «Зеленый дом»: найти эту ферму нетрудно. Выезжайте из Рейвенора через Львиные ворота и направляйтесь прямо на восток. Всего какой-нибудь час езды на лошади. Не отправляйтесь в поход, не встретившись с ним — это важно, поверьте мне.
— Это связано с моей миссией в Кланх-о-Доре?
— Нет, милорд. С тем серебряным украшением, которое нашел сэр Роберт.
— Понимаю, — я ощутил сильнейшее волнение. — Я поеду сегодня же.
— Будьте осторожны, милорд шевалье. Инквизиция сделает все, чтобы помешать вам встретиться с императором.
— А как же амнистия?
— Амнистия исключает официальное преследование. Но она не защитит вас от удара кинжалом в подворотне или яда, которым могут отравить ваш ужин или ваш носовой платок.
— Да уж, осторожность и впрямь не помешает, — пробормотал я. — Спасибо за предупреждение.
— Благослови вас пресятая Матерь, шевалье. Если возникнет нужда в деньгах или снаряжении, приходите без стеснения.
Я ушел от Стейса со странным чувством. Мне казалось, что все, что до сих пор происходило со мной в этом мире, непостижимым невероятным образом подводило меня к самому важному, переломному моменту в моей жизни. Похоже, моя главная схватка не за горами. Встреча с Домино и сэром Робертом, поездка в Баз-Харум, а затем в Лашев, экспедиция на Порсобадо, разговор с императором, экспедиция в Кланх-о-Дор, плавание на Мьюр и наша с Домино свадьба — на все эти события так или иначе падала зловещая тень магистров Суль. Именно они мой главный и злейший враг, в этом больше не было никаких сомнений. И что самое тревожное — теперь я обязан думать и решать не только за себя, но и за Домино. Любой опрометчивый поступок, неверный шаг могут стоит жизни и мне, и ей. За себя я не особенно переживал, в конце концов, все мы смертны, и жизнь не бесконечна. Но вот Домино…
Да, для начала следует встретиться с Уолтером. А дальше посмотрим.
Домино ждала меня. Она переоделась в домашнее платье и выглядела совсем по-домашнему: добрый Назария жарко затопил камин, приготовил для моей ненаглядной горячее вино с пряностями, и Домино радостно заявила мне, что впервые за минувшие дни согрелась по-настоящему.
— А моя любовь тебя, значит, не греет? — пошутил я, прижимая ее к груди.
— Греет, еще как греет! Ну, что ты узнал?
— Пока ничего такого, о чем стоит рассказывать. Де Фаллен не может встретиться со мной, он сейчас в Роздоле, помогает императору готовить войско для похода. Мне нужно встретиться с одним человеком здесь, в Рейвеноре. Пожалуй, я отправлюсь к нему прямо сейчас. Ты ведь не рассердишься, если я еще ненадолго оставлю тебя одну?
— Мне не нравится оставаться одной, — Домино надула губы. — Ты совсем не уделяешь мне внимания.
— Ерунда, солнышко. Я вернусь еще засветло, и вечер мы проведем вместе. И вообще, у нас есть еще несколько дней, которые у нас никто не отнимет.
— Будь осторожен, Эвальд. Я чувствую какую-то опасность.
— Не волнуйся, Рейвенор как-никак имперская столица. И я выполняю поручение самого императора. Отдыхай, грейся, я скоро вернусь. И… я люблю тебя, Брианни.
* * *
Ферма «Зеленый дом» располагалась совсем недалеко от тракта между Рейенором и Гийо. Усадьба оказалась не совсем такой, как я себе представлял: в окрестностях Рейевенора народ весьма зажиточный, и усадьбы строят с размахом. А тут был скромный одноэтажный, окруженный хозяйственными постройками домик с двускатной драночной крышей, небольшим фруктовым садом за домом и огородом соток на пятнадцать, в котором как раз работал мужчина в старой зеленой куртке с капюшоном — он сидел на корточках и вскапывал грядки. Рядом с огородником стояла плетеная корзина, наполненная луковичками севка. На топот копыт моего коня мужчина даже не обернулся.
— Послушайте, любезный! — крикнул я, остановив Шанса у самой ограды. — Вы хозяин этой фермы?
— К вашим услугам, молодой барин, — ответил мужчина, продолжая копаться в земле. — Желаете что-нибудь купить? Есть отличный мед, воск, сухофрукты, и все очень недорого.
— Нет, благодарю. Я ищу человека по имени Хьюберт Уолтер, — сказал я.
— Хьюберт Уолтер? — Мужчина помотал головой. — Не, не знаю такого.
— Странно. Мне сказали, что так зовут хозяина этой фермы.
— Вообще-то ферма моя. Но меня зовут папаша Арнель. Вы ошиблись, молодой господин.
— Это невозможно. Меня прислал сюда человек по имени Хеймар Стейс. Он сказал…
— Неважно, что он сказал. Меня зовут папаша Арнель, и это моя ферма.
— Гм, — я растерялся. — Это ведь ферма «Зеленый дом»?
— Она самая.
— Черт знает что такое! Я ехал сюда не затем, чтобы меня разыгрывали.
— Никто вас и не разыгрывает, молодой господин, — мужчина все же отложил мотыгу, повернулся ко мне, но капюшона не поднял. — Если вы заблудились, то вот вам мой совет: возвращайтесь на дорогу — она тут недалеко, саженях в сорока на полдень, — и езжайте по ней в сторону леса. Через час будете в Рейвеноре.
— Да я и приехал из Рейвенора! Меня зовут…
— Погодите, не стоит называть имен, — фермер все же поднял капюшон, и я увидел его лицо. Лет около пятидесяти, бритоголовый, с седой бородой, глаза темные, взгляд внимательный, изучающий. — Любопытное у вас оружие, молодой лорд. Виарийская работа?
— Черт, какое это имеет значение!
— Самое непосредственное. — Он подошел к ограде. — Может, спешитесь и войдете во двор?
Я так и сделал. Хозяин дома дождался, когда я подойду ближе, потом стянул митенки из грубой шерсти и протянул правую руку ладонью вверх.
— Я могу взять ваше оружие? — спросил он.
— А я могу надеяться на то, что вы не треснете меня моим же мечом по голове?
— Слово папаши Арнеля.
Я вынул Донн-Улайн из ножен и протянул странному фермеру рукоятью вперед. Он взял меч в руки, осмотрел его, попробовал пальцем заточку, несколько раз взмахнул оружием, рассекая воздух.
— Неплохо, очень неплохо, — резюмировал папаша Арнель. — Люблю хорошее оружие.
— Фермеру как бы по статусу не положено любить мечи, — заметил я. — Или вы, дорогой папаша, не совсем обычный фермер?
— Так и вы, сударь мой, не совсем обычный фламеньер, — ответствовал Арнель, возвращая мне меч. — Человек с Луны — кажись, так вас кличут ваши недруги? Пройдемте в дом. Коня можете привязать у ворот.
— Значит, вы знаете, кто я.
— В общих чертах, — Арнель улыбнулся. — Входите же, поглоти вас Бездна!
В горнице, куда привел меня Арнель, обстановка была самая спартанская — пара лавок и стол на козлах, старый шкаф, заставленный горшками, крынками и оплетенными бутылками, большой камин с облицованным серым камнем порталом и чугунным таганом. А еще здесь царил тот характерный беспорядок, который можно увидеть только в доме холостяка, и я подумал, что хозяин фермы живет один.
— Хороший у вас дом, — сказал я, оглядевшись.
— Мне в нем уютно и спокойно. Но вы ведь приехали не за тем, чтобы хвалить мою берлогу, шевалье де Квинси?
— Откуда вы знаете мое имя?
— От наших общих друзей. О вас мне говорил де Фаллен, а до того и ваш приемный отец.
— Почему же вы тогда комедию ломали?
— Потому что не был уверен, что мой гость тот, кого я жду. По дорогам нынче разные люди шатаются, м-да.
— Вы знали сэра Роберта?
— Да, знал, — Хьюберт Уолтер взял из шкафа большую бутыль, сломал пробку, разлил по кружкам. — Я ведь тоже был персекьютором. Это медовуха по старинному элькингскому рецепту, я ее сам варю. Попробуйте.
— Благодарю, сэр Хьюберт.
— Сэр Хьюберт! — Бывший персекьютор засмеялся. — Давно ко мне так не обращались. Уже восемь лет для всех я папаша Арнель. Вы узнали мою главную тайну, шевалье.
— Как так случилось, что вы стали фермером? — спросил я, пригубив напиток. Медовуха была великолепная — ядреная, душистая. — Рыцарь — и вдруг сажает лук!
— Все просто. Однажды я умер, — сказал Уолтер странным тоном. — И о моей второй жизни знают только два человека — де Фаллен и Хеймар. Еще сэр Роберт знал, но он, увы, покинул нас. Теперь вот вы знаете.
— Я никому не раскрою вашей тайны.
— Это уже не так важно. Похоже, пришло время сбросить маску. Оливер говорил, что вам понадобится помощь. Я жалею, что в свое время не смог убедить Роберта взять меня с собой в Лашев. Возможно, все закончилось бы не так печально… Давайте еще налью.
— Вы сказали, что умерли. Это шутка?
— Нисколько. Я действительно умер, причем дважды.
— Аж слушать жутко. Что с вами случилось, сэр Хьюберт?
— Укус вампира, — Уолтер закатал рукав куртки и показал мне шрамы от рваных ран на левом предплечье, а потом оттянул воротник, и я увидел еще один шрам, между горлом и ключицей. — Все случилось как раз восемь лет тому. Это была первая смерть. Нас было трое: сэр Гугон, я и боевой маг-виари, имени которого я не помню — мы называли его Вспышка за особую любовь к огненным заклинаниям. Нас послали в Аверну, в общину Турон, где за два месяца пропали шесть женщин и детей. Это было подозрительно. Мы прибыли в Турон и начали расследование. Расспросили местных, а через пару дней поисков нашли в лесу обескровленный труп одной из пропавших женщин, потом ребенка, шестилетней девочки. То, что это сделал вампир, было очевидно. Мы обследовали округу и выяснили, что есть только одно место, где могла скрываться эта тварь — заброшенный рудник «Лагерь Восьми» в пяти милях к северу от Турона. Туда мы и отправились.
— И что случилось дальше?
— Дальше? — Сэр Хьюберт невесело усмехнулся. — Мы оплошали. Нас подвела самоуверенность. Точнее, моя самоуверенность, поскольку из всех троих я был самым старшим. Мы сочли, что имеем дело с вампиром-одиночкой и отважно полезли в логово. А в глубине рудника нас поджидал матерый малек. — Голос Уолтера дрогнул. — Седой, белоснежный, древний, как само время. И со свитой — тремя женщинами из Турона, которых он сделал нежитью. Трое против четверых — плохой расклад, когда имеешь дело с вампирами. Мы перебили всех, но Гугон и маг погибли, а я получил два укуса, прежде чем снести твари голову. Так что выбор у меня был невелик; либо вернуться в прецепторию и принять смерть от рук моих собратьев, либо стать мерзкой тварью навроде тех, что мы убили. Я выбрал третье — надежду. Оставил на руднике свое оружие и снаряжение и устроил пожар, который уничтожил все следы, а потом сбежал. Что было со мной потом, помню плохо — я нашел убежище в лесной хижине, и у меня была жестокая лихорадка. Но я выжил и не стал вампиром. Я не знаю, как так случилось. Мой организм оказался невосприимчивым к вампирскому яду.
— Разве такое возможно?
— Любой демонолог или инквизитор скажет, что нет. Я и сам не могу такое чудо объяснить. В Туроне мы имели дело с малеком, вампиром древней крови, а его укус неминуемо сделает тебя нежитью. Орденские законы суровы — укушенный тварями Нави фламеньер должен умереть, а его тело сжигается. А я чертовски хотел жить. Был только один человек, которому я мог доверять — Хеймар Стейс. Его отец был управляющим в нашем поместье, и в детстве мы дружили. Дети не знают сословных предрассудков, шевалье. Хеймар очень помог мне. Эта ферма, между прочим, куплена на его сбережения. Так я стал папашей Арнелем. Но от прошлого нельзя убежать, особенно если ты персекьютор.
— Понимаю. Вас разыскали.
— Просто я недооценил Орден. Однажды, вернувшись домой, я застал на ферме орденских приставов. У них был приказ о моем аресте. Я оказался в тюрьме Мон-Пале, где провел месяц. Сказать по правде, дело мое было пропащее. Знаешь, кто меня спас? — Сэр Хьюберт впервые обратился ко мне на «ты». — Сэр Роберт де Квинси. Благодарение Матери, что великий персекьютор Ордена именно ему поручил разобраться с историей в Туроне. Твой приемный отец говорил со мной в тюрьме, и я все ему рассказал. И сэр Роберт почему-то встал на мою сторону. Заявил следователям, что своими глазами видел на пепелище «Лагеря Восьми» обгоревшие останки Хьюберта Уолтера. Это была моя вторая смерть, парень. И меня отпустили.
— Значит, не я один всем обязан сэру Роберту, — вздохнул я.
— Истинно так. Сказать по правде, он был слишком добр ко мне — как не верти, а я дезертир, опозоривший звание фламеньера. Но сэр Роберт рассудил по-своему. Знать бы, почему он так поступил! Если бы не маркиз де Квинси, я бы… э, да ладно! Подставляй кружку, шевалье, давай выпьем за упокой души сэра Роберта. Я не знал человека отважнее и благороднее, чем он. Нет таких больше.
Мы молча выпили. Сэр Хьюберт вздохнул и начал разжигать камин.
— Ты, наверное, голоден, — сказал он. — Есть вчерашняя утка, сейчас разогреем. И хлеб свежий.
— И все же, как получилось, что вы не заразились вампиризмом? — спросил я.
— Я не могу этого объяснить. И никто не может. Но я действительно человек.
— Я верю вам. Вы держали Донн-Улайн и не погибли.
— Донн-Улайн?
— Мой меч. Лукас Суббота умер, взяв его в руки, а он был дампиром.
— Суббота мертв? — Сэр Хьюберт нахмурился. — Проклятье, не везет империи. Мельник был отличным воином.
— Да, мне тоже жаль.
— И сэра Роберта нет в живых. До сих пор не могу простить себе, что не поехал в Лашев. Я знаю, Роберт боялся, что отправившись с ним я выдам себя. Но все равно горько.
— Просто он знал, чем все кончится. Он заплатил жизнью за победу над Иштар.
— Подвеска из каттирской гробницы с тобой?
— Да, вот она, — я достал медальон, что забрал у Лукаса. Сэр Хьюберт взял его, повертел в пальцах, присмотрелся, читая письмена, выбитые на украшении. Лицо его все больше накрывала тень.
— Да, это каттирский язык, — проговорил он. — Слова, которые нельзя произносить. В день, когда мир увидит последний восход солнца, все обреченные услышат их.
— Что они значат?
— Призыв. Слова Зверя, которые он скажет, обращаясь к своей королеве.
— Но Иштар окончательно мертва. Сэр Роберт убил ее.
— Это будет новая королева, достойная своего повелителя.
— Ужасные слова вы говорите, милорд.
— Есть вещи, которые лучше не знать. Но еще хуже делать вид, что их не существует. — Сэр Хьюберт вернул мне подвеску. — Странное у меня чувство с этой медалькой. Будто читаешь книгу, написанную сумасшедшим — вроде и грамоте обучен, и письмена разборчивые, а смысла написанного никак не поймешь. Увы, не знаю я того, что наверняка знал сэр Роберт. Но одно могу сказать точно: всех нас ждут тяжелые времена. Если хочешь, назови это предчувствием. Только вот меня оно еще никогда не обманывало.
— Мне важно знать все это, милорд. Я видел во сне женщину с лицом Иштар. И она предлагала мне бессмертие.
— Значит, эта вещь оказалась у тебя не случайно. Все предопределено.
— Думаю, вам стоит не пугать меня, а все подробно рассказать.
— Это магия, одна из самых могущественных. Украшение из Хабурта не простая бирюлька, это дар Любви, оставленный Зверем своей королеве, своей госпоже. Самый ценный подарок, который он мог сделать, залог того, что и в новом воплощении они будут вместе. Сэр Роберт, мир праху его, покончил с королевой. Но король еще не уничтожен. Он будет искать свой Дар, когда придет. И надо готовиться к встрече.
— А скуповатый он был, этот Зверь, — сказал я шутливо, чтобы скрыть охватившее меня волнение. — Своей невесте подарил всего лишь серебряное украшение. Мог бы и золотое с бриллиантами подарить.
— Эх, молодежь, молодежь! — вздохнул сэр Хьюберт. — И как таких в персекьюторы берут? Да любой маг скажет тебе, что золото может накапливать только стихию Света, и никогда мертвую энергию. А вот серебро может, причем не хуже драконьей кости. Подвеска долгие века лежала в склепе роэллина, так что сверх меры насыщена магией смерти. Каттирская королева нежити была похоронена с этим украшением не случайно. Дар Любви позволял ей спокойно спать все эти столетия, и пробудить Иштар мог только Зверь — или тот, кто призовет ее, сняв с вампира Дар любви и прочитав заклинание Призыва на подвеске. Пробудивший Иштар идиот выполнил только часть ритуала, снял с королевы украшение, но при этом обронил незаметно для себя эту подвеску, которая и попала вам в руки. Сама Матерь не желает гибели человеческого рода, так я понимаю такую удачу. Впрочем, это не помешало Иштар превратить всех жителей Баз-Харума в живых мертвецов.
— Стало быть, если Нашествие начнется и Зверь придет в мир, он будет искать эту штучку. — Я посмотрел на медальон, потом перевел взгляд на Уолтера. — И как же эта вещица поможет нам покончить с ним?
— Насчет покончить не знаю, но польза от нее большая. Мне нужно время во всем разобраться, надо посмотреть кое-какие старые записи. Где тебя искать?
— Я живу на улице Кастель-Рош, общежитие Ордена. Пробуду в Рейвеноре еще дня три-четыре, а потом отправлюсь в Роздоль, в императорский лагерь.
— Все понятно. Если у меня появятся стоящие мысли, я найду тебя через Стейса. Давай еще меду выпьем.
— Благодарю, сэр Хьюберт, но мне пора.
— Уже? Торопишься куда?
— Домой. Меня жена ждет.
— Женатый фламеньер? — Уолтер с интересом посмотрел на меня. — И давно женат?
— Почти месяц.
— Я тоже был женат, и это было давно. У семейной жизни есть много преимуществ, но одно я особенно ценю: когда проживешь в браке год, перестаешь бояться смерти, — по тону Уолтера было непонятно, говорит он серьезно или шутит. — Что ж, допью бутыль без тебя. А может, еще одну откупорю.
* * *
Я уехал из «Зеленого дома» со странным чувством. Вокруг меня теплел и звенел птичьим пением чудесный апрельский вечер, но на душе было холодно и смутно. Все время вспоминались слова Уолтера: «Есть вещи, которые лучше не знать.»
Странно все как-то получается. И жутковато. До сих пор случайные события соединяются в логическую цепь, в которой пока не хватает очень важного звена — понимания того, почему я оказался в центре событий. Допустим, сэр Роберт знал что-то очень важное. Что-то такое, что ужасно напугало шишек из Высокого Собора, и они в свое время запретили сэру Роберту доводить до конца расследование, начатое нами на берегу Солоницы. Что их могло напугать? Возможно, предупреждение сэра Роберта о пробуждении Иштар и возможной угрозе нового Нашествия. Но ведь фламеньеры должны бороться с нежитью. Это их призвание, ради этого и создавался Орден. А командоры закрыли на все глаза, сделали вид, что это их не касается. Недооценили опасность? Или же я оказался прав, говоря де Фанзаку о страхе перед магистрами Суль?
Если так, то дела еще хуже, чем я думаю. Империя напоминает мышь, загипнотизированного змеей. Орден не замечает — или не хочет замечать, — угрозы, о которой предупреждал сэр Роберт. Он не смог их убедить. Может, это придется теперь сделать мне?
Смешно. Командоры не послушали знатного лорда, опытнейшего персекьютора. Станут ли они слушать меня, человека с Луны, как меня тут называют, безродного выскочку, у которого в Ордене врагов гораздо больше, чем друзей?
С другой стороны, остался только один человек, которому известны все подробности последней охоты сэра Роберта, и это я. Лукас Суббота мертв, Элика мертва, Домаш не в счет, он не персекьютор. Медальон у меня, и это тоже не простое совпадение.
Нет, все-таки я пока слишком мало знаю. Поэтому надо действовать с умом.
Во-первых, у меня есть Домино. Ей нужно встретиться с императором, и я должен защитить ее от всех опасностей. Она главное, что есть в моей жизни, все остальное на втором плане.
Во-вторых, по прибытии в Роздоль надо встретиться с де Фалленом. Он единственный, кто может поддержать меня при необходимости. Во всех смыслах.
В-третьих, дождусь, что разузнает Уолтер. Мне показалось, что он не был со мной до конца откровенен. Может, я еще узнаю от него все, как есть.
Так или иначе, у меня есть несколько дней. События в Кланх-о-Доре измотали меня, и я хочу отдохнуть. Хочу побыть рядом с Домино. На все остальное плевать. Не до судеб мира мне сейчас.
Уже стемнело, когда я въехал в Львиные ворота Рейвенора и направил коня в сторону Фор-Маньен. Узкие улочки имперской столицы после наступления темноты пустеют: пока я ехал к Малому Имперскому рынку, мне повстречались только стражники, патрулирующие улицы, несколько горожан, спешивших куда-то — видимо, домой, — молодая женщина с клеткой, в которой сидела нахохлившаяся курица, и пара нищих у самых ворот рынка. Лишь ближе к центру улицы стали многолюднее, а близ Императорских садов я встретил большую компанию молодых и хмельных гуляк, праздновавших помолвку одного из своих друзей.
— Выпейте с нами, сэр! — обратился ко мне один из парней, видимо, старший в этой компании. Наполнил из меха кубок и протянул мне. — Выпейте за счастье молодых!
Виновники торжества тут же вышли вперед, поклонились. Забавные такие — парнишка типичный купчик, круглолицый, коренастый, в шапочке пирожком и атласном жилете поверх расшитой камизы, девушка ему под стать, сдобная толстушка с ямочками на щеках и великолепной косой. Я знал, что встреча с фламеньером на улице считается у простонародья хорошей приметой, поэтому принял кубок.
— Долгих лет счастья! — сказал я ребятам, коснувшись кубка губами. Один золотой, который я вытащил из кошеля и прибавил к добрым пожеланиям, сильно смутил и обрадовал парочку. — Пусть Матерь благословит вас!
— И вам удачи и счастья, милорд! — запинаясь, воскликнул счастливый жених. — И п-пусть ваш меч разит нечестивых к-как молния!
Компания, откланявшись мне, повлеклась дальше, ища новых развлечений, я поехал в сторону цитадели, улыбаясь и думая о нас с Домино. Интересно, когда Варин венчал нас, у меня было такие же идиотское выражение лица, как у этого парнишки? Если так, то бедная Домино.
Нет, не бедная она. Прекрасная и единственная. Лучше нее нет никого.
До улице Кастерль-Рош осталось проехать всего два квартала. Впереди фонарщик зажигал масляный фонарь на столбе, а в роскошном особняке справа от дороги ярко горели окна и играла музыка — верно, хозяева принимали гостей.
И вот тут у меня появилась странная, неожиданная мысль. Если хрономагия позволяет узнать прошлое, почему бы не попробовать увидеть будущее?
Я решил попробовать. Тут же снял с шеи фламенант-медальон, сжал его в кулаке, закрыл глаза, попытался отбросить все лишние мысли и оставить только одну, главную.
Я ХОЧУ УВИДЕТЬ БУДУЩЕЕ! Я ХОЧУ УВИДЕТЬ БУДУЩЕЕ!
И хрономагия сработала.
* * *
Ощущение близости смерти. Озноб во всем теле — и страх.
Пустынная, вымершая улица. Жуткие стенающие вопли из темноты.
Кукла. Такая же, как в Баз-Харуме.
Она лежит прямо на дороге, ведущей к воротам цитадели. Самодельная тряпичная кукла в лоскутном платье, видимо, сшитая заботливыми руками какой-то матери для своего ребенка, со смешными культями вместо рук и ног и вышитым на приплюснутой голове лицом — круглые глаза, розовая костяная пуговица вместо носа, лунообразный рот.
Где женщина, которая сделала ее? Где ребенок, который играл с ней?
Никого.
— Эвальд?
— Этот холод… Почему так холодно? И что там за крики?
— Не надо спрашивать, — голос мертв, как ночь, которая меня окружает. — Ответы ничего не изменят.
— Сэр Роберт, это вы?
— Это будущее. Ты же хотел видеть его? Теперь смотри.
— Я уже видел все это. Так было в Баз-Харуме.
— Так будет везде. Осталось совсем недолго.
— О чем ты говоришь? Что тут случилось?
— Уходи отсюда. Они чувствуют тебя. Они совсем рядом.
— Это ведь Рейвенор! Я знаю, я узнаю эту улицу!
— Рейвенор. И весь мир.
— Черт, я не хочу! Прекрати это, немедленно!
— Это нельзя прекратить. Тебе уже ничто не поможет.
— Нет! — Ужас и тоска сдавливают мне горло, воздуха не хватает, я кричу, как в кошмаре. — Домино! Домино, где ты?
— Здесь, — кукла на дороге смотрит на меня, и глаза ее черны как окружившая меня тьма. — Я люблю тебя, Эвальд. Иди ко мне.
— Нет. Нет! НЕЕЕЕЕЕЕЕТ!
— Один, всего лишь один, — шепчет ледяной голос. — И они вокруг. Все, кто жили здесь. И еще кто-то, кого ты знаешь.
Белая женщина. Та самая, из моего сна в Хольдхейме. Она возникает прямо на дороге, поворачивается и поднимает вуаль.
— Ты не послушал меня, — говорит она с жуткой торжествующей улыбкой. — Я сказала тебе, что встречусь с тобой. И открою тебе истину. Не страшно взглянуть в будущее?
— Нет, ты не запугаешь меня! Это всего лишь Иллюзиариум, я знаю!
— Это пророчество, и с ним не поспоришь, — белая поднимает с дороги куклу и прижимает к груди, ее глаза вспыхивают рубиновыми огоньками. — Это Нашествие, и тебе его не остановить.
— Эвальд, я люблю тебя, — пищит кукла, и ей отвечают мерзкие вопли из окружившей меня тьмы. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю…
* * *
— Доброго вечера, милорд!
Старый фонарщик согнулся в низком поклоне, потом поправил сумку на плече и важно прошествовал дальше, к следующему фонарю. Торжественную чинную музыку в особняке сменил быстрый веселый мотив.
Я вздохнул, как пловец, вынырнувший из пучины, ошалело глянул на фламенант-медальон в руке. Действие хрономагии закончилось, а вот пальцы еще трясутся.
Да, правильно сказал сегодня сэр Хьюберт: «Есть вещи, которые лучше не знать».
* * *
— Ты в порядке? — Домино отстранилась от меня, озабоченно посмотрела мне в глаза. — Ты бледен.
— Просто устал.
— Бедненький мой! Давай я покормлю тебя. Назария хотел сам приготовить для нас ужин, но я ему не позволила. Сварила для нас виарийский рыбный суп. И салат из морских ракушек сделала… Ты что, замерз?
— Да, немного, — солгал я. — Очень хочу попробовать твой суп.
— Миледи, милорд! — Назария уже был тут как тут. — Какое вино прикажете подать?
— Красное, — распорядилась Домино. — И принесите воды для умывания.
— Слушаюсь.
— Ты даже не поцеловал меня, когда вошел, — сказала Домино, когда мы остались одни. — Ты не такой сегодня.
— Я… не хотел тебе говорить, но… Вобщем, я использовал хрономагию. Хотел посмотреть, что нас ждет.
— И что же?
— Война. Большая война.
— Об этом все знают. Но ведь ты не это хотел мне сказать?
— Конечно. — Я обнял ее, поцеловал. — Я люблю тебя. И мы будем вместе. И плевать на эту войну. Она не помешает нам быть счастливыми.
— Садись за стол.
Наверное, мои чувства предельно обострились после пережитого видения, но наш с Домино ужин запомнился во всех мелочах. Милое лицо моей принцессы, освещенное золотистым светом двух свечей, ее немного встревоженный взгляд, блики в начищенной до зеркального состояния серебряной посуде, душистое и немного терпкое вино, вкус морепродуктов — все это сложилось в незабываемую картину. После второго бокала вина и тарелки супа я почувствовал, что мучивший меня озноб прошел, я настроился на вполне оптимистический лад, и данное мне при помощи хрономагии откровение воспринималось как нелепый и бессвязный кошмар. Мне даже не хотелось думать, что за этим чудесным ужином, возможно, последуют какие-нибудь неприятные события; больше всего в те минуты мне хотелось навсегда остановить время, сделать так, чтобы наша идиллия никогда не кончалась. Домино угадала моя мысли.
— Я готова жить так каждый день, каждую минуту, — сказала она. — Как мало нужно для счастья!
— Мне нужна только ты, — произнес я.
Она улыбнулась.
— Это судьба, что мы с тобой встретились, — продолжал я, попивая вино. — Представь, я бы оказался в этом мире один, без тебя. Я бы погиб от тоски и горя.
— Ты не попал бы в Пакс, если бы не я, — возразила Домино. — Чудесно провел бы с друзьями время в Долине Хоббитов, отдохнул и вернулся домой.
— И жил бы остаток жизни без тебя. Нет, спасибо.
— Иногда мне кажется, что ты меня идеализируешь, Эвальд.
— Я люблю тебя. И буду любить всегда. Это же так просто.
— Моя жизнь тоже могла бы сложиться по-другому, — сказала Домино, хмуря брови. — Я могла бы стать рабыней магистров. Все к тому и шло. Нельзя бегать вечно от судьбы.
— Это не судьба. Это зло, которое вообразило, что имеет власть над тобой.
— Зло никуда не делось. Просто сейчас я от него немного дальше, и я у меня есть защитник, — она вновь улыбнулась. — Мой рыцарь.
— Я не рыцарь. В моем мире я был обычным парнем. Это сэр Роберт…
— Мы сами не знаем, на что можем быть способны, — перебила меня Домино. — Я мечтаю только о том, чтобы ты не разочаровался во мне.
— Знаешь, ты иногда такую чушь говоришь! — разозлился я. — Вот прямо глупости!
— Ты так мило сердишься! Прости. Сколько у нас еще времени?
— Вся ночь наша.
— Ты не понял. Нам надо ехать в императорский лагерь.
— Император подождет денька два-три. Тебе надо отдохнуть. И я хочу побыть с тобой. Чтобы никаких дел, поручений, никакой обязаловки и неожиданных заданий — только ты и я.
— Наверное, нам надо спешить, милый.
— Спешить? Это еще почему?
— Потому что мы можем опоздать, — Домино встала из-за стола, прошлась по комнате. Я понял, что она волнуется.
— Никуда мы не опоздаем, — беззаботно заявил я, налив в кубки еще вина. — Начало похода объявлено на месяц эйле, так что император пробудет в Роздоле еще две недели. Помнишь, сколько мы с сэром Робертом ехали из Роздоля в Ростиан? Дней десять, кажется. Так что пара дней у нас по-любому есть. — Я встал, подошел к ней и обнял, зарывшись лицом в ее волосы. — Неужели ты думаешь, что я не воспользуюсь такой счастливой возможностью?
— Я счастлива, что у меня есть ты, Эвальд.
— Я люблю тебя, душа моя.
— И я тоже. Как здесь тихо, спокойно! Совсем непохоже на то, что вот-вот разразится война.
— Домино, ты ругаешь меня, если я начинаю говорить о чем-нибудь плохом. И сама же переходишь на такую нехорошую тему.
— Да, конечно. Просто я немного волнуюсь.
— Позволь, я помогу тебе расслабиться, — я начал целовать ее, но Домино неожиданно отстранилась от меня.
— Я все-таки думаю, что нам не следует откладывать поездку, — сказала она.
— Черт, далась тебе эта поездка! И почему мы все время говорим о ней в такой замечательный вечер?
— Не знаю, — Домино улыбалась, но глаза ее наполнились светлой грустью. Моя память сразу определила, когда я видел такое же выражение в глазах. В детстве. В моей полузабытом раннем детстве. Мне было лет пять или шесть. Я сидел за столом, а моя бабушка укладывала на фарфоровое блюдо чудесные, только что испеченные пирожки с картошкой, грибами и мясом. Я уплетал их один за другим и был счастлив. И еще, я тогда не знал, что у бабушки больное сердце, и очень скоро она уйдет от нас.
— «Бабушка, а ты всегда будешь печь мне пирожки?»
— «Всегда».
— «А почему ты так тяжело дышишь?»
— «Просто так. — Глаза бабушка наполнила та самая светлая, какая-то небесная грусть. — Кушай, солнышко, кушай.»
— Ты все знаешь, Домино. — Я взял ее за плечи, посмотрел в глаза. — Почему мы должны спешить?
— Потому что нам нельзя опоздать, любимый, — ответила Домино, и будто тень упала на ее лицо. — Потому что император скоро умрет.
Назад: 2. Черный корабль
На главную: Предисловие
