Предреволюционная Франция отнюдь не была «плотно сшитым» государством, да таких в Европе, пожалуй, и не было. Это был конгломерат провинций, подчиняющихся французской короне, каждая со своими провинциальными правами, иногда – с провинциальным самоуправлением (Штатами), со своей историей.

В провинциях говорили на своем языке, который либо сильно отличался от французского (как, например, провансальский), либо вообще не имел с ним ничего общего – как было в Бретани или Гаскони.

После 31 мая многие провинциальные собрания были возмущены насилием, учиненном в Париже над народными избранниками, и подняли восстание, бежавшие из Парижа жирондисты возглавили это восстание.

А между тем уже несколько месяцев как началось роялистское восстание в Вандее (об этом чуть ниже). В общей сложности более 60 департаментов (из 93) – две трети страны поднялось против Парижа при том, что одновременно шла война с внешним врагом и с разных сторон надвигались армии антифранцузской коалиции. Казалось, осуществляется извечный кошмар французской государственности: расползающиеся провинции.

И все же Конвент сумел довольно быстро овладеть положением. Мы не будем здесь рассматривать перипетии гражданской войны, но все-таки надо понять, как Парижу удалось взять верх над явно превосходящими силами.

Вероятно, в тот момент союзники могли бы легко занять территорию Франции, но… они не видели для себя в том большого интереса.

Вопрос о расчленении Франции, захвата всей ее территории определенно не стоял. Времена Александра Македонского, завоевывавшего державу за державой, прошли, а времена Наполеона еще не настали. Такое расчленение никогда не было в планах европейских держав, даже и раздел безгранично слабой Польши проходил «с большим скрипом». Нет! Каждая из союзных держав думала о том, чтобы закрепиться в какой-нибудь провинции, получить важную крепость или порт, не более того.

Австрийцы рассчитывали приобрести Валансьен, прусский король еще не думал об Эльзасе, но ему хотелось получить Майнц, пьемонтцы – вернуть себе Шамбери и Ниццу, испанцы вообще не очень хотели воевать, но все-таки «слегка подумывали» о Руссильоне. Англичане настаивали на осаде Дюнкерка. «Священная война» союзников на самом деле имела очень ограниченные цели.

Восстание в стране выглядело еще более грозно.

Роялистский мятеж в Вандее вспыхнул в марте. Непосредственной его причиной был набор в армию, но правильнее сказать, что это была лишь последняя капля. Крестьянам Вандеи не нравилась борьба против аристократии, которую они привыкли уважать; их разъярила борьба против священников, которым они верили. Затем – свержение короля, его казнь. Много ли требовалось, чтобы они восстали?

А в июне поднялись крупнейшие торговые города, симпатизировавшие партии Жиронды. Лион сверг якобинцев еще 29 мая; Марсель сделал то же, узнав о событиях 2 июня. Также и в Бордо верх взяли сторонники жирондистов.

Но здесь дала о себе знать исконная провинциальная слабость. Хотя провинции имели самоуправление, но за 150 лет абсолютизма они разучились действовать без приказа из центра. Мятежники действовали вяло и нерешительно. Кроме того, большинство жирондистов были, по крайней мере, в тот момент, искренними республиканцами и ни с роялистами, ни тем более с англичанами вступать в союз не хотели. Нерешительность и принципиальность обрекли жирондистский мятеж на быстрый конец. Несогласованность действий и недооценка противника привели к тому, что и союзники, и вандейцы в конечном счете также потерпели поражение.

Но если восставшие не проявили достаточной энергии, то и Конвент поначалу колебался. Прежде всего – что делать с арестованными жирондистами?

16 июня Комитет общественного спасения поручил безжалостному Сен-Жюсту подготовить доклад для Конвента. Его требовалось представить через 4 дня, однако он не был представлен ни через 4, ни через 8, ни через 12 дней. С ним тянули чуть ли не месяц, и это – во время мятежа, когда неделя равняется году! Видимо, в Комитете шли об этом жестокие споры, а сам доклад получился какой-то двусмысленный.

Его формулировки – самые жесткие: жирондистов обвиняют в организации «заговора против установления и единства Республики», а в частности – в желании возвести на трон сына Людовика XVI, в поощрении гражданской войны, в организации сентябрьских убийств и так далее. Казалось бы, вывод может быть только один. Нет! Вывод такой: да, мятежников нужно объявить вне закона, но прочих – то есть Бриссо, Верньо, Жансонне и др. – вроде бы трогать не надо, а может быть, некоторых из них, «скорее обманутых, чем виновных», надо даже вернуть через некоторое время в Конвент.

Все это не очень похоже на Сен-Жюста. Но его доклад, конечно, представлял суммарное мнение Комитета общественного спасения, был компромиссным. Однако все изменили два события: падение правительства Дантона (10 июля), а главное – происшедшее через три дня убийство Марата.

Одним из опорных пунктов жирондистов стал город Кан в Нормандии. И именно оттуда в начале июля приехала в Париж молодая девушка Шарлотта Корде. Стоит упомянуть, что она приходилась правнучкой Корнелю, величайшему из трагических драматургов Франции.

Шарлотта была ярой сторонницей жирондистов, ее возмутил государственный переворот 31 мая. Она решила убить одного из лидеров монтаньяров, вначале она колебалась между Маратом и Робеспьером, но выбрала Марата, узнав, что он опять требует сотню тысяч голов.

В сохранившемся «Обращении к французам» Шарлотта Корде писала: «О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов, осужденный вселенной, он стоит вне закона».

Она бы предпочла нанести удар прямо в Конвенте (это было реально: депутаты не имели охраны). Но Марат был болен и не появлялся в Конвенте, поэтому Шарлотта пошла к нему домой.

Пушкин впоследствии опоэтизирует убийство Марата таким образом:

А протокол допроса Шарлотты рассказывает об этом событии так:

«– О чем вы говорили с Маратом?

– Он спросил меня о событиях в Кане. Я ответила, что 18 депутатов Конвента правят там вместе с департаментом. Он записал имена депутатов.

– Что ответил вам Марат?

– Что скоро он заставит всех их гильотинировать в Париже.

– Что было дальше в разговоре?

– Это были его последние слова. В тот момент я его убила.

– Неужели вы думаете, что убили всех Маратов?

– Раз умер этот, другим будет страшно».

Шарлотта ошиблась. О людях революции можно сказать много плохого, но в одном их не обвинишь – в трусости. Чего не было, того не было. Смерть Марата вызвала только новый взрыв революционного энтузиазма и любви к «мученику свободы».

Шарлотта, судя по ее словам, думала или даже надеялась, что ее тут же и разорвут на месте поклонники Марата. Но ее отбили у толпы и казнили по суду. Девушка умерла с мужеством, исключительным даже для той поры отважных. Палач, подняв ее голову, чтобы показать народу, ударил ее по щеке; народ все-таки ответил ропотом, а власти наказали палача.

Своему защитнику она написала перед смертью: «Мсье, я весьма благодарна вам за мужественную и достойную вас и меня защиту. Эти господа (судьи) конфискуют мое имущество, но я хочу выказать вам наибольшее доказательство моей благодарности: пожалуйста, заплатите за меня тюремный долг – я рассчитываю на вашу щедрость!»

Следствием стал переход Конвента к самой жесткой политике. При этом никак нельзя сказать, что Конвент терроризировал общество. Именно парижане требовали: «Поставить террор на порядок дня!» И именно по требованию народных масс 5 сентября 1793 года Конвент официально провозгласил политику Террора.

Против мятежных городов, после того как они были заново завоеваны, были развернуты чудовищные репрессии. Тулон, Бордо, Нант были залиты кровью. Лион предполагалось уничтожить, на его месте должна была быть установлена доска с надписью: «Лион объявил войну свободе, и Лиона больше нет».

Репрессии в Париже имели много меньший масштаб, однако размах казней все увеличивался.

Была объявлена мобилизация… Об этом стоит сказать несколько слов.

По нашим понятиям, мобилизация – дело обычное: началась война – надо ее проводить. Но это было совсем не так в XVIII веке. Тогда воевали наемники, а граждан война, вроде бы, и не касалась. Теперь – дело иное.

Выше говорилось, что еще Бриссо в свое время уверял, что «при свободе всякий является солдатом», но у него это была на 90 процентов лишь пышная фраза. Теперь же оказалось, что это не фраза, а печальная реальность. Десятки и сотни тысяч молодых людей отправились воевать. Одни шли с энтузиазмом, другие – вовсе без него (восстание в Вандее началось именно как протест против воинского набора), но шли.

Наконец, вслед за главарями жирондистов были арестованы и те 67 депутатов, которые подписали протест против событий 2 июня.