Перестав быть идолом, объектом поклонения, мертвый Марат, однако, остался фигурой, привлекавшей максимум внимания как друзей, так и врагов.

Впервые увидев генерала Бонапарта (еще не Наполеона), руководитель Директории Баррас был поражен его сходством с Маратом.

Много лет спустя Герцен вел такой разговор с одним из своих друзей:

«…Наружность Гейнцена, этого Собакевича немецкой революции, была угрюмо груба; сангвинический, неуклюжий, он сердито поглядывал исподлобья и был не речист. Он впоследствии писал, что достаточно избить два миллиона человек на земном шаре, и дело революции пойдет как по маслу. Кто его видел хоть раз, тот не удивится, что он это писал.

Не могу не рассказать о чрезвычайно смешном анекдоте, который со мной случился по поводу этой каннибальской выходки. В Женеве жил, да и теперь живет, добрейший в мире доктор Р., один из самых платонических и самых постоянных любовников революции (…) Вот к нему-то, как к другу Гейнцена, в том же самом кафе я и обратился, когда Гейнцен напечатал свою филантропическую программу.

– Зачем же, – сказал я ему, – ваш приятель пишет такой вредный вздор? Реакция кричит, да и имеет право – что за Мара, переложенный на немецкие нравы, да и как требовать два миллиона голов?

Р. сконфузился, но друга выдать не хотел.

– Послушайте, – сказал он наконец, – вы, может, одно выпустили из виду: Гейнцен говорит обо всем роде человеческом, в этом числе по крайней мере двести тысяч китайцев.

– Ну, вот это другое дело, чего их жалеть, – ответил я и долго после не мог вспомнить без сумасшедшего смеха эту облегчающую причину».

И все-таки в целом Марат – это собака, которая больше лает, чем кусает.

Разумеется, его ответственность в убийствах сентября 1792 года, гибели жирондистов очень велика; и все же сам он никогда не подписывал смертных приговоров, как Робеспьер, и уж конечно, не руководил убийствами, как Майяр. Во время сентябрьских убийств он (если верить его журналу) хотел спасти мелких воришек или бедных должников в тюрьмах; допустим, что тут речь шла о спасении «социально близких», как это назовут через полтора века, но как бы там ни было, спасти, а не уничтожить.

Марат обвинял в измене всех и каждого. Обвинения, которыми он бросался направо и налево, действительно напоминают горячечный бред. Но в этом безумии была своя система. В некотором роде мы можем даже сказать, что Марат не так уж сильно ошибался или даже вовсе не ошибался. Ибо во время революции каждый неизбежно становится изменником. Вопрос только в том, кому именно он изменит: одни изменяли Франции, другие – королю, третьи (но это будет много позже) – Императору… Каждому приходится делать выбор: кому он останется верен, а кому изменит.