Именно полная победа Комитета над всеми врагами – внутренними и внешними – обрекла его на скорый конец.

Марксистские историки пишут, что как раз в это время стала размываться социальная база якобинской диктатуры. Если перевести эту фразу с птичьего языка на обыкновенный, то окажется, что они высказывали весьма здравую мысль. Она состояла в том, что, пока часть Франции была оккупирована иностранными войсками, всем, кто выгадал от революции, грозили материальные потери, а Конвенту был необходим Комитет общественного спасения как бастион против внешнего врага, против парижан и так далее – с господством Комитета соглашались как с бесспорно меньшим злом. Согласились даже отдать на казнь Дантона и его друзей.

До сих пор Комитет действительно представлял Конвент и был необходим Конвенту, как прочный бастион, защищавший его от посягательств Коммуны. Теперь внешний враг отброшен, Коммуна очищена от эбертистов, казнен прокурор Парижа Шометт, и вакансии заполнены друзьями Робеспьера. Можно сказать, что угроза от парижан миновала – и Комитет уже не так жизненно необходим Конвенту. А с другой стороны, весь Конвент был смертельно напуган казнью Дантона. Не то чтобы депутаты так скорбели о Дантоне, но если можно ночью арестовать такого человека, значит, отныне никакие заслуги перед Революцией не гарантируют безопасности. Отныне любой чувствует себя под угрозой, многие депутаты месяцами не ночуют дома. Раньше Комитет угнетал, но и защищал Конвент – теперь он уже не так необходим, и Конвент ждет лишь случая, чтобы сбросить ярмо Комитета.

А в Комитете многие хотели бы сбросить с себя ярмо Робеспьера. И в Комитете понемногу стало формироваться антиробеспьеровское большинство.

Невероятная популярность Робеспьера сослужила ему плохую службу: если диктаторы XX века использовали народную любовь как мощный козырь (хотя и в XX веке Троцкому она мало помогла), то в XVIII веке она лишь обуза. Робеспьер ни в коей мере не диктатор, но его принимают за диктатора. Когда полусумасшедшая старуха Катрин Тео видит в Робеспьере нового Мессию, это для его врагов удобный предлог начать судебную расправу, которая – даром что сам Робеспьер, конечно, не имел к Катрин Тео никакого отношения – косвенно скомпрометирует и его.

В начале мессидора (29 июня) после особенно бурной сцены Робеспьер в ярости ушел из Комитета. В следующие полтора месяца он не бывает в Комитете и почти не показывается в Конвенте, он активно выступает только в своей твердыне – в клубе якобинцев.

Возможно, он думал, как и Дантон год назад, что без него все равно обойтись не смогут. Может быть, он, как многие революционеры до него, чувствовал, что события вышли из-под контроля, что изменить их ход он бессилен, что все они играют роли в одной из ненаписанных пьес Беккета. Но с этого момента фактически объявлена война: Робеспьер против Бийо-Варенна и Колло д'Эрбуа. Ловкач Барер, как всегда, будет до последнего момента лавировать, ставя на победителя, и позиция остальных тоже не вполне определена, но в отсутствие Робеспьера и Сен-Жюста (он в армии) делами заправляют Бийо и Колло.

Робеспьер на вершине власти и популярности, но он почти одинок. Кто на его стороне в Комитете? Кутон и Сен-Жюст, да и те с оговорками (Сен-Жюст, к примеру, не одобрял ни праздник Верховного Существа, ни закон от 22 прериаля). А врагов у него все больше.

Робеспьер стремится опереться на политический центр, на «Болото» Конвента. Он провел жуткий закон от 22 прериаля, но он же и в то же самое время всеми силами стремится оттянуть суд над 73 сторонниками жирондистов, который означал бы их казнь. Парадоксально, но сначала их спасало заступничество Робеспьера, которое оттянуло их казнь, а затем его гибель; после нее ветер подул в другую сторону, и их освободили и даже вернули в Конвент.

Робеспьер же добивается, чтобы из провинций были отозваны самые кровавые тираны: Фуше, Тальен, Баррас, Карье. Но это означает, что в Конвент явилось еще несколько смертельных врагов Робеспьера, все они понимают, что отчет, который они должны дать Комитету, грозит им гибелью.

В Комитете общественной безопасности у Робеспьера совсем мало сторонников: Филипп Леба, знаменитый художник Жак-Луи Давид… и это едва ли не все. Да и в Комитете общественного спасения его положение крайне неустойчиво.

«По окончании заседания у якобинцев Барер вернулся домой в глубоком унынии. „Мне опостылели люди, – сказал он присяжному Виллату. – Робеспьер ненасытен; он ссорится с нами, потому что мы не исполняем всех его желаний. Если бы речь шла только о…“ – я разрываю цитату, тут Барер перечисляет внушительное количество тех депутатов Конвента, о которых он говорит: „мы могли бы прийти к соглашению; мы уступили бы ему даже… – и опять следует внушительный список: – Но выдать Дюваля, Одуэна, Леонарда Бурдона, Вадье, Вулана – нет, на это согласиться невозможно“».

Однако и враги Робеспьера боятся напасть на него. Это политический пат.

Соратник Робеспьера, Сен-Жюст, вернувшись из армии, пытается достичь какого-то примирения. 5 термидора II года происходит совместное заседание двух Комитетов: Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности. На этот раз Робеспьер согласился прийти, и казалось, что удалось достичь какого-то перемирия. Сен-Жюст даже поспешил объявить в Конвенте о «согласии, отныне царящем в двух Комитетах». Но через три дня Робеспьер неожиданно для всех – вероятно, для Сен-Жюста в первую очередь – выступает с большой речью в Конвенте.

Эту речь обычно называют политическим завещанием Робеспьера. Как уже много раз до того, он говорил о грозящей ему опасности, о том, что он всегда готов к смерти, он высказывал неопределенные угрозы в адрес своих политических врагов. Но при этом он никого ясно не назвал. Ясной политической программы он не представил. А была ли она у него? Непохоже.

Поначалу Конвент решил – обычная форма высшего одобрения оратору – напечатать речь Робеспьера и разослать по департаментам. Но раздались возражения. Председатель финансового комитета Камбон, видный монтаньяр и один из тех, о ком Барер «готов был прийти к соглашению», заявляет: «Пора высказать истину. Один человек парализовал волю национального Конвента; этот человек – Робеспьер». Фрерон предлагает отменить указ, разрешающий Комитетам арестовывать депутатов, раздаются робкие аплодисменты, но предложение не проходит (оно задевает не так Робеспьера, как Комитеты, на которые сейчас делают ставку враги Робеспьера). Заседание кончается неопределенно: рассылка речи в департаменты отменена, а речь передана на рассмотрение Комитетов, но и только. Вечером Робеспьер заново читает ее у якобинцев, здесь она вызывает общий восторг. Робеспьер, как обычно, играет роль мученика и заявляет: если нужно, я готов выпить чашу цикуты. «Мы все выпьем ее с тобой!» – кричат якобинцы и расходятся, не приняв никакого решения.

С этого момента счет идет уже на часы.