Вместо заключения

Как мы показали в этой книге, для коммунистов 7 ноября – это день Великой Октябрьской социалистической революции, которая покончила с капитализмом в России и создала первую в историю страну победившего социализма, диктатуру рабочих и беднейших крестьян – прообраз будущей коммунистической общечеловеческой цивилизации, к которой в конце концов якобы придут все страны. Для либералов и правых патриотов-антисоветчиков 7 ноября – это день захвата власти кучкой фанатиков-утопистов, которые, умыв Россию кровью, превратили ее в полигон для невиданного и бессмысленного эксперимента, отбросив ее в сторону со «столбовой дороги человечества», по которой идут все «цивилизованные», то есть западные страны, либо обрушив здание столь прекрасной, почти идеальной русской традиционной монархии.

В пространстве между этими двумя стереотипами сегодня как некий маятник ритмично и скучно раскачивается мысль российских политических идеологов и их аудитории. Всякий, кто видит в Великой Русской Революции не только кровь, насилие, страдания и фанатическое прожектерство и кто принимает ее – хотя бы отчасти и с оговорками – как значительное, необходимое и в конечном итоге положительное явление нашей истории, автоматически записывается в коммунисты и марксисты. Всякий, кто отвергает коммунизм как утопическую и космополитическую доктрину, родившуюся из «почвы» Запада и непригодную для описания России с ее особой цивилизационной статью и вообще идеологему, строящуюся на ложных, экономикоцентрических, материалистических, безбожных основаниях, автоматически записывается в противники Великой Революции. Представить, что некто может быть критиком и даже противником коммунизма как идеологемы и в то же время горячим сторонником Великой Революции как факта национальной истории – такое у нашего интеллигента, будь то консервативной, будь то либеральной ориентации, в голове не укладывается! Как же, ведь все мы выросли на штампах марксистского агитпропа! Все мы заучили, что в России до 1917 г. был капитализм западного типа, причем настолько высокоразвитый, что он смог стать базисом для социалистической революции, которую основатели «научного коммунизма», Маркс и Энгельс, ожидали в совсем другой части света – на крайнем Западе, в Англии, в США, считая даже Германию недостаточно экономически развитой для такого рода переворота. Все мы запомнили, что ведущей силой революции был российский пролетариат, якобы такой же, как на Западе, но только более сознательный, ведомый коммунистической партией, сохранившей в неприкосновенности ортодоксальную марксистскую доктрину благодаря гению Ленина.

И даже те из наших современников, кто отошел от доктрины марксизма и, более того, стал антикоммунистом, все равно повторяют эти штампы советской пропаганды, впитанные «с младых ногтей», не пытаясь их критически переосмыслить или просто соотнести с историческими фактами.

Поэтому они и не могут представить, что возможна третья позиция – принимающая советскую революцию, но отвергающая ее коммунистическое, марксистское идеологическое выражение и понимание. Эта позиция – евразийская, разработанная в общих чертах в 20-е гг. XX в. русскими мыслителями Н.С. Трубецким, П.Н. Савицким, Г.В. Флоровским, Л.П. Карсавиным и другими, назвавшими себя евразийцами и создавшими «русский ответ марксизму справа», русский вариант идеологии консервативной революции – евразийство, существующий и развивающийся до сих пор.

Чем же была и является Октябрьская Революция для евразийцев? Разумеется, не социалистической, пролетарской революцией, совершившейся в капиталистической стране и предшествующей мировой коммунистической революции. Евразийцы прекрасно осознают, что никакого капитализма в западном смысле в России не было и быть не могло, что российские капиталисты так и оставались носителями мировоззрения старообрядческого купечества, а российские пролетарии – крестьян-общинников. Более того, евразийцы не разделяли и не разделяют теорию формаций, которая всем странам и цивилизациям предписывает идти по тому пути, который уже прошел Запад, и движущую силу истории видит в экономическом и техническом прогрессе и классовой борьбе. История для евразийцев движима сотворчеством симфонических личностей народов, цивилизацией и Бога, она есть реализация трансцендентного Промысла о человеке в эмпирическом, пространственно-временном бытии. История для евразийцев поливариантна, каждая цивилизация имеет свою историю и развивается по своему закону, который связан с ее предназначением, с ее ментальностью, с ее традицией и, наконец, с ее географическим положением.

Русская революция, по евразийцам, может быть объяснена и понята не из немецких экономикоцентрических схем, а лишь из фактов и тенденций национальной, российской, русской истории. И в таком случае она предстает не как плохая копия революции французской или английской, а как стихийно национальное, «почвенное» восстание русского народа и других народов российского пространства против своих элит – прозападных дворянства и интеллигенции, утерявших связь с национальной традицией, со своей почвой. Истоки революции, по евразийцам, уходят в трагическую эпоху Петра Великого – первого рокового реформатора России по западным лекалам, трудами которого русские раскололись на «две нации»: правящий слой – дворян и интеллигентов, чувствующих себя европейцами в родной стране и на свой народ глядящих как на варваров, и народ, преданный исконным своим русско-евразийским идеалам и интуициям, но, поскольку он остался без национальной интеллектуальной элиты, не могущий сформулировать свое миросозерцание концептуально. Эти две нации даже говорили на разных языках: верхи – на французском, низы – на русском, даже мыслили в рамках разных парадигм: верхи – в рамках западнической, низы – византийско-московско-евразийской, даже верили в разное: верхи – в европейские идолы прогресса и рационализма, низы – в Христа и в «Катехон» – Святую Русь.

С Петра Первого начинается период, который теоретик евразийства Николай Сергеевич Трубецкой назвал антинациональной монархией и даже романо-германским игом. Внешне представляя собой могучую империю, расширяясь на Восток и успешно отражая угрозу с Запада, Петербургская империя в лице своей элиты внутреннее ощущает себя отсталой провинцией Запада, копирует во всем западные образцы – от государственных и социальных форм до костюмов и языка. До Петра Русь видела в себе Третий Рим, последнюю опору истинной веры – православия в темные века, а в Западе – еретиков, отступников и хищников (что не мешало московским царям успешно перенимать западные технологии – архитектурные, военные и другие), после Петра все самобытное, национально-индивидуальное предается осмеянию, отличие от Запада воспринимается как отклонение от нормы, все западное – как совершенный прекрасный образец. Патриаршество отменено, церковь становится слугой государства, построенного на немецкий манер, престол на много столетий занимают сыновья и дочери немецких принцесс, может и любящие Россию, но любовью западника, направленной на ее «исправление», «подгонку» под европейский стандарт. Интеллигенция, порицающая правительство, сама исходит не из органичных для России идей и принципов, а из западных концепций, только более свежих и модных, чем имперский абсолютизм – либерализм, социализм, коммунизм…

Итак, глубоко положительная сторона Октябрьской революции, в отличие от западнического февральского переворота, состоит в том, что она поставила точку в истории петербургского, антинационального режима, созданного одним из самых первых и одним из самых жестоких западников в России – Петром Великим. Благодаря Революции перед Россией открылась возможность самобытного развития, которая проросла социальным творчеством – Советами, партией нового типа, особым советским федерализмом. Революция поставила преграду перед подспудной колонизацией России, втягиванием ее в сферу влияния Запада и превращения в его марионетку, что происходило на протяжении последних предреволюционных десятилетий с проникновением в Россию иностранного капитала.

Действительно, Великая Россия, расколотая на марионеточные бутафорские «независимые государства», вполне могла бы превратиться в область западного влияния, а то и в колонию Запада, на манер стран Азии и Африки, тем более правящий слой России давно уже оевропеился и Запад рассматривал как носителя прогресса и цивилизации… если б на сцену истории не вышел сам российский народ. Октябрьская революция была подлинно народной и подлинно национальной, русско-евразийской, несмотря на обилие в числе ее руководителей космополитов по взглядам и нерусских по национальности – таково прозрение евразийцев, разгадавших истинное лицо революции, восхваляемой, оплевываемой, но до сих пор до конца не понятой ни односторонними ее сторонниками, ни менее односторонними противниками.

Но Октябрь, согласно евразийцам, был явлением двойственным, противоречивым. Октябрь был национальным антизападным бунтом, который возглавила наиболее радикальная часть западнической и даже космополитической интеллигенции. Это были коммунисты с их идеей мировой пролетарской революции и бесклассовой коммуны, устроенной на манер западной фабрики. Считая себя вождями революции, коммунисты во главе с Лениным и Троцким стали ее орудиями – замечали евразийцы в своем манифесте 1926 г. Национальное дело освобождения России от западного ига вершилось руками антинационально настроенных крайних западников – в этом была глубинная диалектика революции, которая открылась евразийцам. Впрочем, и сами вожди революции – главным образом Ленин – тоже менялись: Ленин 18-го года, провозгласивший социалистический патриотизм и возглавивший борьбу с западной интервенцией, не тот, что Ленин 14-го года, желавший поражения правительству своего Отечества (впрочем, как и всем другим «буржуазным» отечествам), и эта эволюция ленинизма к особому почвенному «евразийскому марксизму» также подчеркивалась евразийцами.

Итак, в стихии Революции евразийцы различали коммунизм – западническую теорию, видевшую в России отсталую страну, которая должна догонять Запад путем утверждения диктатуры пролетариата, военного коммунизма и т. д., и народный большевизм – национальную стихию, желающую обустроить Россию по национальным интуициям и чувствованиям и лишь внешне прикрытую коммунистическими лозунгами. Про Советскую власть Маркс и Энгельс никогда ничего не писали, она родилась из социального творчества русского народа и других народов России с их общинным жизнеустройством, она сродни русской сельской общине и степным общинам тюрков и других туранцев, сродни сходам и курултаям. Советская власть гораздо больше подходит российской почве, чем новомодные либерально-демократические конструкции, рожденные на Западе. Поэтому евразийцы считали, что Советская власть – это завоевание Революции, которое должно быть сохранено, даже если падет Компартия, равно как и однопартийная система, воспроизводящая традиционную для России модель служилого государства и федерализм, отражающий органическое содружество всех наших народов. Евразийцы опасались, что после падения коммунистов к власти придут либералы-западники и «вместе с водой выплеснут ребенка», вместе с коммунизмом – ложной и западнической идеологией – отбросят и все положительные достижения Революции вплоть до реальной, а не бутафорской независимости России от Запада. Как видим, их опасения, увы, оказались не напрасными.

И поэтому Великий Октябрь для нас сейчас, оказавшихся при развале Великой России – СССР и новом разоре российской цивилизации, даже не диалектический и парадоксальный феномен, а маяк, к которому мы должны стремиться. Октябрьская революция разрешила национально-исторические проблемы, которые снова стоят перед всеми нами. И в этом ее актуальность и величие для всякого современного евразийца, для всякого современного подлинного патриота.