Необходимость выбора нового патриарха очень взволновала «ревнителей благочестия». Сперва они предложили на этот высокий пост духовника царя о. Стефана Вонифатьева. Но Стефан отказался и предложил Никона (ведь именно на Никона возлагал сам о. Стефан особые надежды). Тогда «ревнители», в том числе протоиерей Иоанн Неронов, Аввакум, Лазарь, Даниил и прочие, написали царю и подписали челобитную с просьбой поставить патриархом митрополита Никона.

В Москве собрался представительный Собор архиереев и духовенства, которому были предложены 12 имен кандидатов в патриархи, чтобы Собор избрал из них одного достойнейшего. Собор указал Никона. 22 июля 1652 года царь, бояре и духовенство отслужили в Успенском соборе молебен Святой Троице, Богородице (с акафистом), бесплотным силам, апостолам, московским чудотворцам-святителям Петру, Алексею, Ионе и Филиппу. После молебна послали делегацию архиереев и высоких сановников на новгородское подворье, где находился Никон, с приглашением прибыть ему в Успенский собор.

Но тут произошло непредвиденное. Никон решительно отказался. За ним посылали несколько раз, и все безуспешно. Наконец, царь распорядился привести Никона против его воли. Никона привели. Растерявшийся Алексей Михайлович и весь Собор у раки святителя Филиппа начали уговаривать Никона. Он категорически отказывался, ссылаясь на свое неразумие и неспособность к такому великому служению. В напрасных мольбах прошло так много времени, что стало вполне очевидным, что Никон отнюдь не «смиренничает», а в самом деле с твердой решимостью отрекается от предлагаемой чести. Все планы царя и о. Стефана рушились. Тогда Алексей Михайлович упал на землю и заплакал. За ним повалились архиереи, бояре, народ, плач пошел по всей церкви. Этого Никон уже не мог выдержать. Вспомнив, что сердце царя, по писанию, «в руце Божии», он обратился с речью ко всем присутствующим. Никон сказал, что хотя от православной Греции мы и приняли истинную веру, «но на деле не исполняем ни заповедей евангельских, ни правил св. апостолов и св. отцов, ни законов благочестивых царей греческих». «Если вам угодно, чтобы я был у вас патриархом, - предложил Никон, - дайте мне ваше слово и произнесите обет в этой соборной церкви пред Господом и Спасителем нашим и пред Его Пресвятой Матерью, ангелами и всеми святыми, что вы будете содержать евангельские догматы и соблюдать правила святых апостолов и св. отцов и законы благочестивых царей. Если обещаетесь слушаться и меня как вашего главного архипастыря и отца во всем, что буду возвещать вам о догматах Божиих и о правилах (по С. М. Соловьеву - «и дадите мне церковь устроить»), в таком случае я, по вашему желанию и прошению, не буду больше отрекаться от великого архиерейства».

Царь, бояре, епископы, духовенство и народ перед Евангелием и иконами поклялись исполнить все, что предложил Никон. После этого Никон изрек свое согласие. 25 июля он был посвящен в патриарха Московского и Всея Руси собором архиереев во главе с митрополитом Казанским Корнилием в присутствии царя и множества народа в том же Успенском соборе Кремля.

Условие всеобщего себе послушания в делах веры, поставленное Никоном, - явление необычное и требует объяснений. Прежде всего следует вспомнить, что Никон - воспитанник русского монастыря, и его психология - это психология монастырская. Он смотрел на патриаршество как на игуменство в большом монастыре. А монастырская жизнь - это прежде всего послушание, подвиг добровольного отсечения своей воли в пользу игумена, который вовсе не тиран и властитель (в мирском смысле), а отец, пекущийся о душевном спасении своих чад. Такого послушания себе как отцу и всероссийскому игумену и потребовал Никон. Иначе он не мог и не хотел мыслить себе своего настоятельства Россией.

Такой взгляд на вещи имел глубокое основание в жизненном укладе и мировосприятии людей России того времени. В основе русской духовной жизни лежали Священное Писание, Типикон, сочинения отцов церкви и жития святых. Содержанием этих книг, самим духом традиционного православия и определялась жизнь всего общества. Любое земное общество человеческое далеко неоднородно. В нем всегда есть и отпетые грешники, и люди «половинчатые», подверженные отчасти греху, отчасти добродетелям, и наконец - люди святые. Русское общество было достаточно богато явлениями как отрицательного, так и положительного характера. И все же можно говорить о господствующем «духе общества» и судить о нем по тем духовно-нравственным идеалам, которые являются общепризнанными. В народных массах святых людей так же мало, как золота в массах земли, но оттого-то и велика их духовная ценность и притягательная сила примера! Вопрос лишь в том, кого общество почитает святым, перед каким образом жизни оно преклоняется?

Россия середины XVII века более всего чтила монахов-подвижников и Христа ради юродивых. Всецелое отречение от страстей и суеты мира сего признавалась всеми самым верным и лучшим образом жизни во Христе. Благочестивые русские люди на смертном одре стремились принять монашество и даже схиму. Не все могли стать иноками в полном смысле этого слова, но все должны были быть подвижниками, - таково было общее убеждение. Даже люди, погрязшие, казалось бы, в самой глубине грубейших страстей, знали, что они совершают грех, и пред подлинной христианской святостью испытывали истинное благоговение. Павел Алеппский, наблюдавший в это время Россию церковную, за богослужением и молитвой, рисует поразительно светлый лик русского православия, сообщает яркие примеры народного благочестия, необычной любви народа к Церкви. «Монахи подражают ангелам, а мирские должны подражать монахам» - эти слова Иоанна Лествичника можно считать девизом русского общества середины XVII века. Монашеский в основе своей устав церковной жизни и службы не знал различий между монастырем и обычным приходом, был одинаково обязателен для всех. Сердечная привязанность русских людей к своей вере и Церкви являлась могучим источником народного патриотизма.

С этой точки зрения Россия в самом деле была чем-то вроде огромного монастыря со своими писанными и неписанными уставами, духовными традициями и обычаями. «Свой монастырь» старались ревниво ограждать от всех чуждых влияний, особенно от западных. В настоятельство этим «монастырем» и вступал Никон, и поэтому его требования при избрании на патриаршество были всеми поняты и у современников его не вызывали недоумений.

Не следует, повторяем, идеализировать духовное состояние общества того времени. Именно поэтому Никон и взял у России обещание в послушании, что прекрасно понимал и знал, что в обществе, как, впрочем, и в монастыре, далеко не все благочестивы и послушны. Это относилось в особенности к высшему сословию. Когда Никон, еще будучи митрополитом, ездил за мощами св. Филиппа, в его свите находились некоторые царские сановники, в том числе - князь Иван Хованский, который написал царю слезную жалобу, говоря, что он совсем «пропал» и «пропасть» его состояла в том, что Никон заставил его присутствовать ежедневно на молитвенном правиле. Алексей Михайлович по этому поводу сообщает Никону: «Да и у нас перешептывали на меня: никогда такого бесчестия не было, что теперь государь нас выдал митрополитам». Царь «молит» Никона, чтобы он освободил Хованского от молитвы, замечая при этом: «Добро, государь, учить премудра, премудрее будет, а безумному - мозолие ему есть...» Царь пишет далее, чтобы Никон не говорил князю, что узнал о его жалобах от царя, но сказал бы, что ему «от других» стало известно об этом. Павел Алеппский рассказывает, как однажды Алексей Михайлович приказал при всем народе бросить в Москву-реку нескольких бояр, не явившихся к воскресной литургии, приговаривая: «Вот вам награда за то, что вы предпочли спать со своими женами в утро этого благословенного дня».

Именно в высшем сословии (как нигде больше) находило себе страстных поклонников влияние Запада, заползавшее в Россию через Немецкую слободу в Москве, гостиные дворы и лавки иностранцев в других крупных городах. Так что прежде всего от придворной знати (для которой послушание духовному лицу казалось «бесчестием») мог ожидать Никон противодействия своей патриаршей власти. Эта знать была важнейшим звеном системы государственного управления страны. Во главе системы стоял царь. Патриарх - и царь... Церковь - и государство. Два начала в одном православном обществе... Это как дух и плоть в одном существе человека. При общей греховной поврежденности определенная борьба между ними неизбежна. В России за всю ее многовечную историю был известен только один серьезный конфликт между Церковью и монархией - при Иване Грозном. После Смутного времени особым промыслом Божиим обществу был указан образ отношений монархии и Церкви: царем был избран Михаил Федорович, а патриархом оказался его родной отец - Филарет (Федор) Романов... Если любовь и согласие царя Михаила и патриарха Филарета основывались на кровном, плотском родстве, то отношения Алексея Михайловича и патриарха Никона восходили на новую, высшую ступень, становясь союзом духовной любви, родства во Христе. Большего и лучшего и быть не могло! В то же время это было и самым естественным и здоровым для христианского общества, где многое строилось не только (и не столько) на законе, сколько на духе подлинной семейной любви и братства. Можно сказать, что неразрывное, хотя и не смешиваемое, единство государственной и церковной власти составляло естественную основу общественной жизни Руси. Духовное главенство при этом, конечно, принадлежало Церкви, но оно было именно духовным и никогда не превращалось в главенство политическое. В свою очередь и царь (за исключением Ивана Грозного) никогда не использовал своей политической самодержавности для самоуправства по отношению к Церкви, так как конечный смысл жизни всего русского общества в целом, включая царя, состоял в том, чтобы в Церкви и через Церковь обретать временное и вечное единение с Богом. При тогдашних системах управления личные отношения царя и патриарха в значительной мере с неизбежностью превращались в отношения государства и Церкви. О личных отношениях патриарха Никона и Алексея Михайловича Шушерин пишет так: «Между же оными любовь тако велика бысть, яко едва когда и на малое время в Российском царстве между царей и святейших патриархов бяше, оною же не точию все Российское царство радовашеся, но и многия окрестныя царствия слышавше удивляхуся».

Что касается управления церковными делами, то для XVII века характерна подчиненность их и государственным и церковным инстанциям, так что можно определенно говорить о двуедином (церковно-государственном) управлении Русской церковью. При этом мера и характер государственного участия в церковном управлении не была определена, изменялась, не имела строго очерченных граней, во многом зависела от произвола государей.

Первейшей задачей Никона явилось поэтому всемерное обеспечение должного приоритета церковной власти в делах Церкви. Между Никоном и Алексеем Михайловичем с самого начала была достигнута договоренность, и как полагают, даже закрепленная особой грамотой, согласно которой царь представлял патриарху полную самостоятельность в управлении Церковью, то есть всеми богослужебными делами, назначением и перемещением духовенства, судом по чисто духовным делам. Церковные владения и денежные средства считались общенациональным достоянием. В случае особой нужды (например, войны) царь мог безвозмездно взять столько церковных средств, сколько было нужно. Власти епархий и монастырей могли расходовать лишь строго определенные деньги на текущие нужды. Все непредвиденные и крупные расходы делались только с разрешения царя. Во всех монастырях и епархиальных управлениях постоянно пребывали государственные чиновники, под бдительным контролем которых находились церковные имения и средства. Они же судили церковных крестьян и других людей по гражданским и уголовным делам. Особый Монастырский приказ в Москве согласно «Уложению» 1649 года ведал все духовенство, кроме патриарха, по гражданским и уголовным делам. Хотя Никон в 1649 году вместе со всеми поставил свою подпись под «Уложением», он внутренне не был с ним согласен, а сделавшись патриархом, заявил об этом открыто. Больше всего его возмущало, что светские лица - бояре Монастырского приказа - имели право судить по гражданским искам духовных лиц. Он считал это положение в корне нецерковным и нехристианским. Еще в бытность Никона митрополитом Новгородским царь, знавший его взгляды, дал ему «несудимую грамоту» на всю митрополию, согласно чему из ведения Монастырского приказа на суд митрополита передавались все дела подчиненных церкви людей, кроме дел «убийственных, татных и разбойных». Став патриархом, Никон оформил такую же неподсудность Монастырскому приказу своей Патриаршей епархии (а в то время патриарх, как и все правящие архиереи, имел свою особую епархию, состоящую из Москвы и обширных прилегающих земель). Как бы в противовес «Уложению» 1649 года Никон издал «Кормчую книгу», содержащую святые каноны Церкви и различные узаконения о Церкви древних благочестивых греческих царей. Как мы увидим, до конца своего патриаршества Никон не переставал бороться против Монастырского приказа. Следует отметить, что это была борьба не за полную «свободу» Церкви от государства (чего в России того времени и быть не могло), а лишь за восстановление должного канонического авторитета патриарха и всего духовенства в делах сугубо духовных, а также за некоторое допустимое условиями России расширение прав церковной власти над подчиненными людьми по гражданским делам.

Свою патриаршую деятельность Никон начал со всестороннего улучшения церковной жизни. Прежде всего он поднял на небывалую высоту чинность, благолепие, учительность и молитвенность богослужения. Он сам служил все воскресные, праздничные службы и службы всем особо чтимым святым. В будни он всегда неукоснительно присутствовал в храмах за Божественной литургией. Он ввел в обиход церквей строгую уставность, неспешность, обязательную устную проповедь. Никон полностью искоренил в Церкви многоголосицу. Было упразднено также и уродливое хомовое пение. Вместо этого в храмах зазвучали стройные греческие и мелодичные киевские распевы.

Патриарх Никон служил очень спокойно, сосредоточенно произносил возгласы приятным, низким и тихим голосом, часто проповедовал. Проповеди его отличались красноречием, содержали много образов и примеров из Св. Писания и предания, сочинений св. отцов, житий святых, священной и гражданской истории, были глубокими по мысли, очень пространны и часто произносились в состоянии высокого духовного подъема. Историк церкви Макарий (Булгаков) утверждает, что в то время среди архиереев не было равного Никону в слове.

Никон любил храм и богослужение всей душой. Он вполне разделял общее представление о храме как образе Царства Небесного, и о священнослужителях как одушевленных иконах Христа Спасителя и ангелов Его, пребываюших во славе горнего мира. Поэтому, будучи в личной жизни строгим подвижником и очень скромным в одеждах, Никон за богослужением считал необходимым по возможности самые красивые и драгоценные облачения для духовенства. Никто из русских святителей не имел столь богатых и прекрасных богослужебных риз, как он. У Никона это было не просто пристрастием к внешней красоте, это проистекало из глубокого убеждения в том, что Церковь земная должна являть людям в видимых вещественных образах дивную красоту и славу Церкви Небесной, Иерусалима Нового. Ибо возведение людей к мирам иным, к жизни в Царствии Небесном - основная задача православной Церкви. Здесь сказывалось символическое восприятие церковных вещей как содержащих в себе таинственное присутствие того, что ими изображается.

Пример патриарших богослужений быстро был воспринят всей Русской церковью, так что чинность, неспешность, благолепие и учительность службы скоро сделались общепризнанной нормой, отступления от которой и по сей день считаются грехом.

Никон действовал не только примером, но и специальными письменными и устными распоряжениями по этому поводу.

Предметом его особой заботы явились ставленники. В устроенном для них особом приказе ищущие рукоположения, числом обычно до 30-40 человек, с трепетом готовились к своеобразному экзамену, который Никон устраивал для них. Патриарх сам подходил к каждому ставленнику и предлагал прочесть из раскрытой книги какой-либо богослужебный текст. Если ставленник читал достаточно свободно и осмысленно, Никон ставил против его имени в списке пометку «достоин», а если чтение не удавалось, кандидата отправляли домой ни с чем. Все ставленники должны были иметь при себе ходатайство прихожан своей церкви и рекомендации духовных лиц и государственных чиновников местности, из которой они прибыли. При облачении рукополагаемого в священные одежды Никон сам истолковывал духовный смысл молитв на облачение каждой одежды так, чтобы новопосвященный хорошо запомнил их символическое значение. Каждому рукоположенному давалась ставленническая грамота с печатью и подписью патриарха. Рукоположения происходили за каждой обедней, которую служил Никон, даже за литургией Преждеосвященных даров и за Пасхальной литургией.

Патриарх делал очень многое для поднятия на должную высоту авторитета русского духовного сословия. Павел Алеппский свидетельствует об огромном уважении в обществе даже к рядовым священникам. «Воеводы и власти равным образом уважают и почитают их и, как нам приходилось видеть, снимают перед ними свои колпаки... Когда священник идет по улице, то люди спешат к нему с поклоном для получения благословения». Перед архиереем воеводы стояли с непокрытыми головами, не смея сесть даже по приглашению. Особым указом Никон вменял в обязанность священникам и диаконам воспитывать своих сыновей так, чтобы они непременно становились священнослужителями, не унижая чести духовного сословия переходом в сферу мирских занятий. Впоследствии Собор 1666-1667 годов придал этому распоряжению Никона силу закона. Все священники, диаконы и даже их жены носили особые одежды, по которым их можно было отличить. Тем паче монахи всегда должны были ходить в своих одеждах, клобуках и мантиях. Монахов, которые дерзали появляться в городе без мантии, немедленно ссылали «в сибирские страны ловить соболей». Архиерея никто из мирян не должен был видеть иначе, как только в архиерейской мантии.

Русские священники в большинстве своем были истинными пастырями, душу свою полагавшими за други своя, делившими с народом и радость, и горе, и жизнь, и смерть. Тот же очевидец Павел Алеппский, описывая ужасы губительной эпидемии в 1654 году в Коломне и округе, сообщает о подлинно героическом поведении священнослужителей, до конца оставшихся с паствой.

Помимо того что они постоянно служили обычные службы, они днем и ночью находились в храмах, исповедуя и причащая привозимых туда умирающих людей. Никто из духовенства не уехал из пораженных эпидемией мест. Почти все духовенство Коломны и окрестностей умерло. Храмы долгое время стояли без службы...

Такого высокого духовно-нравственного состояния духовенства патриарх Никон достигал поощрением ревностных пастырей, рукоположением достойных и строгими наказаниями нерадивых и распущенных. Вот что пишет по этому поводу Павел Алеппский: «От того Бог отступился и тот навлек на себя Его гнев кто совершил проступок или провинился перед патриархом: пьянствовал, или был ленив в молитве, ибо такового патриарх немедленно ссылает в заточение. В прежнее время сибирские монастыри были пусты, но Никон в свое управление переполнил их злополучными настоятелями монастырей, священниками и монахами. Если священник провинился, патриарх тут же снимает с него колпак: это значит, что он лишен священнического сана. Бывает, что он сам сжалится над ним и простит его, но ходатайства ни за кого не принимает, и, кроме царя, никто не осмелится явится перед ним заступником». Но Алексей Михайлович решался заступиться далеко не часто. Павел Алеппский наблюдал очень знаменательный случай. В Саввино-Сторожевском монастыре царю бил челом один греческий диакон, которого Никон сослал в этот монастырь с запрещением в служении.

Диакон просил царя, чтобы ему разрешили служить. Царь ответил: «Боюсь, что патриарх Никон отдаст мне свой посох и скажет: возьми его и паси монахов и священников; я не прекословлю твоей власти над вельможами и народом, зачем же ты ставишь мне препятствия по отношению к монахам и священникам?»

Никон, по выражению Павла Алеппского, «дошел даже до того, что отставил от должности келаря Св. Троицы», который брал взятки с богатых ратников Сергиевой лавры, чтобы им не идти на войну, а посылал вместо них бедных. Келарь Троице-Сергиева монастыря был третьим человеком в Русском государстве после царя и патриарха. Можно поэтому представить, какой общественный резонанс получило это дело. Виновного сослали в отдаленный монастырь, а вместо него был поставлен Арсений (Суханов).

Патриарх Никон с согласия Алексея Михайловича ввел очень строгий надзор и за нравственным состоянием населения. При Никоне накануне страстной седмицы запечатывались все питейные заведения и лавки, где продавали спиртное, и оставались закрытыми весь пост и светлую седмицу до понедельника после Фомина воскресенья. Точно так же поступали в другие посты, накануне воскресных дней и великих праздников. Церковные празднества должны были проходить в чистоте и радости духовной.

При всей внешней суровости мер к нарушителям церковного благочестия Никона отличало подлинное и глубокое человеколюбие. Став патриархом, он не переставал принимать от народа челобитные и добиваться у царя быстрых и справедливых решений по ним. На праздничных патриарших трапезах, как правило, накрывался стол для нищих, слепых, увечных, бездомных людей. Многих из них (кто не мог есть сам) Никон кормил собственноручно, а затем обходил этих людей, «умывая их, вытирая и лобызая их ноги». Никон вообще очень заботился о нищих и бедных. Нелицемерная его любовь к народу была широко известна. Павел Алеппский свидетельствует, что они «слышали и видели от всех воевод, от других вельмож, священников и всех вообще московитов благожелания, хвалы, благодарения и большую веру их к патриарху, имя которого не сходит у них с языка, так что они, кажется, любят его, как Христа».

В российских условиях очень многое в работе церковногосударственного управления церковными делами зависело от того, насколько сильным и авторитетным было положение главы Церкви - патриарха. Поэтому всемерное укрепление патриаршего достоинства явилось у Никона главнейшей составной частью общих деяний по укреплению авторитета Русской церкви.

Хорошо зная, в каком скованном, слабом, а порой и униженном положении перед сильными мира находился его предшественник патриарх Иосиф, Никон прежде всего дал понять и почувствовать, что патриарх - не только человек, но как глава и предстоятель великой поместной Церкви есть лицо, облеченное особой божественной благодатью и властью и поэтому требующее к себе самого благоговейного отношения. Первыми это ощутили представители высшего сословия - царские князья и бояре. Павел Алеппский пишет: «Бояре прежде входили к патриарху без доклада привратников; он выходил к ним навстречу и при уходе шел их провожать. Теперь же, как мы видели собственными глазами, министры царя и его приближенные сидят долгое время у наружных дверей, пока Никон не дозволит им войти: они входят с чрезвычайной робостью и страхом, причем до самого окончания своего дела стоят на ногах, а когда затем уходят, Никон продолжает сидеть».

На должную дистанцию от себя Никон сразу же поставил и своих прежних друзей - «ревнителей благочестия». Привыкшие запросто входить к патриарху Иосифу, спорить с ним, вмешиваться в управление Церковью, принимать самое деятельное участие в важнейших церковных делах, протоиереи Неронов, Аввакум, Лазарь, Даниил и другие были убеждены, что при Никоне их влияние еще более увеличится. Можно представить себе, как они были уязвлены, когда Никон не только прекратил советоваться с ними, но и не стал пускать их к себе «в крестовую», на что они многократно потом жаловались с подкупающей откровенностью. Люди, привыкшие вершить важные церковные дела, теперь уже не смогли смириться с положением простых приходских священников... В этом первый толчок, зародыш и источник будущего раскола. Неронов впоследствии упрекал Никона: «Прежде ты имел совет с протопопом Стефаном и его любимыми советниками...» Наиболее определенно о взглядах раскольников на сущность конфликта их с Никоном высказывался игумен Феоктист в письме к Стефану Вонифатьеву, где он писал, что противники Никона желали бы о. Стефана иметь патриархом вместо Никона, потому что о. Стефан будет строить мир Церкви, «внимая прилежно отца Иоанна (Неронова) глаголам». Впоследствии старообрядство обусловилось и другими причинами и побуждениями. Но необходимо отметить, что самое начало оказалось заключено не в чем ином, как в уязвленной гордости человеческой.

Никон правил Церковью не только властно, но и в высшей степени мудро и умело. Теперь в полной мере обнаружилось в этом замечательном человеке редкостное сочетание высокой монашеской духовности с большим даром администратора крупного государственного масштаба.

Никон много содействовал тому, чтобы склонить царя на объявление войны Польше за воссоединение Украины с Россией. 23 октября 1653 года в Успенском соборе Кремля Алексей Михайлович в торжественной речи к боярам и народу произнес: «Мы, великий государь и великий князь... советовав с отцом своим и богомольцем, великим государем, святейшим Никоном, патриархом Московским и Всея Руси.., приговорить изволили идти против недруга своего польского короля». Так впервые прозвучал этот необычный титул Никона. С этого времени по настоянию самого Алексея Михайловича Никон стал именоваться не великим господином, как принято было для патриархов, а великим государем, одинаково с царем.

В мае 1654 года Алексей Михайлович во главе русских войск отправился на войну с Польшей. Патриарх Никон оказался единственным человеком и деятелем, которому царь вполне доверил не только свою семью, но все государство. Хотя царь и в походе продолжал решать сам важнейшие государственные проблемы, но почти все текущие дела были переданы Никону. Никон правил Россией фактически единолично в течение двух лет, организуя снабжение армии всем необходимым за церковный счет. Павел Алеппский свидетельствует: «Сколько тысяч войска и миллионов расхода потребовалось, и царь лично участвует в походе, который длится уже два года, а еще не открыли ни одного из (государственных) казнохранилищ, но все получают от архиереев, монастырей и других». В 1655 году Никон рассказывал антиохийскому патриарху Макарию: «Я дал ему (царю) десять тысяч ратников. От монастырей... и от архиереев дано столько же, от каждого сообразно с его средствами, с его угодьями и доходами; даже из самых малых монастырей царь взял по одному человеку с вооружением и лошадью, припасами и деньгами на расход, ибо все монастыри пользуются щедротами царя и пожалованными им угодьями, пока не наступит нужда, как ныне». Эти слова патриарха Никона ярко характеризуют отношение к церковным средствам самого главы Церкви и русского общества того времени.

В этот период Никону пришлось решать множество дипломатических, торговых, административных и других важнейших государственных дел. Ни одно из них не пострадало. Царские чиновники трепетали теперь перед патриархом не только потому, что он пользовался особым расположением царя, но и потому, что чувствовали его явное деловое превосходство. Князь Михаил Пронский, три князя Хилковы, князь Василий Ромодановский, которым было поручено управление Москвой, в ответ на распоряжения Никона обращались к нему весьма примечательно: «Великому государю, святейшему Никону, патриарху Московскому и Всея Великия и Малыя России, Мишка Пронский с товарищи челом бьют...»

В июле 1654 года Россию постигло страшное бедствие - «моровое поветрие», как его называли (может быть, эпидемия чумы или иной смертоносной болезни). В Москве вымерло подавляющее большинство населения. Ко всем заботам Никона прибавилось спасение царской семьи, с чем он также прекрасно справился.

В начале 1655 года эпидемия прекратилась, и в столицу вернулись сначала патриарх Никон с царской семьей, а затем и Алексей Михайлович. Во второе воскресенье Великого поста того же года в Кремле состоялись торжественные проводы царя снова в поход. Это событие очень красочно и подробно описано Павлом Алеппским. Одна из картин проводов содержит, по выражению историка Церкви митрополита Макария (Булгакова), «драгоценные сведения о тогдашнем значении и могуществе патриарха Никона». Очевидец пишет: «Затем патриарх Никон стал перед царем и возвысил свой голос, призывая благословение Божие на царя в прекрасном вступлении, с примерами и изречениями, взятыми из древних: подобно тому как Бог даровал победу Моисею над фараоном и пр., и из новой истории, о победе Константина над Максимианом и пр. и говорил многое, подобное этому, в прекрасных выражениях, последовательно и неспешно. Когда он запинался или ошибался, то долго обдумывал и молчал: некому было порицать его и досадовать, но все молча и внимательно слушали его слова, особливо царь, который стоял сложив руки крестом и опустив голову, смиренно и безмолвно, как бедняк и раб пред своим господином. Какое это великое чудо мы видели! Царь стоит с непокрытой головой, а патриарх в мирте. О люди! Тот стоял сложив руки крестом, а этот с жаром ораторствовал и жестикулировал перед ним; тот с опущенной головою в молчании, а этот проповедуя склонял к нему свою голову в митре; у него голос пониженный и тихий, а у этого... громкий; тот как будто невольник, а этот - словно господин. Какое зрелище для нас!.. Благодарим Всевышнего Бога, что мы видели эти чудные, изумительные дела!»

Алексей Михайлович пробыл в действующей армии до декабря 1655 года, а затем вновь вернулся в Москву и 15 мая 1656 года снова уехал на войну уже со шведским королем и вернулся только в январе 1657 года.

Во все периоды отсутствия Алексея Михайловича Никон продолжал быть главным правителем государства. В патриархе признавали великого государя, действительно равного с царем не только по титулу! Свидетельства об этом содержатся в официальной печати. В предисловии к Служебнику, изданному в августе 1655 года, между прочим говорилось: «Должно убо всем, повсюду обитающим, православным народам восхвалити же и прославити Бога, яко избра в начальство и снабжение людям своим сию премудрую двоицу, великого государя царя Алексея Михайловича и великого государя святейшего Никона патриарха, иже... праведно и подобно преданные им грады украшают, к сим суд праведен... храняще, всем всюду сущим под ними тоже творити повелеша... Да даст же (Господь) им, государем,... желание сердец их, да возрадуются вси живущии под державою их... яко да под единым их государским повелением вси... утешительными песньми славити имуть воздвигшаго их истиннаго Бога нашего».

Такого высокого и влиятельного положения не достигал ни один глава Церкви. Это была точка наибольшего в руссской истории возвышения духовного начала в жизни общества. Все это отнюдь не означало наличия каких-либо притязаний со стороны самого Никона как патриарха на вмешательство в мирские и государственные дела! Никон правил Россией по просьбе личного друга и царя лишь временно, всегда считал, как мы потом увидим, своим законным долгом только правление Церковью и тут же устранился от дел государственных, как только отпала в том необходимость.