Подборка всех без исключения офицеров для работы в Главном управлении охраны производилась самим руководством этого ведомства, и таким образом если кого-то брали туда, то вовсе не по его личной просьбе, хотя, как будет сказано ниже, имелись и исключения. В то же время никого из отобранных лиц не принимали на работу в Охрану против его желания. Но кандидаты в будущие сотрудники этой Организации и не думали уклоняться от представившейся им возможности служить в данном учреждении, что объяснялось их дисциплинированностью как членов партии или комсомола, высокой зарплатой, которую они стали бы получать, соображениями престижности и, наконец, различными благами, которыми пользовались сотрудники ГУО.

Как правило, Охрана при подборе новых кадров в первую очередь рассматривала кандидатуры, предложенные партийными и комсомольскими организациями и спецслужбами, с которыми она поддерживала тесные отношения. Некоторые кандидаты отбирались также из личного состава таких военизированных служб, как внутренние и пограничные войска и кремлевская комендатура, но только после того, как они отслужили трехлетний срок, установленный для лиц, отбывающих воинскую повинность. Некоторых офицеров сразу же, без соблюдения положенных в таких случаях процедур для обычных кандидатов в сотрудники ГУО, брали на службу в охранное ведомство, но это происходило только тогда, когда их направляли туда непосредственно ЦК КПСС или министр государственной безопасности, отобравший их из числа служащих различных подразделений подведомственного ему учреждения. Отметим также, что одну из групп кандидатов образовывали лица, обладавшие той или иной редкой и необходимой для ГУО специальностью и работавшие в данный момент в университетах и прочих высших учебных заведениях. Наконец, в виде особого исключения рассматривались и кандидатуры тех граждан, которые, воспользовавшись личными связями с кем-то из сотрудников Охраны, выражали свое желание служить в этом ведомстве.

Претенденты в сотрудники ГУО должны были отвечать определенным требованиям, к коим относились хорошее здоровье, умение вести себя, безупречное прошлое, отсутствие родственников, проживающих за границей, и конечно же непременное членство в коммунистической партии или комсомоле. Иногда, в особо редких случаях, на работу в Охрану брали и беспартийных, за которых ходатайствовали или трое сотрудников органов государственной безопасности, или трое членов партии, однако данное исключение делалось только для специалистов, которым предстояло и впредь заниматься своим специфическим делом, но не для тех, кто желал бы работать охранником.

Обычно раз в году ЦК КПСС издавал по просьбе министра государственной безопасности и начальника Главного управления охраны приказ за подписью Маленкова, предписывавший провести среди членов коммунистической партии и комсомола вербовку в органы государственной безопасности. Численность подлежавших вербовке лиц колебалась, как правило, от пятисот до тысячи двухсот человек.

От Маленкова данное постановление направлялось в Московский городской комитет партии, который в свою очередь рассылал его на предмет исполнения в столичные райкомы. Число кандидатов, которых должен был отобрать каждый район, варьировалось в зависимости от общей численности его населения и от численности проживавших на этой территории членов партии. Больше всего кандидатов подбиралось в таком промышленном районе, как Сталинский, где располагался автозавод, носивший имя диктатора. Наименьшее число кандидатов поступало на рассмотрение ГУО из центральных районов столицы, таких, например, как Свердловский, жители которого были представлены в основном государственными служащими и интеллигенцией. Отбор кандидатов осуществлялся на протяжении всего года, и на проводившихся раз в месяц заседаниях Московского горкома партии непременно рассматривался вопрос и о том, как проходит данное мероприятие. Обычно подобные заседания проходили под председательством второго секретаря столичного комитета партии, обязанности которого в рассматриваемое нами время исполняла Екатерина Фурцева.

После отбора кандидатов их список направлялся в отдел кадров Главного управления охраны, который проверял не только личные качества отобранных лиц, но и степень их благонадежности, поскольку данное подразделение представляло собой в действительности еще один орган государственной безопасности, но уже при ГУО. Кадровики, рассматривавшие самым тщательным образом все без исключения предложенные им кандидатуры, особое внимание уделяли все же тем из них, кому предстояло стать охранником, тем более если речь шла о потенциальных телохранителях самого Сталина.

Обычно благонадежность кандидата в сотрудники Охраны должна была подтверждаться рядом документов, включая и анкетные данные.

К документам относились в первую очередь рекомендации, личные дела кандидата и заявление от него.

Рекомендация от райкома партии, которую представлял в отдел кадров ГУО отобранный из числа членов партии кандидат, должна была быть подписана и проштампована первым секретарем указанного партийного органа, и содержать примерно следующий текст: «[Такой-то] комитет партии города Москвы принял решение рекомендовать [такого-то], члена партии с [такого-то] года (партийный билет № [такой-то]), на службу в органах государственной безопасности».

Для беспартийных письменные рекомендации от трех членов партии, в которых бы указывалось, сколь давно каждый из них знаком с кандидатом, и говорилось, что их протеже обладает хорошим характером и что он рекомендуется ими для «секретной» или «особой» работы в органах государственной безопасности.

Военнослужащий предоставлял также рекомендацию от политотдела своего подразделения.

Что касается личных дел, то к ним относились в первую очередь подробные характеристики кандидатов, составлявшиеся как соответствующими райкомами комсомола, так и по месту их работы.

В тех случаях, когда не имелось никаких оснований скрывать место будущей работы потенциального сотрудника Охраны, – например, потому, что ему предстояло заниматься самым что ни на есть заурядным делом, – учреждение, в котором он числился, информировалось о том, кто и куда берет их сотрудника, и тогда на папке с его личным делом, хранившимся в данной организации, появлялась надпись: «направить в Главное управление охраны».

Если же из-за предосторожности учреждение, где работал кандидат, не извещалось о планах ГУО в отношении данного человека, возникавшая в связи с этим проблема разрешалась с помощью райкома партии, который, не объясняя причин, обращался к соответствующему учреждению с требованием переслать ему личное дело сотрудника, вошедшего в число кандидатов.

В особых случаях, когда даже райком партии держался в, неведении относительно возможных перемен в судьбе того или иного кандидата, «сверху» обращались непосредственно к первому секретарю данного партийного учреждения с тем, чтобы тот «в порядке его обычной работы» переслал наверх личное дело соответствующего лица.

Кандидат в сотрудники Охраны перед тем, как быть зачисленным в ряды работников данного ведомства, должен был подать в отдел кадров заявление за личной подписью, в котором говорилось бы, что он просит органы государственной безопасности принять его на работу. Это делалось для того, чтобы впоследствии нынешний претендент не смог ссылаться на то, что его, мол, взяли туда в принудительном порядке и вопреки его воле.

При приеме на работу того или иного человека учитывались и его родственные связи. Если у кандидата в сотрудники Охраны или у его жены имелись родственники за границей, то ему нечего было рассчитывать попасть в это ведомство. Кандидату отказывали в работе даже тогда, когда лица, состоявшие с ним или его женой в родственных связях, являлись советскими гражданами, работавшими за рубежом в качестве дипломатов, торговых представителей, журналистов и т. д. И, конечно же, на работу не брали и тех, кто связан родством с кем-либо из заключенных, отбывавших наказание в тюрьме или в исправительно-трудовом лагере.

Кроме рассмотренных выше документов, кандидат заполнял исключительно подробную анкету, в которой указывались социальное происхождение кандидата (или иначе, кем являлись его родители: крестьянами, рабочими, дворянами, буржуями или кулаками), дата и место рождения, его ближайшие родственники, о которых необходимо было сообщить ряд сведений, касавшихся, в частности, рода их занятий или отношения к советскому строю. Кадровики изучали самым тщательным образом полученные характеристики, а также деловые качества, моральный облик, привычки, отношение к спиртному и друзей кандидата. Само собой разумеется, претендент не должен был иметь партийных или административных взысканий. Одновременно с проверкой уже имевшихся сведений о кандидате за ним устанавливалось наблюдение, которое не снималось с него и после того, как его брали на работу. К тому времени, когда предварительная проверка, включавшая в себя и наблюдение за кандидатом и его друзьями, сослуживцами и соседями, уже близилась к завершению, хранившееся в отделе кадров личное дело потенциального сотрудника Охраны разбухало обычно страниц до трехсот.

Отдел кадров, занимаясь изучением предложенной ему кандидатуры, мог обращаться при этом за помощью к оперативным бригадам и другим подразделениям органов государственной безопасности. Однако подобная практика нередко вызывала яростный протест со стороны местных спецслужб, которые жаловались на то, что обращение к ним Главного управления охраны с требованием оказать ему необходимое содействие мешает их собственной работе; Когда межведомственные разногласия принимали исключительно острую форму, в дело вмешивался министр государственной безопасности, который лично приказывал своим подчиненным выполнить все без исключения просьбы ГУО и к тому же в наикратчайший срок – дней за десять, а то и менее того. Подчиняясь подобному распоряжению, жалобщики приостанавливали свою обычную работу до тех пор, пока Главное управление охраны не получало от них все то, что хотело.

Столь тщательное изучение степени благонадежности кандидатов не только сверх всякой меры загружало работой сотрудников отдела кадров, но и одновременно приводило к резкому сокращению списков потенциальных охранников. Было вполне обычным делом, когда в ходе проверки примерно пятисот претендентов кадровики Управления проводили беседы с более чем двумя тысячами граждан. Имея в своем распоряжении довольно объемистый список кандидатов, ГУО могло спокойно отбирать тех, кто отвечал всем предъявлявшимся «новобранцам» требованиям, хотя порою оказывалось и так, что выдержавших все проверки оставалось не так уж и много. В 1950 году, например, сотрудник отдела кадров предписал Свердловскому району Москвы одобрить только пять кандидатур из рекомендованного списка в двадцать человек. И в том же году в Коминтерновском районе столицы, где особенно много театров и различных государственных учреждений, доля нежелательных для ГУО «интеллигентов» в общей численности кандидатов оказалась столь велика, что в конечном итоге из двадцати граждан, включенных ранее в список, было одобрено лишь семь человек. В тех случаях, когда районные организации Москвы не могли по каким-либо причинам подобрать необходимое число претендентов для последующего отбора из них лиц, полностью соответствовавших требованиям Охраны, свободные вакансии заполнялись кандидатами из пригородных районов, в основном из тех, где были расположены небольшие фабрики и заводы. (В этой связи нелишним было бы упомянуть об одном эпизоде из истории Охраны. Сразу же после окончания Великой Отечественной войны возникла острая нехватка допущенных к секретной работе кадров, необходимых для замещения уходивших на пенсию охранников. Абакумов разрешил эту проблему: перевел в «дворцовую гвардию» несколько сот человек из контрразведывательных служб наблюдения и транспортной охраны.)

В особо исключительных случаях, когда Москва с Подмосковьем оказывались не в состоянии подобрать достаточное число кандидатов для вербовки, Управление обращало свой взор на пограничные и внутренние войска, кремлевскую комендатуру и даже на республиканские и областные партийные и комсомольские организации. Оценка благонадежности служащих пограничных и внутренних войск и кремлевской комендатуры являлась сравнительно простым делом, поскольку все они уже проходили надлежащую проверку, проводившуюся их собственными ведомствами. Точно так же не столь уж трудно было проверить и кандидатов из других республик и областей, поскольку лица, возглавлявшие органы государственной безопасности в указанных административных единицах, почти всегда входили в состав высшего партийного руководства в соответствующей республике или области.

Однако имелась одна весьма сложная проблема, которая значительно затрудняла вербовку «рекрутов» в других республиках и областях и перевод в столицу сотрудников органов государственной безопасности, размещенных в отдаленных районах страны, а именно – нехватка жилья в Москве. В результате старались в первую очередь брать на работу в Охрану лишь холостых или тех, у кого были жены москвички, имевшие жилую площадь в столице. Одинокие мужчины, которым удавалось перебраться в Москву, неизбежно сталкивались с огромными трудностями, пытаясь обрести крышу над головой. Этим-то в основном и объясняется тот факт, что за редким исключением «личная гвардия» состояла преимущественно из москвичей, в то время как служившие в ней иногородние, которым посчастливилось жениться на москвичках, обеспеченных жилплощадью, составляли ничтожно малое число. И хотя данное обстоятельство упрощало для сотрудников отдела кадров проверку на благонадежность кандидатов в ГУО, дефицит жилья никак не мог содействовать повышению эффективности охранной службы. И все же, судя по всему, подобное положение вещей не заботило никого из властей ни в те годы, ни в предшествовавший период.

Особенно тщательной проверке подвергались те из кандидатов, кому предстояло стать телохранителями.

Что же касается потенциальных сотрудников с самым широким спектром занятий – техников, медицинского персонала, связистов, шоферов и слесарей, строительных рабочих и домашней прислуги, – то их проверяли уже не столь строго. Как правило, работников данной категории переводили или переманивали в Охрану из университетов, технических институтов и различных государственных учреждений, не подведомственных органам государственной безопасности.

Так же, как и в других военизированных организациях, при рассмотрении вопроса о приеме на работу того или иного человека сотрудники отдела кадров ГУО учитывали и столь важный фактор, как возраст кандидата. Большинство претендентов, которых в конце концов брали в Охрану, входили в возрастную группу от двадцати до тридцати лет. Это объяснялось в первую очередь тем, что основному контингенту сотрудников данного ведомства приходилось выполнять работу, требовавшую от человека исключительной физической выносливости. Например, многие из облаченных в милицейскую форму или одетых в гражданское платье охранников должны были в течение долгих часов и в любую погоду находиться на улице, стоя на отведенном для них месте или вышагивая по улицам и переулкам. Так, во всяком случае, складывалась судьба у сотрудников наружно-постовой службы, которые оказывались в плане карьеры в тупиковой ситуации, поскольку у них практически не имелось ни единого шанса продвинуться, и, как правило, самое большее, что ждало их впереди, так это уход в положенное время на пенсию, если их еще раньше не увольняли в связи с развившимся плоскостопием.

Поскольку, обладая хорошим здоровьем, человек, занимающийся подобным крайне изнурительным делом, должен был еще отличаться и исключительной дисциплинированностью, при подборе кадров именно на эту работу предпочтение отдавалось служащим вооруженных сил и резервистам, уже отслужившим трехлетний срок обязательной воинской повинности и расставшимся с армией. Высшая возрастная планка для кандидатов в сотрудники Охраны колебалась от двадцати лет, когда речь шла о тяжелом в физическом отношении труде, до тридцати пяти лет для тех, кто занимался сидячей работой. Впрочем, имелись и исключения из этого правила. Такие специалисты, как строители, врачи, связисты и административные работники, могли быть взяты на работу и в сорок лет. Кроме того, врачей особо редких специальностей брали на службу и в возрасте до пятидесяти пяти, но такое случалось нечасто.

Образование было еще одним важным фактором, учитывавшимся кадровиками, имевшими собственное мнение на сей счет, расходившееся с общепринятой точкой зрения. Другими словами, кандидаты с высоким или сравнительно высоким уровнем образования, за исключением тех из них, кто обладал познаниями в ряде специальных областей, не очень-то устраивали сотрудников отдела кадров. Скорее всего, они опасались (и, вероятно, вполне обоснованно), что вся эта публика не очень-то склонна соблюдать строжайшую дисциплину и к тому же может взять да и отказаться выполнять «грязную» работу, которая могла бы выпасть на ее долю. Несомненно, образовательный уровень охранников повышался с течением времени, однако происходило это крайне и крайне медленно. Самое большее, что оканчивал обычно охранник, служивший в «дворцовой гвардии» накануне Великой Отечественной войны, так это семилетнюю школу. Однако ко времени учреждения ГУО положение изменилось: лица, не окончившие восьми или девяти классов школы, на работу не принимались. Но затем прогресс в этой области, по существу, приостановился по причине, ясно обозначенной в следующей фразе, оброненной заместителем Власика Горышевым: «Образование наших сотрудников не должно превышать десятилетки: образованный человек слишком много думает».

Тем не менее к 1950 году в ГУО произошло значительное расширение рядов сотрудников с высшим образованием, но служили они исключительно в оперативном отделе и других подразделениях Управления высокого ранга. Возможно, низкий образовательный уровень подавляющего большинства сотрудников охранного ведомства объяснялся в какой-то мере и тем обстоятельством, что начальник Управления Власик окончил только три класса начальной школы и лишь с трудом мог вывести на бумаге свое имя. Несмотря на то что в целом высшее руководство отрицательно относилось к «высокому уровню» образования, партком и комитет комсомола призывали охранников использовать свое свободное время для дальнейшей учебы. Но Власику подобные вещи не нравились. Если выяснялось, что кто-то из сотрудников посещал занятия на вечерних курсах при высших учебных заведениях, он говорил: «Мы берем людей на работу с тем, чтобы они охраняли наших вождей, а не для того, чтобы повышать их образовательный уровень», или: «Мы не нуждаемся в гнилой интеллигенции». В то же время охранники получали образование иного типа, и к тому же в избытке. Ежедневно, повышая свой политический уровень, они изучали такие предметы, как история Коммунистической партии Советского Союза, биографии руководителей Советского государства или основы марксизма-ленинизма. Кроме того, их просвещали по ряду вопросов, входивших в тематику политической пропаганды. Занимались же с ними знавшие свое дело партийные активисты, а также профессора из Университета марксизма-ленинизма и других расположившихся в столице партийных институтов.

Отрицательно относясь к повышению образовательного уровня рядового состава, руководство ГУО обращало в то же время большое внимание на физическое состояние телохранителей. Кандидаты в сотрудники данного ведомства должны были обладать отменным здоровьем, которое позволило бы каждому из них служить в армии. Поэтому все они проходили в обязательном порядке центральную медицинскую комиссию органов государственной безопасности, которая и выдавала им справку о пригодности к воинской службе.

Обследование проходило довольно строго, поскольку комиссия заранее уведомлялась о том, что тот или иной кандидат является потенциальным сотрудником Управления. Требования, предъявлявшиеся к здоровью претендента, зависели от того, какого рода работа его ожидала (причем сам обследуемый не ведал, в которое из подразделений ГУО его определяют): если человека предполагали взять на работу охранником, включить в состав одной из групп наблюдения или направить в наружно-постовую службу, то он должен был обладать отменным здоровьем, тогда как иного рода деятельность, к коей относились сидячая работа в оперативном отделе, административные или домашние для партийных бонз заботы, вождение машины, ремонт автомобилей, связь или медицина, никак не была связана с чрезмерными физическими нагрузками.

Зная все это, комиссия оценивала пригодность кандидата к соответствующим специальностям. Например, если кандидат из-за плохого зрения никак не подходил на роль шофера, то врачи могли рекомендовать использовать его как механика или привлечь к какой-либо административно-хозяйственной работе. Если кто-то из-за плоскостопия был непригоден к наружно-постовой службе, то это вовсе не исключало того, что он может полноценно работать, сидя за письменным столом.

Само собой разумеется, комиссия не пропускала кандидатов с такими заболеваниями, как сифилис, туберкулез, шизофрения и нервные расстройства, или тех из них, кто перенес серьезную операцию.

Точно так же не могли рассчитывать на работу в спецслужбах и лица с такими физическими недостатками, как отсутствие того или иного органа, или с заразными болезнями, передававшимися в их семьях от поколения к поколению. Те, кто попадал в данную категорию, сразу же «заворачивались» без всякого дальнейшего обследования. Кандидаты с дефектами зрения, корректируемыми очками могли быть приняты на работу, но только не в качестве охранников.

Женщины, которых использовали только как технический, обслуживающий или хозяйственный персонал, подвергались при приеме на работу столь же серьезному медицинскому обследованию, как и мужчины.

После того как кандидат признавался физически пригодным к службе в ГУО, здоровье этого человека на протяжении дальнейшей его жизни вплоть до ухода на пенсию оказывалось в значительной степени в руках медицинской комиссии органов государственной безопасности, поскольку это она отправляла сотрудников Управления на курорты для отдыха или лечения, после болезни выписывала их из клиник, подведомственных органам государственной безопасности, и определяла пригодность или, наоборот, непригодность сотрудников к дальнейшему несению службы, если те получали огневые ранения или достигали пенсионного возраста.

Сколь бы курьезно ни выглядело все это, но факт остается фактом: Сталин, грузин, которому Ленин поручил однажды взять на себя заботу о проживавших на территории России национальных меньшинствах, имел явные предубеждения относительно национальной принадлежности своих телохранителей. Понятно, никаких письменных распоряжений такого рода не существовало. И тем не менее в соответствии со спущенными сверху хоть и неписаными, но обязательными для всех правилами при приеме на работу русским отдавалось явное предпочтение.

Данная тенденция настолько усилилась со временем, что если в охранную службу и брали кого-то из представителей другой национальности, то только в порядке исключения.

В тридцатые годы в «дворцовой гвардии» насчитывалось немало украинцев, но после окончания Великой Отечественной войны картина резко изменилась. Причиной, по которой украинцев не включали в список кандидатов в сотрудники ГУО, послужило то обстоятельство, что их земля была оккупирована немцами. Дискриминация по отношению к ним проводилась столь жестко, что ее жертвами становились даже те граждане, которым во время немецкой оккупации было не более десяти лет. Из тех же точно соображений в охранную службу не брали и граждан из Прибалтийских республик – Эстонии, Латвии и Литвы, и это несмотря на то, что латыши охраняли некогда Ленина и до чисток были представлены и в «дворцовой гвардии».

Подобной же дискриминации подвергались также казахи, узбеки, туркмены, таджики и представители других национальных меньшинств, проживавших на территории советской Средней Азии. Когда было учреждено Главное управление охраны, Сталин сразу же распорядился, чтобы в нем не было ни одного грузина, поскольку опасался, что кто-то из них – пусть всего лишь один человек – мог оказаться ставленником Берии. В результате таких изустных предписаний в Управлении служили практически одни только русские, если не считать составлявших малочисленную группу украинцев, белорусов, армян, татар и мордвы, которых взяли туда, скорее всего, для проформы.

Однако наибольшей дискриминации подвергались все же евреи. До 1949 года в Охране их насчитывалось примерно полторы сотни. Но все они были в одночасье уволены, и после 1950 года действовало негласное правило, запрещавшее брать на работу евреев. Чтобы кадровики неукоснительно следовали этому правилу, согласно которому в списки кандидатов в сотрудники ГУО не должны были включаться евреи и представители других дискриминируемых национальностей, Горышев говаривал отделу кадров не раз: «Мы берем на работу каждого… – при этих словах он многозначительно улыбался, – в основном русских, чуточку украинцев и больше никого».

Несмотря на подобного рода высказывания Горышева, некоторые кадровики из-за давления, оказывавшегося на них высшими чинами, были склонны в нарушение неписаных правил рассматривать предложенные им кандидатуры евреев. Один из таких случаев связан с лейтенантом Шляпентохом. Его отец, занимавший в Куйбышевской области ответственный партийный пост, отправил некогда своего отпрыска в школу государственной безопасности, которая находилась в Новосибирске. По окончании школы молодого человека направили в Москву, с тем чтобы его в конечном счете внедрили в какую-нибудь еврейскую общину на территории Украины. Отец же, возлагавший на сына слишком большие надежды и соответственно желавший для него нечто значительно большее, написал, не теряя времени, Абакумову, прося его взять юношу в Управление. Письмо, которое так и не поступило к Абакумову, было переслано одному из сотрудников отдела кадров. Тот, хотя и знал о предписаниях, дискриминировавших евреев, занялся рассмотрением просьбы отца, поскольку учитывал и положение, которое занимал автор письма, и тот факт, что послание было адресовано лично Абакумову. Месяца через два он подготовил все необходимые в подобных случаях бумаги и передал их на подпись заместителю министра государственной безопасности. Вместо того чтобы подписать документы, этот «достойнейший» человек обвел чернилами имя кандидата и отправил бумаги назад, в отдел кадров. Оттуда же личное дело лейтенанта поступило к Власику, который заключил в кружок слово «еврей» и обратился к Горышеву за разъяснениями. Заместитель Власика в свою очередь вызвал к себе всех сотрудников отдела кадров и затем спросил в наигранно-шутливой манере нарушившего негласную инструкцию кадровика, с чего это вдруг он стал рассматривать кандидатуру Шляпентоха. При упоминании фамилии этого еврея остальные сотрудники отдела кадров залились подобострастным смехом и с тех пор стали звать своего заблудшего коллегу не иначе как Шляпентохом. Не подозревавший, понятно, о существовании устных дискриминационных предписаний, молодой еврей потребовал, чтобы ему объяснили, на каком основании была отвергнута его кандидатура. Все, что он услышал в ответ, сводилось к тому, что в Управлении не оказалось свободных вакансий, которые устроили бы его. Кончилось же все тем, что незадачливый юноша получил назначение в Куйбышев, где ему была отведена роль снабженца в аппарате расположенной там службы государственной безопасности.

Кандидату в сотрудники Управления, успешно преодолевшему барьеры, связанные с национальной принадлежностью, физическим состоянием, образовательным уровнем, местом проживания, социальным и политическим статусом, и степенью благонадежности, следовало, кроме того, отвечать многим политическим и социальным критериям, в том числе и неписаным. Несомненно, он должен был являться горячим сторонником строительства коммунизма, быть воспитан в духе марксизма-ленинизма, проявлять (по крайней мере внешне) надлежащую политическую активность и безграничную любовь к советскому руководству, то бишь к Сталину. Кроме того, претендент должен был родиться в Советском Союзе, принадлежать к наиболее многочисленной нации, быть выходцем из рабочей или крестьянской семьи и таким образом не иметь среди своих предков представителей интеллигенции и тем более «эксплуататорских» классов, ликвидированных Октябрьской революцией. О том, отвечает ли кандидат всем требованиям такого рода, становилось ясным из его ответов на вопросы, содержавшиеся в «анкете специального назначения».

Но это еще не все. Необходимо, чтобы его родители или близкие родственники не занимали высоких постов в партийных и государственных учреждениях и в вооруженных силах. Он и его родственники никогда не должны были состоять в какой-либо другой соперничавшей в прошлом с КПСС партии (особенно в подлинно социалистической) до революции и в первые годы Советской власти или в одной из зарубежных партий. (Отметим попутно, что предпочтение при рассмотрении кандидатур отдавалось членам коммунистической партии, комсомола и профсоюза, особенно тем из них, кто принимал активное участие в деятельности этих организаций.)

Кандидат не должен был также проживать никогда, даже в детстве, за пределами Советского Союза. (Детям советских дипломатов вежливо, но решительно отказывали в приеме на работу. Советские армейские офицеры, которые служили за рубежом, могли быть взяты в ГУО, но со многими ограничениями, главным из которых было то, что они никогда не становились телохранителями никого из советского руководства.) Для кандидата считалось также недопустимым, чтобы в годы Великой Отечественной войны он находился на оккупированной немцами территории, попадал в окружение или оказывался отрезанным немецкими войсками от своих.

Наконец, имелась еще одна вещь, казалось бы, малозначимая, но в действительности тоже принимавшаяся в расчет при решении судьбы кандидата, а именно время его вступления в партию или комсомол. Данный вопрос, естественно, имел значение лишь для определенной возрастной группы. Лица, принадлежавшие к ней, должны были вступить в партию или в комсомол не позже 1943 года, поскольку кандидаты, сделавшие это потом, в лучшем случае рассматривались как «приспособленцы» и, как правило, подозревались, что в годы войны они придерживались прогерманских настроений.

Отделу кадров приходилось довольно часто иметь дело с кандидатами в сотрудники ГУО, которые становились жертвами того или иного неписаного правила, и он отлично знал, как управляться с ними. В 1949 году, например, районный комитет партии рекомендовал охранному ведомству взять на работу сына министра финансов. Но его кандидатуру, конечно же, отвергли. Однако отказ оформили как можно тактичней. Разузнав о характере кандидата все, что было нужно, кадровики поняли, что кандидат питает отвращение к тяжелой работе, и, воспользовавшись этим, сказали ему, что в соответствии с единственными имевшимися в то время свободными вакансиями им нужны лишь «обходчики» – милиционеры и облаченные в гражданское платье охранники, несущие службу на московских улицах. Это отпугнуло сына сановника. И Горышев, подчеркивая сей факт, сказал своим сотрудникам: «Нам не нужны маменькины сынки – отпрыски министров и генералов».

Ранее, сразу же после учреждения Управления, из-за тех же «критериев» попала в крайне тяжелое положение врач Д. После длительной и тщательно проведенной проверки ее наконец взяли на работу и в качестве дегустатора направили на дачу Сталина неподалеку от Сочи. В 1947 году, когда эту женщину взяли в ГУО, данные, которыми располагала военная контрразведка, еще не были систематизированы и изучены до конца (иначе говоря, к тому времени в центральную картотеку успели попасть далеко не все имевшиеся у спецслужб сведения о тысячах военных подразделений, расформированных после окончания войны). Поэтому только в 1948 году соответствующим органам стало известно, что подразделение, в котором служила врач Д., в 1941 году почти два месяца находилось в немецком окружении. Как только выяснилось данное обстоятельство, с ней повторно провели собеседование. Она сказала, что не упомянула об окружении потому, что рассматривала его лишь как один из эпизодов, которых немало случилось во время ее службы в Красной армии. При этом врач Д. подчеркнула, что в плену она не была. Но это не помогло. По обвинению в сокрытии фактов ее уволили из Управления и посоветовали перебраться на постоянное место жительства куда-нибудь в Сибирь или Казахстан, а затем исключили из партии. Кадровик, одобривший кандидатуру врача Д., получил строгий выговор и был переведен на менее ответственный пост в органах государственной безопасности.

Другой случай, свидетельствовавший о том, что документы военного времени далеко не сразу были приведены в порядок, связан с резервистом капитаном Б., который желал устроиться в Управление в качестве инструктора по физической подготовке. Во время рассмотрения его кандидатуры обнаружилось вдруг, что в годы Великой Отечественной войны он был приговорен к восьмилетнему тюремному заключению за дезертирство. И это все, о чем говорилось в бумагах, которыми располагали кадровики. Между тем тюремное заключение было заменено службой в штрафном батальоне в течение трех месяцев. А позже, ввиду проявленного им мужества на поле боя и отмеченных боевыми наградами ратных подвигов, совершенных этим человеком во время его пребывания в дисциплинарных подразделениях, с него сняли судимость. Впоследствии он вступил в партию и до того, как обратился в Управление, работал физруком в одном из московских вузов. Капитана Б. уже оформляли в штат ГУО, но, как только стало известно о его дезертирстве, ему было отказано. И это несмотря на многочисленные боевые заслуги капитана.

Случаи с врачом Д. и капитаном Б. были приведены здесь вовсе не для того, чтобы создать у читателя впечатление, будто бы чуть ли не все кандидаты в сотрудники ГУО пытались обманывать кадровиков или скрывать от них какие-то сведения. Они свидетельствуют лишь о том, что нередко причиной осложнений, возникавших у кандидатов, являлись война и связанная с ней неразбериха, невольными жертвами которой становились совершенно разные люди, даже не подозревая подчас об этом.

В подтверждение сказанного сошлюсь еще на один случай. У некоего кандидата имелось много родственников, один из которых нарушил какое-то то ли писаное, то ли неписаное правило и тем самым предрешил его судьбу, хотя сам кандидат так и не узнал о причине отказа в приеме на работу. Поскольку такие вещи происходили сплошь и рядом, кадровики, стремившиеся не только упростить свою работу, но и избежать возможных неприятностей, предпочитали иметь дело с людьми еще не женатыми и имевшими из родственников только родителей и брата или сестру. Ведь каждому понятно – чем многочисленнее родня, тем выше вероятность того, что кто-то из родственников по каким-то причинам сделает кандидатуру претендента (а у женатого человека таких шансов вдвое больше!) неприемлемой для Охраны.

Ежегодно, после того как группа кандидатов примерно из пятисот человек преодолевала последний отборочный барьер, личные дела большинства из них с самыми последними записями направлялись заместителю министра государственной безопасности для окончательного рассмотрения кандидатур и утверждения их. Однако в тех случаях, когда претенденту предстояло находиться в непосредственной близости к Сталину то ли в роли телохранителя, то ли как врач или просто прислуга, окончательное решение в отношении его должен был принимать сам министр государственной безопасности, что он и делал, но только после того, как обсуждал в деталях с Власиком и Поскребышевым предложенную ему кандидатуру.

Лица, которых брали в Охрану, не упускались сотрудниками отдела кадров из виду на протяжении всей их службы: наблюдение за ними не прекращалось практически никогда. Поскольку под вечным надзором, одной из целей которого была проверка благонадежности буквально всех без исключения, находились не только молодые, но и старые сотрудники Управления, связанная с этим работа превращалась в нудное, рутинное занятие. Чтобы облегчить участь кадровиков, каждый сотрудник Управления был обязан своевременно сообщать им обо всех изменениях в своем семейном положении, о судебных разбирательствах и даже о заболеваниях родственников. Все подобного рода сообщения подлежали проверке, и если в ходе ее обнаруживалось нечто, говорящее не в пользу сотрудника, ставился вопрос о его дальнейшей судьбе. Наименьшее наказание, которому подвергался тот, кто представил в отдел кадров неверные сведения о себе, заключалось в понижении в должности. К мерам, которые могли быть приняты в той же связи, относились также перевод сотрудника в другие органы государственной безопасности и даже увольнение его с «волчьим билетом».

«Волчий билет» – это образное понятие, означавшее по сути клеймо, которое ставилось на человека и сохранялось на нем в течение всей его последующей жизни. Помимо лиц, заподозренных в неблагонадежности, он «вручался» также и всем тем, кто совершил какой-то позорный поступок, потерял бдительность или просто выразил желание уйти из Управления, что воспринималось как самое настоящее преступление, поскольку «свидетельствовало» о том, что сотрудник не желает охранять «дорогого товарища Сталина».

Получение «волчьего билета» автоматически влекло за собой исключение из партии или комсомола и к тому же с самой отрицательной характеристикой. Об изгое немедленно сообщалось в Министерство государственной безопасности, вслед за чем в отдел «Т» поступало распоряжение держать его под наблюдением как «антисоветского элемента», возможно, с «террористическими наклонностями». Кроме того, этот отверженный заносился в черный список по месту прежней службы. Он не мог устроиться на работу ни в одном государственном учреждении или предприятии, поскольку с ним как «помеченным» органами попросту боялись иметь дело. Немалую роль в этом играло также то обстоятельство, что начальники отделов кадров во всех советских учреждениях и на производственных предприятиях были штатными или внештатными сотрудниками органов государственной безопасности.

Не выдержав подобных воистину невыносимых испытаний, многие из получивших от Управления «волчьи билеты» кончали жизнь самоубийством. Такие вещи происходили с бывшими сотрудниками и Охраны № 1, и Охраны № 2. От подобных ударов судьбы не был застрахован никто. В частности, в исключительно тяжелом положении оказались телохранители Кузнецова и Вознесенского, которым после ареста их хозяев предложили на выбор или работать охранниками в исправительно-трудовых лагерях в Сибири, или оказаться в числе уволенных с «волчьим билетом». Далеко не все согласились отправиться в Сибирь, судьба же тех, кто принял это предложение, сложилась по-разному: одни покорно тянули лямку, другие же вскоре свели счеты с жизнью. Однако большая часть самоубийств приходилась на другие подразделения Управления. Несомненно, причина этого кроется в том, что многие из их сотрудников, будучи людьми более образованными, осознавали в конце концов, на какого рода службу они поступили.

Что бы там ни было, основная масса «трудящихся», которых никто не принуждал поступать на работу в Управление, покорно несли свое бремя, занимаясь лишь порученным им делом и стараясь избегать неприятностей. Они несли дежурство на ночных московских улицах и на безлюдных дорогах, которые вели к дачам иерархов. Из года в год сидели за станковыми пулеметами, установленными в Нижних ярусах Мавзолея Ленина и предназначавшимися для шествовавших по Красной площади «ликующих народных масс», воздерживались от спиртных напитков в рабочее время и никогда никому не говорили о том, чем они занимаются, в надежде отбарабанить двадцать пять лет и уйти спокойно на пенсию, равнявшуюся примерно восьмидесяти процентам от уровня их заработной платы.

Однако чаще всего случалось другое: их, со ссылкой на сфабрикованное врачами медицинское заключение, увольняли раньше срока (советское правительство не любило раздавать слишком много пенсий) и в лучшем случае пристраивали затем в одно из подразделений отдела снабжения, обслуживавшего членов Политбюро и их домочадцев, для которых всегда тут имелись охотничьи ружья, икра, телевизоры и прочие предметы потребления. Охранники не могли рассчитывать на сколь-либо значительное повышение в звании к тому времени, когда встанет вопрос об уходе на пенсию: лишь единицы из них дослуживались до майора.

Если охранник попадал в неприятную историю и, как следствие, оказывался уволенным еще до того, как отслужил положенный срок, он не мог надеяться на пересмотр дела: любое обращение в любые инстанции, как хорошо было известно всем, только ухудшило бы его положение. Тем не менее некий лейтенант Матвеев, уволенный из Охраны, пренебрег данным обстоятельством. Его беды начались после того, как было обнаружено спецслужбой, что его жена переписывается со своей тетушкой, проживающей в Бельгии. Данный факт послужил достаточным основанием для увольнения Матвеева, о чем ему прямо сказали.

В течение последующих двух месяцев он не только безуспешно пытался устроиться куда-нибудь на работу, но и постоянно обращался и в органы государственной безопасности, и к партийному руководству с заявлениями, в которых утверждал, что переписка его жены к нему лично не имеет никакого отношения. Однако все протесты, как и следовало ожидать, были проигнорированы.

Не зная, что делать, и находясь фактически на грани голодной смерти, он заявился в состоянии, близком к умопомешательству, в американское посольство и обратился к его сотрудникам с просьбой хоть о какой-нибудь помощи, если предоставить ему политическое убежище они не в их силах. Возможно, это был один из тех периодов, когда США из соображений высшей политики снова делали вид, что стоят за дружбу с Советами, хотя нельзя исключать и того, что официальные лица в посольстве вполне обоснованно заподозрили, что обращение к ним сотрудника Охраны всего лишь игра. Как бы там ни обстояло в действительности дело, кончилось все тем, что посольство отказалось сделать что-либо для Матвеева и, по существу, выставило его на улицу. Поскольку служба наблюдения выследила лейтенанта, он сразу же, как только за ним захлопнулась дверь, был арестован, после чего, в крайне спешном порядке, его заключили в тюрьму на пять лет.

Другой случай увольнения сотрудника Управления из-за родственников был еще более трагичным, поскольку выставленный из Охраны человек во время поступления на службу, где его ждала рутинная «наружно-постовая» работа, ничего не знал о «преступлении» родственника, как, впрочем, об этом не было известно и тем из отдела кадров, кто изучал его личное дело и проверял кандидата на благонадежность. Впоследствии, однако, и офицер и, независимо от него, Управление обнаружили, что его сестра замужем за человеком, побывавшим в немецком плену. В результате, несмотря на то, что сам сотрудник Охраны отличился во время войны, «сокрытия сведений» ему не простили. (Как ни иронично это звучит, но если бы он сам рассказал обо всем сотрудникам отдела кадров, конечный итог для него был бы тот же самый.)

Оказавшись на улице, офицер пытался объяснить, как обстояло дело, и руководству службы безопасности, и партийным «боссам», однако это ему все равно ничего не дало. Когда же его сбережения подошли к концу, а жена должна была вот-вот родить, его охватило отчаяние. Не выдержав нервного напряжения, он ворвался в Московский горком партии, швырнул партбилет на стол и с вызовом спросил аппаратчиков, что скажут они на это. Представитель Комитета партийного контроля незамедлительно обратил внимание Горышева на поведение бывшего сотрудника Управления. Горышев тут же высказал мнение, что такие люди представляют собой реальную опасность для партии, и приказал установить за ним специальное наблюдение. После того как это было сделано, «хвосты» регулярно стали докладывать наверх о том, что их «объект» при каждом удобном случае говорит о якобы допущенной в отношении его несправедливости и рассказывает всем и каждому, что он выбросил свой партбилет.

Зная точно, что за ним наблюдают, бывший сотрудник Управления вырвал у женщины сумочку, после чего позволил схватить себя на месте преступления. Но совершил офицер ограбление не ради денег, которые могли бы оказаться в сумочке и которые ему, несомненно, пригодились бы, воспользуйся он ими. Его целью было попасть в тюрьму или исправительно-трудовой лагерь не в качестве политзаключенного, а как обычный уголовник, который имел все основания надеяться на лучшее обращение с собой, чем «политический».

Все так и вышло, как он рассчитывал. За хищение сумочки его приговорили к трем годам лишения свободы. В общем, получалось так, что ему «припаяли» значительно меньший срок по сравнению с тем, который он мог бы получить за остальные свои «преступления».

Но хуже всего сложилась судьба у сотрудника, входившего в бригаду охранников, несших дежурство на одной из московских улиц, по которым проезжали иерархи. Однажды, когда группа машин с членами Политбюро мчалась в сопровождении приданного им Управлением эскорта через участок, за которым этот сотрудник надзирал, какой-то гражданин выскочил внезапно на проезжую часть и побежал. Его тотчас пристрелили, против сотрудника же было выдвинуто обвинение в грубейшем нарушении долга. В обвинительном заключении, конечно же, ни слова не было сказано об убитом мужчине, зато говорилось о том, что сотрудник, по существу, пренебрег своими обязанностями, позволив неизвестно кому сойти с тротуара на мостовую в самый что ни на есть ответственнейший момент. Не желая дожидаться неизбежного исхода этого дела, охранник покончил с собой.

Все без исключения подобные случаи фиксировались в отделе кадров. Там же хранились и личные дела сотрудников Управления. В этих персональных досье содержалось буквально все, что могло бы представить хоть какой-то интерес: подробные записи о приеме сотрудника на работу, о повышении или понижении в должности, о наградах, взысканиях, очередных отпусках и отпусках по болезни, а также сведения о его отставке и пенсионных правах. В каждом личном деле находились две фотографии паспортного размера: на одной сотрудник был снят в форме, на другой – в гражданском костюме. Всякий раз, когда происходило изменение в звании сотрудника, в досье добавлялись два новых фотоснимка.

Из чисто административно-организационных соображений отдел кадров был разбит на семь основных секторов. Первый, само собой разумеется, занимался Охраной № 1, второй и седьмой, которые мало чем отличались один от другого, обслуживали Охрану № 2, в которой насчитывалось значительно больше различных подразделений, чем в Охране № 1. Третий был связан с кремлевской комендатурой, четвертый – с хозяйственно-управленческими службами ГУО, пятый – с Отделом регулирования уличного движения, чьи сотрудники дежурили на улицах столицы в милицейской форме.

Горышев, который исполнял одновременно обязанности и заместителя Власика, и начальника отдела кадров, возглавлял также особый, своего рода «секретный» сектор того же отдела – специальную инспекцию, прозванную сотрудниками Управления «черной камерой». Подобное неофициальное название она носила потому, что являлась элитным подразделением, которое занималось рассмотрением заводившихся на сотрудников дел, связанных с нарушениями долга и прочими провинностями, и представляла наверх рекомендации относительно мер наказания, если только не решала, что виновный должен предстать перед судом. Обычно стоило только «черной камере» заняться сотрудником, как его тотчас же высылали за пределы Москвы, увольняли из охранников или заключали в тюрьму. Однако сама по себе специальная инспекция не была всесильным органом: ее решения претворялись в жизнь лишь с санкции Власика и министра государственной безопасности.