№ 7528 1 августа

Секретно

Милостивейший Государь,

Граф Николай Александрович!

Извините, что с приезда моего в Устюжну до сих пор я ничего не писал к Вашему Сиятельству. Занятия членов Комиссии и мои были кабинетные, приуготовительные, состоявшие в многотрудной письменной деятельности и лишенные деятельности наружной: возложенная на нас обязанность «переследовать» делала необходимыми тщательный пересмотр всех, в течение пяти лет составившихся, делопроизводств, и выписку из оных, которая, чтоб быть ясною, должна иметь достоинство полноты и отчетливости.

Положительные сведения, приобретаемые разведыванием и собираемые формальным следствием, доказывают, что жалобы крестьян г-на Страхова имеют свою причину в его поведении. Он не умел воспользоваться снисхождением к нему двух Комиссий и привел ныне крестьян своих в такое состояние горя и отчаяния, в каковом они доселе еще никогда не находились. Кажется, само Провидение внушило Правительству нарядить новую Комиссию для отвращения трагической развязки, которою должна бы кончиться эта печальная и продолжительная драма. Теперь крестьяне с нетерпением ожидают прибытия Комиссии в их деревни, чтоб пред нею излить свои жалобы, а между тем взялись за способ действия самый умный. Проученные первою Комиссиею, которая хватала и садила в острог всякого дерзавшего отворить рот о ужасных действиях Страхова, они теперь держат себя чрезвычайно спокойно, работы исправляют с особенною тщательностию и послушанием, чтоб не дать места никакой придирке. Но из среды этой тишины вырываются от времени до времени отзывы, выражающие их душевное расстройство. Генерал Игнатьев видит это состояние их и решается, как он мне говорил, писать к Новгородскому губернатору о взятии имения г-на Страхова в опеку. Если эта мера не будет принята, то очень может быть, что крестьяне, выведенные из терпения поведением г-на Страхова и потеряв всю надежду на защиту и правосудие Правительства, решатся на самоуправство. Эти сведения имею из верных источников. Даже здешний исправник, посетивший дня два тому назад деревни, под предлогом другого дела, вывел из своих наблюдений и сообщил мне такое заключение о духе и настроении крестьян. Разврат Страхова — какой-то неестественный! например: он растлил три пары родных сестер, и попеременно, а может быть и в одно время, имел с ними связь.

Сколько можно заключать по ходу дела, то оно кончится не ранее как в исходе августа. Около этого времени надеюсь увидеть Вас; а между тем с чувствами искреннейшей преданности и отличного уважения имею честь быть

Архимандрит Игнатий.

Устюжна-Железнопольская.

Экспедиция 4

С<анкт>-Петербург 2 августа 1852

№ 2975

Секретно

Его Сиятельству графу Н. А. Протасову

Милостивый государь,

Граф Николай Александрович.

Из Новгорода получено мною, совершенно частным образом, — сведение, будто бы командированный в Устюжский уезд, в качестве депутата при переследовании дела о крестьянах помещика Страхова, Архимандрит Игнатий, по приезде на место следствия — прежде других членов комиссии, посещал некоторых жителей и открыто говорил, при посторонних лицах, что он прислан переделать это следствие в пользу крестьян — и на этом настоит.

Между тем известно, что в соседних с Устюжским уездах возникают частые беспорядки — между помещичьими крестьянами, и что губернское начальство, узнав о помянутых отзывах Архимандрита Игнатия, опасается, дабы они, распространяясь между жителями, — не дали повода крестьянам к большему проявлению своеволия.

Считая долгом таковые сведения сообщить Вашему Сиятельству, покорнейше прошу принять уверение в совершенном моем к Вам, Милостивый Государь, — почтении и преданности.

Л. Дубельт.

8 августа 1852

№ 5630

Его Превос<ходительст>ву Л. В. Дубельту.

Милостивый Государь, Леонтий Васильевич.

В последствие отношения Вашего Превосходительства от 2 сего августа № 2975 о полученном из Новгорода частном сведении, будто бы командированный в Устюжский уезд в качестве депутата при переследовании дела о крестьянах помещика Страхова Архимандрит Игнатий, посещая некоторых жителей Устюжны, открыто говорил, при посторонних лицах, что он прислан переделать следствие в пользу крестьян и на этом настоит, — долгом считаю покорнейше просить Вас, Милостивый Государь, сообщить мне, не известно ли, кому именно, при ком и в каких домах он говорил сие, дабы я мог отнестись по сему предмету к кому следует для получения от упомянутого Архимандрита надлежащего объяснения.

Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности

Граф Протасов.

Экспедиция 4

С<анкт>-Петербург 26 ноября 1852

№ 4419

Секретно

Господину Обер-Прокурору Святейшего Синода

По отношению Вашего Сиятельства, от 8 августа № 5630, сделано было распоряжение к секретному дознанию об отзывах Архимандрита Игнатия по делу о крестьянах помещика Страхова.

Ныне получено сведение, что Архимандрит Игнатий убеждал Устюжского предводителя дворянства Ефимьева содействовать, при следствии, к оправданию виновных священников, намекая на принимаемое в этом деле участие Ее Высочеством Великою Княгинею Мариею Николаевною, — подобным же образом выражался в доме судьи Ушакова и в разговоре с полковником Коковцевым; потом убеждал одного из священников, показавших при прежних исследованиях о подстрекательстве крестьян и впоследствии заключенных в монастырь, дабы отказался от своих показаний, с обещанием за то свободы; — наконец, пред выездом в С<анкт>-Петербург собрал прочих священников и объявил, что никто из них наказан не будет.

Имею честь сообщить это сведение в ответ на помянутое отношение Вашего Сиятельства.

Генерал-адъютант Граф Орлов.

30 ноября 1852

Его Высокопреос<вященс>тву Никанору, Митрополиту Новгородскому и С<анкт>-Петербургскому

Высокопреосвященнейший Владыко,

Милостивый Государь и Архипастырь.

В минувшем августе сего года г-н Генерал-лейтенант Дубельт сообщил мне о полученном им совершенно частном сведении, будто бы командированный в Устюжский уезд по делу о крестьянах помещика Страхова Архимандрит Игнатий по приезде на место следствия говорил открыто при посторонних лицах, что он прислан переделать следствие в пользу крестьян и на этом настоит.

Как упомянутое отношение г-на генерал-лейтенанта Дубельта, так и мой отзыв ему, и ныне полученное от г-на шефа жандармов Генерал-адъютанта Графа Орлова отношение по сему же предмету долгом считаю сообщить Вашему Высокопреосвященству в списках на благоусмотрение.

С совершенным почтением и преданностию имею честь быть

Граф Протасов.

24 декабря 1852

Его Сиятельству

Г<осподи>ну Обер-Прокурору Св<ятейшего> Синода

Графу Николаю Александровичу

Протасову

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!

Вследствие отношения Вашего Сиятельства ко мне от 30 минувшего ноября за № 8360 относительно действий Настоятеля Сергиевой Пустыни Архимандрита Игнатия во время пребывания его в г. Устюжне при производстве следствия по делу о помещике Страхове, имею честь препроводить при сем на усмотрение Вашего Сиятельства секретно истребованное мною от архимандрита Игнатия объяснение по обстоятельствам, изложенным в приложенных при означенном отношении Вашем двух списках.

С совершенным почтением и преданностию имею честь быть

Никанор М. Новгородский и С — Петербургский.

Вследствие предъявленного мне, последовавшего на меня в четырех пунктах, доноса от неизвестного лица по пребыванию моему в Устюжне в сем 1852 году, имею честь представить следующее объяснение:

По первому пункту. По прибытии моем в Устюжну, когда из следователей там находились только генералы Игнатьев и Строев, уездный предводитель дворянства г-н Ефимьев почтил меня своим визитом. Я, между прочим разговором, счел обязанностию своею выразить ему мои мнение и желание, чтоб никто из посторонних лиц не вмешивался в имеющее производиться следствие, а положились бы на следователей, которые — люди благонамеренные. Существенная причина этих слов, которой, впрочем, я не объяснил г-ну предводителю, состояла в том, что в делопроизводстве первой комиссии (том 1-й) имеется протест духовного депутата, в котором сей жалуется, что во время допросов в соседней комнате, при отворенных дверях в присутствие, стояли некоторые дворяне и подслушивали производившееся исследование; в числе прочих фамилий в протесте поименована и фамилия г-на Ефимьева. Надеюсь, что в словах моих г-ну Ефимьеву могут быть найдены и некоторая основательность и некоторая благонамеренность. Г-н Ефимьев беседовал со мною без свидетелей, глаз на глаз. Выраженная мною мысль диаметрально противоположна мысли, которую мне приписывает доноситель. Эту последнюю мысль я, в свою очередь, признаю лишенною логического смысла. Если б следственная комиссия состояла из местных членов, то я имел бы еще повод просить предводителя отрекомендовать меня не знакомым мне членам. Но какой повод искать содействия в предводителе, когда члены ему вовсе не известны, когда я, как депутат, имел право относиться прямо к членам и на словах и письменно (что мною и было исполняемо, даже с отягощением для господ следователей), когда, наконец, постороннее вмешательство строго воспрещено законом, а самое дело должно быть тайною для всех, кроме следователей и депутата?

По второму пункту. По приведенной мною причине я не мог просить о том же и судью г-на Ушакова; он еще менее предводителя мог действовать на следователей: ибо следователи лично выразили мне свое особенное недоверие к сему лицу, наиболее же г-н полковник Станкевич.

Беседа в доме г-на Ушакова была исключительно о духовных предметах. — Что ж касается до статьи доноса, якобы я в разговоре с полковником Коковцевым просил и его содействовать к оправданию виновных, как их называет доноситель, священников, то я недоумеваю пред сею статьею и не знаю, как и чем объяснить её. Можно объяснить её разве тем, что доноситель хотел позабавиться надо мною и над теми, которые бы на слово поверили ему. Полковник Коковцев женат на дочери г-на Страхова, питает всю привязанность к своему тестю. Искать, чтоб г-н Коковцев действовал в пользу обвиненных священников, следовательно, против своего тестя, было бы противным уже не только логическому смыслу, но и смыслу здравому и естественному порядку. Когда комиссия окончила свои занятия в деревнях и, на обратном пути в Устюжну, остановилась на несколько часов в усадьбе Страхова-сына для снятия немногих дополнительных показаний, тогда в первый раз в жизни я встретился с г-ном Коковцевым. После некоторого времени, в общей зале, где находилось несколько и других лиц, полковник Коковцев, заметя, что я стою одинокий у окна, подошел ко мне с приветливостию образованного человека и, в течение пяти-десяти минут, излагал мне тягость положения, в которое приведены настоящим делом и тесть его и все они — ближние г-на Страхова; при сем он выразил свою мысль, что причиною доноса, поданного священником Ивановским, было корыстолюбие сего священника. Признавая себя не вправе говорить о деле с г-ном Коковцевым, я наиболее отвечал ему молчанием. — Тогда был бы основан на неопровержимых фактах донос доносителя, когда бы он написал, что я просил следователей о точном определении прикосновенности к делу обвиняемых священников, что утруждал комиссию неоднократно по сему предмету моими мнениями, что, несмотря на почти постоянный отказ комиссии, я подписал под окончательным журналом, что остаюсь при всех поданных в комиссию мнениях: это всё совершенная правда.

По третьему пункту почтенный доноситель, во-первых, уличает сам себя в крайне недостаточном знании самого дела. Высочайше учрежденная Комиссия в 1851 году, обозрев всю переписку, нашла в ней совокупленными два разнородных дела, исследование которых производилось первою Комиссиею лишь в одно время, и потому отделила их одно от другого, назвав первое делом по неповиновению крестьян деревень Денисова и Ярцева, а второе делом по жалобам крестьян деревни Избищ на обременение их помещиком налогами и на насилие им девиц их. Этому разделению последовала и настоящая комиссия в 1852 году. По первому из этих дел г-н Страхов есть доноситель, а священник Ивановский есть обвиненный; по второму же священник Ивановский есть доноситель, а г-н Страхов есть обвиненный. Отношения упоминаемых доносителем двух священников к священнику Ивановскому принадлежат к второму делу. В нем (и нигде в деле) упоминаемого доносителем показания одного из священников на Ивановского в подстрекательстве крестьян вовсе не имеется. Имеется ли показание сих священников на Ивановского в том, что он их уговаривал присоединиться к его доносу, объявив о изнасилованных г-ном Страховым девицах в их приходах? а Ивановский утверждал, что эти священники сами объявили ему о изнасилованных девицах в их приходах; исследование впоследствии открыло таких девиц. Священник Ивановский нигде в деле не обвиняется за сделанный им донос, напротив того, его донос подтвердился, а обвиняется единственно в подстрекательстве крестьян деревень Денисова и Ярцева к неповиновению. Будучи несколько знаком с делом, мог ли я склонять одного из священников, чтоб он отказался от прежнего своего показания о подстрекательстве крестьян Ивановским, какового показания, повторяю, в деле нет. Если ж Ивановский подстрекал двух священников заодно с ним донести на г-на Страхова, то неужели это есть подстрекательство крестьян? неужели эти два священника суть крестьяне г-на Страхова? Справедлив ли оговор священников на Ивановского или Ивановского на священников, ни то ни другое нисколько не изменяет вопроса о прикосновенности Ивановского к возбуждению крестьян к неповиновению помещику, почему забота о изменении сих показаний лишена разумной причины. Последние слова третьего пункта не только не подкрепляют извета доносителя, но, напротив того, окончательно уничтожают его. Помещение этих двух священников в монастырь последовало так: Устюжское Духовное Правление получило указ Новгородской Духовной Консистории, в котором именно сказано, что сии священники устраняются из своих приходов на время переследования, для объявления чего послан был к этим священникам нарочный; вместе с тем Правление уведомило и меня отношением (копия с него при сем прилагается). Следовательно, священники знали срок прежде свидания со мною, на который они помещаются в монастырь, равно и я знал его, также священники знают ход духовных дел, равно как и я несколько знаком с ним, и знаю, что никто не может ни сократить, ни увеличить срока, назначенного Указом епархиального начальства, кроме его самого. Таинственный доноситель мой поставляет в затруднительное положение, чем объяснить его донос, потому что я доселе подвергался обвинениям во многом, но не в решительном отсутствии разума. Уж не дошел ли до него слух, разумеется в искаженном виде, о случае, который я считал известным только трем лицам, и он захотел приписать мне поступок, принадлежащий другому лицу. Этот случай состоит в следующем. Был приглашен в комиссию для свидетельства священник Евсигней Яковлев. Когда он дал свое показание сперва словесно, потом написал его начерно, выправил и стал переписывать набело, то два члена, господа Игнатьев и Строев, занялись беседою между собою о деле, а г-н полковник Станкевич встал близ столика, при котором писал священник. Когда священник достиг перепискою до того места в показании своем, где говорилось нечто о поведении г-на Страхова, то г-н Станкевич дал ему совет, чтоб он не вписывал этой статьи. Священник знаменательно поглядел на полковника и на меня; затем последовала минута молчания и размышления, после которой, однако, священник вписал статью в свое показание, вопреки желанию г-на Станкевича. — Как доноситель называет помещение священников в монастырь заключением, то я считаю обязанностию своею объяснить, что это выражение вполне неверно. Они не только не были заключены, но ниже посланы под начало, а помещены на правах всей братии, пользовались даром трапезою, жалованье по приходу им не было прекращено, даже отлучки из монастыря в город Устюжну им дозволялись. До начатия сего дела один из священников штрафован за неправильное употребление церковных денег, а другой за пьянство содержался срочное время в монастыре. В течение этого дела они выказали себя неблаговидно в духовном отношении, особливо один даже обязался принять очистительную присягу, между тем как показания прочих лиц уличали его во лжи. Это, может быть, кажется доносителю маловажным; но в духовном отношении от сего обстоятельства рождается вопрос: может ли такой священник продолжать священнослужение? Посему духовное начальство приняло благодетельную меру на время переследования устранить их от постороннего влияния. Когда они явились ко мне, то я, по наставлению моего начальства, объяснил им, что принимаемая относительно их мера служит собственно к их пользе и охранению, что помещение их в монастырь отнюдь не есть вид наказания, а только гощение, и дал им наставление, чтоб они показали, в случае если их спросит комиссия, всю истину. Управляющий Моденским монастырем Архимандрит отнесся мне о сих двух гостях своих не с выгодной стороны, особливо сказал об одном, которого действия и по делу неблаговидные, что он — человек с потерянной совестию и очень подвержен пьянственной страсти. Но в комиссию он явился в должном виде. Таким образом самый ответ подтвердил благоразумие меры духовного начальства. Во время моего пребывания в Устюжне полковник Станкевич не раз просил меня с особенным участием о освобождении сих священников из монастыря; я ему отвечал, что они помещены указом Новгородской Консистории на время переследования и что я отнюдь не вправе изменять это распоряжение. Сознаюсь, мне показалась странною такая критика г-на полковника распоряжений постороннего ведомства и такое его участие в лицах сомнительного поведения.

По четвертому пункту. 1) Перед отъездом моим в С<анкт>-Петербург обвиненных (называемых доносителем виновными) священников, коих числом три, я к себе не приглашал, а приехал проститься со мною начальник Устюжского духовенства старший священник Никитин, потом приходил священник Яковцевский, приходил ли Абрютин — не помню, а Ивановский вовсе не приходил, по болезни. 2) Я не объявлял священникам, что никто из них наказан не будет по весьма простой причине, а именно: священник Яковцевский признан Высочайше учрежденною Комиссиею неприкосновенным к делу неповиновения крестьян, о чем тайный советник Переверзев писал Новгородскому Преосвященному Викарию: вследствие сего священник Яковцевский указом Новгородской Консистории еще в прошлом 1851 году от наказания освобожден и водворен в прежнем своем приходе. Желал бы я получить наставление от доносителя: каким образом объявить Яковцевскому, с избежанием решительной бессмыслицы, что он наказан не будет, когда уже год тому назад он оправдан и освобожден от наказания? Равным образом Абрютину уже определено наказание Святейшим Синодом по совещанию с г-ном Министром внутренних дел, состоящее в отнятии у него его прихода и в удалении его из Устюжны в другой отдаленный уезд, о чем до прибытия моего в Устюжну был получен указ. Как же мне уверять Абрютина, что он не будет наказан, когда он уже получил указ о своем наказании? Священник Ивановский был наказан заключением в острог и теперь наказуется содержанием в монастыре под началом: уже наказанного и ныне наказуемого уверять, что он не будет наказан кажется мне чуждо здравого смысла. По окончании последнего заседания, что было около трех часов по полудни, я немедленно известил отношением Устюжское Духовное Правление о закрытии следственной Комиссии, чтоб оно распорядилось отправлением вышеупомянутых двух священников к их приходам, а священника Ивановского — в назначенный для пребывания его монастырь, что было сряду же и исполнено. Сим заключив мои действия, я того же дня в 7 часов вечера выехал из Устюжны.

Архимандрит Игнатий.

Устюжское Духовное Правление

5 июля 1852 года № 441

Копия

Его Высокопреподобию,

Отцу Архимандриту Сергиевой

Пустыни Игнатию и Кавалеру.

По указу Новгородской Духовной Консистории от 26 июня за № 4544, сие Правление честь имеет уведомить: 1) что от сего Правления предписано чрез благочинных здешнему окольнему духовенству, чтобы как благочинные, так и приходские причты оказывали Вам всё зависящее от Вас содействие и исполняли все Ваши законные требования; 2) по делу о поступках помещика Страхова, для устранения на время переследования священников села Пери Василья Кедрова и Большаго Военаго Алексия Яковлева из их приходов, нарочный за сими священниками сего дня послан, к отправлению их в Моденский монастырь.

(Подлинное отношение подписали:) Член Правления старший священник Василий Никитин, столоначальник Малиновский.

С подлинным верно: Архимандрит Игнатий.

В сем деле нумерованных листов пятнадцать.

Начальник отделения (подпись)

Столоначалник (подпись)

Помощ<ник> стол<оначальника> (подпись)

К сему делу присоединена Записка старшего депутата

Архимандрита Игнатия с приложениями.

Коллежский асессор

Богословский.

В марте сего 1851 года г-н Министр внутренних дел объявил, что — «по всеподданейшему докладу Государю Императору об упущениях и неправильных действиях местного начальства по производству в Устюжском уезде Новгородской губернии следствий по жалобам крестьян тамошнего помещика подполковника Страхова на непомерное обременение их работами и налогами и на прелюбодейные связи его с их женами и несовершеннолетними дочерьми, — Его Величеству благоугодно было Высочайше повелеть: переследовать это дело посредством особой Комиссии из чиновников от Корпуса жандармов и Министерств юстиции и внутренних дел» (ч. 1. л. 1-й).

В состав означенной Комиссии вошли: член Совета Министерства внутренних дел тайный советник Переверзев (председательствовавший в оной), генерал-майор Корпуса жандармов Ахвердов и состоящий в Межевом департаменте Сената статский советник Афанасенко, при депутате с духовной стороны Боровицком протоиерее, магистре Кострове. — Святейший Синод назначил (7 июля, 1851 года) архимандрита Сергиевой Пустыни Игнатия присутствовать в Комиссии сей в качестве старшего депутата со стороны духовного начальства. Он прибыл в Устюжну 15 июля, когда следственная Комиссия признала порученное ей дело уже совершенно законченным и занималась составлением заключительного журнала, прочитанного на последнем заседании Комиссии 28 июля.

Старший депутат, по несогласию с членами Комиссии, подал на основании 1031 ст. XV т. мнение следующего содержания:

«Как Высочайше утвержденная Комиссия объявила мне письменно, от 17 сего июля, что она (в заседании своем от 12 июля) признала порученное ей исследование законченным и что самое следственное дело первой Комиссии, — пересмотр и пополнение которого были целью ее действий, препроводила в С<анкт>-Петербург, а сего числа, по прочтении окончательного журнала, закрыла свои действия и положила, чтоб члены, ее составляющие, обратились к местам своих обязанностей, то я считаю уже неуместным предлагать ей какие-либо пополнения или изменения. Таковые изменения тем более невозможны, что самый общий план Комиссии, в котором по исследованию по доносу священника Ивановского дано второе место, я — на основании мнения Святейшего Синода — признаю неправильным; — обвинение Комиссиею старшего священника магистра Никитина в прикосновенности к делу признаю чуждым всякого законного основания; — самое обвинение священника Ивановского в возмущении крестьян помещика Страхова я нахожу голословным и средства, которыми Комиссия приводилась к такому обвинению, недостаточными, лишенными юридического достоинства, следовательно, неправильными и незаконными. Не имея возможности сии положения мои здесь изложить подробно, за неимением документов, то есть делопроизводства первой Комиссии, на действиях которой вторая Комиссия часто утверждает свои заключения, а равно и копии с ее окончательного журнала, я обязуюсь, по приезде моем в Санкт-Петербург, представить (в доказательство вышесказанных мною положений) подробную записку моему начальству, которое, по благоусмотрению своему, передаст оную или членам ныне закрывшейся следственной Комиссии или г-ну Министру внутренних дел, так как ему Комиссия положила представить свое делопроизводство».

Возвратясь в Санкт-Петербург, старший депутат рассмотрел, с возможною осторожностию и в совершенной подробности, доставленные ему по его просьбе: все делопроизводство Комиссии, разделенное ею на две части (ч. 1. — «О неповиновении крестьян Денисова и Ярцева»; ч. 2. — «О изнасиловании помещиком Страховым крестьянских девок»), — и основания самого дела, заключающиеся в начальном и последовательном делопроизводстве Новгородской Духовной Консистории («О предосудительных поступках Устюжского помещика подполковника Страхова с своими крестьянами»).

Выведенные им из такого рассмотрения юридические факты и заключения, составляя пояснения, оправдания и доказательства первоначальных положений, заключающихся в приведенном выше мнении его, в Комиссию поданном, — представляются в прилагаемой к сему записке. —

Деревня Избищи, Новгородской губернии Устюжского уезда в 25-ти верстах от города Устюжны-Железнопольской, в приходе Перетерье или Крутец (где священником был Александр Ивановский в продолжение 18 лет), куплена подполковником Страховым в 1837 году у помещика Долгрейна (ч. 1, л. 65). Слух о развратной жизни Страхова и его жестокости ходил по стране давно: указания об этом рассеяны по делопроизводству Комиссии (ч. 1, листы 106 на обороте, 109, НО, 121 на обороте, 122, 125, 131 на обороте, 217 и 425 и проч.). В 1847 году, в последних числах июня, после Иванова дня в первое воскресенье, шесть девиц, объявив священнику в церкви после утрени, что помещик изнасиловал их, просили защиты. К такой жалобе присоединились, по разным временам, что будет видно из делопроизводства, многие другие девицы, родители их и родственники. Священник донес о сем сперва словесно, в сентябре того же 1847 года, Преосвященному Леониду, викарию Новгородскому, в бытность свою в Новгороде, а потом, по приказанию Преосвященного, и письменно, от 19 октября 1847 года. Вследствие сего, по распоряжению Новгородского Военного губернатора, было произведено первоначально предварительное чрез Устюжского уездного предводителя дворянства дознание «О справедливости ропота крестьян на насильное растление помещиком Страховым дочерей их» (отношение военного губернатора к Преосвященному Леониду, 26 ноября 1847 года № 14691 в делопроизводстве Новгородской Духовной Консистории), а после — формальное следствие о том же именно предмете чрез Комиссию, составленную из уездного предводителя, офицера Корпуса жандармов и непременного члена земского суда (отношение того же, к тому же, 16 декабря 1847 года № 15646, там же).

Деревни Денисово и Ярцево находятся по соседству от деревни Избищи, первая в 6, а вторая в 4 верстах, и до 1847 года принадлежали помещику Долгрейну, которому и Избищи принадлежала, как сказано, до 1837 года. Подполковник Страхов купил их в 1847 году с публичного торга. Когда временное отделение уездного суда вводило крестьян деревень Денисово и Ярцево во владение помещика Страхова (19 ноября 1847 года), они объявили, что не желают принадлежать ему (ч. 1, л. 125). — Вот существенный источник жалобы Страхова на непокорство крестьян Денисова и Ярцева, в прикосновенность к чему он желал вовлечь и крестьян Избищских; отсюда же и изветы его и его партии на священника Ивановского. Страхов донес сперва, что священник взволновал крестьян Избищских; донос сей, учиненный после доноса священника на Страхова, оказался ложным. По прошествии почти года Страхов снова донес, что священник волнует против него вновь купленных им крестьян Денисова и Ярцева (ч. 1, л. 440 на об.).

Святейший Синод не упустил из внимания важное обстоятельство сие и, согласно с законом, признав жалобу Страхова «встречною», находил необходимым произвести исследование сперва по доносу священника, а потом уже по встречному доносу помещика, основываясь на точном смысле ст. 933 т. XV Св. Зак. (издан. 1842 года).

Первая Комиссия была учреждена «для исследования поступков помещика Страхова, по жалобе крестьян его», — так она и именовала себя во всех бумагах. Вторую Его Величеству благоугодно было Высочайше повелеть учредить для «переследования» этого самого дела, то есть дела «по жалобам крестьян помещика Страхова на непомерное обременение их работами и налогами и на прелюбодейные связи его с их женами и несовершеннолетними дочерьми» (ч. 1, л. 1). — Но первая Комиссия, воспользовавшись всегдашним нахождением деревни Избищи и деревень Денисово и Ярцево в одном приходе, а с 1847 года и в одном владении помещика Страхова, слила, под этим предлогом, два дела в одно, и, как бы стороною лишь касаясь главного — поступков Страхова, взнеся на священника вину в возмущении крестьян, поступила с ним, как будто бы с возмутителем, уличенным уже формально в уголовном преступлении.

Независимо от сего самое делопроизводство Комиссии этой было таково, что Устюжский уездный суд, препровождая 7 томов оного во вторую следственную Комиссию, приложил к описи объяснение оказавшихся в сем деле, как он выразился, «неверностей и неправильностей», между которыми особенно примечательны следующие: — «Во втором томе:

1) По описи показано листов неписанных двести семь, а по поверке оказались в числе писанных листы 135 и 188-й — неписанные.

2) Напротив того, три листа писанные пропущены.

3) Последующий из нумерованных лист, 215-й, пропущен и вовсе по описи не показан.

4) Показанного по описи Комиссии под № 38 отношения г-на подполковника Буцковского, от 20 февраля за № 20, в деле не оказалось» (ч. 1, л. 19). — Устюжский уездный суд, относясь во вторую следственную Комиссию (от 30 апреля 1851 года за № 231), говорит, между прочим, что он слушал объяснение бывшего уездного Устюжского предводителя дворянства князя Ухтомского (председателя первой Комиссии), в котором Ухтомский на 3 пункт отношения суда отвечал, что присланные к нему, князю Ухтомскому, при отношении г-на начальника губернии так называемые вопросные пункты «написаны на серой, довольно твердой бумаге, кажется фабрики г-на Страхова (близ Устюжны), подклеенные другим листом бумаги другой фабрики; для чего же и кем эта подклейка сделана, Комиссия в разыскание не входила. В одном углу, помнится ему в нижнем, было расклеено, и там видна рука другая, а не та, которою писаны вопросные пункты» (ч. 1, л. 44). — Суд приложил к сему подлинное объяснение князя Ухтомского за его подписом, где повторено все вышесказанное (л. 50 на об.).

Уже одни эти обстоятельства, принимающие вид особенной важности от существа сего дела, сами по себе должны были обратить полнейшее внимание второй Комиссии, которая назначена была Высочайшею волею, определившею достоинство производства первой, именно для переследования «упущений и неправильных действий местного начальства Устюжны», по производству следствий по жалобам крестьян помещика Страхова на непомерное обременение их работами и налогами и на прелюбодейные связи его с их женами и несовершеннолетними дочерьми.

Но вторая Комиссия, «по прочтении следственного дела первой и делопроизводства губернского правления, нашла, — как она выразилась, — что хотя производившемуся по сему предмету следствию дано одно общее наименование о неповиновении крестьян помещика Страхова, однако же, вникнув в сущность всех обстоятельств, составлявших предмет обследований и переписок, оказывается, что в нем заключаются два дела: одно — о неповиновении крестьян, купленных помещиком Страховым в 1847 году деревень Денисова и Ярцева, и другое — об изнасиловании Страховым крестьянских девок в принадлежащей ему с 1837 года деревне Избищи, смежной с упомянутыми двумя деревнями и состоящей в одном с ними приходе» (ч. 1, л. 100).

Мне не предлежит определять, в какой мере необходимо было (и в чем заключались неуказанные причины) подобное раздробление одного дела на два дела, именно так, как выше приведено, поименованных Комиссией), которой было Высочайше повелено «переследовать» предшествовавшие производства, — по «упущениям в них и неправильным действиям», а они, очевидно, могли заключаться не в наименовании данном делу, но в существе и направлении действий; не менее того эта исходная точка не могла не определить характера и всего последовавшего движения работ Комиссии, из которых вовсе не выводится положительно, чтоб его [дела. — Ред. произведено было собственно «переследование», по ясно определенному предмету предписанное. Из сего же, вероятно, произошло и то, что его [дела. — Ред. даже не показано, в чем именно состояли «упущения и неправильные действия местного начальства», и не представлено никакого определительного заключения именно о таком пересмотре и надлежащем разборе их, по коему можно бы было обвинить или оправдать первые исследования. Две выписки из делопроизводства первой Комиссии, второю приводимые, относятся, каждая специально, лишь к одному из двух наименованных ею дел; — помещаются в начале их, и не дают о делопроизводстве первой Комиссии достаточно ясного понятия.

Эта исходная точка повела, по мнению моему, и к тому еще, что при принятом разделении дела на два, вероятно, ускользнуло из внимания, что жалоба Страхова на священника была встречная доносу священника, как заметил Святейший Синод в определении своем 24 января — 5 февраля 1851 года (ч. 1, л. 82 на об. и далее), и что посему первое место должно бы было занимать исследование по доносу священника, то есть — «о действиях помещика Страхова», от которых произошло неповиновение крестьян деревень Денисова и Ярцева, и уже в встречность чему Страхов жаловался на священника. Понятно, что при сем произвольном направлении чрезвычайно важные вопросы о взаимном отношении этих двух дел, изложенные в определении Святейшего Синода и на разрешение которых обращено внимание Комиссии г-ом Министром внутренних дел (ч. 1, л. 67 и 68), остались не только не разрешенными, но, так сказать, не тронутыми.

Затем нельзя не остановить внимания и на том, что как выписка из дела прежней Комиссии, так и основной журнал второй, представляющий план действий ее, не имеют подписи духовного депутата, а подписаны одними членами Комиссии. На выписке не означены год и число (ч. 1, л. 160 на об.). Журнал же, о котором упомянуто, помечен рукою г-на председателя Комиссии 29 июня 1851 года (ч. 1, л. 216 на об.). Пометка сия, 29 числом июня, представляет то весьма странное обстоятельство, что этот план всех действий Комиссии составлен уже после начатия и окончания его [плана некоторых [дел, и что в нем излагается о совершившихся обстоятельствах как бы только о предполагаемых еще к исполнению. — Так, на листе 167 (стр. 5 сверху) говорится: «Как при обследовании жалобы, принесенной на Страхова Избищенскими крестьянами, должна будет открыться справедливость сего показания, а потому иметь его в виду только при производстве следствия по жалобе сих крестьян». — Это сказано 29 июня о действиях, которые приводились в исполнение от 17 по 28 того же месяца. — На листе 181 (стр. 5 сверху) говорится: «Подобные обвинения сделаны на Страхова со стороны Избищенских крестьян. По обвинениям сим, как ниже видно, предположено Комиссиею подробное расследование». — Но это предположенное расследование тогда было уже сделано. — На листе 189 на обороте (стр. 3 сверху) говорится: «Те из них, которые относятся к делу об Избищенских крестьянах, вошли в состав сего последнего и предположены к подробному обследованию». — Но предположенное (29 июня) к подробному обследованию было обследовано уже между 17 и 28 числами июня. — Листа 191-го на обороте (стр. 11 сверху) сказано: «О блудных связях Страхова с девками и женщинами деревни Избищ положено произвести самое подробное исследование». Но исследование сие произведено тоже между 17 и 28 числами того же июня.

Дело по жалобе крестьян деревни Избищ и по доносу священника Ивановского развито во второй части делопроизводства Комиссии, начиная от 2 листа по 387 (от 17 по 25 июня). Трудно сообразить и объяснить, по каким причинам дело это отнесено туда после журнала 29 июня? и наоборот, как в журнал 29 июня могли войти предположения действий, которые уже приведены были в исполнение прежде, именно между 17 и 25-м июня? — Если бы первоначальный план был иной, то обстоятельства и соображения, побудившие к какому-либо изменению его, казалось, не могли бы не быть изложены в особенном журнале о сем, как о предмете весьма важном и долженствовавшем иметь решительное влияние на ход всего делопроизводства.

Изложив очерк направления главных действий, я обязан приступить к более подробным указаниям частностей, по необходимости следя делопроизводство нередко и в том порядке, в каком оно совершалось, дабы фактами, из него почерпнутыми, объяснить причины несогласия моего с Комиссиею. Из сего у смотрится вместе и то, в какой мере достигнута Комиссиею цель предначертанного ей Высочайшим повелением назначения.

Приступая к подробнейшему рассмотрению переследования дела «о противозаконных действиях помещика Страхова», — переследования, возникшего из доклада об «упущениях и неправильных действиях в производстве первых следствий», — должно ожидать тем более внимательности и правильности от «переследования» сего, что оно производилось по Высочайшей воле. В начале каждого исследования, как обнаруживающем основной план предначинаемых действий, надлежит искать и истинного разума их направления, а потому и здесь не останавливаюсь собственно на объяснении: — с того ли начала Комиссия, что должно составлять первый предмет ее исследований? — так ли действовала она, как повелевают предначертанные для того в законах правила? — на ту ли именно грань дела, на те ли лица устремила внимание? — проникла ли в соотношения, в влияние обстоятельств на лица, и обратно? — точно ли разъяснила причины главного события, дух фактов? — не оставила ли без надлежащего изведания обстоятельств, бросающих свет на дело? — Важные вопросы сии не могут не выясниться сами собою из рассмотрения, которое надлежит начать прежде всего с основного журнала второй Комиссии, 29 июня.

Первый пункт, которым Комиссия начинает журнал сей, содержит в себе прямое, без узаконенного ей переследования, без надлежащей поверки, принятие ею обвинения делопроизводством первой Комиссии священника Ивановского: в возмущении крестьян Денисова и Ярцева правильным, а дело об этом предмете совершенно исследованным. Понятно, что после сего решительного определения в самом начале Комиссии уже трудно, если не невозможно, говорить о священнике постоянно иначе как о преступнике уличенном.

На мне, как депутате от духовного ведомства, лежит обязанность до крайней точности убедиться в степени виновности обвиненного и, для сего, с полною осмотрительностию вникнуть в разъяснение всех положений этого обвинительного пункта, чтобы вывести юридическое достоинство их. Затем, собрав все обстоятельства, изложенные в целом делопроизводстве, в подкрепление сего обвинения, изыскать истину сих подкреплений, — сблизить группами однородные факты и показать соотношения разнородных, чтоб дать делу, так сказать, возможность говорить за себя самому. На сем основании, следя делопроизводство по основному журналу, начертавшему план всех его действий, и только лишь отголоском которого (а не новым актом, вследствие открывшихся в течение производства обстоятельств) может быть признан заключительный журнал Комиссии, представилось необходимым, для удобнейшего уразумения связи частей, разбросанных в деле, разделить записку сию на следующие главные отделы:

I. Обвинения священника Ивановского и других лиц духовного звания; — преследования и поступки против них.

II. Настоящие причины нежелания крестьян принадлежать Страхову, неповиновения и непокорности их; — обременение их помещиком, жестокое обращение с ними; — насилия им крестьянских девиц; — характер действий исследования по сему предмету.

III. Беглый очерк дополнительных, из производства второй Комиссии извлеченных свидетельств о том, было ли точно возмущение, и как вели о сем дело местное начальство и следователи.

Каждый отдел представляет в совокупности все главное, что по предмету, рассмотрению которого он посвящен, рассеяно в делопроизводстве. Частности, хотя по себе менее значительные, но заслуживающие всякого внимания, внесены в особые приложения, к Записке сей присоединенные.

1. Вторая Комиссия, с первых слов своего основного журнала 1 части, в котором изложен весь план ее действий, вопреки заключению, изображенному в высочайшем повелении о действиях первой Комиссии, высочайше признанных «неправильными и исполненными упущений», признала, притом без всякого «переследования», эти самые действия «правильными» и дело о неповиновении крестьян «вполне обследованным».

2. Таким образом, с первого шага вторая Комиссия уклонилась от исполнения Высочайшего повеления о «переследовании».

3. Но как, по разуму самого ее назначения («для переследования»), закон требовал полных и тщательных передопросов крестьян, что исходная точка ее действий (признание делопроизводства первой Комиссии «правильным») уже препятствовала ей приводить в исполнение, то вторая Комиссия, по необходимости, должна была уклониться и от исполнения законов.

4. Сделав свое делопроизводство противоречащим Высочайшему повелению и законам, она лишила его существенно необходимого достоинства — Правды.

5. По сим причинам делопроизводство второй Комиссии, на всем обширном пространстве своем, представляет единство характера и направления. Характер состоит в постоянном уклонении от Высочайшего повеления о «переследовании», в постоянном уклонении от исполнения законов, требовавших «переспроса и пересмотра» по непрестанно открывавшимся «неправильностям и упущениям» первой Комиссии, признанным Высшим Правительством, хотя и прикрываемым заботливо второю Комиссиею. Постоянное же направление, истекающее естественно из характера, состояло в непрерывном стремлении оправдать виновных и обвинить невинных: итак, это направление можно назвать постоянным стремлением к нарушению Правды, к заменению ее Неправдою, облекая сию, при помощи подьяческих ухваток и приемов, в личину будто-правды. Неправда столько усвоилась делопроизводству второй Комиссии, что она первую часть его назвала и выставила второю, а вторую первою. Неправда есть качество сего дела с первого, оберточного листа и так далее, до последнего его листа.

6. Священник Ивановский обвинен второю Комиссиею в возмущении крестьян г-на Страхова следующими средствами: А) показаниями крестьян первой Комиссии, без переследования их, и несмотря на то, что некоторые дали вторые показания, радикально противные своим прежним показаниям первой Комиссии; В) искаженною выпискою из письма Ивановского к Баранову и неправильным толкованием сего письма, с умолчанием и без пересмотра письма в цельном его составе; С) различными, более или менее важными, придирками, подробно изложенными в записке старшего депутата. Обвинение священника Андрея Абрютина еще голословнее; а обвинение магистра Никитина нелепо, смешно, слишком мелочно и низко.

7. Настоящая причина жалоб Избищских крестьян и непокорства Денисовских и Ярцевских — сам помещик их, г-н Страхов — прикрыт следующими средствами: А) непереспросом сих последних крестьян о причине их нежелания поступить во владение г-на Страхова; В) непереследованием, почему сии крестьяне 19 ноября 1847 года, при вводе г-на Страхова во владение, отказались повиноваться ему; С) непереследованием, почему крестьяне сии, по объявлении им 3 мая 1848 года указа губернского правления о покупке их Страховым, отказались повиноваться ему, хотя вторая Комиссия и видела в актах первой, что в причину отказа повиноваться ему они приводили жестокое его обращение с Избищскими крестьянами, растление им их родственниц, девиц Избищских, назначение на них самих оброка в 60 рублей ассигнациями, при двух днях еженедельной барщины и многодневных сгонах; D) оставление, и повсюду, без переследования многочисленных сведений и показаний, обнаруживавших вышеупомянутую причину; Е) исследованием по Избищам налогов, в настоящем их виде, а не в том, в каком они были при принесении жалоб Избищскими крестьянами (впрочем, и настоящий налог крайне отяготителен и разорителен для крестьян); F) недостаточным исследованием количества изнасилованных г-ном Страховым крестьянок, несмотря на очевидные указания дела, чем ослабляется пред Правительством страшная картина его разврата, находящаяся пред взорами крестьян, потрясающая их совесть, ужасающая их понятия, возмущающая чувства; J) уклонением от повального обыска о поведении Страхова во всем имении его и в соседних деревнях, хотя этот обыск и настойчиво требовался как законом, так и самим делом.

8. Неправильные действия местного начальства прикрыты второю Комиссиею уклонением от переследования, или же переследованием крайне недостаточным, по каковой причине находится в тени, необъясненным, лишь могущим быть усмотренным при особенном тщании, что местное начальство невниманием своим к жалобам как Избищских, так потом и Денисовских крестьян — первых на совершенные над ними жестокости, а вторых на назначенные и объявленные г-ном Страховым — внушило им недоверие к себе. Благоразумное, своевременное и законное ограничение г-на Страхова местным начальством потушило бы жалобы Избищских и предотвратило непокорство Денисовских крестьян. Те и другие были движимы в своих действиях горем, перешедшим в отчаяние. Действия Страхова способны привести в такое положение каких угодно крестьян.

9. Все, до одного, мнения духовного депутата, ходатайствовавшего пред второю Комиссиею, принявшею на себя какие-то странные права и власть, о исполнении Высочайшего повеления переследованием, о исполнении законов переспросом и пересмотром, о открытии истины и сохранении святой Правды точным определением виновности подсудимых, ходатайствовавшего о всем этом, как о милости — жестко и с презрением ею отвергнуты.

Вывод Высочайше учрежденной (второй) Комиссии из ее делопроизводства, естественно, не мог иметь иного характера и направления. Этот вывод изображается в ее Заключительном журнале, помещенном в конце второй части. Вывод старшего депутата, основанный на том же делопроизводстве, имеет результатом своим диаметрально-противоположные заключения. Какая тому причина? Как одно и то же дело могло породить два разные, совершенно противоположные друг другу заключения? Ответ короток, прост и ясен. Разноречащие заключения Комиссии и депутата произошли от следующего: Комиссия для обвинения священника Ивановского и для оправдания г-на Страхова уклонилась от исполнения Высочайшего повеления, от исполнения Государственных законов, от исполнения нравственного закона правды и сообразно с своею целью вывела свой Заключительный журнал; но депутат в Записке своей указал на все эти уклонения от исполнения Высочайшего повеления, от исполнения законов, от исполнения требований добросовестности — Правды, и, выставив факты — свидетели Истины, которых вторая Комиссия не могла задушить, умертвить, несмотря на все ее к тому усилия, составил иной вывод, иной, так сказать, Заключительный журнал, совершенно противоречащий результатом своим Заключительному журналу Высочайше учрежденной Комиссии для переследования, но на самом деле занимавшейся как бы доказанием (тщетным!) неосновательности данного ей поручения, несмотря и то, что оно изображено ей в Высочайшем повелении. — Если говорить точно и без всякого погрешения пред Правдою, то должно сказать следующее: Заключительный журнал, составляя одно целое по духу и направлению с делопроизводством второй Комиссии, несколько и отличается от нее: делопроизводство содержит в себе крупные неправильности и погрешности, а заключительный, вмещая в себя эти крупные погрешности, подкрепляет их мелкими, уже чисто подьяческими погрешностями и увертками, внушающими презрение и омерзение к составителям таких гнусностей. Так, Заключительный журнал говорит, что при насильственном венчании Евдокии Абрамовой солдаты говорили ей «Дуня!» вместо «Дуняшка» (как явствует из подлинного показания); «тебя задерем», — но все умолчано. О Христине Елистратовой сказано, что она изнасилована Страховым за шесть лет тому назад, и это повторено дважды, но из показания явствует, что она изнасилована за четыре года, в 1847 году, на Ивановской неделе, и в первое воскресенье объявила о сем в церкви священнику Ивановскому, с чего вспыхнули жалобы всех крестьянок и крестьян. Показания братьев Христины, данные второй Комиссии, ею умолчаны, а выставлены прежние, данные ими первой Комиссии. Очень смягчено показание Архипа Минина, который в подлиннике показал: «Хотя в показании, отобранном (первою Комиссиею) от меня 13 апреля 1850 года, написано, что будто жена моя, Федосья, объявляла мне, что на барина сделала ложное показание, но этого ни она мне не сказывала, ни я в Комиссии не показывал, и с чего оно написано не знаю» (ч. 2, л. 315). Умолчано о Федосии Алексеевой, что она при передопросе первою Комиссиею принуждена была показать противно первому показанию по угрозам жандарма, который сказал ей: «Если покажешь на помещика, то будешь заключена в острог». Также умолчано, что Страхов, уговаривая ее на блуд, торкал в грудь дубинкою (ч. 2, л. 315, 316). Умолчано показание мужа Матроны Андреяновой, Федора Алексеева, что он объявлял прежней Комиссии о рождении женою его, через три недели после свадьбы, младенца, прижитого, по сознанию ее, со Страховым, но что члены первой Комиссии приказали показать, что он женился на нерастленной девице, каковое приказание он и исполнил; Страхов же стращал его острогом. Умолчано показание Матроны Андреяновой, что жандарм угрожал ей, что ее сгноят в остроге, если она покажет на помещика (ч. 2, л. 313, 314). Умолчано о Савелии Андреянове, что когда сестра его Матрона Андреянова, по изнасиловании ее Страховым в деревне его Залужье, была возвращена в свою деревню Избищи, то Савелий был вытребован в Залужье, где барин сказал ему: «Отчего сестра твоя пряталась от меня?» и за то, в спальне, бил Савелия по щекам, а после свел в мастерскую за руку и там, в присутствии Страхова, высекли его двумя крестьянскими кнутами так, что он полторы недели был болен (ч. 2, л. 179–191 — сличить 530). Умолчано, что Избищские оброчные крестьяне, при первоначальной их просьбе, внося 60 рублей ассигнациями оброку с тягла, обязаны были отбывать два дня барщины, независимо от многодневных дней сгонных. Умолчано при настоящем их положении еженедельный один день. Умолчано важное показание Балясникова, данное им второй Комиссии и решающее вопрос о прикосновенности Ивановского, а выставлено показание его первой Комиссии, вполне противоречащее сему второму. Умолчано, смягчено, изменено и прочее, и прочее, и прочее (см. в записке старшего депутата).

Старший депутат, при первом взгляде на делопроизводство второй Комиссии, признал оное лишенным юридического достоинства, неправильным и незаконным, но при подробном рассмотрении этого делопроизводства он признает его непрерывною цепью неправды, временем более тонкой, временем более грубой, приметной для всех и каждого. По сердечному ощущению, оно — глубокая пропасть зла, в которой потоплены совесть и честь следователей, невинность и благосостояние невинных и уголовные преступления закоренелого в преступлениях преступника.

К сожалению, действия членов Комиссии, недостойно носившей именование Высочайше учрежденной, соделались явными и ясными не только кругу образованному Устюжны, но и простому народу, который не всегда сразу понимает неправду, над ним совершенную, но почти всегда чувствует ее, уразумевает ее впоследствии по плодам и заражается страшным недугом недоверия к Правительству; а этот недуг укрепляется от самого терпения неправды, особенно когда она пребывает неизобличенною высшими властями, каковыми неоспоримо были в Устюжне члены второй Комиссии. Вот слабый очерк подвига, ими совершенного.

Цифры цитат указывают здесь на Записку депутата, долженствующую войти в состав делопроизводства Высочайше учрежденной Комиссии.

Его Сиятельству

Графу Николаю Александровичу Протасову

В сентябре 1847 года прихода Перетерье или Крутец (Новгородской губернии в Устюжском уезде) священник Ивановский донес Преосвященному Леониду, викарию Новгородскому, словесно (а 19 октября и письменно), — что помещик того же уезда, Страхов, растлевает крестьянок принадлежащей ему деревни Избищ. — Изнасилованные сами объявили о сем ему, священнику, в церкви.

Предварительное исследование, а после и формальное следствие — «О поступках помещика Страхова, по жалобам крестьян его», — были произведены по распоряжению Новгородского военного губернатора.

Между тем Страхов купил, с публичного торга, деревни Денисово и Ярцево, принадлежавшие помещику Долгрейну, числившиеся в том же приходе, где упомянутый священник находился 18 лет. — При вводе Страхова во владение, в ноябре того же 1847 года, крестьяне Денисова и Ярцева объявили, что не желают принадлежать ему. Причиною тому они выставляли: жестокое обращение Страхова с крестьянами Избищ, — отягчение их оброком, — стеснение работою и насилование их жен и несовершеннолетних дочерей, что новокупленным крестьянам было известно как по слухам, давно ходившим в стране, так и не только по соседству их (в 4 и 6 верстах) с Избищами, прежде состоявшими с ними в одном владении Долгрейна, но и по родственным связям людей сих деревень между собою.

Крестьяне Избищ были столь глубоко оскорблены поведением помещика, не изменявшимся от их долготерпения и покорности, что не только побуждали священника донести о противозаконных поступках, которых он и без сего не мог бы укрыть, но вынудили его, для их успокоения и предварения мятежа, грозившего вспыхнуть, выдать им записку, свидетельствовавшую уже о доведении им жалоб их до высшего начальства. Беззаботный, пока не нарушалось молчаливое терпение его жертв, Страхов понял, чем грозило ему такое обнаружение многолетних многочисленных уголовных преступлений его. Прибегнув к довольно обыкновенному в таких случаях способу, он подал встречный донос на священника, будто бы взволновавшего его Избищских крестьян. Но как не было возможности юридически доказать мятежа в Избищах, то, по прошествии около года, пользуясь неповиновением вновь купленных им крестьян деревень Денисова и Ярцева, Страхов, другим изворотом, в новом доносе обвинял того же священника Ивановского в взволновании им крестьян и сих деревень. Это послужило основною точкой действий первого исследования.

При постановлявшем в затруднение, решительном несуществовании бунта в Избищах, существование неповиновения в новых деревнях являлось обстоятельством весьма удобным; оно представляло возможность, отстраняя, затеняя единую, истинную причину ничем не удержимых, громких жалоб (как крестьян Избищских, уже 10 лет находившихся во владении Страхова, так и Денисовских и Ярцевских, не желавших поступать в оное, по тем же самым опасениям, — именно по жестокости обращения его, отягощению им людей налогами и работами и растлению крестьянских девиц), оставив в стороне поведение Страхова, привязать все действия и движения следопроизводства к одному непокорству крестьян, и, вменяя жалобы те в неповиновение, удаляя, совращая розыск от законного изыскания их основательности, вместо видимо существовавшей причины сей, которую розыск необходимо открыл бы с юридическою ясностию, создать усиленными средствами призрак другой причины в лице священника Ивановского, ложно направленным исследованием опрокидывая на это лицо всю ответственность не только за развитие и последствие, но даже и за самое начало дела, возникшего из объявления ему крестьянками о растлении их помещиком.

Подобный оборот должен показаться, по справедливости, не только странным, но удивительным; близкое же рассмотрение средств, какими это достигнуто, убеждает, что они требовали от исследователей немалого труда и смелости. Главный начальник губернии, очевидно пораженный сведениями о них, уже в начале исследования писал к председательствовавшему в первой Комиссии 3 января 1848 года за № 15612, «что он предлагает ему, согласно первому предложению своему, вести дело только о противозаконных действиях помещика Страхова и опекуна Батюшкова, не отступая от данных законом форм судопроизводства, открывая при сем случае о действии Ивановского. Что он усмотрел, что доноситель (Ивановский) следственною Комиссиею был вызван в Присутствие ее как обвиняемый без предварительного сношения о сем с духовным начальством, и даже без депутата отбирались от него ответы, по извету против него помещика Страхова; а когда священник Ивановский отказался продолжать ответы, по неимению при себе черновых записок, то его сопроводили в дом и требовали там, чтобы он взял все бумаги свои в Комиссию».

Главный начальник губернии объявлял, «что эти действия Комиссии он находит противными ст. 933 и 993, следовательно 996 и следовательно 1093, 1023 и 1024 Законов Уголовных». Это строгое напоминание, к сожалению, не остановило действий, которые впоследствии были выведены из границ всякого права и законности. Высшее Правительство, не имевшее возможности знать подробностей делопроизводства сего, и по главным чертам оного признало в нем такие «упущения и неправильности», которые побудили всеподданнейший доклад и назначение по ВЫСОЧАЙШЕЙ воле особой Комиссии для «переследования этого дела».

В эту вторую Комиссию Святейший правительствующий Синод назначил архимандрита Сергиевой Пустыни Игнатия старшим депутатом с духовной стороны. Прибыв в Устюжну 15 июля, он застал Комиссию уже закончившею порученное ей дело и, не согласясь с положениями ее заключительного журнала, выразил в особом мнении, «что общий план действий Комиссии, в котором исследованию по доносу священника Ивановского дано второе место, — он, на основании мнения Святейшего Синода, — признает неправильным; обвинение Комиссиею старшего священника магистра Никитина в прикосновенности к делу — признает чуждым всякого законного основания; самое обвинение священника Ивановского в возмущении крестьян Страхова, — признает голословным, и средства, которыми Комиссия приводилась к такому обвинению, недостаточными, лишенными юридического достоинства, — следовательно, неправильными и незаконными».

Если первый взгляд на дело побудил депутата, не имевшего еще под рукою важной части производства (которая была уже отослана в Санкт-Петербург), столь резко выразить решительное несогласие свое с Комиссиею, то внимательное обозрение всех подробностей доставленного ему впоследствии делопроизводства убедило его, что выражение им несогласия его далеко не соответствовало в своей силе чрезвычайному несогласию с законом и истиною как общего характера, так и частностей этого второго исследования, вполне на первом основанного.

Подробная, хотя по возможности сжатая Записка, старшим депутатом представленная, останавливаясь на каждом, кроме самых мелочных действий обеих Комиссий, и фактами выясняя их разум, а следовательно и сообразность их с требованием законов и обстоятельств, излагает с достаточною, для безошибочной оценки, полнотою общность и частности как первого исследования, так и «переследования», по Высочайшей воле произведенного.

Здесь же приводятся главные, так сказать, узлы этого замечательного во всех отношениях дела, по коим в упомянутой выше Записке, а за нею и в самом делопроизводстве, с удобностью распутывается сбивчивая сеть, сплетенная сперва исследованием, в котором Высшее Правительство признало «упущения и неправильности», а потом переследованием, которое вместо ревизии, указания, пополнения упущений тех и возмещения и исправления тех неправильностей, — то есть вместо предписанного «переследования», как разумеет его закон, — вовлеклась в ту же черту действий, совершая их с уклонениями еще более важными, так как и обязанность, на нее возложенная Высочайшею волею, была гораздо важнее.

С первого шага своего вторая Комиссия приняла обвинение, «неправильным» производством первой постановленное, — правильным, а дело, по сознанию Высшего Правительства исполненное «упущений», — совершенно исследованным. Вменяя себе как бы в закон это основное постановление свое, она, естественно, не допускала уже себя до поведенного ей «переследования» того, что сама предварительно сознала совершенно исследованным. Уклоняя ее от всякого пояснения и точного рассмотрения обстоятельств, которые повели бы к доказанию несовершенства, неверности, неправильности первого исследования, это положение дозволяло Комиссии скользить по самым резким фактам, — оставлять без всякого внимания и уважения события, показания и свидетельства, так сказать, усильно влагавшие в ее руки ключ к открытию истины, — отражать эту истину, делая заключения, несообразные с значением фактов, и, вместо выводов законных, испещрять извилистый ход своего делопроизводства умозрениями собственными.

Комиссия решилась изменить самую хронологическую последовательность действий, в противность истине она наименовала первую половину своего труда второю, а вторую первою. Между тем такою перестановкой совершенно изменено и извращено ею относительное значение частей; основно[е важное укрыто от внимания, а истекшему из первых причин, второстепенному, дан вид особенной важности. По сему-то для внимательно рассматривающего дело два бесспорно значительнейшие акта второй Комиссии, журналы ее вступительный и заключительный, представляются вместе и двумя сильнейшими ее обвинителями. Первый в том, во-первых, что он предначертывает не только общий план, но и частности не тех (как надлежало бы) действий, какие оказались бы необходимыми по мере имевших открываться обстоятельств и по требованиям предписанного «переследования», но лишь тех, какие заранее сочтены были нужными при упомянутом заблаговременном признании постановленного первою Комиссиею обвинения правильным, а дело — совершенно исследованным. Во-вторых, в том, что противно истине, но в согласность с тою же целию, журнал сей излагает в числе предположенных, будто бы имеющих еще совершиться действий, такие, которые в существе были уже совершены Комиссиею прежде подписания сего журнала. Журнал же заключительный в том, — 1, что он вовсе не составляет вывода из действий и сведений, какие могли быть (и частью были) вызваны ходом «переследования», но есть лишь более развитый отголосок упомянутого журнала вступительного, так что если б между двумя журналами сими и не вмещалась целая часть делопроизводства, то сие нисколько не воспрепятствовало бы по журналу вступительному составить заключительный точно в таком же духе и направлении; и 2, что в частных заключениях своих, на основании принятого плана изложенных, он нередко вовсе не согласуется с фактами, вместившимися в самое дело, и из которых, — несмотря даже на неразъяснение, неразвитие и уклонение оных, — должно бы было вывести заключения совершенно иные, — что доказано в упомянутой Записке старшего депутата.

Столь странный во всех отношениях, так сказать, извращенный ход, мог быть вынужден лишь желанием достичь предположенной цели, к которой все было направлено, цели укрыть главную причину зла, Страхова.

Вот почему взамен горьких, после многолетнего терпения наконец вспыхнувших жалоб, которые обнаруживали жестокость обращения помещика с прежними его крестьянами, — отягощение им физического и нравственного состояния их, глубокое оскорбление и взволнование их чувств неудержимым распутством, вошедшим как бы в закон жизни Страхова, прелюбодейными связями его с их женами и многочисленными растлениями им несовершеннолетних их дочерей; — взамен не только нежелания, но, по всем сим причинам, самого решительного отвращения вновь купленных крестьян принадлежать «беззаконнику», как они именовали Страхова, — найдено было удобнейшим, — за невозможностью совершенно заглушить означенные жалобы и замять показания, — извратить их значение, изобразить их порождением руководства и подстрекательства священника, 18 лет мирно жившего в этом приходе, и внезапно будто бы взволновавшего, по прихоти своей, ничем иным не вызванной, три деревни крестьян, очевидно выказавших столько же смысла, воли и решимости в настойчивости жалоб сих, сколько они прежде имели терпения; взволновать их до обнаружения ими обесчещения своих дочерей и до навлечения на себя строжайших наказаний. Исследование силилось утвердить будто истину, столь не естественное дело, потому лишь, что бедный священник этот был доносителем, которому Провидение назначило наконец обнаружить долговременно таившиеся уголовные преступления богатого помещика.

Плодом таких действий следопроизводства являются: с одной стороны, свободная жизнь этого помещика и спокойное управление им имением даже в продолжение самого производства следствия, в котором он представляется лицом, едва-едва прикосновенным, отстраненным от всякого законного ограничения и взыскания, продолжающим отягощать состояние и насиловать волю (в браках) крестьян своих, в чем содействуют ему местные власти и воинская, находящаяся в деревнях, команда. С другой же стороны, извращение вызванных угнетениями и оскорблениями жалоб в непокорство, в бунт навлекли воинскую экзекуцию, жестокие наказания многих и смерть других; проявление пристрастных допросов, неправильных действий, чрезвычайного злоупотребления власти, противного всем законам, кощунства; посрамление духовного сана, поругание, угнетение священника, преследование его семейства и обвинение других духовных лиц.

Особенно важно здесь и то, что действиями сего рода народ, очень ясно уразумевающий их значение, убеждается, что правда, которой Правительство во всем ищет, и в этом деле не могла восторжествовать в течение трех с половиной лет, и что орудия, законом для защиты справедливости употребляемые, открыто прибегая к подобным средствам, формами закона и принадлежащею им властью, только заглушают жалобы слабых, пресекают им все пути к защите и, попирая истину, ввергают людей сперва в тоску, потом в недоверие, в непокорность и наконец в отчаяние.

Вот характер этого, заслуживающего особенного внимания, дела и значение исследования и, к сожалению, «переследования», по Высочайшей воле назначенного. В Записке старшего депутата они подробно объяснены по следам самого делопроизводства. Приводимые ниже указания на главные факты могут, облегчив отыскание их, как в упомянутой записке, так и в самом делопроизводстве, выяснить чрезвычайную неправильность его и проистекшие из нее противные истине заключения.

Из прямого розыска о причинах, побудивших донос священника Ивановского, необходимо выяснилась бы тотчас вся истина о поведении Страхова. Она не могла укрыться и от поверхностного исследования, собственно к сей цели направленного, потому что известность о ней (молва, слухи), была столь же обща в стране, сколько оскорбления были живы, продолжительны и беспрерывны, порожденное же ими чувство глубокой, вкоренившейся многолетием, нелюбви к беззаконнику, обнаружась после долгого терпения, не могло уже быть скрыто. Самые яркие о сем свидетельства рассеяны по делопроизводству почти при каждом показании и сведении, их можно найти едва ли не на всяком листе записки (особенно же на л. 41–43; 128–135).

Чтоб застенить Страхова, надлежало совершенно отвлечь от него внимание и для того перестановить предметы и извратить значение событий. Недостаточно было воспользоваться встречным доносом его о взволновании будто бы его Избищских крестьян священником, еще надлежало, противно духу обстоятельств и закону, направить все делопроизводство к исследованию не поведения настоящего виновного, но поступков мнимого и, в этом усильном наклонении всех частностей дела, стараться оставлять всегда в стороне главное лицо. Несмотря на трудность такого предприятия, на него решились, вероятно, надеясь достигнуть цели быстротою и строгостью, вынужденными будто бы важностью события.

Первая попытка осталась безуспешною. Никак не могли доказать существования бунта в Избищах; несмотря на усилия, там не услышали ничего, кроме тех же горьких, но уже не умолкавших ни перед чем жалоб (все допросы, показания и особенно л. 168 зап<иски>), при совершенном повиновении крестьян и исполнении ими обязанностей. Жалобы эти хотя и были оставляемы без внимания, не выслушиваемы, скрываемы исправником и предводителем при первых разведаниях, — извращаемы неправильностью действий и угрозами первой Комиссии (л. 52 на об., 53; 174 на об., 175; и в мног. друг, в Записке), и не переследываемы второю, вопреки Высочайшему повелению, (почти все заключения статей ее журналов), — все же оставили в делопроизводстве факты яркие, достаточно полные и ничем не отраженные, кроме голословных, лишенных юридического достоинства собственных заключений о них следователей.

Родственники Страхова в первой Комиссии, председатель ее (тот же уездный предводитель князь Ухтомский) и член (Андреянов, пристав 1-го стана) соорудили громаду обвинений на Ивановского и, вертя все производство дела исключительно на этом пункте, как на оси, приводя к нему все, не допускали ни допрашиваемых отвечать, показывать о чем-либо ином, ни себя разведывать, разъяснять и видеть что-либо, кроме этой виновности. Все делопроизводство (а, следовательно, и вся записка лист за листом) служат сему доказательством.

Не только отклонение от прямого пути, но, в противность закону, сокрытие истины и превышение власти, отбирание показаний от запуганных угрозами людей (во многих мест<ах>, особенно л. 110–118 Запис<ки>), кощунство, публичное унижение духовного сана, насилие над особою священника, преследование его семейства (л. 114; 85; 86; 93–110 Зап<иски>), — все было употреблено для достижения цели. Исследование начато, не ожидая депутата с духовной стороны, с экстренностью, ничем не оправдываемою и не вынужденною, в самый день Рождества Христова, с приказанием взять священника силою, если он не явится тотчас (л. 52 и друг. — Зап<иски>); он был удержан на ночь в нетопленой комнате и, будто от виновного, от него отбирали ответы, — быстротою мер хотели решить все; в то же время по жалобе Страхова, указавшего зачинщиков будто бы бунта, который грозил опасностью, зачинщиков этих допрашивали 20 месяцев спустя и когда уже из них самые важные по тем показаниям, какие они могли бы сделать, померли! (л. 145–178 Запис<иски>). — Всякое обстоятельство, даже ничтожные предлоги были обращаемы Ивановскому в обвинение, без внимания к событиям, к объяснениям, отвергая представления духовного депутата, не разбирая существа, извращая или укрывая все противное цели, чтоб задушить, так сказать, количеством обвинений их качество и подавить священника Ивановского (л. 16–44 Записки, почти весь первый отдел). Но как вопреки всему истина, выказываясь все в тех же жалобах, волновала страсть следователей, то сан Ивановского подвергли по пустому поводу публичному поруганию, а его самого — оскорблению (л. 76–86 Запис<ки>), — вопреки закона заперли его самого в острог, в секретную, где томили столько же без нужды, сколько без права (л. 86–93 Запис<ки>); семейство его преследовали и угнетали (л. 93–101 Запис<ки>); и коснулись обвинением или стеснили других духовных лиц, которые заслуживали признательность (л. 101–111 Запис<ки>).

Во всем этом действия следователей постановляли Страхова в положение лица почти неприкосновенного к делу.

И вот какое следствие вторая Комиссия, назначенная для «переследования» оного по Высочайшему повелению, — по предварении ее «о неправильности и упущениях», вызвавших самое переследование, — признала, как сказано выше, правильным, а дело обвинения, им, как показано, созданное, совершенно исследованным. — Ринувшись в путь, первою Комиссиею проложенный, после столь решительного признания, вторая Комиссия уже не могла ничего собственно переследовать, разъяснять фактами; она старалась только усиливать ими действия первой, прибегая для сего к выводам, противным разуму фактов сих, к неправильному применению законов, к уклонению себя от предписываемых ими повальных обысков, передопросов, очных ставок и пр<очего> в каждом случае, где они могли бы вывести настоящего виновного на определенное ему в деле его действиями место.

Едва ли не в каждой статье записки являются точные о сем свидетельства. Независимо от сего Комиссия, не уважая мнений духовного депутата (л. 91 и др<угие> Зап<иски>), допускала себя до неправильностей, неверности в изложении, в показаниях смягчала или вовсе исключала то, что считала нужным для большего согласования своих заключений, для ослабления виновности Страхова (л. 163–169 Запис<ки>): о самых важных показаниях, дававших делу совершенно иной вид, она молчала, будто о несуществовавших (л. 23–26. — 186 Запис<ки>); а взамен отстраняемого ею повсюду «переследования», вызываемого и обстоятельствами и объяснениями обвиняемого священника, закрывала ему последние пути к доказанию несправедливости обвинений странною полемикою председательствовавшего (л. 70–76 Зап<иски>). — С другой стороны, все, что относилось в деле до Страхова, было рассматриваемо и обсуждаемо как непреложное свидетельство его невинности и безукоризненности его поступков. В этом убедит прочтение любопытных сведений (и вывода из них Комиссии) об обращении его с крестьянами, к которым, — по ее заключению, решительно противоречащему фактам, — он был более слаб, нежели строг (л. 143–147. — Запис<ки>); — об обременении их работами и оброками, где выводы ее столь же поверхностны, сколь неверны (л. 135–143. Запис<ки>); о насильных браках, которым, в угождение Страхову, содействовала воинская команда и начальник ее, находившиеся в его имении (л. 147–157. Запис<ки>); о блудных его связях и о насиловании им девок, где розыск ее так же странен, как странно принятие его голословия и упорного запирательства, будто бы за формальное опровержение многочисленных улик (л. 157–163 Запис<ки>).

Нужно прочитать вполне второй и третий отделы Записки, на некоторые статьи которой здесь представлены только летучие указания.

Таков характер этих необыкновенных исследований. — Сколько ни затемнялись факты, не вполне в них собранные, сколько ни были они односторонне рассматриваемы, изменяемы в значении, — все же они остались в делопроизводстве как факты и, несмотря на неразъяснение их, сами собою разъясняют дело с такою очевидностию, что, отстраняя необходимость всякого переследования, ведут к заключениям, как в общем, так и в частностях, решительно противоположным тем, которые выводятся из личных мнений о них Комиссий.

Коллежский асессор Богословский

— 643 — автографы страниц сочинений о. Игнатия}