...
— ...Так ты и в самом деле путешествуешь в воспоминаниях!— Великий Хан, весь обращенный в слух, подхватывался в гамаке, едва в рассказе Марко ему слышалась тоска.— Ты уезжал в такую даль, чтобы облегчить бремя ностальгии! — восклицал он, или: — Ты возвращаешься из экспедиций с полным трюмом сожалений!— и с сарказмом добавлял: — Скудные приобретения для негоцианта из Светлейшей!
К этому сводились все вопросы Хана о прошлом и о будущем; он целый час играл с купцом как кошка с мышкой и наконец припер венецианца к стенке, застав его врасплох, схватив за бороду и надавив на грудь коленом:
— Признайся, что ты возишь контрабандой,— настроения, благодать, печаль?
Но, может быть, они лишь представляли и слова эти, и действия, недвижно и безмолвно наблюдая, как медленно струится из их трубок дым. Облачка этого дыма то рассеивались ветерком, то застывали в воздухе, и в них был заключен ответ. Когда воздушные потоки уносили их, венецианец представлял, как дымка, застлавшая морские просторы и цепи гор, рассеивается и сквозь сухой прозрачный воздух прозревает он далекие города. Он силился проникнуть взором за завесу преходящей мглы: взгляд издали — острей.
Но, бывало, облачко — густое, медленное — замирало у самых губ, и тогда Марко виделось иное — пары, зависшие над крышами крупных городов, застаивающийся мутный дым, колпак из вредных выделений над асфальтовыми улицами. Не подвижное марево воспоминаний, не сухость и прозрачность, а головни истлевших жизней, губка, пропитанная застоявшимися жизненными соками, затор былого, нынешнего и грядущего, мешающий течению жизней, закосневших в иллюзии движения,— вот что виделось в конце пути.
