Стихи 105 - 112

Четырнадцатое восьмистишие идет под буквою «нун», что означает «племя». Племя — отец, дед, прадед, сын, внук, правнук, со всеми прочими ветвями отрождений.

Есть своя племенность и в проявлениях духовной жизни. Святой Иоанн Лествичник допрашивает всякую добродетель и всякую страсть: кто у них отец и мать, кто дети и дочери и кто прочие родные? Значит, он представляет каждый вид добродетелей, а равно и всю добродетельную жизнь в виде доброго племени с родоначальниками и отрождениями их. Не другое что делают и святые апостолы, когда обозревают разом всю совокупность добродетелей. Святой апостол Петр пишет: получили вы дары благодати; теперь, «тщание все привнесше, подадите в вере вашей добродетель, в добродетели же разум, в разуме же воздержание, в воздержании же терпение, в терпении же благочестие, в благочестии же братолюбие, в братолюбии же любов» (2Пет.1,5-7).

Что это, как не перепись племени добродетелей? То же племя описывает и святой Павел, когда исчисляет плоды Духа: «плод духовный есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал.5,22-23). И в словах Спасителя о блаженствах не то же ли видится? Какие добродетели вводят в рай? — Смирение, сокрушение и плач о грехах, кротость, правдолюбие, милостивость, чистота, миротворство, терпение, странничество для всего (отстраненность от всего). Вот райское племя! Подобно сему и в настоящем восьмистишии пророк изображает племя добродетелей своим образом, в каждом стихе указывая на одну или две из них, существеннейшие в духовной жизни. Не перечисляем их предварительно: рассмотрение каждого стиха даст каждому видеть, какую добродетель восхваляет он в нем, а равно и то, в каком отношении поставляет ее к другим, сопредельным ей, добродетелям или, вообще, к духовной жизни.

«Светильник ногама моими закон Твой, и свет стезям моим».

Кто может так говорить, кроме веры, истинной, несомненной, не допускающей никакого раздвоения мысли? Принимая без раздумывания закон Божий, или волю Божию, выраженную в Откровении, вера стоит и идет твердою ногою по указываемому там пути, как твердо и с уверенностию идет путник по дороге, о которой знает, что она ведет прямо к его родному жилищу. Так ведет нас вера к Небесному Отечеству нашему. Для нее все ясно, и не бывает, чтобы какое-либо облако затемняло стези и чтобы она принуждена была обсуждать, как ступить и где поставить ногу. Вот вам неотложное условие благонадежного шествия!

Представьте себе человека, который идет по перегибающейся и трясущейся доске через глубокий овраг, — какой страх, какое замирание сердца, какая поминутная опасность упасть! Шаг-другой — и человек или падает, или возвращается назад, не находя возможности идти по такой перекладине. Представьте еще, что по какой-либо случайности все предметы, окружающие человека, начнут кружиться, земля покажется движущеюся,— он непременно упадет. А кто идет по твердому мосту и видит, что все окружающие его предметы стоят на своих местах, в обычном порядке, тот не испытывает ничего подобного. Таков и верующий. Как глаз видит все предметы вещественные, так вера видит предметы духовные, каждый на своем месте, в своем порядке и в своих отношениях к другим; оттого шествие при свете такой веры, исполняющей душу уверенностию, дающею шествующему смелость ступать небоязненно по предлежащему пути, никогда не сопровождается колебаниями, страхами и кружениями мыслей, потому и совершается благоуспешно. Напротив, шествующий без веры не может быть свободен от страхов; идет иногда и он, но словно по ножам. Оттого и не может продолжать шествия, а попытавшись, бросает.

Вера есть дар благодати, но семя ее положено в естестве нашем. Уму нашему следовало бы ясно зреть духовное и передавать его в руководство душе. Ум — естественное окно в духовный мир. Но так как грехом он закрылся, а жить человеку без ведения о духовном невозможно, то милосердому Господу благоугодно было дать внешнее слово в откровение сокровенных духовных и божественных вещей. Когда слово это принимается живою верою, тогда выходит то же, что если бы сам ум видел те предметы. Вера протирает это потускневшее окно, обращенное к духовному миру. Шествие путем веры очищает ум и возвращает ему действием благодати потерянную им способность зреть духовное и божественное. Тогда и он, срастворившись с верою, силою Духа Божия, опять делается окном в Божественный мир. Другого пути туда нет. Суемудренная философия сколько ни пыталась разгадать ту область, всегда порождала только призрачные представления, иногда очень красивые, но всегда ложные Исаак Сирин, Сл.55).

«Кляхся и поставих сохранити судьбы правды Твоея».

Решимость угождать Богу и постоянная о том ревность есть первая дщерь веры. Что говорим мы в крещении? — Отрицаюся сатаны и всех дел его и всего служения его, и сочетаваюся Христу Господу, с обетом во всем всегда исполнять волю Его. Не то же ли повторяем мы и в покаянии, когда возымеем несчастие пасть горьким падением по крещении? Все это то же, что «кляхся и поставих сохранити судьбы правды Божией».

«Кляхся и поставих», то есть с клятвою положил себе закон правилом всей жизни моей. «Пророк, пишет Феодорит, «клятвою» наименовал твердое решение души, так как большая часть дел подтверждается клятвою». «Сохранити судьбы правды Твоея: судьбы правды» — присуждения, определения правды Божией, то же, что воля Божия, выраженная в откровенном слове Его. Кто скрепил себя таким решением и ревнует быть верным данному слову, тот скорее умрет, чем нарушит клятву свою. Отсюда — мученики, отсюда — подвижники и все, преуспевшие в святости жизни. Эта ревность составляет душу святой и богоугодной жизни.

Она то же, что паровоз на железных дорогах или паровик в пароходах. Пока она жива — движения жизни духовной не прекращаются и преспеяние в ней растет и растет.

Святой Исаак Сирианин во многих местах, касаясь веры, говорит, что она в первоначальном своем зарождении производит страх, напечатлевая в уме и проводя до сердца мысль, что грешнику непременно предлежит ответ пред праведным Судиею, у Которого не бывает на суде никакого лицеприятия. Страх этот пробуждает совесть и вместе с совестию приводит грешника к покаянию. Смысл же покаяния таков: согрешил — прости; не буду, хоть умереть. Это и есть решимость угождать Богу, крепкая, как смерть, с неугасающею ревностию о том. Так рождается первородная дщерь веры!

Породив ревность, вера освещает потом и весь путь ревнителя. Она сказывает, что должно делать вообще, как поступить в каком-либо частном случае, когда дорога разветвляется и дает многие стези; она же внушает, как держать себя, когда все благоприятствует делу нашему; она учит, как действовать при повсюдных противлениях ему. Таким образом, кто ходит при свете веры, восприяв без размышления всю Богооткровенную волю Божию, тот ходит как при свете ярко светящего солнца и ни за что не поткнется. И мощно шествие такого человека; вера его, отревая всякое раздумыванье, сосредоточивает силы на едином и делает действующего многосильным. Вера истинная и не замечает препон; она ходит выше всего, и ничто не поражает ее страхом. Пресекла ли отрокам путь, которым они шли, пещь огненная, и Даниилу — ров, полный зверей? Возмутили ли стопы ног святых мучеников предлежащие им страшные мучения? Отклонили ли от шествия вслед Господа подвижников ужасы пустыни, воздвигаемые исконными врагами спасения? «Во всех препобеждаем» (Рим.8,37), говорит святой апостол. Такова ревность, порождаемая и воодушевляемая верою! Хочешь ли преуспевать? — Молись: Господи, приложи мне веру, сильную, и не колеблющуюся!

«Смирихся до зела, Господи, живи мя по словеси Твоему».

Ревность, порождаемая верою, ревнует сильно, но без самонадеянности, без присвоения себе чего-либо. Она может говорить, что «вся» может, но не иначе, как «о укрепляющем ее Господе» (Флп.4,13); потому и исповедует: «благодатию Божиею есмъ, еже есмь» (1Кор.15,10).

«Смирихся до зела»: и слеп, и нищ, и наг, и прокажен, и расслаблен, и не знаю, что мне делать; а если б узнал как-нибудь и что-нибудь, то не умею как приступить к делу; желания мои разбегаются на разные вещи помимо воли моей, и сочувствия сердца моего обращаются к тому, что не благоугодно Тебе. Мертв я духом для все-го духовного: «живи же мя, Господи, по словеси Твоему». Сам же Ты сказал: «живу Аз... не хощу смерти грешника, но еже обратитися... и живу выти ему» (Иез.33,11). И я хочу обратиться — обрати же меня! И я, изъязвленный и обмерший, ищу оживления — живи же и меня по словеси Твоему! Если не Ты поможешь, «вмале — и во ад вселится душа моя» (Пс.93,17).

«Пророк, пишет блаженный Феодорит, не просто сказал: «смирихся», но «смирихся до зела», и говорит это, будучи царем и пророком, имея приобретенное добродетелию дерзновение к Богу и к людям, обилуя богатством и покорив всех своих врагов. Но и тут не хотел он возлагать надежду ни на мудрость, ни на мужество, ни на правду свою. Прося жизни у Могущего дать жизнь, он просит не жизни безусловно, но жизни разумной, сообразной с законом, обретающей славу свою в Божием законе».

Так чувствуют, так мыслят и все ревнители спасения и богоугождения. Знают они, что это должно совершиться взаимодействием свободного произволения и благодатной помощи; но, испытав многократно, что «еже хотети прилежит им, а еже содеяти доброе не обретают» (Рим.7,18), они ни во что ставят свое произволение и ожидают всего от единой благодатной помощи. Потому-то исключительно ее испрашивают в молитве; ей приписывают всякое дело свое, ничего не присвояя себе, и всегда ни во что вменяя себя и не придавая себе никакой цены, какими бы совершенными ни считали их люди. Смирение — отличительная черта преуспевающих. Чем кто больше преуспевает, тем более смиряется. Когда ты стал считать себя сколько-нибудь праведным, то знай наверное, что ты пошел назад.

Сюда же относятся предписания старцев — не мерять себя, и понятно: кто вменяет себя ни во что, тому нечего мерять; а кто стал мерять, тот, значит, чувствует, что он что-нибудь значит. Потому у старцев первая молитва, повторять которую они советуют и другим: «даруй мне, Господи, видеть грехи мои и оплакивать их всегда с сокрушением сердца, себя вменяя ни во что, чувствуя себя хуждшим всякого человека, достойным всякого презрения «здесь» и всяких мук «там». Только в благодати Твоей научи меня искать помощи и надежду спасения полагать в единой благости Твоей, не хотящей, да кто погибнет».

«Вольная уст моих благоволи же, Господи, и судьбам Твоим научи мя».

«Вольная уст», то есть что самоохотно изрекают уста мои, то «благоволи» принять, Господи. «И судьбам Твоим», тому то есть, что присуждено и определено волею Твоею, что составляет прямую Твою заповедь, «научи меня», научи узнавать то во всяком случае, и исполнять с умением, во благоугождение Тебе.

В Ветхом Завете были жертвы, определенные законом, и были жертвы произвольные, которые всякий, по желанию сердца своего, давал обет приносить Богу. Так и в кругу нравственных дел: одни прямо определены законом, а другие оставлены на произвол, для засвидетельствования пламеннейшего усердия к богоугождению. «Большую часть преспеяний в добродетели, говорит блаженный Феодорит, предписывают Божественные законы, но присовокупляет нечто от себя и доброе произволение. Так и жертвы: были и узаконенные, были и произвольные. Жертвы о грехе и преступлении, жертвы о неведении повелевал приносить закон; они, как бы некоторый долг, воздаваемы были Богу; а жертвы, приносимые по доброму произволению, именовались дарами. Так и ныне: целомудрие и правду предписывает Евангельское слово, а девство и воздержание от брачной жизни, нестяжательность, отшельническая жизнь, пребывание в пустыне, это — дела доброго произволения, не состоящие в пределах закона. Пророк такого рода дела назвал «вольными», потому что они не подлежат законной обязательности, а составляют плод боголюбивого произволения, и потому справедливо называются «вольными»».

Плод боголюбивого произволения может иметь место и при всяком добром деле. Так, когда представляется случай помочь другому, то иной делает это в мере, определенной апостолом, то есть не так, чтоб тому было довольство, а нам скорбь; а иной может превзойти эту меру и все отдать другому, лишив себя всего и оставшись ни с чем, с одним крепким упованием на покровительство Божие. Кто так делает, тот приносит произвольный плод боголюбивого произволения. Молиться Богу тоже надобно, и кто не молится, тот преступает заповедь Божию; но мера молитвословия зависит от боголюбивого произволения: всякий, с совета своего духовного отца, берет себе молитвенное правило и потом всякий раз может сокращать его или длить свое молитвословие. Так, положивший себе стоять на молитве по четверти часа или по часу, когда, вместо этого, по движению усердия промолится полчаса, час или два, то приносит «вольный» плод боголюбивого произволения. Так и во всех других делах. Движения боголюбивого произволения надлежит оживлять при всяком деянии. Есть у нас недобрая случайность — обращать все в форму. Дела, предпринимаемые с живым усердием, без всяких посторонних побуждений, с одним желанием делать угодное Богу,— такие дела в первый раз совершаются со всею живостию чувства и внимания, во второй — эти внутренние движения бывают слабее, в третий — еще слабее и, наконец, дела такие начинают быть совершаемы без всякого участия души, и выходит одна форма внешняя. Кое-что доброе и делается, но все одно, как бы и не делалось оно, потому что Бог смотрит на то, что происходит в сердце, а если там нет делаемого дела, то Бог его и не видит. И сколько от этого гибнет бесплодно дел и трудов! Это похоже на то, как если бы кто сеял и без разбора бросал семена и за межу, и на дорогу, где они пропадают даром. Чтоб избежать такой случайности, опытные отцы советуют всегда действовать так, как бы ты делал дело в первый раз: всякий день лишь начинай. Так и о доброй жизни вообще, потому что она и вся может обратиться в форму, так и в отношении к каждому делу. Сколько бы ни шел ты по доброму пути, держи себя так, как бы ты только сейчас вступил на него; сколько бы раз ни делал доброе дело, всегда делай так, как бы делал его в первый раз. Этим способом ты всегда будешь приносить Богу жертву боголюбивого своего произволения, жертву живую, приносимую от полного сердечного усердия, а только это и многоценно в очах Божиих.

«Душа моя в руку Твоею выну, и закона Твоего не забых».

Верующий ревнитель о богоугождении предает себя всего в волю Божию. Забота его только о том, чтобы ни в каком случае не преступать Божиих заповедей; а о себе, о своей участи вследствие того, он и думать не думает, потому что душа его всецело в руце Божией. Обидел ли его кто — он порывается не на то, как бы отстоять себя и взыскать за обиду, а на то, как бы не рассердиться, не допустить движения мести, не почувствовать неприязни к обидевшему и расположить себя простить ему со всею охотою.

Но скажут: если всем прощать, то и жить будет нельзя — заколотят. Верующий предает это в волю Божию. Мое дело, говорит он, простить от души, а что будет дальше — это не мое дело; обо мне заботится Сам Бог: душа моя в руце Его. Такое предание себя воле Божией дает ему воодушевление на дела благие и исполняет нравственною силою. Всякое дело, какое ни возьмите, окружено опасностями или возможными неприятными последствиями. Возьмите пост: сколько опасений посевается при наступлении его! И желудок-то расстроится, и болезнь схватит, и дела остановятся, и чего-чего не наговорят! Но кто сказал однажды навсегда: душа моя в руце Божией, того не потревожат подобные опасения. Так и во всяком деле, и во всей жизни. У кого нет преданности в волю Божию, для того что ни шаг, то лев на пути, а по сторонам разбойники (См.Притч.26,13). Вот он и отклоняется от пути правого, думая, что уж избежал этим от бед, а между тем этим-то и ввергает он себя в них. «Праведный же, яко лев уповаяя», ходит (Притч.28,1), ибо знает, что Всесильный Покровитель его всегда при нем.

Опасения из-за добродетели тревожат обычно тех, которые сами думают устроять свою судьбу. Как все, что ни придумал бы человек в ограждение себя, есть не более, как сеть паутинная, и это знает он по многократным опытам, то и не может наверное полагаться на свои способы обезопашения себя. И придумывает их, и вводит в дело, — а все трясется, как осиновый лист. Такова участь всех надеющихся на себя. Да и Бог за то, что они не предают Ему душ своих, не оказывает им Своей помощи. Он как бы говорит им так: «Ты сам своими способами хочешь улаживать все в жизни твоей,— ну и улаживай! Я тебе не помощник». Так делает Господь для вразумления самонадеянного, чтобы опыты безуспешности своих способов побудили его поискать благонадежнейших опор. Но где их найдешь, если не в промыслительной деснице Божией? Итак, предай лучше участь свою Господу, и сам всю заботу обрати лишь на то, чтобы во всяком случае верно исполнить предлежащую заповедь. Действуя так, и покой найдешь, и благоуспешность будешь иметь, если Господь благоволит осчастливить тебя ею.

«Положиша грешницы сеть мне, и от заповедей Твоих не заблудих».

Протянули, говорит пророк, сеть передо мною, а я все-таки не заблудил. Это прямое следствие преданности в волю Божию. Кто положил душу свою в руце Божий, тот не по земле ходит, а витает горе. Сети разостланы по земле, а он летает поверх их, не зацепливаясь. Потому-то как ни хитро сплетаются сети, а он все продолжает неуклонно идти путем заповедей.

Но эта неспутанность сетями вражиими и летание поверх их только сравнительно легки; на самом же деле — это дело притрудное, и не поддающаяся им сила есть терпение. Сети грешников — это приманки и устрашения со стороны мира и миролюбцев, и со стороны демонов.

Влечения ли страстной и греховной стороны, возбуждаемые приманками, или неприятности, гонения, лишения, опасности жизни нападают на шествующего путем богоугождения, дабы отклонить его от заповедей Божиих, — в том и другом случае, чтобы устоять на пути, нельзя обойтись без терпения. Терпение преодолевает напасти, терпение устаивает и против соблазнов. Оно — основа беспрекословной, постоянно верной заповедям Божиим жизни. Не будь его — шага нельзя сделать на этом пути. Блаженный Феодорит так же передает мысль пророка: «Много и люди, и демоны соплетают всякого рода козней, но я решился (с терпением) идти неблазненным (чуждым соблазна, чистым) путем заповедей Твоих».

Мать терпения — тоже вера. Вера верует, что все, встречающееся в жизни, идет от Бога, и все направляется к вечному нашему спасению. Бог ничего не посылает такого, что могло бы ввергнуть нас в грех и послужило бы нам в пагубу; а если, по попущению Божию, и бывает какое-либо искушение, то для того, дабы, преодолев влекущее нас на грех, получить нам венец правды за твердую верность заповедям Господний. Следовательно, выдержи только это время искушений, и то, что представляется таким тяжелым, принесет отраду «здесь» и заготовит елей для речной отрады «там». Верующие так и терпят, нет силы, которая превозмогла бы терпение их. Терпение от веры — это сила Божия, действующая в сердцах терпящих. Терпение дает постоянство в добре, а постоянство это делает бесплодными все усилия врагов и разрывает все их сети. Постоянство и само есть плод силы Божией, вселившейся в сердце ради верности его Богу. Как в мыслях наших бывает бурление, пока не осенит ума свет Божий, так и в воле происходит изменчивость желаний, пока не срастворится с нею сила Божия и не установит ее. Легкая нитка и на легком ветре качается туда и сюда, а повесь на нее тяжесть какую-нибудь — не покачнет ее довольно сильный ветер. Вот вам образчик постоянства в добре! От благодатной силы приходит некое тяготение к одному добру и делает желания наши недвижными с этого направления. Одно в ней — все направлять к богоугождению, во славу Пресвятого имени Божия. Когда это в душе созреет, тогда расставляй какие хочешь сети — соблазняемый не пойдет от Божиих заповедей. Он скорее согласится умереть, чем хоть сколько-нибудь уклониться от того, что угодно Богу.

«Наследовах свидения Твоя во век, яко радование сердца моей суть».

Терпение предполагает нечто суровое, безотрадное. По внешнему виду оно, действительно, представляется таким; но внутри его движется отрада, столь сладостная, что с нею не может идти в сравнение никакое утешение мирское или житейское. Радость духовная есть неотложное достояние тех, которые с терпением постоянны в добре. Это самое и выражает здесь пророк: «наследовах», говорит, «свидения Твоя»,— принял их, как принимают богатое наследство, усвоил их себе и ввек не расстанусь с ними, ибо они радуют сердце мое, не в будущем только обещая радость, но теперь исполняя сердце радостию, — и потому суть «радование сердца моего».

Подумайте, в самом деле, чего мы все до единого желаем? — Счастия. А что такое счастие? — Состояние, радующее сердце. Счастлив, кого радует все, что есть в нем, у него и около него. Вот же вам и средство к тому: примите свидения Божий, определения воли Божией, засвидетельствованные Самим Богом, со всею любовию и желанием, и пребывайте в них с твердым намерением вовеки быть верным им,— и это изольет в сердце ваше радость, которая и не отойдет от него вовеки, так что переход от сей жизни в другую будет для него не чем иным, как переменою радости здешней на радость нескончаемую и неописанную. Что это так, в этом уверяет нас пророк собственным опытом. Не что другое внушает нам и Господь в проповеди Своей о блаженствах. Все содержание Его беседы в кратких словах таково: хочешь быть блаженным, то есть всесторонне счастливым,— будь смирен, сокрушен сердцем, кроток, правдолюбив, милостив, чист сердцем, миротворен, терпелив и благодушен. А что это, как не «восприими свидения Мои как наследство и не расставайся с ними вовек»?

«Нечестивому же несть радоватися» (Ис.48,22), не только тому, кто прямо восстает против Бога и святых свидений Его, но и тому, кто хоть и исправен во внешнем поведении, но в сердце поставляет последнее благо свое не в Боге и не в общении с Ним.

У всех таких не бывает истинного радования сердца, а только минутные порывы на радость, сменяющиеся сильнейшею тугою сердца, как после молнии ночью минутная светлость сменяется густейшим мраком. Не то дают сердцу — оно и не радуется; рванется на иное, полагая, что это-то и может истинно обрадовать его, но, отведав, тотчас отвращается от того, тугою своею давая знать, что это не то, что ему нужно. Туга эта общаю всем миролюбцам и грехолюбцам. Они заглушают ее немного, гоняясь без перерыва за радостями, но совсем заглушить не могут. Маломало, и она восстает со всею силою. Милость Божия так устроила, чтоб удаляющиеся от заповедей Его внутри себя всегда слышали голос, призывающий их на путь свидений, могущий истинно их осчастливить.

Скажут: а мученики, а подвижники? Сколько страдания у первых, и сколько лишений у последних! Но то-то и дивно, что ни страдания, ни лишения не отнимали радования от сердца, верного свидениям Божиим, а, напротив, усугубляли его, и не надеждою только в будущем, а действительным вкушением радости в настоящем. Не верить сему нельзя; когда сами страдавшие и терпевшие лишения не на словах только изъявляли радование сердца своего, а являли его делом.

«Приклоних сердце мое сотворити оправдания Твоя в век за воздаяние».

Приклонил я, говорит пророк, сердце мое вовеки к исполнению оправданий Твоих: чем же побужден приклонить? — Надеждою на воздаяние. Ощущаемое здесь радование сердца от верности свидениям Божиим не исчерпывает всего блага, подаваемого исполнением оправданий Божиих. Здешнее радование есть только начаток и ручательство за неописанное радование в вечности. Правда, оно и одно сильно поддерживать верность заповедям Божиим; но, чтоб от непривычки оно не ослабело или, явясь в малой мере, не подало повода удовольствоваться тем и ослабить ревнование об исполнении заповедей, в той мысли, что цель уже сполна достигнута, Господу угодно было объявить, что ревнителей об исполнении оправданий Его в будущем ожидает радование, перед которым здешнее и в сравнение идти не может. То радование неописанно; между тем и оно имеет свои меры, и меры сии зависят от трудов в соблюдении оправданий здесь. Чем больше кто потрудится «здесь», тем большего радования сподобится «там». В этой-то мысли пророк и решил в себе: если так, то я вовек буду блюсти определения Божий, и потом объявляет всем о таком решении своем, то есть что он приклонил сердце свое творить вовек оправдания в надежде воздаяния.

Очевидно, что надежда здесь обращена на будущее, но и земное пребывание длится немало и, следовательно, имеет свое будущее в пределах своего продолжения. Юноша ждет возмужалости, возмужавший — старости. Так и в нравственной жизни: новоначальный ищет стать в ряды преуспевающих, преуспевающий — в ряды совершенных. Вот тут-то силою, движущею вперед, и есть надежда, которая, обещая лучшее, манит все далее и далее и вызывает напряжение сил. Достижение того есть своя мера воздаяния. Вступающий на путь добродетели вступает сначала по страху Божию и требованию совести. Хоть и с самого начала чает он сего ради жизни истинного благобытия, но самое это чаяние держится лишь верою в Бога, неложного в обетованиях Своих, а из самой жизни он еще не получает подкрепления себе. Это подкрепление приемлется уже тогда, когда, после некоторых опытов жизни в этом роде, душа начинает ощущать плоды того. Ощущение плодов есть получение воздаяния, но это не прекращает надежды, в силу того, что если получил, то чего еще надеяться? Потому что, сколь бы ни было сильно ощущение благобытия от шествия путем заповедей, никогда не войдет оно в меру того, что обещает надежда, которая, по мере того ощущения, и сама возвышает свои обетования. Так по всем степеням совершенства духовного; а кто взошел на самый верх совершенства, пред тем уже она отверзает врата вечности и оживляет чаянием тамошних нескончаемых и неописанных благ. Вот какую оживительницу и утешительницу даровал нам Господь Бог в надежде!

Надежда — от веры; но когда ощущение это делается частым, тогда оно подкрепляет и самую веру. Таким образом, надежда воздает вере дань, как родоначальнице своей. Под взаимным их влиянием спеется святая жизнь, имеющая последнею целию созидание любви в сердце. Вера, окрыляемая надеждою, учит верно ходить в заповедях и оправданиях Божиих. Этот труд хождения и есть прямое их дело; но из него вырождается, наконец, любовь, полная, чистая, всепоглощающая. Сама пламень, она обращает в пламень и веру, и надежду; тогда весь дух человека становится пламенем. Это и служит свидетельством того, что он стал чист, и Бог, в Троице покланя-емый, начал почивать в нем, благоволением Отца, святынею Духа и кроплением крови Иисус Христовой.