Глава 9
Офицерский бранль
Забавно, но факт: Иван не поскупился — отдал Генриху целый вагон. Черт его знает, от щедрот душевных или с задней мыслью, но в результате вышло недурно. Всем нашлось место, и никто ни у кого на голове не сидел. Ну, а самому Генриху с Натальей достался спальный отсек размером в треть вагона с душевой кабинкой и двуспальной кроватью. Салон-вагон…
«Ну, почти…»
На самом деле, один из трех «гостевых» полу-люксов в составе, но и гости у графа Витгенштейна, надо полагать, были не из простых.
— Попахивает опереткой, — Натали смотрела на кровать, хмурила брови. Получалось на редкость эротично, но она, похоже, об этом даже не догадывалась.
— Да, нет, Наташа, это стиль жизни, если ты еще не поняла. — Генрих успел забыть, как это выглядит наяву, но вспоминалось, следует заметить, легко, без напряжения. — Вот так ты можешь жить. Или еще лучше. Много лучше.
— Где сон мой красивый, — со странным выражением глаз и не менее странной интонацией процитировала Наталья. — Где счастья черед? Не нынче — быть может, Хоть завтра сверкнет?
— Кому принадлежит теперь Казареевское подворье? — спросила она вдруг.
— Хороший вопрос… — Генрих вспомнил, как всего несколько дней назад переходил мост Витовта Великого и увидел речной фасад дворца. — Полагаю, казне. Хотя… Черт его знает! Возможно, замок в управлении Министерства Двора… Надо бы выяснить, наверное, но это долгая история: имущественные дела, Наталья Викторовна, порой, тянутся так долго, что затеявшие их люди успевают состариться и умереть.
— Да, наверное… — Наталья перевела взгляд с кровати на зашторенное окно, за которым мелькали огни, раздавались приглушенные голоса, топот сапог по перрону. Состав готовился к отбытию, но все еще оставался на месте. — Я слышала, что «с казной тягаться, лучше сразу удавиться», но это ведь не про тебя?
— Хочешь жить в Казареевском подворье?
— Звучит двусмысленно, — она повернулась лицом к Генриху, встретила его взгляд, чуть раздвинула губы. Не улыбка. Намек на нее.
— Да, нет, — пожал он плечами, сохраняя на лице выражение «слабой заинтересованности вопросом». — По-моему мы все уже решили. Ты остаешься со мной, не так ли?
— Романтик из тебя никудышный, князь! — все-таки улыбка, а не оскал.
«Уже хорошо!»
— Но ты ведь со мной не из-за этого, — он тоже улыбнулся, но осторожно.
«Словно, снайпера опасаюсь…»
— Я с тобой по ошибке, — ее лицо менялось сейчас так быстро, что и не уследишь. Вернее, не успеешь прочесть. Что означает это выражение или то? Но факт, каждое новое выражение — злость, растерянность, гнев или безумие — каждое легкое и стремительное движение ее души меняло облик Наталии самым решительным образом.
— Что ж, ошибки бывают разные… Но если мы станем возвращаться к этому по два раза на дню, у нас, Наташа, времени больше ни на что не останется, как думаешь?
— Думаю, ты прав. Я только…
— Скажи, — Генрих решил, что имеет право спросить Наталью о том, что с ней теперь происходит. Не на прямую, нет, но все-таки спросить. — Скажи, как ты выжила в подполье? Семь удачных покушений, три экса… Красную Ульрику взяли на четвертом деле, а ты…
— А я не психовала, Генрих, — Наталья вопросу не удивилась, ответила сразу. — Не философствовала, не делала заявлений для печати… — Показалось, или в ее голосе прозвучала нотка сожаления? — Не рефлектировала. Не сомневалась. Я, собственно, и не жила, так что и выживать, вроде бы, не к чему.
«Вечная мерзлота… — вспомнил Генрих рассуждения одного старого каторжника. — Крепкая, как сталь — ломом не возьмешь. Но, если пригреет солнце, поплывет, не удержишь. Болото».
— Завтра утром, — Генрих достал папиросы и протянул пачку Наталии, — во всех газетах будет пропечатано, что баронесса Цеге фон Мантейфель встречается с князем Степняк-Казареевым.
— Так это мы так встречаемся? — Наталья взяла папиросу и покрутила ее в пальцах. Глаза ее ожили, на губах расцвела улыбка.
— Да, похоже, что так! — он зажег спичку и протянул женщине трепещущий на слабом сквозняке огонек. — Закуривайте, барышня! Но не надейтесь на снисходительность газетчиков. Обязательно напишут, что ты моя любовница. Намекнут на разницу в возрасте и на твое темное прошлое, как, впрочем, и на мое, — он закурил и бросил спичку в хрустальную пепельницу. — Ну, а «Питерский живодер» или «Лиговская легавая», наверняка, измыслят и все недостающие подробности. В смысле, куда, как и сколько раз.
— Даже так? — нахмурилась, было, она.
— Ты что газет не читаешь? — удивился он.
— Такие — нет. Так что они там напишут? — ее глаза сузились и потемнели, крылья носа вздрогнули, губы разошлись, обнажая зубы.
— Скажут, что я стар и немощен, и что тебе то и дело приходится пускать в ход свои уверенные пальцы лучницы и…
— А про губы? Что они скажут про губы? — рот Натали приоткрылся, и между зубов мелькнул кончик языка.
— Подожди! — попросил Генрих. — Я только закрою дверь….
Но обстоятельства приступу страсти не благоприятствовали: едва Генрих шагнул к двери, в нее постучали.
«Ах, как не вовремя!» — но вовремя такое, кажется, не случается никогда.
— Ваше сиятельство! — голос Людвига звучал глухо, но разборчиво. Все-таки тонкая пластина оправленного в бронзу полированного дерева звук почти не держит, или держит, но плохо, что, в сущности, одно и то же. Другое дело, когда состав на ходу, шум движения способен заглушить даже стоны влюбленной женщины, однако поезд все еще стоял у перрона.
— Называй меня командиром, — Генрих открыл дверь и хмуро глянул на Людвига, — лады?
— Как скажешь, командир! Ты же знаешь, я не стал бы вас тревожить, но обстоятельства…
— Дай, угадаю! Меня хочет видеть профессор?
— Да, через двадцать минут в салон-вагоне. Приватный разговор тет-а-тет, так сказать, и совещание в расширенном составе.
— Через двадцать минут? — все дело в интонации, а ею Людвиг распоряжался, как хотел. Когда хотел.
— Да, ровно в час пополуночи.
— Но стучал ты не поэтому?
— Командир!
— Ладно, ты прав! Переходим ко второму акту Марлезонского балета, итак? — Генрих уже понял, что остаться наедине с Натали не удастся. Во всяком случае, не этой ночью. Не в этой идиотской суете и сумятице.
— У вас посетители, — Людвиг сделал скорбное лицо, но он не насмешничал. Так он все это и воспринимал. Сочувствовал Генриху, но вынужден был следовать протоколу.
— Много?
— Очередь выстроилась, но троих я рекомендовал бы принять.
— Бекмуратов?
— Так точно, командир! Как и следовало ожидать.
— Человек предполагает, — вздохнул Генрих, — зови!
Он постоял мгновение в дверях, раздумывая над тем, кто на самом деле «придумывает эти истории», но кроме Бога на ум никто не приходил. Разве что ангелы небесные или черти из преисподней.
— Как считаешь, — повернулся он к Наталье, — бог есть?
— Мне приготовиться к новой порции неприятных открытий? — она так и осталась стоять там, где оставил ее Генрих. Стояла, выпрямившись и чуть расставив ноги в сапожках из бордовой кожи, смотрела. Ни раздражения, ни разочарования, лишь холодноватый — почти «праздный» — интерес.
— Ну, я не стал бы бросать камень в ближнего.
— Я и не брошу.
— Спасибо, — кивнул Генрих и обернулся на звук шагов.
— Добрый вечер! Генрих Романович, Наталья Викторовна! — Генерал смотрелся молодцом. Бодр, подтянут, в меру брутален. Шагал уверенно, оставляя за собой полы расстегнутой шинели, коротко отмахивал рукой, в которой нес фуражку.
— Рад вас видеть, Айдар Расимович! Как поживаете? Как семья, детки?
— Я, собственно… — Бекмуратов смутился и, кажется, искренне.
— Ладно, не тушуйтесь! Проходите! — предложил Генрих, отпуская гнев. — Садитесь вот, — указал он на кресло. — Налить вам коньяка?
— Спасибо, не надо! — покачал головой генерал. Он вошел в салон, но не сел, остался стоять. — Работать еще, а ночь коротка. Но я, собственно, о другом. Я чувствую себя крайне неловко, Генрих Романович, но Аллахом клянусь, не имел права говорить с вами на эту тему. Это не Лаговский! — поднял он руку, останавливая Генриха, который, впрочем, и не собирался Бекмуратова прерывать. — Он не знает, и Карварский не знал, а Иван Константинович настоятельно рекомендовал этот вопрос до времени не поднимать.
— А она? — Генрих не удивился, все это он знал заранее. Вернее, предполагал, но его предположения… В общем, он редко ошибался. Интересно другое, как будут развиваться события теперь, когда кое-какие точки оказались расставленными над некоторыми из интересовавших его «i». — Она знает? Предполагаете рассказать? Когда? Вы, к слову, мое «не существующее в природе» дело читали?
— Дела не читал, — Бекмуратов поднял подбородок, смотрел в глаза, казался искренним. — Оно по другому ведомству проходило, как вы знаете. Там и хранилось. Меня попросили доставить, я поручение исполнил. Времени на «поиграть в шпионов» у меня не было, да и сопровождающий от Генштаба бдил не для вида. Так что подробностей не знаю, но кое о чем догадываюсь. Оттого и пришел к вам теперь. Почитаю долгом чести разъяснить возникшее недоразумение, объясниться и принести извинения.
— Объясняйтесь, — пожал плечами Генрих и бросил короткий взгляд на Наталью. У той не дрогнул на лице ни один мускул. Позы не сменила, взгляда не отвела.
— Моя первая супруга, — начал Бекмуратов, — царство ей небесное, была хорошей женщиной, Генрих Романович, но женился я на ней не по своей воле, не по любви, а по родительскому повелению семнадцати лет от роду. Говорю это не для того, чтобы бросить на нее тень, или себя оправдать, а рассказываю, как есть. Мы прожили с ней почти пятнадцать лет, она родила мне сына и была, несмотря ни на что, хорошей женой. Когда Надежда умерла, о новом браке я не помышлял, воспитывал сына и полагал, что более не женюсь. Однако три года назад я встретил Маргариту Федоровну… и оказалось, что я ошибался. В общем, если вам интересно знать, брак этот основан на любви и уважении, и у нас растет дочь.
Если честно, знать это Генриху было ни к чему. Не то, чтобы не интересно, но давным-давно не актуально. Выдохлись чувства, вот какая штука.
«А, может быть, и выдыхаться было нечему…»
— Так вы, Айдар Расимович, ко мне за благословением пришли?
— Именно так, — кивнул генерал. — За благословением. Дела семейные они, знаете ли, иногда так закручиваются, ни одна контрразведка не разберется.
— Это все? — Генрих решительно не был расположен вести долгий разговор.
— Маргарита сейчас в Новогрудке, я поговорю с ней при первой возможности. Как обстоятельства позволят…
— А если не позволят?
— В каком смысле? — Бекмуратов — тертый калач, его вот так запросто «на ура» не возьмешь, но именно поэтому и «считает» он быстро.
— В самом прямом, — пожал плечами Генрих. — Все под богом ходим.
— Я напишу ей письмо и…
— Вы попросите прибыть ее на станцию назначения!
«А ты, брат жандарм, как думал? Я сюда не в бирюльки играть приехал и полумерами не обойдусь!»
— Прямо на станцию?
— А чего тянуть? Вы ведь догадываетесь, Айдар Расимович, что я полумерами не обойдусь, ведь так? Решать вам, но я предпочитаю — сразу в воду и с головой. А вы?
— Утечка в газеты?
— Не мелочитесь, князь! — Генрих правила игры знал хорошо и в расстановке акцентов никогда не ошибался. Это не он пришел к Бекмуратову за одолжением, все обстояло с точностью до «наоборот». — Дайте объявление в газеты.
— Но Маргарита ничего еще не знает!
— Забыл вас спросить, — сменил тему Генрих, — вы хоть венчаны?
— Мы сочетались гражданским браком. Разность в вероисповеданье…
— Мне это, Айдар Расимович, по большому счету неважно, — вежливо прервал собеседника Генрих. — Мой род, я думаю, вы об этом слышали, ведет начало от хазарского мурсы, иудеями были и некоторые другие мои предки, но Геральдический Комитет, как вы знаете, института гражданских браков не признает. То есть, в глазах властей ваш брак с Маргаритой, в лучшем случае, морганатический — и это еще если император одобрит — а в худшем — конкубинат, сожительство, фактические брачные отношения. Вы же юрист, генерал, должны понимать.
— Я понял, — Бекмуратов поджал губы и еще выше задрал твердый подбородок, он сдавал позиции, но и капитуляцию некоторые умеют превратить в нерядовое представление. — Маргарита будет встречать наш поезд. Я переговорю с ней прямо на станции и сразу же организую вашу с ней встречу. Заявление для прессы появится в вечерних газетах и выпусках новостей на радио и телевидении.
— Не забудьте поговорить с ней о смене отчества.
— Разумеется.
— Тогда, вопрос закрыт.
— Благодарю вас, Генрих Романович! — судя по всему, Бекмуратову не полегчало. Будь его воля, он не стал бы спешить, но у Генриха на сей счет имелись свои резоны. — Могу ли я считать?..
— Обниматься не станем, — усмехнулся в ответ Генрих. — Но на данный момент можете рассматривать наши отношения, как родственные. В известном смысле, так и есть, но я не стал бы торопить события. Вы со мной согласны?
— Так точно! — в ответе генерала отчетливо прозвучало понимание дистанции. Военные такого рода нюансы улавливают легко, они в этом мире живут, этими нюансами дышат. Формально, и Бекмуратов, и Генрих имели равные звания, но ближайшее будущее сулило драматические изменения. Гейдар Расимович это знал и отношения выстраивал согласно табели о рангах.
— Есть еще один вопрос, с вашего позволения…
— Вопросов тьма, — усмехнулся в ответ Генрих, — знать бы еще, где ответы хранятся. Ну, да ладно. Что за вопрос?
— Еще один семейный казус, проистекающий из предыдущего.
— Ольга?
— Да, — подтвердил Бекмуратов. — Как ни крути, Генрих Романович, Ольга мне свояченица, да и Маргарита…
— Но мне-то она никто.
— Так-то оно так, но, возможно, мы смогли бы уладить вопрос по-родственному?
— И как вы это видите, генерал?
— Ольга Федоровна просит аудиенции, — объяснил генерал, понижая голос. — Она испрашивает позволения объясниться и молит вас о прощении, — Бекмуратов развел руками, как бы показывая, что это все, на что он способен, и обернулся к Наталье, — разумеется, это касается и вас, баронесса.
— Ну-ну… — Генрих бросил взгляд на часы. — Время терпит. Пусть заходит. Людвиг! — крикнул он в глубину вагона, — Пусть там пропустят Ольгу Федоровну Станиславскую! А с вами, генерал, мы увидимся в салон-вагоне Ивана Константиновича… Ну, скажем, через полчаса. Извинитесь там за меня, скажите, дела семейные…
* * *
Следует отметить, вид Ольги радовал глаз. Натали даже зажмурилась от удовольствия, рассматривая оплывшее от синяков лицо одноклассницы.
— Здравствуй, Люша! — сказала она своим самым «бархатным» голосом, и улыбнулась той самой, «открытой» улыбкой, какой учили их улыбаться когда-то в гимназии. «Лучезарно улыбнулась», и, похоже, ее старания не пропали втуне. Высокий широкоплечий красавец-адмирал, сопровождавший отделанную — а отделала ее Натали от всей души — контрразведчицу, явственно поплыл. Впрочем, Натали подозревала, что причиной тому не столько ее «особая краса» и нечеловеческое обаяние, сколько «аромат» страсти, едва не охватившей их с Генрихом всего несколько минут назад, и все еще растворенный в жарком воздухе салона.
— Прошу прощения, господин князь, что взял на себя смелость явиться без приглашения! — отчеканил адмирал, стараясь смотреть на одного только Генриха. — Вице-адмирал Третьяков-Ховрин, честь имею!
— Рад знакомству, адмирал! Чем обязан? — Складывалось впечатление, что Генрих не удивлен и визитом адмирала. Он вообще, похоже, редко удивлялся, тем более, когда знал о событиях заранее.
«Знал? Возможно… Отчего бы и нет?»
— Господин генерал, — адмирал стойко боролся с соблазном, но глазом все-таки косил, — я уполномочен принести самые искренние извинения от лица командования Флота и членов Адмиралтейского Совета. Случившееся отвратительно и непростительно, как с точки зрения законов Империи, так и с точки зрения офицерской чести. Тем не менее, руководство Флота, и здесь я должен особенно подчеркнуть, что адмирал Чаромный действовал на свой страх и риск, не поставив в известность о своих намерениях ни одно из начальствующих лиц Флота, не говоря уже о главнокомандующем и его штабе… — адмирал явственно запутался, начав выстраивать слишком сложную синтаксическую конструкцию. — Штабе! — повторил он, а краска уже поднималась по горлу к ушам и подбородку, делая стоячий ворот адмиральского мундира еще более тесным, чем задумывали его модельеры от машинерии. — Штаба… Штаб…
— Полно, адмирал! — отмахнулся Генрих. — Мне тоже никогда не давалось склонение этого чертова слова. Или это называется спряжение? — посмотрел он на Натали. Oн наблюдал за ней почти в открытую. Держал в поле зрения не только адмирала и побитую до синяков капитан-лейтенанта Станиславскую, успевшую — Где? Когда? — обрядиться по случаю в парадную форму и стильный кожаный реглан, но и Натали, отражающуюся в зеркале на стене напротив.
— По падежам склоняют, — с самым серьезным видом ответила она на «глупый» вопрос. — Спрягают глаголы, по временам, числам, лицам и родам.
— Вот черт! — улыбнулся Генрих. — А я и забыл. Извинения приняты, адмирал! Будем дружить?
— Флот…
— Который из четырех? — быстро уточнил Генрих.
— Балтийские базы и обе эскадры — несомненно.
— А Север?
— Скорее всего.
— Это не ответ, — с сожалением констатировал Генрих. — Баронесса, — он снова смотрел на Натали, но уже не через зеркало, — у вас не найдется папиросы?
— У тебя в кармане пиджака! — напомнила она. Ей нравилась эта игра, но особенно нравилось то, как смотрела на нее сейчас Ляша. Блядь флотская. Выразительно, недвусмысленно, со страстью — почти эротической по сути — и ненавистью самой высокой пробы. Ее голубые глаза выцвели до полной прозрачности и едва не испепеляли все вокруг на манер гиперболоида инженера Гарина.
«Вот же тварь! Еще и в обиде!»
— И точно! — Генрих похлопал себя по карманам, нашел папиросы и вытащил коробку на свет. — Курите? — протянул адмиралу.
— Благодарю! — потомок византийских императоров цапнул папиросу недрогнувшими пальцами и немедленно зажал ее между крупными белыми зубами.
— Ольга Федоровна? — теперь Генрих смотрел на сестру своей дочери, и Натали очень хотелось увидеть выражение его глаз, но зеркало, как назло, бликовало.
— Отпустите грехи или в Сибирь пешком пошлете? — надо отдать должное, голос у курвы не дрогнул, и блондинку изображать из себя не стала. Держалась твердо, с достоинством.
— Я бы тебя, женщина, послал, но за тебя хорошие люди просят, — кивнул Генрих на адмирала, доставшего между тем зажигалку и протягивающего ему огонь. — Спасибо.
— Не стоит благодарности! Баронесса?
— Вы очень любезны, адмирал!
— Может быть, мне тоже кто-нибудь огоньку предложит?
— Я предложу! — сразу же подалась вперед Натали. — Хочешь закурить, Ляша, или ну его, здоровее будешь?
— Мне показалось, мы в расчете… — дернула рассеченной губой Ольга.
— И в самом деле! — пыхнул дымом Генрих. — Яйца уже почти не болят, и урона никакого… Ведь так? — глянул он на Натали.
— Ты по-прежнему соответствуешь моим ожиданиям, — пожала она плечами. — Но ведь могла и отбить…
— Могла, — согласилась Ольга, — но ведь не отбила! И потом я раскаиваюсь! Я вот именно за этим и пришла: заявить о раскаянии и попросить прощения.
— Так проси!
— Мне на колени встать? — нахмурилась Ольга.
— Нет уж, — отрезала Натали. — Соси своему Зарецкому, а…
— Кстати, — перебил ее Генрих, — а что с капитаном первого ранга?
— Отставка по инвалидности? — спросил адмирал, молча выслушавший весь тот бред, что нагородили женщины.
— Ладно, — кивнул Генрих. — А Чаромный?
— Отставка по выслуге лет вас устроит?
— Уговорили. Ольга Федоровна, пойдете ко мне офицером связи от Флота?
— Я? Что? — все-таки Генрих умел удивлять. Не одна Ольга опешила. Адмирал и Натали тоже.
— Вы, — указал на нее дымящейся папиросой Генрих, — ко мне, — папироса пошла обратно, — офицером, — он затянулся, — связи, — выдохнул дым, — от Флота. Это простое предложение, что в нем непонятного?
— Вам нужен тойтерьер на поводке? — Все-таки в контрразведку просто так, с улицы, не берут, Ольга «очухалась» куда быстрее, чем можно было ожидать.
— Скорее, болонка или пудель! — парировала Натали. — Тебе что больше нравится?
На этом месте Ляша должна была взорваться и наговорить глупостей. Например, назвать Натали сукой. Борзой сукой. Или еще как-нибудь. Но капитан-лейтенант взяла себя в руки и улыбнулась разбитыми губами.
— Если князь приглашает в болонки, значит, так тому и быть. Могу и болонкой.
— Договорились! — закончил обсуждение Генрих. — Рад был познакомиться, адмирал! А вы, капитан, устраивайтесь в вагоне. Людвиг, будь добр, позаботься о нашем новом офицере связи! И вот еще что, Ольга Федоровна, спать с собой не приглашаю, хотя при других обстоятельствах… — тень улыбки скользнула по губам Генриха, когда он посмотрел на Натали, — однако обстоятельства таковы, каковы есть, и менять правила игры мы не станем.
* * *
В дорогу отправились лишь под утро. По идее, должно было светать, но не в Петрограде, и не в это время года. Послышались звуки команд, захлопали двери вагонов, и состав тронулся, оглушив станцию басовитым гудком. Клубы пара поднялись снизу, из-под колес поезда, лязгнули стальные сочленения вагонных стяжек, и освещенное желто-оранжевым электрическим светом здание вокзала медленно поползло прочь.
«Ну, слава Богу!» — Натали устала ждать, хотя и не знала, чего, собственно, ждет.
Отправления поезда? Но поезда всего лишь инструменты судьбы. Они перемещаются, перемещая вместе с собой своих пассажиров, в пространстве и времени: отсюда туда, из прошлого в будущее. Впрочем, начало движения содержит в себе, как утверждают философы, намек на его продолжение, и на окончание тоже. Что было, что будет, чем сердце успокоится… Возможно, Натали всего лишь торопила неспешно надвигающееся на нее будущее? Спешила в Новогрудок, в завтра, в сладкий хаос неопределенности? Возможно. Но что именно сулило ей это будущее неопределенное? Расстрел по ускоренной процедуре у какой-нибудь случайной стены? Суд и каторгу за попытку государственного переворота? Смешно, ей-богу! Ее — сознательную революционерку и активного члена анархистской боевой организации — расстреляют или сгноят на каторге совсем не за то, за что следовало, если, разумеется, следовало вообще. Но, может быть, там, в Новогрудке, в будущем, отливающемся сейчас в ощутимую реальность времени и места, Натали ожидает то, чего прежде недодала ей судьба? Беззаботная жизнь среди сильных мира сего, шелка и бриллианты, роскошные дворцы, наподобие Казареевского подворья в Петрограде, салон-вагоны, породистые лошади, дорогие авто?
Картины возможного будущего промелькнули перед глазами, и ушли в ночь. Туда же, куда убегали оставшиеся на перроне фигурки провожающих: морских и армейских офицеров, жандармов, газетчиков и людей в дорогих пальто и фетровых шляпах с широкими полями.
«Да, пропади все пропадом!» — Натали просто ждала, когда, наконец, застучат по рельсам колеса проклятого поезда, а о том, что ждет ее в Новогрудке, если и думала, то лишь мельком, пытаясь — назло охватившей ее вдруг нервозности — мыслить логически, рассуждать холодно и здраво.
Фактически, она впервые за эти несколько странных дней оказалась предоставлена самой себе. Никто ее не тревожил, не звал и не подгонял. Не приценивался к ней и не загонял, словно зверя на псовой травле, не завлекал и не пытался обмануть. На время, на час или несколько, — Натали не знала, как долго продлится совещание, в котором участвовал Генрих, — она осталась одна. Сидела в кресле у окна, в пятне света от настольной лампы под абажуром розового шелка, пила чай из стакана в серебряном подстаканнике, курила и думала.
А подумать было о чем. О себе, заплутавшей в трех соснах собственной судьбы. О Генрихе, возникшем жертвой покушения — только мишени на груди не хватало — и уведшем, не спросив, за собой, совсем не туда, куда она направлялась прежде. О России с ее помпезным величием и раздражающими своим постоянством несчастьями. О Революции. О судьбе и воле. О туманах над болотистой поймой Невы. О неудавшемся покушении на Крюковом канале. И о всамделешнем военном перевороте, происходившем прямо на глазах Наталии, и при ее посильном участии, не без этого.
— И нет в наших делах ни благоденствия злодеев, ни страданий праведников! — Эту фразу она сказала вслух, но не смутилась, а лишь вздохнула, ощутив древнюю истину, заключенную в словах. Она не была уверена, что правильно воспроизвела цитату, но точно помнила, что слышала нечто подобное на семинаре по семиотике. Кто-то — возможно, это был приглашенный профессор из Дерпта, фамилии которого Натали не запомнила — привел в контексте обсуждения некий отрывок из книги средневекового талмудиста. Очень может быть, что речь там шла не о делах, а об осознании или понимании, но здесь и сейчас слова, сами собой сорвавшиеся с губ, показались ей именно теми, какие искало ее фрустирующее сознание.
— Что ж, эка невидаль — засада! — усмехнулась Натали, вспомнив по какой-то дикой ассоциации еще одну цитату. На этот раз из фильмы о «лихих двадцатых».
Она встала из кресла, подошла к буфетной стойке и, подняв полукруглую крышку из полированных планок красного дерева, испытующе — никак не менее — осмотрела подсвеченные рубиновой лампочкой бутылки. Выбор, как и следовало ожидать, оказался достойным — что называется, на любой вкус. Но внимание Натали отчего-то привлекла бутылка ковенской старки.
«Двадцать лет выдержки… Однако!» — Натали уже совсем было решилась напиться в одиночестве, но намерения свои изменила под влиянием «разумных доводов» и женской интуиции. Идея, пришедшая ей в голову, была куда интересней, имея в виду не только предполагаемое удовольствие, но и возможные выгоды.
«Посмотрим, посмотрим… — она отставила бутылку в сторону и пошла к двери салона. — А то даже противно! Обычная подстилка в расстроенных чувствах получается, а не сознательный боец революции!»
Выйдя в общее пространство салон-вагона, Натали огляделась. Она надеялась, что штаб Генриха не спит. Так оно и оказалось, хотя кое-кто и подремывал тут и там в креслах и на диванах. Но куда больше нашлось таких, кто занимался делом. За расставленным на столах полевым оборудованием — радиостанции в ящиках с камуфляжной раскраской — работали сразу несколько операторов связи, стучал что-то срочное на механической пишущей машинке немолодой мужчина в очках с круглыми линзами, склонились над картами люди в статских сюртуках, но с повадками военных профессионалов.
— Баронесса! — Людвиг моментально оторвался от бумаг, которые он просматривал, устроившись на откидном сидении в углу, и улыбнулся Натали. — Чем могу быть полезен?
— Вы можете уделить мне две минуты?
— Две?
— Две просьбы, и обе важные, — мягко улыбнулась Натали.
— Наедине?
— Вы весьма проницательны, майор… полковник?
— Майор, — он встал и, сложив бумаги в стопку, прошел за Натали в их с Генрихом личные апартаменты. — Итак?
— Людвиг, — Натали не стала ломать комедию, не тот перед ней стоял человек, — вы ведь выяснили, кто я такая?
— Это вы про «баронессу» или…
— Про «или».
— Да, выяснили.
— То есть, у вас есть свой человек в руководстве боевой организации.
— Без комментариев, — улыбаться Людвиг перестал, смотрел выжидательно. Впрочем, не враждебно, а скорее, заинтересованно. Вполне возможно, чего-то в этом роде он от нее ожидал, только не знал, «когда начнется».
— Мне ваши тайны не то, чтобы не интересны, но сейчас не актуальны, — объяснила Натали. — Мне вот что важно знать: тот человек назвал вам мое настоящее имя или все-таки что-нибудь вроде Наташи Цельге.
— Цельге, — мгновение помолчав, ответил Людвиг, взгляд его стал жестче, давил почти физически. — Наталья Викторовна Цельге.
— А о «второй реальности» или о «Реверсе» упоминалось?
— Вторая реальность? — переспросил Людвиг. — Нет, Наталья Викторовна, впервые слышу, но буду вам крайне признателен, если вы мне об этом когда-нибудь расскажете. Чувствую, дело стоящее. И вот еще что, не знаю, что вы там себе напридумывали, но вы для меня подруга моего командира, и этим все сказано. Вы ведь поняли меня?
— Да, пожалуй, — кивнула Натали и, в самом деле, вполне оценившая слова Людвига. Этот майор был проницательным человеком и, понимая ее двусмысленное положение «при дворе Генриха», поспешил расставить все точки над «i». — Тогда, второй вопрос. Вернее, просьба. Не могли бы вы по своим каналам выяснить, не попадали ли в поле зрения властей люди, носящие псевдо Корнеев, Гравер и Чет?
— Корнеев, Гравер, Чет, — повторил за ней Людвиг. — Хорошо, я думаю, это в наших силах. Сегодня не обещаю, но завтра к вечеру, пожалуй, сделаем. Это все?
— Пока все, — кивнула Натали. — Спасибо!
— Да, не за что, на самом деле, — снова улыбнулся Людвиг. — И рано. Ничего ведь еще не сделано!
— Все равно спасибо! А кстати, где Ольга Федоровна?
— В конце вагона, — ничуть не удивившись вопросу, указал пальцем на стенку Людвиг. — Не спится ей, курит там в одиночестве. Позвать?
— Не надо! Я, если можно, сама.
— Отчего же нельзя! — пожал плечами Людвиг. — Честь имею! — и пошел прочь.
* * *
Ольгу она нашла там, где и сказал Людвиг — в дальнем, сразу перед дверью в тамбур, закутке. Перегородка, откидное сидение, такой же столик. Стакан с чайными опитками, ложечка, черная эбонитовая пепельница, полная окурков.
— Привет! — сказала Натали. — Вижу, не спишь, и работой загрузить не успели.
— Да, как-то так… — Ольга не встала, осталась сидеть, но взгляд подняла. В глазах вопрос.
— Старки со мной выпьешь?
— С тобой?
— Со мной.
— Почему старку?
— Пригрезилось что-то из прежних времен, — как ни странно, улыбка далась легко, получилась почти естественной. — Осень, дождь, именьице, белый домик на холме, а вокруг леса, где зеленые, а где и в багрянце, пашни, или это нивами называется? Река…
— Пятый класс, — понимающе кивнула Ольга, — датчане высаживаются в Гёвле и Стокгольме, голландцы захватывают аэропорт в Гетеборге…
— И нас всех быстренько снимают с занятий и развозят по дальним имениям, кого в свои, кого к родственникам, а меня вот — сиротку — взяли с собой Берги…
— Да, точно! И все взрослые пили тогда старку, потому что нашли в винном погребе бочки, поставленные еще в начале века… Что-то такое… Я права?
— Ну, полста лет не обещаю, но у меня есть бутылка «ковенской ставленой» двадцатилетней выдержки.
— Ладно, уговорила! — Ольга поднялась на ноги, поморщилась, приложив руку к ребрам, посмотрела Натали в глаза. — Как минимум, два ребра.
— Вот давай, и выпьем, алкоголь, говорят, не худший анестетик.
— Для этого алкоголь вводят прямо в кровь, сорок секунд — и наркоз в действии.
— Ты серьезно? — оглянулась прошедшая вперед Натали.
— Тата, — усмешка странно смотрелась на разбитых губах, — я же офицер контрразведки, заканчивала отделение специальных операций Высшего Командного. Нас там чему только не учили…
— Так ты с Димой там познакомилась?
— На практике, летом первого года обучения… Курс по выживанию…
— Выжила? — они как раз вошли в спальный отсек, и Натали закрыла за собой дверь.
— С трудом, — Ольга осмотрелась, кивнула утвердительно. — Ты у меня в долгу.
— За что? — Натали взялась откупоривать бутылку и на Ольгу не смотрела.
— Я держу язык за зубами.
— Объяснись! — Пробка вышла с мягким «чпок», и сразу же пахнуло крепким алкоголем, яблоневым садом и, как бы, не медом.
— Я никому не сказала, кто ты на самом деле.
— Никто — это Генрих? — Натали разлила старку в хрустальные стаканчики и обернулась к Ольге, протягивая ей один из них.
— Значит, Генрих знает, — кивнула Ольга, принимая стаканчик. — Курить у вас тут можно, не так ли?
— Кури.
— А он все знает или только в общих чертах? — Ольга отпила чуть-чуть, шевельнула губами, словно хотела причмокнуть, но сдержалась.
— Генрих знает, кто такой Черт, как знает и то, как его зовут на самом деле.
— В смысле, ее? — Ольга закурила и допила старку.
— Именно, — согласилась Натали и тоже выпила свою стопку.
— А Бекмуратов, он посвящен во все подробности? Можно еще?
— Конечно можно! — Натали кивнула на стол и вяла бутылку. — Садись! Будет удобнее разговаривать.
— Нет, — покачала она головой, разливая старку, — думаю, он только примерно представляет, что там и как.
— Но его ты не боишься.
— Бояться нужно всех, — пожала плечами Натали. — Но он обещал мне индульгенцию, да и не резон ему меня топить. А ведь ты тоже, Ляша, у меня в долгу.
— Когда, где? — пыхнула дымом Ольга.
— Список «невыживших» помнишь, или по диагонали читала? — Натали тоже закурила, затянулась, выдохнула дым.
— Список? — нахмурилась Ольга. — Постой, постой! Адмирал Акимов… графиня Половцева… барон Гоггер, генерал-лейтенант Карпухин…
— Между Карпухиным и Акимовым в моем списке значился генерал-лейтенант Берг, но остался невостребованным. Ты меня понимаешь?
Ольга поняла. Побледнела, дрогнули крылья носа, выцвели от бешенства глаза.
— Так ты, что, по классному списку шла?
— Не в алфавитном порядке, но чем этот список хуже любого другого?
— Ну, ты и стерва!
— Твой отец жив. Мы в расчете?
— Чего тебе надо? — Ольга взяла себя в руки и снова была по видимости спокойна.
— Давай дружить? — предложила Натали и, махнув стопку одним глотком, разлила по-новой.
— Вот так сразу? — недоверчиво подняла бровь Ольга.
— Зачем сразу? — «удивилась» Натали. — Постепенно. Шаг за шагом.
— Ты скажешь мне, что за возня вокруг моей скромной персоны?
— Тебе же объяснили! — усмехнулась в ответ Натали. — За тебя, Ляша, попросили хорошие люди. Адмирал этот… Он, что — твой любовник? А еще Бекмуратов… То же не чужой человек, я права?
— Даже и не знаю, право, — покачала головой Ольга, — кто из нас в контрразведке работает! Но там еще что-то есть. Я это нутром чую!
— Утробой, в смысле? — усмехнулась Натали.
— Скажешь?
— Расскажу. Все, что знаю… Но только и у меня есть вопрос.
— Назови, посмотрим, — предложила Ольга.
— Откуда стало известно, что я не Цельге, а Цеге?
— Хороший вопрос, — кивнула Ольга. — Возможно, действительно подружимся.
— Договорились!
