Глава 13
Рок-н-ролл
На коронацию он надел парадную форму. Брюки с шитыми золотом лампасами, мундир с генеральскими погонами, знаками различия и наградами. Все, как полагается. Ему даже фамильную саблю приготовили, но ее Генрих предполагал прицепить в самый последний момент. Не ходить же, в самом деле, по дому при сабле, как полный идиот!
Он взглянул на себя в зеркало и покачал головой, только что матом не выругался. Эту форму, — не эту конкретно, разумеется, а подобную ей — он не надевал двадцать пять лет. Когда-то она ему шла. Во всяком случае, так говорили знакомые дамы. Если бы не события осени тридцать девятого, так бы и носил. Наверняка, добавил бы со временем третью звездочку на погоны, и до полного генерала — уж всяко-разно — за двадцать-то пять лет службы как-нибудь да дослужился бы. Разве, нет?
Генрих очень вовремя взял себя в руки. Отошел от зеркала и закурил. И в этот момент — словно, только того и дожидался — щелкнул дверной замок, створки высокой двери плавно открылись, и в комнату вошла Наталья. Высокая, стройная, в голубом атласном платье до пола, подчеркивающем фигуру и оставляющем открытыми плечи и верхнюю часть груди. Она коротко взглянула на Генриха и подошла к тому самому зеркалу, в которое только что смотрелся он сам. Выглядела она завораживающе ново: почти незнакомая женщина с приведенными в порядок волосами цвета ночи, с лицом-маской — так много на него наложили косметики. Но старались «куафёры» не напрасно. Образ получился неординарный. Яркий. Впечатляющий. Его усиливали сияющие глубокой кобальтовой синевой крупные сапфиры. В волосах и в ушах, на груди, на запястье правой руки.
— Что скажешь? — Любопытно, но она очевидным образом ожидала слов одобрения. Не вообще, а конкретно от него. Грех не ответить взаимностью, и Генрих сказал правду.
— Знаешь, — он поймал себя на том, что готов наделать глупостей. Сказать Наталье, о чем думает на самом деле, или начать перед ней заискивать.
«Старость, — подумал он с тоской, продолжая говорить Наталье ту правду, которую она хотела услышать именно от него. — В иные времена мне такое даже в голову не приходило. Заискивать любви? Господи, помилуй!»
— Знаешь, — он смотрел на Наталью, стараясь придать взгляду, выражение придирчивого интереса, и надеялся, что она не узнает, о чем он сейчас думает, — я помню эти сапфиры. Их носила сестра моего отца. Собственно, гарнитур заказали специально для нее. К празднествам… Не помню, уж, что это было, да и не важно. Суть в том, что ты вернула камням жизнь. Понимаешь, о чем я говорю?
— Нет. — Она оробела вдруг, вот в чем фокус. Не в первый уже раз Наталья смотрела на себя иначе, другими глазами, не так, как он.
«И не мудрено, — признал Генрих. — Я мужчина, она — женщина. Я старик, а она…»
— Я имел в виду, — объяснил он, — что это не они тебя украшают. Все с точностью наоборот.
— Значит, тебе нравится? — чуть нахмурилась Наталья, то ли занятая посторонними мыслями, то ли решавшая, гневаться ей из-за «глупого» комплимента, или «ну его!»
— Еще бы! — Генрих подошел ближе, настолько близко, что показалось, он ощущает не только запах, но и тепло ее тела. — Впрочем, можешь не верить на слово. Завтра ты прочтешь об этом в газетах.
— Полагаешь, моя внешность может иметь общественный интерес?
— Наташа, — Генрих не переставал удивляться ее наивности в такого рода делах. — Ты сама и есть — общественный интерес. Будь уверена, они узнают даже то, какое на тебе этим вечером надето белье.
— Прямо-таки! — фыркнула Наталья, но, судя по тому, как порозовели вдруг ее скулы, двусмысленный комплимент Генриха своей цели достиг.
— Увидишь.
— А ты?
— Я? — не понял он.
— Ты хочешь посмотреть, какого цвета?..
— Хочу, — он и, в самом деле, ничего сейчас так сильно не желал, как оказаться с Натальей наедине, но, увы, он сам написал всю партитуру «от и до», и гневаться должен был теперь на одного себя. — Но, увы, Тата, не сейчас. Может быть, позже, после коронации, если ты еще не передумаешь…
— После коронации? — что-то случилось с ее взглядом. Казалось, померкла синь глаз, состязавшихся глубиной и сочностью цвета с сапфировым гарнитуром. — Ах, да… Конечно! Не передумаю! — но улыбка получилась вымученной. Впрочем, никто другой, кроме Генриха, этого бы, верно, и не заметил. Просто он слишком внимательно на нее смотрел.
— Что ж, — время уходило, не оставляя выбора, — тогда позволь пригласить тебя на маленькую семейную встречу. En petit comité, так сказать. Только свои…
— Семейная встреча?! — вскинула она взгляд. — А я разве?..
— А разве нет?
— Если ты настаиваешь… — Натали снова показалась ему растерянной, но, по-видимому, к этому следовало уже привыкнуть.
— Я настаиваю! Пойдем!
— Да, — она шагнула к нему, — нет! Постой! То есть… Ах, черт! Генрих, как ты смотришь… Ну, я просто хотела спросить…
— Наташа!
— Я хочу выпить! — выпалила Наталья. — Немного! — подняла она ладонь, словно останавливала его возражения. — Для… Ну, как говорят в таких случаях? Для куража, что ли!
— Пей, — пожал плечами Генрих, — кто тебе мешает? Только аккуратно, а то развезет во время коронации, — успокаивающе улыбнулся он, показывая, что всего лишь шутит, — стыда потом не оберешься! — он достал из брючного кармана серебряную фляжку, маленькую, меньше той, что спасла ему жизнь, и протянул Наталье. — На, вот! Держи! Там коньяк!
— А тебе идет форма, — вдруг сказала Наталья. — Зачем ты ее надел?
Вопрос отнюдь не следовал из первой части фразы, но Генрих понял, что она имеет в виду.
— Я должен подтвердить слова военного прокурора, — ответил он. — Если появлюсь в форме на коронации, больше этот вопрос муссироваться не будет. Идем! Выпьешь в родственном кругу, — усмехнулся Генрих. — Все равно, у тебя, Тата, в этой пьесе роль без слов…
* * *
«Роль без слов? И что же, прости Господи, это за пьеса такая?»
Они вошли в кабинет — во всяком случае, последние четыре дня эта комната служила Генриху кабинетом, — и застали общество в сборе. В креслах, расставленных полукругом перед массивным письменным столом, сидели хорошо знакомые Натали члены семьи Берг: Федор Игнатьевич, Лариса Антоновна, Ольга Федоровна и Маргарита Генриховна. Муж Маргариты Айдар Расимович Бекмуратов тоже находился в комнате, но не сидел, а стоял у окна и о чем-то шептался с Людвигом. Выражение лица у генерала при этом было такое, словно майор Шустер зачитывает ему пункты судебного приговора.
«А что если, и в самом деле?» — Натали уже успела вполне оценить эту сторону жизни Генриха. Ожидать от него и его людей можно было чего угодно. Даже того, чего не ждешь.
— Добрый вечер! — сухо поздоровался, входя в комнату, Генрих. — Спасибо, что согласились прийти. Господин генерал, — обратился он непосредственно к Федору Бергу, вставшему из кресла навстречу, — разрешите на правах хозяина дома без чинов?
— Мы разве на «вы»? — нахмурился Берг.
— А разве нет? — холодно прищурился Генрих.
— Если ты имеешь в виду Ларису…
— Я имею в виду вас обоих, — Генрих обошел стол и остановился перед этой своей «ла петит компани».
«Маленькая компания… семейный круг… Почему мне не смешно?»
— Сердцу не прикажешь, — вступила в разговор Лариса Антоновна и тоже поднялась из кресла. — Мне кажется, Генрих, выяснение этих давних подробностей не имеет никакого смысла, тем более при посторонних.
— А кто у нас посторонний? — губа Генриха дернулась, но и только. Возможно, случайное движение, но, может быть, и нет. Натали очень не хотелось, чтобы Генрих продемонстрировал на людях — тем более, при таких свидетелях — ту темную сторону своей души, которую она иногда угадывала в его взгляде или интонации. — Здесь нет случайных людей, Лариса, если тебя беспокоит именно это. Наташу вы все знаете, она моя гражданская жена…
«Гражданская жена, вот как это теперь называется? Впрочем, отчего бы и нет?» — так или иначе, но определение ей скорее понравилось, чем наоборот. Быть «гражданской женой» Генриха оказалось приемлемо. Уместно. И даже приятно.
«Вот же черт!»
— Ну, а полковник Шустер мне вообще, как приемный сын. Верно, Людвиг?
— Вообще-то я майор, командир! — очаровательно улыбнулся Людвиг.
— Был! — отрезал Генрих, закрывая тему. — Поменяй погоны, и чтобы на коронации был при всех регалиях и с полковничьими погонами. Rozumíte mi?
— Не волнуйся, командир! — еще шире улыбнулся Людвиг, — все будет исполнено в лучшем виде.
— Тогда к делу!
— Что за дело? — подалась вперед Лариса Берг. А вот ее супруг чуть было не отступил назад, мало что полный генерал. Он был на нервах, едва ли не испуган. Но уж точно, что взволнован.
— Дел у нас несколько, — Генрих достал папиросу, не торопясь закурил, выпустил дым. Пауза тянулась долго, казалось, бесконечно. Даже Натали проняло, хотя она-то ту явно была ни при чем. Остальных только что не трясло.
«Да, господин Хорн, умеете вы ужас наводить! И как это я раньше не замечала?» — Но в том, что не замечала, не было ничего странного: слишком близко находилась, вот и не заметила. В оке тайфуна тоже, говорят, тихо…
— Итак, — Генрих заговорил жестко, напористо, совсем не так, как говорил до сих пор, без иронии, даже без сарказма, то есть, на полном серьезе. — Времени у нас в обрез. На коронацию, в какой бы спешке ее не организовывали, опаздывать не принято. Поэтому начнем с главного. Федор, Лариса, не хочу, чтобы между нами оставались недомолвки. Кто с кем спал, мне не интересно. Времени прошло много, и весь этот адюльтер потерял признаки актуальности. Это раз. Второе. Я читал ваши доносы…
— Но… — простужено прохрипел Берг.
— Без «но», Федор! — Генрих не позволил Бергу даже начать фразу, не то, что закончить. — Дело было, но сгорело. Я сам его сжег. И не смотри на зятя. Во-первых, он тебе и не зять вовсе, как ты знаешь. А во-вторых, в данном случае, Айдар Расимович ничего сделать для тебя не мог. Он бумаг не видел, содержания их не знал, да, если бы и знал… Скажи, Айдар, ты в чьей команде играешь?
— В вашей, Генрих. — Бекмуратов ответил спокойно и взглядом не дрогнул, но Натали видела — ответ дался ему не так просто, как могло показаться, да и сам Бекмуратов к идее «командной игры» привыкнуть, еще не успел.
«Это же какой у Людвига должен быть лютый компромат, чтобы жандармский генерал вот так, сходу, отступного сыграл?!»
Однако слова прозвучали, и для большинства присутствующих они не предвещали ничего хорошего. На Ларису Антоновну и Маргариту даже смотреть было жалко.
«Сильный ход!»
— Так вот, Федор, я твой донос читал, и объяснительное письмо Военному министру тоже. Читал показания. Одиннадцать страниц, где и правда наличествует, чего уж там, но лжи куда больше. Что касается тебя, Лара, твои эпистолярные упражнения я прочел с большим интересом и не без удовольствия. Мазохизм, конечно, но из песни слова не выкинешь. Ты женщина талантливая, что есть, то есть! Слог, стиль, содержание…
— Ну, и что? — Лариса Антоновна взяла себя в руки куда быстрее своего мужа, пусть он и генерал от инфантерии. — В газетах распечатаешь, какая я тварь подколодная? В суд подашь?
— Подам, — кивнул Генрих, — но не за доносы, а за воровство.
— Что? — эту реплику подала Ольга, что было более чем странно при ее-то подготовке.
— Людвиг, будь добр, зачитай, пожалуйста, показания госпожи Пяст.
— Как прикажешь, командир… — И Людвиг поднял со стола кожаную папку с бумагами.
— Не надо! — остановил его Берг, едва Шустер успел открыть папку. Похоже, Федор Игнатьевич со слабостью справился и готов был «соответствовать». — Давай, Генрих, не будем входить в подробности. Верю, что у тебя все запротоколировано, как следует. В конце концов, ты в своем праве «Мне отмщение, и аз воздам», не так ли? В чем конкретно ты меня обвиняешь?
— Не тебя одного, Федя, а вас с Ларисой вместе, — Не разрывая зрительный контакт, Генрих отступил на пару шагов назад и присел на край столешницы. — Цугом… Впрочем, изволь. Пункт первый, он же главный. Хищение одиннадцати полотен из собрания великой княгини Полоцкой. Тут наличествуют параграфы и пункты Уголовного уложения, трактующие преступления против членов правящей династии, нарушения прав собственности и брачного права, а так же пункт о хищении в особо крупных размерах. Рембрандт, Хальс, Дюрер, Эль Греко… Стоимость похищенного — семь миллионов золотых рублей при самой поверхностной оценке…
«Дюрер? Коллекция великой княгини Полоцкой? Господи, да это же, верно, „Эссе хомо“ и „Портрет императора Максимилиана“!»
— Картины будут возвращены в течение трех дней. Слово офицера! Куда прикажешь, доставить, в Ольгердов кром или в Казареево подворье?
— В Ольгердов кром, — кивнул Генрих. — И добавь к ним, пожалуйста, мой портрет работы Зинаиды Серебряковой.
— Генрих! — протестующе вскинул перед собой руки генерал Берг, — Это совершенно невозможно! Портрет пропал еще тогда! При обыске…
— Он, Федя, пропал в гардеробную твоей жены. Стоит в шкафу за платьями. Ведь так, Ольга Федоровна?
— Ты получишь его назад, — голос Ларисы Антоновны не дрогнул, однако в глазах плавало безумие. До нее начинало доходить, в какое дерьмо окунал их с Федором Игнатьевичем Генрих.
«Бедный, Федор Игнатьевич… Уж лучше бы я вас из чего-нибудь огнестрельного! Всяко лучше, чем это унижение!»
— Есть еще фамильные драгоценности Степняк-Казареевых… — голос Генриха звучал холодновато-нейтрально, но его слова…
— Господи, Генрих! — лицо Ларисы Антоновны пошло пятнами. — Я же была твоей женой, ты мне их подарил!
— Разве? — повернул голову Генрих. — Я дарил тебе другие драгоценности, Лариса, и они, разумеется, принадлежат тебе. Я подарки никогда назад не забираю. Но, видишь ли, вопрос вовсе не во мне. Просто фамильные драгоценности передаются третьим лицам лишь в двух случаях: или с купчей, или с дарственной, заверенной нотариусом. В обычном случае, — кто бы это ни был, жена, дочь или сестра — ими пользуются, но не владеют. Таков закон, и его никто не отменял. Другое дело, если бы я сгинул на каторге. Никто бы, верно, этот вопрос поднимать не стал, и драгоценности остались бы у тебя. А там, глядишь, и закон бы отменили. Республика… Но я жив, как видишь, и я вернулся, да и с республикой пока не срослось. Людвиг, будь добр, зачитай нам пункты обвинения…
— Не надо! — прервал Генриха Берг. — Я все понял, Генрих. Повторяю, ты в своем праве. Чего ты хочешь?
— Прежде всего, я хочу получить принадлежащие мне по праву главы рода Степняк-Казареевых фамильные драгоценности. Все, по описи, хранящейся у адвоката моего отца.
— Хорошо, — кивнул Берг и посмотрел на жену, — Лариса, как быстро ты сможешь возвратить эти вещи Генриху?
— Федор, но… — казалось, Лариса Антоновна задыхается. Впрочем, возможно, так все и обстояло.
— Видите ли, Федор Игнатьевич, — вмешался в разговор Людвиг, — дело в том, что Лариса Антоновна продала кое-что из драгоценностей на сторону. Ей деньги нужны были по срочности, вот она и… Впрочем, не суть важно. Мы эти вещи позже выкупили. А показания свидетелей, купчие и расписки находятся вот здесь, — прихлопнул он ладонью лежащую на столе папку. — У меня в папке.
— Еще пара пунктов обвинения, как полагаешь? — Генрих погасил окурок в пепельнице и в этот момент посмотрел на Натали. Ей показалось, что у него совсем больные глаза. Сжало сердце. Но…
«Но у меня роль без слов…»
— Полагаю, что ты можешь устроить громкий процесс, — сказал после паузы Берг. — Почему не устраиваешь?
— Мы еще не закончили, — Генрих отвернулся от Натали и снова смотрел на «членов своей семьи».
— Людвиг, будь любезен!
— Момент! — Людвиг наклонился и достал из тумбы стола полиэтиленовый прозрачный пакет, в какие полицейские и жандармы складывают вещественные доказательства с отпечатками пальцев. В этом пакете тоже лежал вещдок. Во всяком случае, так решила Натали, глядя на знакомый револьвер. Таким был вооружен в тот памятный день каперанг Зарецкий.
— Что это? — настороженно спросил Берг.
— Это, Федя, боевой револьвер, — учительским тоном объяснил Генрих. Впрочем, он казался сейчас вполне доброжелательным, что никак не соответствовало содержанию его слов. — Волхов 47, знаешь, наверное. А конкретно из этого ствола застрелены, к твоему сведению, товарищ министра внутренних дел Карварский и начальник отдела контрразведки Балтийского флота капитан первого ранга Зарецкий.
«Так вот для чего тебе понадобилась Ольга! Сильный ход… И все это, чтобы отомстить?»
— Чьи отпечатки на револьвере? — спросил разом постаревший лет на десять Берг.
— Вероятно, мои. Я права? — Встала из кресла Ольга.
— Да, Ольга Федоровна, ваши, — подтвердил Людвиг, убирая револьвер в стол. — У нас и свидетели есть. Да, чего уж там, я и сам видел, как вы Карварскому выстрелом в упор череп раскололи. И вот в Генриха Романовича целились, только мы вас разоружить успели. О том, что вы применяли при допросе генерала русской армии методы физического воздействия, сиречь пытали князя Степняк-Казареева, я умолчу. Статья у вас все равно расстрельная, так что можно и не усугублять…
— Что ж… господин Монте-Кристо… — Голос Берга охрип, лицо заливала синюшная бледность. — Вы долго ждали…
* * *
Некоторые скажут, вот так и выглядит миг торжества. Федор, наверняка, об этом и подумал. Лариса тоже. Да, и кто может думать иначе! Возможно, Людвиг, но он не в счет. Он знает правду. Остается только Наташа…
Генрих поймал ее взгляд. Наталья явным образом не поверила в пафос. Она уже достаточно долго находилась рядом, чтобы понять, Генрих может быть кем угодно, но он не граф Монте-Кристо. Однако, даже зная, что это не про него, она и представить себе не могла, какой сюрприз он приберег на конец разговора.
«Уверен, Тата, ты это оценишь!» — мысленно усмехнулся Генрих, задержав на ней взгляд. Пусть на мгновение, но все-таки задержал, не смог сразу отвести. Не хватило духа.
Женщина выглядела, как памятник самой себе. Лицо недвижно, взгляд непроницаем. Но если уметь смотреть и видеть, если знать, на что стоит обратить внимание… На губах Натальи Генрих различил тень улыбки. Холодноватая ирония. Как раз в стиле Натальи. В глазах сомнение. Знак вопроса, но никак не недоумение. Генрих ее озадачил, но не разочаровал, и это дорогого стоит.
— Ты прав, Федор, я долго ждал. Впрочем, тебе этого не понять. У нас с тобой разный стиль мышления, да и жизненный опыт не совпадает. А без этого никак, — Генрих сделал короткую паузу, вполне оправданную тем, что он хотел закурить. Его право. Ольга вон тоже закуривает, да и генерал Бекмуратов не выдержал, потянул из кармана портсигар.
— Ты спросил, чего я хочу? — Генрих хотел было предложить папиросу Наталье, но Людвиг его опередил, и Наталья уже прикуривала от огонька зажигалки. — Что ж, Федор, ответ прост. В ближайшие дни государь император сделает тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Ты примешь пост военного министра, Федор, и будешь служить империи так, как сочту нужным я. Можешь при случае спросить императора, не превышаю ли я своих полномочий. Так вот, не превышаю. Он подтвердит. Это первое. Второе. Вы, Ольга Федоровна, не мешкая, выйдете замуж за адмирала Третьякова-Ховрина…
— А он захочет? — скривила губы Ольга, в глазах которой плавилось безумие.
— А куда он денется? — почти искренне удивился Людвиг, вступавший в разговор строго по партитуре. — Жена Арсения Петровича Нинель Алексеевна после просмотра нескольких документальных фильмов, отснятых в гостинице «Амбассадор», заявила о намерении подать на развод, так что…
— Фильмы, значит… — кивнула Ольга. — И как вам?
— Лично я, Ольга Федоровна, отснятый материал не просматривал, — вежливо улыбнулся Людвиг, — но оператор говорит, вы завораживающе хороши… Я верю ему на слово.
— Рада, что ему понравилось, — оскал Ольги на улыбку не походил, да и губы еще не зажили. — Но с чего вы взяли, что Арсений после этого женится на мне?
— А куда же ему деваться? — искренне удивился Людвиг. — Он ведь тоже копии фильмов получил… И кроме того, он знает, что Федор Игнатьевич высоко в гору пошел, может быть, и его паровозиком потянет… В Адмиралтейство, например. Там теперь как раз вакансия образовалась. Как считаете, Ольга Федоровна, подойдет Арсений Петрович на должность «первого лорда Адмиралтейства»?
— В России лордов нет.
— Ну, не по названию, так по смыслу, — пожал плечами Людвиг. Он, как всегда был на высоте, беседу вел легко, но строго по партитуре. Не увлекался, не спешил, но и не затягивал.
— По смыслу подойдет. А я, значит, замуж?
— Обязательно! — улыбнулся Людвиг. — Вы же хотите замуж, Ольга Федоровна? Помнится, даже Арсению Петровичу об этом говорили. Вот и идите за него. Совет да любовь! У вас так, кажется, говорят?
— Так, но…
— А зачем нам эти «но»? — Людвиг смотрел на Ольгу. На нее все смотрели. Но остальные молчали, а Людвиг говорил.
— Идите замуж, Ольга Федоровна, — став вдруг серьезным, сказал Людвиг, — и не сомневайтесь. Не надо!
— А заодно уж и в личные секретари к супругу попроситесь, не дома же вам сидеть! — Добавил Генрих, снова вступая в разговор. — Звание у вас подходящее. Опять же опыт, допуск… Все при вас! Думаю, если правильно попросите, адмирал не откажет.
— Возможно, и не откажет, — согласилась Ольга, начинавшая приходить в себя. Она уже, верно, поняла, что за наказание подобного рода, проштрафившиеся офицеры «благодетелю» по гроб жизни обязанными остаются. Влюбленные женщины, впрочем, тоже. — Наверное, даже сильно уговаривать не придется, — она выглядела задумчивой. — Но это идет вразрез с традицией, мне кажется.
— Вы станете исключением из правила.
— И докладывать моему будущему супругу и начальнику об этом разговоре, я так понимаю, не рекомендуется?
— Точно так, — пыхнул табачным дымом Генрих. — Вы все верно поняли, Ольга Федоровна. Так что, присмотрите за главой Адмиралтейства. Вас ведь не затруднит присмотреть??
— Присмотрю.
«Конечно, присмотришь! От таких обязательств никуда не денешься, даже если захочешь. Но ведь ты и не захочешь».
— И последнее, — сказал Генрих вслух, — но не менее важное. Айдар Расимович, Жандармский Корпус, насколько мне известно, остался без командира. Как смотрите на возможность повышения?
— Положительно, — вежливо улыбнулся Бекмуратов. — Но это генерал-лейтенантская должность…
— Ну, так добавим мы вам звездочку, Айдар Расимович. Тем более, мы с вами теперь родственники. Я ведь не ошибаюсь, Маргарита, мы с твоим мужем родственники, или все еще нет?
— Да… отец… Родственники, — ответила Маргарита, не смевшая поднять глаз.
«Отец», — повторил за ней мысленно Генрих, но облегчения не почувствовал.
— Ну, вот и славно! — подытожил он состоявшийся «обмен мнениями». — Полагаю, это все! Встретимся на коронации! — он коротко поклонился и, отвернувшись от «семьи», шагнул к Наталье.
— Наталья Викторовна, у нас минут двадцать свободного времени образовалось… Не составите мне компанию за чашкой чая?
* * *
Что любопытно, Наталья ни о чем его не спросила и от комментариев воздержалась. Села в кресло, приняла от служанки чашку чая — крепкого, словно чифирь, горячего и, разумеется, с одной крошечной ложечкой сахара — понюхала пар, зажмурилась от удовольствия, сделала осторожный глоток.
— Чудесно! Однажды, я неделю пряталась в подсобке магазина колониальных товаров… — Натали открыла глаза и мечтательно улыбнулась. — Я не могла выйти на улицу или в торговый зал, но в служебных помещениях, большей частью была вольна делать все, что заблагорассудится. Я ела горький бельгийский шоколад, сушеные смоквы и земляные орехи, пила цейлонский чай и ямайский ром и читала Станюковича и Конрада… Ох, Генрих, ты даже не представляешь, какие это были замечательные дни! Я была счастлива и полна томной неги. — Наталья улыбнулась и облизала губы, от чего Генриха едва не бросило в жар. — Мне казалось, романтика южных морей превращает холодный серый день в жаркую тропическую ночь. Если бы, по случаю, в подсобке я оказалась тогда не одна… Надеюсь, ты понимаешь, о чем я веду речь. Этому мужчине можно было бы только позавидовать!
— Глупости! — возразил Генрих. — Пусть завидуют мне!
Он был почти искренен, но только «почти». Слова Натальи странным образом задевали его за живое. Казалось бы, пустяк, незначительная подробность ее прошлой жизни. Но, гляди ты, как зацепило! Впрочем, Генрих все еще контролировал себя в достаточной мере, чтобы видеть, Наталья его подначивает. Завлекает, отвлекая внимание от чего-то, что хочет оставить за рамками их отношений.
«Что ж, у всякого своя игра, — подумал он с ноткой сожаления. — Но из этого не следует, что мы должны жить порознь…»
— Тебе и в правду хорошо со мной, — сказала она после паузы.
Смотрела на него, молчала, потом сказала. Не вопрос, констатация факта. И на этот раз, ради разнообразия, вероятно, без тени удивления. Не сомневаясь, не колеблясь, не теряя уверенности.
— Ты это знаешь, — кивнул Генрих. — Мне нечего добавить. Мне с тобой хорошо.
— А мне с тобой… — вздохнула она и снова поднесла к губам тонкий фарфор чашки. — Как странно! Тебе хорошо со мной, а мне с тобой, но ведь ты волк, Генрих. Хищник, охотник… И я такая же точно. Волк… волчица…
— Да, да, — усмехнулся Генрих. — Я помню, «Тамбовские волки», кто они?
— Зря смеешься, волки и есть. Разве ты не видел? Меня считали лучшей на курсе… «Марфа Змеюкина — самая опасная женщина в Тамбове», а ведь нас готовили бывшие офицеры спецназа пластунов.
— Как же, как же! — улыбнулся Генрих. — Треф и Глиссер, Никифоров и Киршенбаум, великие и ужасные!
— Ты их знаешь?
— Ну, в нашем мире все знают всех, — честно ответил Генрих. — Ты, может быть, не в курсе, Тата, но Треф и Глиссер — не революционеры, а наемники. И никакие они не «спецназ пластунов». Оба обучались в НОАК, но это дело прошлое, да и какая, в сущности, разница! Тебя-то они обучили на «ять», это и ежу понятно!
— Значит, опять «все было не так»? Тебе не страшно, Генрих?
— Страшно? С чего вдруг?
— Ты уверен, что то прошлое, которое ты помнишь, существует на самом деле?
— Отчего бы и нет? — пожал он плечами. — Да и какая разница? «Цветам былого нет забвенья…» Ты помнишь революционеров Трефа и Глиссера, я — наемников Арона Киршенбаума и Родиона Никифорова. И оба мы правы. У тебя свое прошлое, у меня — свое. И вот, к слову, — Генрих достал из кармана брюк крошечную коробочку обтянутую бордовой кожей. — У тебя же в левом ухе есть еще один прокол?
— Да, — она смотрела на коробочку с обычным женским любопытством, и Генрих был этому несказанно рад. Не все же волками друг на друга глядеть!
— Что ж, — он открыл коробочку и протянул ее Наталье, — это, конечно, не обручальное кольцо, но зато подарок. Мой. Тебе. На удачу.
— Какое старое… — Наталья взяла коробочку и поднесла к глазам. — Странное, маленькое…
— Как раз в мочку уха продеть, — улыбнулся Генрих. Он был доволен.
— Что это такое? — она взяла разомкнутое колечко — ювелир лишь слегка обработал концы довольной толстой проволоки тусклого золота — и поднесла к уху. Как и ожидалось, оно пришлось Наталье к лицу.
— Ты не поверишь! — еще шире улыбнулся Генрих. — Это кольцо я вытащил из кольчуги Миндовга. Его парадная броня хранится в Ольгердовом кроме. Она серебряная, но в ней есть несколько вплетенных в рисунок золотых колец…
— Когда ты успел? — Наталья смотрела на Генриха и трогала пальцами мочку уха. — И как посмел испортить историческую реликвию?
— Отвечаю по пунктам, — усмехнулся Генрих и почувствовал, как оставляет его напряжение. — Первое. Успел вчера. Второе — не испортил. Кольчуга и так вся в дырках. А у тебя будет единственная в своем роде серьга. Миндовг был на редкость удачливым сукиным сыном, и стал первым королем Литвы. Не может быть, чтобы эта серьга не принесла тебе удачи!
* * *
Коронация — живописное действо. Даже такая поспешная, как та, что совершалась этим холодным вечером в Вознесенском соборе Новогрудка. В старое время люди были не менее охочи до зрелищ, чем в новые времена, но скромнее в возможностях, беднее. Ресурсов нынешних у них не было. Зато в избытке имелись изобретательность и воображение. В результате, предки нагрезили такой впечатляющий обряд, такую церемонию, что временами Натали забывала, что ей холодно, и о том, что может ждать ее на паперти собора, не помнила тоже. Она как бы отстранилась, и смотрела на коронацию со стороны. На всех и каждого, и на себя тоже.
«И шествуют призраки с пеньем,
Иному молясь бытию…
И, тайным объятый волненьем,
Средь них я себя узнаю…»
Ну, где-то так и получилось. Песнопения под высокими сводами собора, золотистая дымка и лиловые пятна сумрака, смесь странных запахов, как в какой-нибудь лаборатории бомбистов, мерцание множества свечей… Уже в паре шагов от Натали люди превращались в призраки, голоса — в далекий гул. Действо коронации захватило ее, растворило в себе, подавив на время волю и страсть, и, словно, закружившая в водовороте приливная волна, выбросила почти бездыханной, в полуобморочном помрачении на паперть, будто на незнакомый враждебный берег.
Порыв холодного ветра ударил в лицо, и Натали распахнула глаза в яркое электрическое сияние, заливавшее площадь.
«Господи, что я наделала!» — перед глазами слепящая мгла, за которой прячется смерть, а в душе — отчаяние без покаяния и понимание без прощения.
— Генрих! — собственный голос показался ей чужим, ломким и хриплым, слабым, далеким, никаким. — Я…
— Тебе нехорошо? — встревожился Генрих. Он стоял справа от нее, и Натали почувствовала его движение, но было поздно…
— Я… — еще раз попыталась она.
«Я заигралась, Генрих! Я…»
Натали не услышала выстрела, да это было и невозможно. Она его почувствовала.
Выстрел.
Еще один. И еще.
Три выстрела, один за другим в высоком темпе, как могут стрелять только опытные снайперы. Такие, как Вектор, например. Такие, как…
Натали все еще стояла на паперти, целая и невредимая. И Генрих смотрел на нее, озабоченно хмуря брови.
— Я…
И в этот момент раздался крик.
— Император! — кричал мужчина. — Господи! Император убит!
Эпилог. Фламенко
Садились в снегопад. Рискованно, конечно, но не сидеть же сиднем в Нижнем Новгороде! Генрих решил, не стоит. Спросил пилота прямо:
— Дмитрий Евсеевич, как смотришь, долетим или гробанемся?
— Зависит… — пыхнул трубочкой-носогрейкой полковник Горевой. — Но, если не терпится, полетели. Меня в Новогрудке молодуха ждет, так что…
— Меня тоже, — решил Генрих. — Вылетаем!
Взлетали при ясной погоде. В Приитилье третий день кряду стояла «сухая, но холодная весна». Накануне только дождик прошел, но и тот выглядел несерьезно, как загулявшая гимназистка. А вот в Новогрудке все оказалось из рук вон плохо. Снег, ветер, и видимость, упавшая до минимума. Так что садились по приборам и при включенных аэродромных прожекторах. Машину трясло, как в лихорадке, и единственное, что видел Генрих за иллюминаторами — сплошной хаос из черных и белых искр.
«Абстракционизм, вашу мать!» — подумал он в гневе, но гнев, как известно, плохой советчик.
«И ведь не в первый раз…» — вздохнул он мысленно, успев притормозить буквально в последний момент едва не рванувшие, ко всем чертям, нервы.
Следовало признать, с тех пор, как в его внутреннем пространстве обосновалась баронесса Цеге фон Мантейфель, Генрих впадал в гнев чаще, чем хотелось, и с большей легкостью, чем он мог себе позволить.
Между тем все закончилось довольно быстро и без драматических последствий. Глиссада с перегрузками и вибрацией, тугой удар шасси о бетон, стремительная, но быстро сходящая на нет пробежка. А потом самолет дернулся в последний раз и застыл на месте. Сержант ВВС распахнул люк, и Генрих вышел на трап. Порыв ветра бросил в лицо горсть сухого снега. С силой, с чувством, словно оплеуху влепил.
«Чертовски своевременно! — признал Генрих. — Пощечины имеют свойство отрезвлять даже самые горячие головы, а уж как истерику снимают…»
Возможно, бог услышал Генриха, его «отрезвило» едва ли не с дюжину раз, пока добирался до огромного черного как ночь «Боярина» — нового автомобиля представительского класса заводов Кокарева и Ершова — подкатившего прямо к трапу.
— Какие новости? — Генрих принял из рук Людвига стопку водки и стакан в подстаканнике. Свежезаваренный чай источал тепло, над ним поднимался ароматный пар. Генрих вдохнул запахи далеких гор и откинулся на чуть поскрипывающую кожаную спинку.
— Император возвращается из Петрограда сегодня ночью, — доложил Людвиг, он хорошо представлял себе, что именно интересует «командира», как и то, о чем Генрих не мог узнать во время перелета по радио. — Предполагалось, лететь самолетом, но погода не позволяет. Поэтому едут поездом.
«Лететь самолетом, — повторил Генрих мысленно. — Ну, надо же! А на чем еще предлагается летать? На метлах или воздушном шаре?»
Он выпил водку и, поставив стакан на полку сбоку от своего места, закурил.
«Вообще-то, можно еще дирижаблем или геликоптером… Да-с, батенька, опять вы торопитесь с выводами…».
— Что слышно о княгине Анастасии?
— Анастасия Романовна все еще находится в Киеве.
— Не загостилась?
— Полагаю, что пока «время терпит», но с возвращением, действительно, не стоит затягивать.
— Хорошо, — решил Генрих, обдумав ситуацию. — Ты прав, Людвиг. Спасибо. Я попрошу государя связаться с матерью и попросить ее вернуться в столицу.
«И в самом деле, хорошенького понемногу! Ася должна понимать, что по статусу ей нынче следует быть рядом с сыном, а не в загулы ударяться… Киев… Амелия Кнобенау… Это же надо еще додуматься!»
— Это мы где?
— Столбы проехали…
— Значит, Столбы… — Генрих ощутил всю унизительность своих обстоятельств, но тянуть и далее, было выше его сил. — Как поживает Наталья Викторовна?
— Командир… — Разумеется, Людвиг вполне осознавал всю неловкость ситуации и щекотливость своего положения. Генрих был ему, как отец. И в любом случае, командир. Военный начальник, то есть, первый после бога, но в бога Людвиг не верил, и, значит, Генрих для него «и царь, и бог, и герой», и все в одной персоне. Видеть же слабость своего героя — непростое испытание даже для самых крепких людей. Для них, возможно, даже большее, чем для простых смертных.
— Командир, — сказал Людвиг мягко, но с явственно различимой нотой решимости, — вы приказали снять наблюдение.
«А что мне оставалось?»
— Я помню, — кивнул Генрих. — Переходи к сути.
— Я не знаю, командир, куда она уходит и зачем, но Наталья Викторовна исчезает из поля зрения охраны каждый день. Иногда ночью. Пару раз возвращалась потрепанная, один раз с разбитым носом. По всем признакам ходит с оружием. Попросила достать ей кое-что специфическое. «Кольт Питон» с шестидюймовым стволом, пистолет-пулемет «Узи» и глушитель к браунингу FM. Я приказал не препятствовать…
— Все верно, — согласился Генрих с очевидным. — Пусть лучше мы, чем кто-нибудь другой. Что-то еще?
— В тот день, когда мы прибыли в Новогрудок, Ольга Федоровна Станиславская, ну, то есть, тогда она еще была Станиславской…
— Людвиг, у тебя что, есть сомнения в моей дееспособности? Что ты мне, как сенильному старикашке, пояснения даешь?!
— Понял! — улыбнулся Людвиг, ему тоже непросто было в нынешнем своем положении. — Не повторится! Так вот, капитан-лейтенант воспользовалась тогда своими правами офицера контрразведки и запросила в Жандармском корпусе информацию на некоторых деятелей левого подполья. Мы об этом узнали несколько позже. Не до того было в первые-то дни. Сами помните! Как белки в колесе крутились. Но позже, особенно после выстрела у выхода из трактира, я имею в виду «Iš pragaro», я распорядился плотно заняться этим делом. Тогда и выяснилось, что Ольга Федоровна и Наталья Викторовна не для вида сблизились. Ольга через свои каналы — большей частью опять же через жандармов — добывала для твоей супруги разнообразную информацию, касающуюся боевой организации и конкретных людей, с подпольем связанных…
«Ах, Людвиг, Людвиг! Твоими бы устами да мед пить!» — Людвиг уже не в первый раз и всегда как бы невзначай называл Наталью супругой Генриха. Вроде бы случайно. Как бы обмолвка, но, что характерно, никогда не делал этого в присутствии самой Натальи. Знал, ей может не понравиться. Понимал, это как раз то, чего хотел бы Генрих.
— Так ты этим уже в течение трех месяцев занимаешься… — Генрих не удивился и не расстроился. Людвиг делал то, что обязан был делать, даже если наружное наблюдение пришлось снять по приказу самого Генриха. И то, что не докладывал, никак не может рассматриваться в качестве превышения полномочий или нарушение дисциплины, тем более, этики. Напротив, пока сам не разобрался, не хотел «дурить» голову командиру, которому и без того хватало, чем эту голову занять.
«Однако если заговорил, значит, есть что сказать. Теперь уже есть».
— Разобрался, значит?
— Думаю, что да, — Людвиг проверил, до конца ли поднято толстое стекло, отсекающее от них водителя, и снова повернулся к Генриху. — Прикажешь доложить?
— Приказываю! — буркнул Генрих. — Но прежде, — не хотелось поднимать эту тему, но куда от этого денешься! — скажи, Людвиг, ты знаешь, что там за комплот у них с Ольгой образовался? В самом деле, дружба? С какой стати?
— Не знаю, командир, — устало вздохнул Людвиг. Он редко позволял себе «дать слабину», но не из железа делан. «Проседал» временами. Живой человек. — Странная история. Я ожидал, что после той встречи «в узком кругу», отношения сами собой на ноль сойдут. А они, вроде, напротив, сблизились. Если обратил внимание, Ольга Федоровна Наталью Викторовну в подружки на венчание не по принуждению пригласила. Сама так решила. И Наталья Викторовна на свадьбе, как сестра ей была. Больше Маргариты Генриховны старалась…
— Людвиг, а какого рожна, ты их всех по отчеству величаешь? Ты же чех…
— Вообще-то, я еврей…
— А у евреев, что отчества положены?
— Ладно, командир, буду по именам звать, — не стал спорить Людвиг. — Мне просто идея понравилась… Хороший обычай, если подумать.
— Неплохой, — согласился Генрих. — Так какие мысли по поводу Натальи и Ольги?
— Обе умные и обе не сказать, чтоб сильно счастливые…
— Есть в этом что-то. Дальше!
— Ольга Наталью нам не сдала, и никому другому. Про Черта им слил Павловский, но Юрий Львович настоящего имени Натальи не знал. А вот Ольга знала, но своему начальству не назвала.
— Интересно, чем Наташа расплатилась… — прозвучало, как мысль вслух, но так на самом деле и было.
— Не знаю, — с сожалением признал Людвиг. — Но что-то, наверняка, есть. А впрочем, эмоциональная составляющая тоже не исключается. Одна среди чужих… А Наталья одноклассница все-таки…
— Ладно, — кивнул Генрих и взял с полки стакан с чаем. — Ты мне вот, что скажи, кто тебе тогда «шепнул», что Наталья — это Черт? Этот-то деятель точно знал, о ком идет речь.
— Да, я вот тоже об этом подумал. Мой контакт… Он, командир, член эсеровского ЦК. Боевик… Таких в подполье еще поплавками называют. Половина на поверхности, другая — под водой. Он, как и Павловский, имеел и легальную и нелегальную ипостаси. К слову, Павловского-то две недели назад того! Убит при невыясненных обстоятельствах. И Плоцкера — это и был мой контакт — тоже грохнули. Буквально на прошлой неделе. Обоих в Петрограде. И оба знали что-то про Наталью. Но, может быть, просто совпадение.
— Может быть, — Генрих отхлебнул чай, достал еще одну папиросу. — И как там обстояли дела? Этот Плоцкер Наташу сразу узнал и назвал Чертом?
— Нет. Он ее в лицо не знал. Показал кому-то из своих. Это он мне так сказал. Показал и ему шепнули…
— Складная история. Наталья анархистка. Даже Павловский, с которым она плотно работала, не знал ее настоящего имени…
— Так и Плоцкер настоящего имени не знал, его нам Бекмуратов назвал, — возразил Людвиг. — Но ты прав, командир, тогда это мне странным не показалось, но позже я прикинул. Наталья — женщина осторожная, профессионал, без дураков. Было бы иначе, давно сыграла в ящик или на каторгу загремела. Не могли в другой партии знать ее псевдо, да еще и связывать с ним такое количество реальных операций. Как-то это нелогично. Ее бы давно вычислили при таком состоянии дел. Тот же Бекмуратов и взял бы. Однако у жандармов на нее ни фига нет.
— Кто-то нам ее сдал, — согласился Генрих. Решение напрашивалось, что называется. Наталью сдали. Ему. Сразу после покушения. Да и само покушение, если разобраться, сильно смахивало на обычную провокацию. Замысловатый способ самоубийства, как подумалось ему еще тогда.
«Подставили… Не вышло, и тогда сдали… Вопрос, зачем?»
— Какие мысли?
— Да, вот как-то это подозрительно все выглядит, — не весело усмехнулся Людвиг. — И покушение это, и слив… И вот, что любопытно. Наталья попросила меня, а позже и Ольгу узнать, не проходят ли по сводкам Жандармского корпуса некие Корнеев, Гравер, Дарвин, Чет и Вектор. Все кроме Вектора, как выяснилось, действительно, по сводкам проходят. Убиты в считанные дни перед нашим прибытием в Петроград. Все нелегалы. Боевики. Но интересно другое. Корнеев и Чет — эсеры, Гравер — эсдек, и только Дарвин — анархист-коммунист.
— Действительно, интересно, — согласился Генрих. — А что с Вектором?
— С Вектором совсем худо. Во-первых, формально он анархист-синдикалист, но часто посещал эсеровские клубы, и вообще был среди эсеров своим, хотя в организации формально не состоял. Это все я, к слову, только на днях выяснил. Кушнеренко Владислав Анатольевич, поручик, выпускник Рязанского воздушно-десантного командного училища. Первый выпуск. Ветеран Гератской компании. Уволен из армии по инвалидности. Снайпер высшей квалификации.
— Снайпер? — переспросил Генрих. Он вдруг понял, о ком идет речь. Угадал. Но облегчения это не принесло. Наоборот, стало еще хуже.
«Это же надо так вляпаться! Вот уж, воистину, надоумил господь!»
— Да, командир, Вектор — снайпер. Псевдо это знали немногие. О том, что он стрелок — еще меньше. И ты прав, именно его нам сосватал твой приятель. Он ведь так и сказал: первоклассный снайпер, из военных, и моральных принципов не имеет.
— Это он стрелял в Наталью у кабака?
— Он.
— И?
— У меня, командир, предчувствие было. Нехорошее. Понимаю, звучит по-идиотски, но так все и было.
— Продолжай! — предложил Генрих.
— Ну, я тем вечером прогулялся к лежке…
— Почему сразу не рассказал?
— А ты, как думаешь? — глаза Людвига стали холодными, жесткими. Таким он тоже умел быть.
— Понял. Ты прав, — согласился Генрих. — Расскажешь?
— А я что делаю?
— Тогда давай, телись! А то мы вон, почитай, приехали уже, а я в доме на эту тему, сам понимаешь, даже взглядами говорить, не намерен.
— Когда я пришел, он выцеливал Наталью. Она у него первым номером стояла, Иван, стало быть, только вторым.
— Замысловато.
— Ну, мне тогда не до философии было. Вырубил я его.
— Стало быть, стрелял ты…
— Стало быть, да.
— А?
— Да, нет! Боже упаси! Ребята набежали и добили его после выстрелов. Он все еще в отключке лежал, но им без разницы.
— А ты?
— Я постоял в сторонке, пока народу побольше не набилось и присоединился. Винтовку в руки взял, языком поцокал…
— Герой.
— Есть немного, — согласился Людвиг. — Но только получается, что кому-то твоя супруга, командир, как кость в горле встала. Я, собственно, тогда и заинтересовался всем этим. Как только дела позволили, сразу же стал копать. Но осторожно, чтобы ненароком не вспугнуть.
— Какие результаты?
— Думаю, это твой приятель, командир.
— Мухин? И какой у него может быть повод?
— Легализация.
— Так я ему это и обещал. На выборах возглавит ЦК и войдет в парламент с программой защиты прав крестьян, рабочим законодательством и всем, что захочет. Какие проблемы?
— Полагаю, что ты про него не все знаешь, командир. Есть что-то еще в его биографии. И это «что-то» известно Наталье.
— Если так, то это «что-то» должно быть из ряда вон выходящим. Он же и меня, получается, приговорил, когда Наталью ко мне посылал. Я, грешным делом, думал, что цель все-таки я…
— А выходит — она.
— И эти молодчики, что пришли на бал, они тоже из этих?
— Нет, командир. Это были наемники из Швеции. Их наняли буквально накануне. Но в схему укладывается. Мухин это свободно мог провернуть.
— Мог, — согласился Генрих. — А Наталья, получается, его вычислила… Или все еще нет?
— Не знаю, — покачал головой Людвиг. — Но без твоей санкции я его трогать не хотел. Хватит уже с меня инициативу проявлять!
— Считай, получил карт-бланш, — Генрих загасил окурок в пепельнице и снова открыл коробку с папиросами. На душе было паршиво, но такова уж его жизнь. Выбирать приходится не из хорошего и плохого, а из того, что есть. И в этом случае, все более чем ясно. При выборе между Мухиным и Натальей, Тата шла вне конкуренции.
— Только допроси сначала, — бросил он, закуривая. — Мне просто интересно, что у них там за проблема такая нарисовалась, что он из-за нее и меня был готов в расход пустить…
* * *
Голы Пагорак — район престижный. Просторные улицы, прямые, обсаженные липами, уютные скверики, приятные на вид площади с невеликими монументами, новомодный Гостиный двор, солидные доходные дома. В обычное время, на Толстовском бульваре, в Рядах или в саду Ажулай ранним вечером бывало оживленно. Даже и в будние дни. Однако непогода — холодный ветер, несущий массы сухого колючего снега — загнала людей «под крышу».
«И, слава богу!» — Натали притерла старенький облезлый Кокер к тротуару, заглушила мотор и внимательно осмотрела салон. Угоняла она машину в перчатках, так что отпечатков пальцев быть не должно, но мало ли! Могла что-нибудь обронить или пуговицу потерять…
Удостоверившись, что все в порядке, она огляделась по сторонам, выискивая случайных свидетелей, и, подхватив свой кожаный рюкзачок, покинула автомобиль. Отсюда до дома номер семнадцать по улице Чехова идти было недалеко, и все-таки место парковки с конечной целью ее путешествия никак не ассоциировалось. В городе так часто случается. По-прямой, вроде бы, рядом, но улицы разные, да и те нигде не пересекаются.
Деловым шагом, наиболее соответствующим по настроению времени дня, погоде и пустынным улицам, Натали прошла через несколько проходных дворов и вышла на улицу Чехова как раз напротив дома семнадцать. В квартире на третьем этаже горел свет, и это могло быть хорошим знаком, хотя могло и не быть никаким знаком вообще. Вернувшись во дворы, Натали прошла задами вдоль улицы до площади Серова, и только там вышла на Чехова, чтобы пересечь улицу на переходе у въезда на площадь и вновь исчезнуть в прячущихся за фасадами домов дворах. Через несколько минут она подошла к черной лестнице дома семнадцать и остановилась в тени под стеной, изучая двор, окна первых этажей, припаркованные тут и там автомобили, пристройки, скверики и детские площадки. Разумеется, это была всего лишь дань профессиональной паранойе, но, с другой стороны, береженого бог бережет, а умирать Натали совершенно не хотела. Садиться в тюрьму, тем более. Оставалось «бдить».
Прошла минута. Другая. Дул ветер, падал снег. Где-то хлопнула дверь. Неподалеку завелся мотор, и отъехала машина. В окнах гас свет или, напротив, зажигался, но все по-прежнему оставалось спокойно.
«Ну, не министр же он, ей-богу, чтобы с телохранителями ходить!» — Натали отделилась от стены, прошла к черной лестнице, проникла за дверь и остановилась в темноте. Света зажигать не стала. Стояла. Слушала. Было тихо. Кое-какие звуки просачивались сквозь плотно закрытые двери, но были они глухи и невнятны, и, послушав «тишину», Натали стала подниматься по лестнице. Глаза привыкли к полумраку, и видела Натали не так уж и плохо. Ноги, обутые в спортивные ботинки, ступали мягко, почти не производя шума, и затвор браунинга она передернула загодя, еще на улице, изготовив оружие к бою заранее, чтобы не клацать железом под сводчатым гулким потолком.
Прошла минута. Возможно, две. Но это было неважно. Главное, Натали достигла двери в квартиру одиннадцать. На лестничную площадку выходили еще четыре двери, и Натали обошла их одну за другой, прислушиваясь к шумам, долетавшим из квартир. Не заметив ничего подозрительного, она достала из кармана куртки ключ и аккуратно вставила в замок. Гавриил не обманул. Ключ оказался «родным». Вошел легко, провернулся без сопротивления. Замок тихо клацнул, и дверь отворилась. Оказалось, что и в этом вопросе ей повезло. Директор не пользовался ни засовом, ни запорным крюком. Теоретически так и должно было быть, поскольку именно через черный ход к нему ходит женщина, но все могло сложиться и по-другому. Фактор «неизбежных на море случайностей» никто пока не отменял, так что планируй хоть год напролет, но возможность и необходимость импровизации встроена в планы так, словно и не готовился ни к чему. В последний момент все может пойти кувырком. Однако и на этот раз планы с реальностью не разошлись, «что есть гуд», но…
«Сейчас окажется, что сукина сына нет дома!» — Натали проскользнула в коридор и пошла вдоль дверей. Было тихо, лишь под ее башмаками слегка поскрипывал, поддаваясь, дубовый паркет. Впрочем, скорее всего, он не издавал ни звука, но нервы не железные, хотя кое-кто и думает иначе.
Шаг, другой, третий. Здесь пахло кофе и пылью. С утра не прибирались, но вот кофе кто-то варил совсем недавно.
«От меня не уйдешь, даже если очень захочешь…»
Все-таки Директор оказался дома. Сидел в кабинете за столом у окна. Что-то читал и о появлении Натали узнал только тогда, когда она ему сама об этом сообщила.
— Руки на стол! — приказала тихо. — Не оборачивайся и не делай резких движений.
— Лиза! — Голос Директора выражал неподдельное удивление, но был окрашен той же интонацией отеческой заботы и, как бы даже, не радости, что и всегда. — Какими судьбами?
Тем не менее, руки на стол положил. А зря. Взялся претворяться добрым папиком, иди до конца. Умри, но не выходи из образа.
— Знаешь, Директор, — вздохнула Натали, — я дура конечно. Не надо мне было с тобой заговаривать. Выстрелила и ушла, и весь сказ.
— Но тебе же хотелось мне в глаза посмотреть…
— Неа, — усмехнулась Натали. — Зачем?
— И в самом деле, — шевельнулся в кресле Директор, — незачем. Можно я повернусь?
— Нельзя. В квартире есть компромат?
— А тебе зачем?
— Ну, я тебя пристрелю, а потом выяснится, что рядом с хладным трупом несгибаемого борца с капиталистической эксплуатацией трудящихся всякие посторонние вещи валяются, репутацию покойнику портят.
— То есть, ты готова закладку, так и быть, себе взять?
— Да, нет, Директор, можешь в печку бросить, я разрешаю.
— А что взамен? — Мухин играть перестал, заговорил о деле, и тон сразу изменился, стал жестким, деловым
— Взамен ты расскажешь мне, кто тебя нанял, чтобы устроить Генриху побег.
— О как! Раскопала, значит! Умная ты, Наталья, опасная. Может, подобру договоримся? Я про тебя забуду, ты про меня, а я еще и отступного дам. Я ведь много чего знаю и про тех, и про этих…
«Отпустить?» — она уже думала об этом сегодня, и утром, и позже, когда сюда шла.
Договориться и отпустить. Но недалеко, разумеется, и ненадолго. Оставить на коротком поводке… Опасно? Естественно. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского, ведь так?
— Понимаешь, я бы и отпустила, наверное… — Она не была уверена в том, что говорит, но под настроение чего не скажешь. — Но ты, Директор, зря меня обманул. Хотел убить, кто мешает? Флаг тебе в руки! Вектор мог меня сделать в Питере на раз…
— Пошли бы разговоры, — нехотя признал Директор и сделал движение, словно хотел обернуться, да шейные позвонки прихватило.
— И ты решил сдать меня жандармам… Совсем не жаль было?
— А чего тебя жалеть? — усмехнулся в ответ Директор, но, что характерно, сидел, как велено: лицом к окну, руки на столе.
— Ну, ты прав, наверное, — согласилась Натали, припомнив подробности своей жизни. — А Генриха за что?
— Ты ему веришь? — вопросом на вопрос ответил Директор.
— Возможно…
— И зря!
— Ну, это как бы, мое дело, не находишь?
— Ты, вообще-то, понимаешь, Лиза, что в городе творится, в стране?
— Вот скажи, Михаил Евгеньевич, какого хера, ты меня Лизкой кличешь, если доподлинно знаешь, кто я есть и как меня зовут?
— Ишь, нахваталась! — снова усмехнулся Мухин, но даже движения лишнего себе не позволил, знал, не прокатит. — А еще баронесса!
— У тебя, Мухин, пять минут.
— А ручной лидер оппозиции тебе ни на что не сгодится?
«Ну, вот и предложение озвучено. Вопрос, однако, а оно мне нужно?»
— Я задала вопрос.
— Хочешь знать, кто меня нанял? А не испугаешься?
— Дядя Миша, а ты кого сейчас на испуг берешь? Меня, что ли? Бога побойся! Я же отмороженная! Сам сказал.
Нечем ему было ее напугать, вот в чем дело. И Мухин это знал, не мог не знать. После всего, что было, положен ей был — по совести — осиновый кол, или, если уж по-человечески, расстрельная команда. Но вот ведь как бывает! Раньше жила, как нежить, но не то теперь. Умирать расхотелось. Совсем. Напротив, хотелось жить. Жить, любить Генриха, даже если никогда не сможет ему об этом сказать. А она точно знала — не скажет. И это была та правда, которую Натали не только знала, отчетливо и с подробностями, но и принимала. Несла, как крест. Впрочем, и Генрих не ждал от нее слов любви. Не ждал, не просил, принимая, как должное, ее молчание, но и сам их никогда не произнесет. Не сможет, не решится, потому что любой отваге положен предел. У ее мужества он уж точно есть. И у его — наверное, тоже. Ведь не машина, не пражский истукан, живой человек…
— Значит, нечем мне тебя напугать? — Мухин напрягся. То ли собирался прыгнуть, то ли ожидал выстрела в затылок. — А что, как всплывет правда о «резне на Сампсониевском»?
— Не всплывет.
— Откуда тебе знать?!
— Оттуда, дядя Миша, что из-за той резни ты меня и решил сдать. Всех свидетелей, так или иначе, со свету сжил. Одна я осталась. Не стал бы ты говно это бумаге доверять. Оно и на бумаге, и через двадцать лет так вонять будет, мало не покажется. Так что это мой тебе подарок: умри и бери свои грязные тайны с собой, я не возражаю.
— А ты, Наташа, стало быть, ни при чем?
— А это, товарищ Мухин, мое личное дело. Я его сама написала, сама и закрыла. Повторяю вопрос. Кто тебя послал?
— Доброе имя оставишь?
— Сама некролог закажу.
— Тогда чемоданчик один надо бы из квартиры вынести… Пойдем, покажу!
— Дядя Миша, я похожа на дуру?
— То есть, встать не позволишь?
— С этого кресла прямо в ад.
— Но слово даешь?
— Мое слово кремень, сам знаешь. Сказала — убью, значит, так и будет. Но позорить после смерти, так и быть, не стану. Сама, между прочим, предложила. И учти, дядь Миш, пять минут истекли.
— В спальне, в стенном шкафу… Старенький, фибровый… Уничтожь, пожалуйста.
— Заметано. Просмотрю и сожгу. На память, ты уж извини, ничего оставлять не буду.
— Договорились.
— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнила Натали, поднимая руку с пистолетом. Ствол, удлиненный глушителем, метил Мухину в затылок.
— Анастасия Ягеллон, — устало ответил Мухин. — Впрочем, она тогда уже три года как Збаражской была, но я ее еще девчонкой знал. Бывал у них в поместье… С братом ее в одном полку служил…
«Спасибо, дядя Миша! Покойся с миром!» — Натали ничего не стала говорить. Молча, нажала на курок, подошла ближе, взглянула в мертвое лицо, развороченное пулей, отвернулась и пошла искать фибровый чемодан.
* * *
Поводом к операции послужили слухи о том, что руководство эсеров решило отказаться от вооруженной борьбы. Впрочем, нет дыма без огня. Желание эсеровского ЦК отмежеваться от маргиналов, и окончательно превратиться в легитимного политического игрока общероссийского масштаба было известно давно, и намерений этих никто на самом деле не скрывал. Однако в преддверие съезда об этом заговорили уже во весь голос, и кое-кто счел, что настало время «предоставить слово товарищу Маузеру». Директор собрал группу на базе в Лисьем носу и сообщил, что «есть мнение». В принципе, этого было более чем достаточно. «Вторая реальность» была группой закрытой, строго законспирированной и отличалась жесткой дисциплиной. Ее создавали люди серьезные и не сентиментальные. По легенде, которую озвучил Директор и которой Натали верила до сих пор, руководство боевых организаций левых партий хотело иметь свой собственный — надпартийный — карающий меч. Слишком часто происходили провалы, слишком многие готовы были на «добровольное сотрудничество» в обмен на жизнь и свободу, а то и на золотые червонцы, чего уж там. «Второй реальности» ставили цели, группа их выполняла. Кто и о чем говорил с Директором, никогда не озвучивалось и не обсуждалось, как не обсуждались и задания. Однако одно дело ликвидировать предателя, и совсем другое — убить одиннадцать членов Оргбюро ЦК, включая пять действующих депутатов Государственной Думы…
— Дело такое, товарищи, — Директор говорил спокойно, но было видно, нервы играют. Такое не спрячешь, да Директор и не пытался, и в этом был резон. Когда говорят о подобного рода вещах, чем естественнее, тем лучше.
— Дело такое, товарищи, будем работать эсеровское Оргбюро…
Натали прошла в спальню, нашла чемоданчик, проверила наскоро, убеждаясь, что все без подвоха, что Мухин не приготовил ей какой-нибудь гадости, типа «адской машины» со взрывателем нажимного действия. Ничего подозрительного не обнаружила и, прихватив чемодан с бумагами, покинула квартиру Директора тем же путем, каким и пришла. Закрыла за собой дверь, заперла на ключ и спустилась по лестнице. Вгляделась в снежную круговерть, но через оконное стекло ничего толком не разглядела. Однако чувство опасности подсказывало, она здесь уже не одна. Вряд ли пришли за ней — в такую расторопность своих врагов Натали не верила — но могло случиться и так, что Мухин понадобился не одной ей.
На улице окончательно стемнело, да еще снегопад, и ничего толком не рассмотреть, даже не угадать.
«Выйти? Проверить? А вдруг это всего лишь паранойя?»
«А если нет? Если сейчас выйдут из-за снежной завесы, войдут сюда?»
Интуиция настоятельно требовала спрятаться, и Натали не стала ей прекословить. Она сглотнула слюну и шагнула назад — прочь от двери. Шаг, еще один. Медленно, осторожно, не производя ни единого звука, не отрывая взгляда от двери, Натали отодвинулась к дальней стене, в глухую тень под лестницей. Отставила чемодан, подняла руку с пистолетом к груди, и отступила еще на шаг. Оказалось, успела в последний момент. Едва прижалась спиной, своим кожаным рюкзачком к стене, как за стеклом примыкающего к двери окна мелькнули тени. Дверь скрипнула, отворяясь, и в дом вошли люди. Двое. С оружием. Умелые, если судить по движениям, но шумные. Они не могли услышать стука ее сердца и тихого шороха, с которым Натали вдыхала холодный воздух. И под лестницу не заглянули.
«Прошляпили!»
— Наталья Викторовна! — позвал знакомый голос, это был третий человек, вошедший с улицы. — Это я, Людвиг. Вас подвезти?
Прозвучало обыденно. Мирно и даже, как бы, по-свойски.
— Да, — ответила Натали, выходя на свет. — Спасибо, Людвиг. А то я тут совсем замерзла.
— Наверх, как я понимаю, ходить уже незачем?
— Только если хотите лично засвидетельствовать смерть господина Мухина.
— Тогда, уходим! — решил Людвиг.
— Прошу вас! — он распахнул перед Натали дверь и сам вышел под снег вслед за ней.
— Вы следили за мной? — спросила она, шагая под снегом в неизвестном направлении.
— Нет, — ответил он ей в спину. — Я приехал к Мухину, но… Считайте, интуиция.
— Почувствовали меня? — ей стало интересно. И ведь любопытство для женщины не порок!
— Да, что-то смутное… Вы тоже?
— Да, что-то такое… Отдать вам чемодан?
— Хотите, чтобы я понес? — Людвиг поравнялся с ней и протянул руку. — Просто для справки, Наташа, он мне совершенно без нужды, и я даже знать не желаю, что вы в нем храните и зачем…
* * *
В половине десятого позвонил Людвиг. Сказал, «едем домой». Во множественном числе.
— Стало быть, ты со спутником, — подсказал Генрих, соображая, кто бы это мог быть, и почему Людвиг не может сказать об этом открытым текстом.
— Вроде того…
— Если это Наталья, произведу в генералы.
— Это хорошо, — ответил Людвиг со своей фирменной полуусмешкой, — я тут как раз по случаю прикупил пару новых погон.
— Шутник! — «А что еще ему остается? Только шутить». — Когда будете?
— Максимум полчаса…
«Полчаса…»
Генрих приказал накрыть легкий ужин на двоих. Без излишеств, но с шампанским и пирожными-птифур. Наталья их обожала и под хорошее настроение ела без счета.
— Сухие, — напомнил он буфетчику. — И шампанское брют.
Подумал немного, проверяя, не забыл ли чего за суетой, и послал слугу в оранжерею. Наказал срезать семь пунцовых гвоздик. Букет для женщины. То есть, специально для Натальи, а не для украшения покоев, с чем прислуга прекрасно справлялась и без его указаний.
«Ужин при свечах… Шампанское, цветы… Почему бы и нет?»
Стол сервировали в ореховой столовой, где на стенных полках стояли саксонские серебряные жирандоли восемнадцатого века.
— Недурно! — Генрих прошелся по комнате, осмотрел буфет, сделал несколько мелких замечаний и, закурив, подошел к окну. На улице по-прежнему шел снег.
«Заметет город к чертовой матери! Словно в Сибири какой-нибудь живем, а не в Европе!» — он оглянулся на сервированный стол — небольшой, уютный, предназначенный не столько для трапезы, сколько для интимной беседы с глазу на глаз — и приказал заменить трехсвечный канделябр на две высокие свечи в одинарных подсвечниках. По одной на каждую сторону. Слева и справа…
Вероятно, Генрих собирался сделать и другие распоряжения, но его отвлекли. Сначала позвонил Федор Берг. Несмотря на поздний час, генерал все еще оставался на службе. Сидел в кабинете, один — этот момент Берг подчеркнул особо — работал с документами, думал, и, судя по всему, нервничал, так как попал в сложное положение. Дело в том, что в связи с изменившимися обстоятельствами, правительство спешно корректировало бюджет текущего финансового года, одновременно закладывая основные показатели в бюджет «трудно предсказуемого» — будущего. Однако дело затруднялось тем, что военные никак не могли сговориться о том, сколько и чего им может понадобиться в краткосрочной перспективе, не говоря уже о том, чего следовало ожидать в среднесрочной или долгосрочной перспективах. Сейчас, например, министерство затруднялось сформулировать военный заказ в плане приобретения новой бронетехники. Виноват же в этом был Генеральный Штаб, затянувший с разработкой новой концепции штурмовых бригад. И, разумеется, последней инстанцией в споре оказался Генрих. Ну, в самом деле, не к государю же императору в десятом часу вечера звонить?! Да, и вопрос, по правде говоря, не из тех, что стоит обсуждать с молодым императором.
— Слушай, Федор! Ну, что ты мудришь! — возмутился Генрих, выслушав невнятное бормотание Берга. Его вообще возмущало то, как работают даже самые лучшие из тех, с кем приходилось иметь дело, руководя такой махиной, какой являлась на самом деле Русская империя. — Федор, ты же военный человек! Какие у нас с тобой могут быть здесь проблемы? Да, пусть генштаб хоть на голову встанет со своими заумными прожектами! Есть же опыт. Ты помнишь, чем я прорывал оборону американцев в Мексике? Четыре танковых батальона. На круг сто двадцать машин. В каждом батальоне рота мотострелков, плюс мотострелковый батальон и рекогносцировочная рота. Вот и считай количество БМП и броневиков. Инженерам танки не нужны, тыловикам тоже. Связистам несколько броневиков не помешают. И мобильные средства ПВО. Там тоже есть бронированные машины. Вот тебе и вся бухгалтерия. Берем нашу дивизию, отменяем, на хер, полковое звено, уменьшаем количество батальонов, выводим понтонеров в отдельное формирование, и пусть генштабисты продолжают онанировать на свои завиральные идеи! Теоретики, понимаешь! Ты все понял?
Берг, похоже, понял. Он, вообще, был отнюдь не глуп. Недаром же Генрих сразу наметил его в военные министры. Проблема в другом. Люди, и даже самые дельные из них, за годы «демократического бардака» совершенно разучились думать. Впрочем, и при царях, если честно, инициатива не поощрялась. Тем более, самостоятельное мышление. А уж ответственность на себя взять… Ну, это сопоставимо с подвигом на поле брани, никак не меньше.
Генрих от возмущения даже стопку водки выпил, хотя и зарекался не притрагиваться к спиртному до прихода Наташи. Разговор, как следовало предполагать, предстоял непростой. Это если мягко выражаться. А грубо — Генрих себе сегодня позволить не мог.
«Вот, что делают с нами женщины, — вынужден был признать он, вполне оценив и свои мысли, и сопровождающие их эмоции. — Особенно, некоторые из них…»
А за пять минут до появления Натальи позвонил Роман. Спросил все ли в порядке. Выслушал терпеливо вежливый ответ Генриха. Замялся было, но взял себя в руки и, преодолев, наконец, вообще-то не свойственное ему с другими людьми стеснение, предложил встретиться.
— Просто поговорить хочется… — признал император, все еще выстраивающий свои отношения с Генрихом, но, похоже, так в этом и не приспевший.
Ну, что тут будешь делать?! Молодость, да и обстоятельства непростые… Но, с другой стороны…
«За кого он меня держит? Я ему кто? Слуга? Принеси, подай?!»
— Извините, ваше величество, — вежливо, но твердо ответил Генрих, — но не могли бы мы перенести этот разговор на завтра?
— О, да! Разумеется! — Роман все еще в большой мере оставался обыкновенным поручиком. До настоящего самодержца ему было, ой как, далеко.
— Спасибо, Роман Иванович! — вежливо поблагодарил Генрих, подчеркнув интонацией отчество императора. — Увидимся за завтраком.
И в этот момент в комнату вошла Наталья. Высокая, худая, напряженная, словно струна. Одета в темное, глядит странно. Диковато как-то, искоса.
Черт бы ее подрал, но стоило Наталье глянуть на Генриха этими своими синими глазищами, в которых явственно сгущался опасный сумрак, как его явственно пробирало морозом по позвоночнику. И старый друг — эка невидаль! — начинал шевелиться, словно у юного кадета, впервые увидевшего голую женщину.
«Твою мать!»
— Здравствуй, Генрих! — Еще и голос под стать взгляду. Низкий, с хрипотцой, пробирающий до самых печенок.
— А уж как я соскучился! — улыбнулся он.
— Прости!
— И не подумаю! Голодная, поди? — Генрих кивнул на стол. — Поужинаешь со мной?
— Цветы мне?
— Ну, а кому мне еще цветы дарить?
— Красивые…
— Позволь, за тобой поухаживать! — Генрих отодвинул стул и выжидательно посмотрел на Наталью.
— Я убила Мухина, — опять смотрит, как на чужого, но Генрих слабины не дал. Кивнул.
— Ну, и бог с ним! Садись!
— Там в ведерке шампанское? — она все-таки позволила усадить себя за стол, но взгляда не отвела.
— Боллинджер, — ответил Генрих, садясь напротив. — Позвать слуг, или ну их, я за тобой сам поухаживаю?
— Ты меня балуешь… Почему «Вася»?
— Потому что Ася. Анастасия, Ася, мы в детстве дразнили ее, называли Вася, — он встал, взял из ведерка со льдом бутылку, завернул в салфетку, откупорил без эффектов, стал разливать.
— А Роман…
— Роман Иванович, — четко произнес Генрих, не дрогнув ни голосом, ни лицом, — ее сын. Этот вопрос, Наташа, не обсуждается. Хорошо?
— А я и не спрашивала вовсе… — движение губ, тень улыбки или намек на оскал… И после короткой паузы:
— Значит, ты все это знал заранее. Задумал, спланировал…
— Всего не учтешь, — Генрих вернул бутылку на место и поднял бокал. — Кто мог знать, что Мухин решит расправиться с тобой настолько экстравагантным способом?
— Я могла тебя убить, — она тоже взяла в руку бокал. — Случай…
— Ты хоть выяснила, за что?
— Хочешь знать?
— Да, нет, наверное, — пожал он плечами. Получалось, что ему действительно, все равно. Он протянул свой бокал вперед, чокнулся с Натальей и поднес к губам.
— Про резню на Сампсониевском слышал? — Наталья тоже поднесла бокал к губам, но пить не спешила, смотрела на Генриха.
— Хочешь рассказать?
— Не хочу.
— Вот и не надо! — кивнул Генрих. — Делай только то, что тебе нравится!
— Ты знаешь, что мне нравится! — неожиданно улыбнулась она. — Но это потом… — она отпила немного шампанского. — Как вкусно!
— У тебя начинается маниакальная фаза? — улыбнулся Генрих.
— Возможно… — она отпила еще. — Посмотрим… — еще один глоток. — Поглядим… — и еще один. — Как карта ляжет, — отставила в сторону пустой бокал. — А ведь ты мне соврал, Генрих! — слова серьезные, но во взгляде брызги шампанского. — Тогда, в тридцать девятом… Не об Иване люди говорили, не о бастарде Константина, о тебе…
— Ну, да, — кивнул Генрих, соглашаясь с очевидным: все тайное когда-нибудь становится явным. — Был слух, что по завещанию престол наследую я. Родной племянник, как ни говори, да и Степняк-Казареевы вроде как родня и не так, чтобы далекая. Но, видишь ли, какое дело, завещания того никто не видел, как, впрочем, и венчальной грамоты княгини Збаражской, так что…
— А Иван?..
— Не знаю, и знать не хочу! — эту тему Генрих обсуждать не желал. Ни с кем, никогда.
— Значит, отомстил… всем… молодец какой…
— О чем ты? — не понял Генрих.
— Об этом! — повела она небрежно рукой. — Обо всем. Был изгнанником, стал диктатором. Не император, конечно, но, учитывая некоторые обстоятельства… — взгляд стал острым, синева сгустилась еще больше, казалась тьмой.
— Так ты думаешь, я это для себя? — удивился Генрих. — Или для него? — кивнул куда-то вверх и улыбнулся, понимая, что ничего удивительного, на самом деле, в словах Натальи нет. Ее предположения были ожидаемы и, в какой-то мере, логичны. Все-таки даже такая умная женщина, как Наташа, всей интриги разгадать не смогла. Даст бог, и другие не сразу сообразят. Игра-то идет большая. Больше некуда, и ставки подстать.
— Так ты думаешь, я это для себя? Или для него?
— Разве нет? — Натали подняла бокал, приглашая Генриха, наполнить его шампанским. — Только не говори, что для меня. Я и так с тобой спать стану. Без этих глупостей!
— И в самом деле, глупости! — он наполнил бокалы, закурил, посмотрел на Наталью. — Что ж, госпожа террористка, хочешь правду узнать?
— Хочу!
— Секреты хранить умеешь?
— Сомневаешься?
— Не сомневаюсь, но спросить обязан, не о простых вещах пойдет речь. О высших приоритетах государства, никак не меньше.
— И ты мне доверишь государственные тайны? — кажется, она была смущена.
— У меня есть повод тебе не доверять?
— Есть… — она выпила шампанское, ни на мгновение не отведя взгляд от Генриха. — И не один. Сам знаешь. Дай закурить!
Генрих подошел, долил в бокал шампанское, открыл перед Натальей коробку папирос.
— Прошу!
— Спасибо! — она не стала ждать, пока «галантный кавалер» поднесет огонь, взяла свечу, что стояла справа, прикурила. — Рассказывай! Обещаю, что никому не скажу… даже если гадость какая-нибудь.
— Да, нет, — он сделал глоток шампанского, посмаковал, но тут же понял, что «это не его». — Не в этом смысле, хотя да, та еще головная боль! Не возражаешь, если налью себе коньяка?
— Пей, что хочешь! Мне не мешает.
— Гадость… — повторил Генрих, подходя к буфету, давешнее словцо. — Нет, Наташа, не гадость. Все куда серьезнее. Видишь ли, — он чувствовал ее взгляд спиной и никак не мог решить, нравится ему это, или, напротив, раздражает, — летом, в июле, в Берлине состоится конференция Германских государств — «Немецкий форум». Ты, может быть, слышала об этом. Такие конференции собираются регулярно, раз в два года. Эта станет юбилейной, десятой. Серьезное мероприятие. Съезжаются главы государств… короли, герцоги, премьер-министры… — Генрих налил себе коньяка, сделал глоток, повернулся к Наталье. — Аристократия, генералитет… Звезды и бриллианты… Много пафоса, ну ты же знаешь немцев! Вагнер, Орф и все такое! Торжественные мероприятия, банкеты, и парады, но в тени всего этого великолепия идет серьезная работа. Экономическое сотрудничество, военные альянсы, да мало ли чего! Много всего, если честно.
— Договаривай! — Натали отсалютовала ему бокалом и выпила шампанское. — Что же случится на этот раз?
— Они объявят о создании империи.
— Что?! — у Натальи даже глаза округлились. На мгновение, но даже ее проняло. Есть слова, которые так просто не переварить.
— Я тебя удивил?
— Ну, в общем, да. Хотя… Постой, Генрих! Такое не скрыть! Об этом должны говорить на всех углах! И давно!
— И говорят, — кивнул Генрих. — Много лет подряд говорят. Пишут статьи и книги, обсуждают на научных конференциях, вносят в политические программы. Опросы общественного мнения показывают, что, в зависимости, от государства, идею объединения поддерживают от пятидесяти трех до семидесяти восьми процентов населения. Другое дело, что никто не верит, что это осуществимо. Ни голландцы с датчанами, ни французы, ни мы, грешные. А зря! Они наконец договорились, как ни странно, хотя до времени и не афишируют. Секрет высшего приоритета, поскольку неожиданность объявления дает немцам преимущество, временную фору, оставляет свободу маневра. Ставит контрагентов — Россию, например, — в невыгодное положение, связанное с потерей инициативы. Но декларация прозвучит, ты уж мне, Наташа, поверь, я точно знаю! Что произойдет дальше, представляешь? — он выбросил в пепельницу окурок и закурил снова, пережидая мгновение «слабости», пока не исчезнет вставшая перед глазами кровавая пелена.
— Пруссия — пятая экономика мира, — выдохнул он вместе с дымом. — Баварское королевство — восьмая, ну, в крайнем случае, девятая. Но ведь есть еще Саксония, Вюртенберг, Баден, Тюрингия… Но и это не все. Как только возникнет новая империя, развалится старая. Это тоже дело решенное, и тоже секрет. Австро-Венгерская монархия дышит на ладан. Достаточно любого резкого движения и населенные немцами территории — Тироль, Австрия, Штирия, Судеты, Каринтия, да мало ли еще! — все они окажутся в границах Германской империи. А в орбите влияния, если уж и не внутри имперских границ будут все те же Венгрия и Чехия, Милан и Савойя, Хорватия и Богемия… Это будет монстр, Наташа. Порядка восьмидесяти миллионов дисциплинированного, образованного и трудолюбивого населения, третья, а, может быть, и вторая по величине экономика мира, огромная боеспособная армия и слабый флот. Они не сунутся в колонии, — куда им с тремя-то прусскими линкорами! — они развернутся на континенте, и первым делом попрут на нас… Цели и причины очевидны. У нас тут значительная доля немецкого населения, пространство и ресурсы, и рыхлая консистенция. В такой войне, если не быть к ней готовым, Россия очень скоро может превратиться во второстепенную азиатскую державу, потеряв Запад, утратив свою Европейскую долю.
— А что же литовцы и русские? — почти шепотом спросила Натали. — Поляки, евреи…
— Нынешние русские станут завтрашними немцами, — пожал плечами Генрих, он думал уже об этом, и немало. — Германия не станет их притеснять, я думаю, она их интегрирует. Тем более, если по эту сторону границы нет ни порядка, ни экономического роста.
— А там будет?
— Немцев не знаешь? Будет. Они о великой империи грезят, никак не меньше. Но для этого им нужен флот, — в Африку и азию без флота и соваться нечего — а это означает, им понадобятся ресурсы, и ресурсы эти здесь, по эту сторону границы.
— То есть, война неизбежна?
— Абсолютно.
— И как скоро?
— Очень скоро. В худшем случае, через год, в лучшем — через два…
Ну вот, все и сказано. Все, чем жил последние девять месяцев — словно ребенка вынашивая этот свой план — все воплотилось в одном простом слове «война».
«Война… Эка невидаль! Мало мы, что ли, воевали?» — но он знал, невидаль! Такой войны Россия еще не знала. И никто не знал. Та война, что случилась в тридцать третьем, и которую по привычке называли Великой, великой, на самом деле, не была. Она была всего лишь большой. Великой станет та, которую Генрих угадывал своим великолепным чутьем в ближайшей перспективе. И проиграть ее России никак нельзя…
— Я беременная, — неожиданно сообщила Наталья, прервав его размышления.
Они так и смотрели друг другу в глаза. Молчали, думая каждый о своем. Пауза длилась, и вдруг это.
— Я беременная, — а в глазах…
Впрочем, Генрих не стал разбираться, что там у нее в глазах. Не сейчас. Не здесь.
— Я беременная…
— Ну, вот и славно! — он среагировал так быстро, как только смог, а значит практически мгновенно. — Хорошее предзнаменование для всех наших планов, Наташа, — улыбнулся он, ощущая, что искренность дается ему хоть и не без труда, но все-таки куда легче, чем обычно. — И великолепный повод объявить о нашей свадьбе, как считаешь?
Финал
Август-Декабрь 2013
Назад: Глава 12 Вальс
На главную: Предисловие
