Глава 35

День угасал, когда я спустилась по Фредерика-роуд к заливу, довольная тем, что на этот раз у меня был быстрый конь. Вспоминая совет Джорджины не останавливаться ради чего-нибудь или кого-нибудь, я не придержала коня, услышав стук копыт. Я скакала в сторону берега, где песок поглощал воду у сент-саймонского маяка. Судя по звуку, я намного опережала своего преследователя, но не осмеливалась оглянуться.

Достигнув дюн, я остановила коня, зная, что мне легче будет добраться до воды пешком, не рискуя сломать ногу. Я хлопнула его по крупу, надеясь, что он найдет дорогу домой, и побежала к воде, не замечая холода в своем волнении.

Я пожалела, что не взяла с собой мои инструменты, в случае если я увижу Томаса раньше, чем явится Джорджина с драгоценностями нашей матери. Быть может, мне пришлось бы расплачиваться или своим трудом, или самими моими инструментами. Но я оставила их в фургоне в кожаной сумке и надеялась, что Джемма их сбережет.

Вскарабкавшись на дюны, я оглянулась, надеясь увидеть Томаса. Ничто на голом песке не напоминало наш летний пикник, когда Джеффри и Робби спали рядом со мной и солнце грело мое лицо. Это пустынное мрачное место и темный океан были мне чужды, как будто я покинула мой любимый дом, – и только сейчас ощутила холод.

Я смотрела на горизонт, где стоял на якоре огромный военный корабль, и шлюпка с восемью мужчинами тронулась по направлению к нему. Я побежала, раз увязнув ногами в холодном песке, крича им, чтобы они остановились. Но ветер относил мои слова вдаль от воды в высокую траву.

– Томас! – кричала я, размахивая руками гребцам, а океан относил крик все дальше и дальше, унося вместе с ним все мои надежды.

Человек в шлюпке обернулся. Я подбежала к самой воде, юбки мои намокли, но я ничего не замечала. Я напрягла зрение, чтобы увидеть лицо Томаса, но даже в тусклом свете и на разделявшем нас расстоянии я увидела, что обернувшийся человек был не Томас, хотя лицо его было мне знакомо. Это был парень, первым направивший меня к палатке Томаса, которого я часто встречала, посещая впоследствии доктора.

– Лайэм! – Я отчаянно замахала. Мои ботинки были в воде, ноги онемели от холода. Я оглянулась, опасаясь, что человек, преследовавший меня, появится в дюнах и может задержать меня. – Где Томас? – закричала я.

Мне пришлось повторить вопрос дважды, прежде чем он услышал меня за шумом волн.

– Я не знаю! Может быть, на корабле! Мы уходим последними! – прокричал он в ответ.

Я чуть не упала в волны, ноги не держали меня…

– Лайэм – вернитесь за мной! Я должна попасть на корабль! – Но мои слова снова затерялись в ледяном ветре.

За дюнами я услышала крик. Я повернулась, ожидая увидеть наконец своего преследователя. Но кто бы то ни был, я его не видела. Паника охватила меня, когда я вспомнила, как Джорджина предупреждала меня о дезертирах, в отчаянии способных на все.

Я снова повернулась к океану, где Лайэм и товарищи налегали на весла. Выросшая на острове, я хорошо плавала. Я прикинула расстояние меж собою и лодкой, вспоминая слова Джорджины: «Если тебе потребуется мужество, вспомни, что ты делаешь это ради Джеффри, это придаст тебе силы сделать то, что необходимо сделать».

Лайэм все еще смотрел на меня, крича что-то, чего я не могла разобрать.

– Подождите меня! Я сейчас! – крикнула я. Не раздумывая, я скинула на песок накидку и бросилась в ледяные волны.

Холод пронизал меня, лишая дыхания. Но отчаяние толкало дальше и глубже. Я открыла рот, чтобы закричать, но он отвернулся, весла продолжали работать. Большая волна накрыла меня с головой, наполнив рот соленой водой. Они не видят меня, пронеслось у меня в мозгу. Я плыла, борясь с волнами, но тяжелые мокрые юбки, запутавшие мне ноги, тянули вниз.

Я цеплялась за надежду, что Лайэм увидит меня и повернет, но лодка все уменьшалась, приближаясь к военному кораблю, где, как я думала, ждал меня Томас.

Я услышала свое имя – с берега, а не с лодки. Кровь стучала у меня в ушах, я старалась из последних сил держать голову над водой. Я устала, руки одеревенели. И снова я услышала свое имя, и сердце мое узнало его раньше ушей. Джеффри.

Волна подбросила меня на гребень, и я увидела его, стоящего на берегу с раскачивающимся на ветру фонарем в руке. Он глядел мимо меня на исчезающую лодку. Но Лайэм был слишком далеко, чтобы увидеть или услышать меня.

– Джеффри! – закричала я, но мой голос, как льдина, канул в воду. Джеффри повернул голову, как будто чувствуя, что я близко.

Еще одна волна подбросила меня, и я увидела, как он упал на колени, фонарь выпал у него из рук и погас.

– Я найду тебя, Памела! Где бы ты ни была, я тебя найду!

Я хотела крикнуть ему, что никогда не покину его, но уже начала уходить под воду, мое тело сдалось раньше, чем сдался мой дух. Луна вышла из-за облаков, свет упал на темную поверхность воды. Я потянулась вверх, как будто луна могла выдернуть меня из ненавистного, темного, холодного океана – на берег, к моим мужу и сыну. Но луна уплывала все дальше, холодное, бесчувственное светило угасало над моей головой, пока мне не настал конец.

Я проснулась в затемненной комнате, освещенной одной только настольной лампой. Мое лицо было мокро от слез, чувство потери сжимало сердце. Мэтью помог мне подняться и сел на софу рядом со мной.

– Итак, Памела умерла, и Джеффри поклялся найти ее, где бы она ни была. – Он мягко улыбнулся, но взгляд его был встревоженный. – И это имеет какое-то отношение к моей вере в тебя.

– Отчасти… – Я дотронулась ладонью до его щеки, зная, что ему придется нелегко, но это было необходимо для нашего общего исцеления, как вытащить из пальца занозу. – Ты помнишь, я говорила, что Адриенна и я как-то связаны между собой?

Он кивнул, тревога не исчезла из его глаз.

– Расскажи мне, как ты ее гипнотизировал второй раз. Мне нужно знать, что она видела.

– Я ничего не понимаю, – ответил он очень спокойно.

Как же тяжело специалисту-психологу, каждый день имеющему дело с реальностью, признать, что есть что-то за пределами его знания! Я взяла его руки в свои, чтобы дать ему почувствовать, что в этом он не одинок.

– Я тоже не понимаю. Быть может, нам обоим следует признать возможность, что вселенная шире, чем мы ее себе представляем. Что есть вещи, которым нельзя научить, которые можно понимать только сердцем.

Он взглянул на наши сплетенные пальцы, затем медленно отпустил мои руки и откинулся на софе.

– Хорошо, – сказал он. – Второй сеанс был после того, как я узнал о ее беременности. Она сказала, что хочет увидеть свою мать, какой та была до болезни. Она не хотела, чтобы ее единственное впечатление о родной матери было таким тяжелым. Я с ней согласился.

Я взяла его пустой стакан и встала, его рассказ было почти невозможно слушать. Я представила себе, насколько тяжело было его переживать. Я налила в стакан щедрую дозу виски и, вернувшись, дала стакан ему в руки.

– Продолжай.

– Мы снова вернулись в сад, который нашли в первый раз. – Он помолчал. – Но она нашла другую дверь и вошла в нее.

Он встал, рука его дрогнула, и виски расплескалось через край и на пол, но ни один из нас не попытался его вытереть. Сердито шагая, он подошел к окну. За окном было уже темно, ночь поглотила краски дня.

– Что она видела? – спросила я, но я уже знала.

– Джорджину.

Слово эхом раздалось в пустой комнате, мелькая, как призрак, среди мебели. Призрак остановился между мною и Мэтью.

Он отхлебнул из стакана, прежде чем продолжать.

– Я выслушал эту занимательную историю – ничем другим я не мог ее считать – о женщине, жившей здесь две сотни лет тому назад. Что мне показалось удивительным, так это то, что Адриенна рассказывала эту историю, как будто она была главным действующим лицом. И когда она пришла в себя, я позволил ей думать, что верю ей, когда она считала себя вновь родившейся Джорджиной Смит.

Он снова сел в кресло напротив меня, как будто ему тоже было легче думать, когда меня не было рядом.

– После этого она стала одержима историей моей семьи, собирая все сведения в своем портфеле, роясь в архивах в Саванне. И я подыгрывал ей, довольный тем, что это отвлекало ее от ее диагноза, занимало ее, приносило ей удовлетворение, которого не приносила ей работа.

Я попыталась улыбнуться.

– Значит, для тебя это был шок, когда я под гипнозом не вспомнила о сломанных в детстве ногах, а заговорила о Памеле и Джорджине.

Он встретился со мной взглядом, но не улыбнулся.

– Да, можно так сказать.

Неуверенно, как будто мой язык знал, что я на самом деле не хочу этого знать, я спросила:

– Она сказала тебе, как умерла Джорджина?

– Да. Она мне сказала, – ответил он, глядя на меня со вниманием. Он снова наклонился вперед, уперев локти в колени. – Она сказала мне, что Джорджина послала сестру к британцам, чтобы наказать ее за то, что та отняла у нее единственное, что Джорджина желала, но не могла иметь. Она, должно быть, верила, что сможет убедить Джефф-ри в том, что жена покинула его и что даже если Памела вернется, он не примет ее обратно.

Я закрыла глаза. Джеффри.

– Но она была больна, я думаю, туберкулезом. Она, должно быть, знала, что умирает. Что у нее не было шансов остаться с Джеффри, даже и без Памелы.

– Я не могу поверить, что говорю об этом как о чем-то бывшем в реальности. Этого не может быть. В этом нет смысла.

– Я не прошу тебя этому верить, Мэтью. Только слушай без предубеждений. Только верь в меня.

Он кивнул и продолжал историю Адриенны.

– Джорджина до конца надеялась, что у британского доктора найдется для нее лекарство. Но она также верила, что он слишком озабочен Памелой, ставя интересы Памелы выше, чем интересы ее, Джорджины. Это приводило ее в бешенство. Она считала, что всегда была на втором месте для всех, кроме своей матери. А ее мать умерла, когда за ней ухаживала Памела. И это еще усилило ее растущее чувство несправедливости со стороны других по отношению к ней.

Я вспомнила разговор с Тиш о второй могиле, найденной рядом с могилой Томаса, и как все уверены, что останки там – женские.

– Джорджина умерла в тот же день?

– Судя по рассказу Адриенны, да. – Он тяжело вздохнул, как будто освобождаясь от годами хранившихся тайн. – Я не хотел говорить тебе об этом, считая, что все это продукт воображения Адриенны. Даже когда ты заговорила о Памеле и Томасе Энлоу и о рисунке дома, каким Адриенна видела его глазами Джорджины. Я не хотел, чтобы история Адриенны стала пророчеством.

– А теперь?

– Я все еще не уверен.

Какое-то время мы оба молчали.

– Что случилось с Джорджиной? – спросила я наконец.

– Она назначила Томасу встречу на плантации Смитов, будто Памела будет ждать его там. После того как Джорджина убедилась, что Памела поскакала на побережье, она вернулась домой и застала там Томаса. Когда он узнал, что Памелы нет в доме, он не поддался на уговоры Джорджины подождать и собрался уезжать.

Мэтью снова умолк. С непроницаемым лицом он вспоминал.

– Джорджина не продумала свой план как следует. Иначе она бы сообразила, что ей не удастся задержать доктора, поскольку британцы уходили, и он должен был уйти с ними. Или что у Джеффри могло бы хватить сил встать с постели и отправиться на поиски Памелы. Может быть, ее болезнь оказала воздействие на ее мыслительные способности, а может быть, гнев на сестру зрел в ней так долго, что она не была способна мыслить ясно. Но какова бы ни была причина, она оказалась в отчаянном положении.

– И с оружием, – напомнила я, ощущая тяжесть пистолета в своем кармане и холод металла, когда Памела передавала его Джорджине.

– Да, – кивнул Мэтью. – Остальное Адриенна не могла воспроизвести отчетливо, но если ты веришь, что она говорила о последних минутах жизни Джорджины, этого можно было ожидать.

Мы просто смотрели друг на друга. Его слова, как пули, ранили меня.

– Мне хочется верить, что то, что случилось дальше, был несчастный случай. Но если мы верим в историю Адриенны, нам остается только недоумевать, как Джорджина намеревалась объяснить присутствие Томаса на Сент-Саймонсе после ухода британцев и исчезновение Памелы, если только у нее не было плана отправить его на Камберленд одного. В любом случае Джорджина хотела лишь держать доктора под прицелом, пока не поняла, что ему уже слишком поздно бежать догонять Памелу. Адриенна говорила, что Джорджина направила на него пистолет, но тут за ее спиной раздался крик. После чего она испытала страшную боль в голове, прежде чем услышала выстрел. А потом она уже больше ничего не помнила.

Настала моя очередь смотреть на него в растерянности. Я вспомнила последний день Памелы, ее отчаянную скачку к океану. И то, что Джорджина поехала домой не одна.

– Джемма, – прошептала я, – с Джорджиной была Джемма!

Мы опять молча смотрели друг на друга, одновременно приходя к пониманию.

– Это должна была быть Джемма. Она, наверно, подумала, что Джорджина хочет убить доктора, и старалась ей помешать. – Я закрыла глаза, напряженно думая. – Тиш сказала, что рядом с могилой доктора на плантации Смитов нашли другую могилу. Они уверены, что останки в ней женские. В черепе маленькое отверстие в области затылка. Не думаю, что это след ножа, но не могу определить, чем был нанесен удар.

Я сидела на софе в полном изнеможении, как будто только что пережив события того далекого дня.

– Бедная Джорджина. И бедная Джемма. – Я мгновение подумала, снова прислушиваясь к тишине старого дома. Тишина не была спокойной, напоминая скорее шепот, доносившийся сквозь стену лет. – Натэниел, видимо, похоронил их, но не установил плиту на могиле Джорджины, чтобы не давать пищу слухам. Нет памятника и на кладбище Крайст-Черч, и никаких упоминаний о ее отъезде с Натэниелом в Бостон.

– Если все случилось так, как мы думаем, тогда я уверен, что в архивах хранится письмо Натэниела другу или родственнику, где он упоминает о том, что отправил Джорджину вперед одну где-то в марте восемьсот пятнадцатого года. Ему нужно было поддержать слух, который он распространил среди соседей, чтобы объяснить ее отсутствие. Он, может быть, даже говорил, что ей необходима перемена обстановки, чтобы избежать позора вероломства и предательства ее сестры, поскольку предполагалось, что Памела сбежала с британцами.

Я кивнула.

– А Джемма и была та освобожденная рабыня, которая уехала с ним и Робби в Бостон. В любом случае доктор Энлоу и Джорджина умерли, а Памела исчезла. Джеффри, наверное, тоже скоро умер. Только Натэниел остался собирать осколки.

Мэтью потер себе лицо, и я невольно спросила себя, выгляжу ли я такой же утомленной, как он. Он удивил меня своей улыбкой.

– Но Робби ведь вернулся?

– Да. Он похоронен на кладбище с женой и детьми и другими членами семьи, жившими между ним и тобой. Как будто так было изначально предназначено судьбой.

Он встал, и я тоже, позволив ему заключить меня в объятья.

– Ты в это веришь? – спросил он. – Ты веришь, что ты и Адриенна жили когда-то, как Памела с Джорджиной?

– Не знаю. Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем точно, пока мы живы. Но есть какое-то утешение, приносимое верой, что мы возвратимся на землю, что нам дается еще один шанс. – Я нахмурилась, чувствуя, как мозг пытается справиться со всеми бурлящими в нем мыслями. – Что, если прегрешение Памелы состояло в безоговорочном принятии ею всего, вере в то, что ей говорили? Может быть, я здесь поэтому, чтобы научиться на ее ошибках и начать сначала?

Мэтью поцеловал меня в затылок.

– Тогда я должен верить, что болезнь Адриенны была послана ей в наказание, что она не могла иметь детей и дожить до старости… А я не хочу в это верить. Она была хороший человек, и я любил ее. Я хочу верить, что не было никакого предназначения, и она сама определила свою судьбу.

Я приняла его слова, понимая его потребность верить так, как он верил, и зная, что истина где-то посередине. Я уткнулась ему в шею, воображая, что ощущаю запах трубочного табака. Я больше не хотела говорить, но было еще одно, что мне было необходимо сказать ему. Отодвинувшись, я взглянула ему в глаза.

– Адриенна не потеряла свое кольцо. Перед смертью она отдала его Джону.

На его лице выразилось удивление.

– Она сказала ему, что оно ей не принадлежит. – В горле у меня образовался комок, так как я наконец поняла, что она имела в виду, и это не имело никакого отношения к тому, что оно некогда принадлежало матери Мэтью и другим его предкам. Оно принадлежало кому-то, кого она никогда не видела, женщине, которую Мэтью было суждено встретить и полюбить. Оно принадлежало мне.

Он прижался лбом к моему лбу.

– Оно по-прежнему у Джона?

Я кивнула.

– Он показывал мне его. Там внутри выгравировано «Навсегда». – Мне пришло на память еще кое-что. – Памела сказала Натэниелу, где находится тайник, и он, должно быть, достал кольцо и миниатюры перед отъездом, а потом передал их Робби, когда тот вернулся на Сент-Саймонс. Интересно, что с ними случилось.

Мы долго молчали, обняв друг друга, и я думала о любви, которая должна была длиться вечно, и о том, как муж обещал жене найти ее, где бы она ни была.

Раздался звонок в дверь, и мы отпрянули друг от друга. Мэтью пошел открывать. Я почувствовала запах талька и духов, прежде чем услышала голоса моей матери и Мими.

Они мялись в холле, извиняясь за вторжение, на их лицах не было заметно ни малейшего раскаяния. Они стояли рядом, вместо того чтобы быть одна впереди другой, как я привыкла их видеть.

Глория заговорила первой:

– Мы помним, как ты сказала, что не хочешь нас больше видеть, но нам было нужно повидаться с тобой. Еще раз попросить у тебя прощения.

Мими ткнула пальцем в сторону Глории:

– Она не хотела уезжать, а ты знаешь, что я не могу вести машину, так что мы здесь застряли.

Все три головы в ожидании повернулись ко мне.

Я не могла тронуться с места, как будто стояла на эскалаторе, который внезапно остановился. Мне хотелось сделать шаг, но я могла только с трудом удержаться на ногах.

– Мэтью… – начала я, понимая, что еще ничего не сказала ему о моей предполагаемой могиле на кладбище и той ночи, когда я стала Авой Уэйлен. Или о том, как мне всегда казалось, что я должна вернуться на Сент-Саймонс к соленой воде болот и океану, который по-прежнему влечет меня к себе.

– Мэтью, – повторила я, опускаясь на софу, потому что была не уверена, что смогу устоять на ногах. – Я недавно узнала, что я сестра Джимми Скотта, Кристина. Думали, что я сгорела во время пожара, но Джимми вытащил меня из дома, и я выжила. – Я прикусила губу, встретившись глазами с матерью. Я долго смотрела на нее, недоумевая, как любовь и гнев могут уживаться в одном сердце. – И мама с папой спасли мне жизнь.

Мой муж умел, когда нужно, воздержаться от вопросов, зная, что когда-нибудь услышит все остальное, но понимая также, что история еще не закончилась.

Я смотрела в серые глаза матери, так не похожие на мои, но полные любви. Все эти годы она любила меня, ожидая звонка, когда ей скажут, что я не принадлежу ей. Но я принадлежала ей, а она мне, с того самого мгновения, когда я обвила руками ее шею и опустила голову ей на сердце.

– Прости, Ава…

Я не дала ей закончить.

– Не надо, я все еще не пришла в себя и даже немного сержусь, но я поговорила с Джимми, и он помог мне расставить все по местам. – Я чувствовала на губах вкус соли, той самой соли, что была в воде заливов и устий рек, соединявших, как ленты, одну жизнь с другой. Я улыбнулась. – Это я должна просить у тебя прощения.

Я не могла продолжать. Все, что я могла сделать, это подбежать к матери и крепко ее обнять. Наши слезы смешались. Она обняла меня, гладя руками по спине, как будто это давно вошло у нас в привычку.

– Мне очень жаль, Ава. Мне так жаль, что я держала тебя на расстоянии. Я слишком боялась тебя потерять и знала, как это будет больно, если я позволю тебе стать слишком близкой мне. Мне следовало бы знать, что этого не случится. Но что бы я ни делала, я делала это потому, что любила тебя. Ничто не может этого изменить.

Я теснее прижала ее к себе, поняв наконец, как тяжело было бы нам расстаться, чего она все время подспудно ждала… Некоторые призваны растить души, и она растила свой сад со слепой преданностью, принимая вместе с солнцем и голод, и наводнения. Я еще не могла передать словами, как счастлива я была, что она моя мать, что она научила и меня быть страстной садовницей. Я обняла ее еще крепче и прошептала: «Я тоже люблю тебя».

А потом повернулась к Мими и обняла ее.

– Ты можешь больше не краситься под блондинку, – прошептала я, улыбаясь сквозь слезы.

Она пропустила меж пальцев свои белокурые локоны, все еще густые и блестящие, как мои.

– Ну, может быть, еще какое-то время – по крайней мере, чтобы появиться такой на всех фотографиях, которые будут сделаны на семейной встрече.

– Какой такой встрече? – встрепенулась я в недоумении.

Мими и Глория переглянулись.

– Твой отец и братья с семьями приезжают в Сент-Саймонс на День труда. Они все хотят познакомиться с Джимми. Мы уже сняли для них квартиры и внесли задаток.

Я смотрела на них в изумлении. Однако успела быстро понять, что изумляться тут нечему. Это была одна из миллиона причин, почему я их всех так люблю.

Мэтью подошел ко мне и обнял за плечи.

– Что ж, я рад, что нам не придется ждать до Рождества. Чудесно будет собраться всем вместе.

Я улыбнулась ему и заметила, что усталое выражение у него почти исчезло. Он улыбнулся мне.

– Да, – сказала я, поглаживая чуть заметно подросший живот. – Чудесно.