Глава 33

Обычно я спала неглубоко по ночам, когда дежурила, поэтому, проснувшись на следующее утро в восемь часов, быстро вскочила с постели. Голова отупела, рассудок не мог переварить все, что обрушилось на меня за короткое время. Я проверила телефон – не пропустила ли я вызовы? Слава богу, за минувшую ночь ни у одной из моих пациенток роды не начались. Я не сомневалась, моего опыта и профессионализма хватило бы на то, чтобы принять ребенка, но мозг мой витал где-то в другом месте.

Я приняла душ, оделась и, взяв телефон, увидела, что Тиш звонила трижды, пока я была в ванной, но сообщения не оставила. Я положила телефон в карман и не стала ей перезванивать. Я была еще не готова ни с кем говорить. Мне нужно было во многом разобраться, причем самой. И было только одно место, где я могла это сделать: место, где все началось.

Воздух был влажный, мох на деревьях обвис под собственной тяжестью. Я села в машину, где был кондиционер – и в то же время потому, что я не была уверена, что у меня хватит сил добраться туда и обратно на велосипеде.

Подъезжая к повороту на плантацию Смитов, я заметила там множество машин и более оживленную деятельность, чем мне случалось наблюдать раньше. Не доставили ли уже новое оборудование, о котором говорила мне Тиш? Сбросив скорость, я свернула направо и вскоре увидела развалины старого дома с изумительным садом – все это вместе напоминало старуху в нарядном платье.

Цветы на жаре поникли, и мне казалось, что запах пепла по-прежнему висит в воздухе. Но на деревьях чирикали птицы, две белки скачками стремительно понеслись в лес, напоминая, что жизнь продолжается и как-то соседствует и сосуществует с тленом и разрушением.

Я побрела по дорожкам мимо цветов. Вот и решетка с вьющимся страстоцветом – у обгорелых камней камина. Я не заметила ее в первый раз, потому что я ее не искала. Сама собой перед глазами возникла картина – двухлетний ребенок лежит под прикрытием страстоцвета…

– Привет, мисс Ава. Пришли поговорить о вашем саде?

Я быстро повернулась, сердце у меня заколотилось.

– Джимми, я не видела вашего фургончика…

Он повел в сторону подбородком.

– Я оставил его с другой стороны. Его отсюда не видно.

Он был без перчаток, и я вспомнила, что нашла их на кладбище.

– Я нашла ваши перчатки, но оставила их в велосипедной корзинке. Я привезу их попозже, если хотите.

Он снял бейсболку и привычным движением – оно мне запомнилось – отер рукавом лоб. Но на этот раз я обратила внимание на его светлые волосы, потемневшие от пота, и тонкие умелые руки, которые мы, вероятно, унаследовали от нашей матери.

– Или я их заберу, когда приду поработать в вашем саду. – Он улыбнулся, и я знала, что он думает о цветах, которые он решил там посадить. Он был не из тех, кто уступает, и еще неизвестно, кто из нас выиграет в этом споре.

Я подошла к нему поближе.

– Ты знаешь, кто я, Джимми?

Слегка наклонив голову, он застенчиво кивнул.

– Как давно ты знал?

Он поморщился, размышляя:

– Я думаю, с тех пор как ты повредила себе ногу и не заплакала. Ты и маленькая никогда не плакала. Даже когда папа сломал тебе ноги, ты не плакала. Я подумал, что двух таких людей быть не может. – Он снова улыбнулся. – И ты на меня похожа.

Мне захотелось громко расхохотаться.

– Значит, ты умнее меня. – Я подошла ближе и взяла его искалеченные руки в свои. На ощупь они оказались прохладнее, чем я думала – как будто шрамы могли хранить жар тридцатилетней давности. – Спасибо, – сказала я, глядя в его карие глаза, такие же, как мои. – Ты спас мне жизнь.

Он пожал плечами, все еще улыбаясь:

– Нет. Я просто вытащил тебя из дома. Самое трудное сделали твои папа и мама.

– Нет, Джимми. Они поступили дурно.

Он пристально на меня посмотрел, и я вспомнила, как однажды подумала, что он намного умнее, чем некоторые считают. Я съежилась под его наблюдательным взглядом, стараясь не слышать правды в его словах.

– Я убежал. Боялся, что попаду в тюрьму, хотя твой папа сказал, что этого не случится. Но я знал, что в тюрьме полно таких людей, как мой папа, и это было все, о чем я мог думать.

Он прищурился на солнце.

– Видишь эти увядшие цветы возле ограды? – Он повел головой в сторону отделенной от леса полоски земли. – Я посадил там весной туберозы, и выросла только одна. И потому, что ее единственную полностью освещало солнце. Не думаю, что я поступил неправильно, посадив остальные в полутени. Потому что не сделай я этого, я бы не нашел для них потом самое лучшее место.

Я нахмурилась, подумав, не ошибаюсь ли я на его счет, понял ли он в самом деле, что я говорю.

– Если бы мой папа не рассказал начальству, что случилось, мы могли бы быть вместе. Мы бы вместе росли.

Он подошел к клумбе с петуниями и начал вырывать их с корнями, добавляя их к уже образовавшейся куче.

– Сначала я не знал, кто такая Глория, когда она пришла взглянуть на могилы. Я не видел ее в ночь пожара, так что не знал, что она твоя мама. Но я помнил ее с того времени, когда мы учились с Джошуа в одном классе, и она заходила посмотреть мамин сад. Она мне понравилась. Мне нравилось, как она слушала маму, как будто мама могла сказать ей что-то важное. Это было забавно, потому что она сказала, что никогда не разводила сад и хочет, чтобы ей помогли выращивать глицинию. Мама сказала, что нужно иметь терпение и выращивать то, что нравится. И чтоб ошибаться она не боялась, потому что ошибки – это способ чему-нибудь научиться. Как у меня с туберозами. – Он помолчал. – Я понял, что она твоя мама, когда она принесла мне посадить страстоцвет.

Джимми снова сосредоточился на петуниях, и я присела с ним рядом, подавляя свое раздражение.

– Но ты говоришь что-то не то, Джимми. Какое это имеет отношение к тому, что мои родители украли меня и лгали мне все эти годы? Тебе это безразлично? Ты вообще в своем уме?

Не поднимая глаз, он продолжал дергать петунии.

– Мне небезразлично, что мамы и Буера нет здесь со мной… Да, твои родители тебе лгали… Но, может быть, потому, что не хотели ранить тебя правдой? Это огромная ужасная вещь. И может быть, ты не была готова услышать ее до сих пор. Даже ребенком ты не любила, когда правда оказывалась не такой, какую ты бы хотела. Ты ломала игрушку и ожидала, что она будет в порядке, если ты захочешь. – Он присел на пятки и поднял на меня глаза. – Мне кажется, тебе и мне все равно повезло.

Я встала на колени и, ища выход своему раздражению, начала вырывать петунии из земли.

– Еще меньше суток, как я узнала, что ты мой брат, и мы уже с тобой ссоримся.

Он усмехнулся:

– И это здорово, а?

Несмотря на свои противоречивые эмоции, я не могла удержаться от улыбки.

– Нормально.

Выражение его лица стало задумчивым.

– Ты считаешь, у твоих родителей будут неприятности, если кто-нибудь об этом узнает?

Я хотела сказать, что это мне безразлично, но я знала, что это неправда.

– Я не знаю.

– Тогда я думаю, нам лучше никому ничего не говорить без необходимости. Плохой человек умер. Второй раз его уже не убьешь.

Я перестала вырывать цветы, вспомнив, что он сказал раньше. «Тогда ты узнаешь, что ты хочешь вырастить, а что выполоть». Мне не хотелось бы это признать, но он был прав. Он пострадал больше меня, и все же он понимал, чего было важно держаться – а что выполоть. Моя семья утаила от меня нечто важное, но они подарили мне прекрасную жизнь, и больше любви, чем хватило бы на целую жизнь.

Я долго смотрела на своего брата, а потом так крепко его обняла, что, стоя на коленях, он еле удержался, чтобы не упасть.

– Я думаю, ты самый умный человек, какого я когда-либо встречала.

– Шш-ш. Только никому не говори, ладно?

Усмехнувшись, он погладил меня по спине теми же руками, на которых он вынес меня из горящего дома и передал в объятья семьи, которая любила и лелеяла меня, не думая о том, откуда я у них появилась.

Вернувшись домой, я почти ожидала увидеть перед домом машину матери. Несмотря на то что я сказала, ни Глория, ни Мими никогда не уступали без борьбы, и я знала – они не уедут к себе в Антиох, не повидавшись со мной. Поскольку Мими не звонила, я поняла: они дали мне время.

Я пыталась решить, позвонить ли мне первой или явиться к ним без звонка, и тут увидела на кухонном столе ежедневник Адриенны, где я оставила его накануне, когда мать повела меня в детскую.

Взяв его в руки, я вспомнила о разговоре с Дианой Вайз и консультациях Адриенны со специалистом в области осложненных беременностей. Адриенна и доктор Уокер работали вместе, так что могло быть несколько поводов для их встреч. Но только один из них постоянно приходил мне на ум.

С ежедневником в руках я поднялась в детскую. Прежде чем уйти, Мими и Глория закрыли дверь, и у меня не хватало решимости заглянуть туда сегодня утром до встречи с Джимми. Но моя беседа с ним многое изменила, заставила меня взглянуть на многое по-другому. Я чувствовала себя как слепая, неожиданно обретшая зрение. В каком-то смысле так оно и было.

Я стояла в дверях, ощущая запах свежей краски и еще раз глядя на все, что я уже видела накануне: лошадку-качалку, колыбель, три фотографии. И миниатюры, изображавшие цветы, птиц и бабочек на стенах. Как будто Мими и Глория воплотили мое представление об идеальной детской при посредстве иглы, ниток и краски. И любви.

Чувство вины, зародившееся во мне после разговора с Джимми, взяло верх над всеми моими остальными эмоциями. Мими и Глория пересекли целый штат, чтобы приехать ко мне, зная, что я в них нуждаюсь. Не для того, чтобы сказать мне правду о том, что случилось когда-то, но чтобы дать мне знать, что я не одна. И они подарили мне и моему ребенку эту прекрасную детскую. «Мне кажется, нам с тобой все равно повезло». Быть может, начни я сейчас же, у меня было бы достаточно времени до моей смерти, чтобы выразить им благодарность…

В кармане зазвонил телефон, я достала его и бросила взгляд на экран. Тиш. Перед тем как ответить, я глубоко вздохнула, чтобы голос звучал спокойнее. И с опозданием вспомнила, что она уже звонила мне трижды, а я ей так и не перезвонила.

– Привет, Тиш.

– Вы где? – произнесла она, задыхаясь.

– Дома. В новой детской. – Голос у меня дрогнул, но я надеялась, что она этого не заметила.

– Я пыталась до вас дозвониться.

– Да, извините. Я видела, что вы звонили, но вы не оставили сообщения, и я подумала, что это не так уж важно. Я была… занята…

– Пари держу, вы не нашли могилу Джорджины на кладбище. Я могла бы избавить вас от труда, ибо в моем списке ее тоже нет.

Она помолчала. Я села в качалку. Сколько пройдет времени, пока она кончит и я останусь одна с моими мыслями?

– Это значит, что она уехала на Север с Натэниелом, и об этом просто не упоминается. Или она все еще здесь.

– Угу…

Когда я не попросила ее объяснить, что все это значит, она сказала:

– Итак, что вы хотите услышать сначала – хорошую новость или плохую?

Я закрыла глаза. У меня не было сил разыгрывать с ней эту игру.

– Тиш, я не очень хорошо себя чувствую, поэтому, если у вас есть что мне сказать, выкладывайте.

Я услышала рядом с ней голоса и поняла, что она не слышит меня.

– Извините, я сейчас на плантации Смитов, где вы нашли могилу британского доктора. После того как вы ушли от меня, мне позвонил доктор Хирш. Они нашли нечто очень важное.

Я слушала ее краем уха, по-прежнему поглощенная всем, что узнала, и чувствовала себя безнадежно одинокой, поскольку единственного человека, с кем мне хотелось сейчас говорить, я препроводила в Саванну…

– Вы не хотите спросить меня, что же они нашли? – В голосе Тиш звучало нетерпение.

– Нашли… где? – очнулась я, но слишком поздно, она уже, вероятно, мне это сказала.

– Рядом с могилой доктора. Они нашли еще останки. И похоже, что женские.

Поле моего зрения сузилось, и передо мной замелькали пестрыми вспышками воспоминания. Я увидела Джорджину и Памелу на дороге в Кэннонз Пойнт и услышала слова «Бог в помощь». А потом увидела, как Памела передает Джорджине пистолет.

– Ава? Вы слушаете?

– Да. Извините. Я думала, кто бы это мог быть… Я знаю, это слишком рано, но они могут сказать, как она умерла?

– Вы имеете в виду, есть ли пулевое отверстие вроде того, что мы нашли у доктора? Нет. И никакой заранее вырытой могилы. Похоже, ее просто бросили в яму и засыпали землей. Но нет никаких свидетельств, что в нее стреляли. В осколках черепа можно только обнаружить что-то вроде прокола. Они не уверены, чем он мог быть сделан, но только не ножом.

– Вы правы, это важная новость. – Образы Джорджины и Памелы вернулись, и я старалась представить себе, что было с ними дальше, но не могла. – Послушайте, можно я вам перезвоню? Мне… мне нужно идти. – Не дожидаясь ответа, я отключилась. У меня слегка кружилась голова. Я пыталась вспомнить, сколько я выпила воды, и не был ли это симптом обезвоживания.

Я встала, чтобы пойти за водой в кухню, и ежедневник соскользнул у меня с колен на пол. Кожаная обложка раскрылась, и я увидела знакомый черно-белый снимок с маленькими буквами и цифрами в правом верхнем углу.

Мушки замельтешили перед моими глазами. Я поняла, что задерживаю дыхание. Медленно наклонилась, подняла ежедневник с пола и осторожно вынула из него сонограмму. Взглядом специалиста я изучала изображение – плод шестнадцать недель: круглая головка, мягкий носик, ручки и ножки. В шестнадцать недель будущий ребенок покрыт защитным пушком и под кожей начинает откладываться жирок. И этот формирующийся человек в состоянии слышать внешние шумы и даже видеть сны. Прищурившись, я рассмотрела маленькие буквы и цифры: август 15, 1997. За две недели до смерти Адриенны.

Я снова села в качалку и долго качалась, чувствуя, словно я еду в открытом лифте, и он падает в шахту, на пролетающих этажах мелькают лица, устремленные ко мне с выражением ожидания.

Я перестала качаться, вспомнив слова матери, спрашивающей меня, достаточно ли я сильна, чтобы услышать правду, и как она сказала, что я сильная. Я положила сонограмму в ежедневник, достала свой телефон и после минутного колебания нажала номер Мэтью.

Я не знала, какие нужны мне ответы. Но знала, что, каковы бы они ни были, он и я должны отыскать их вместе.