Глава 19

Увидев меня сидящей на ступенях веранды с костылями между колен, Бет мне погудела. К тому времени как она остановилась, я уже приковыляла к ней.

– Я могла бы вам помочь, – сказала она настолько похоже на мать, что я улыбнулась.

– Я знаю. Но мне слишком неловко вытаскивать вас, чтобы возить меня, когда я вполне способна сделать это сама.

Бет открыла мне дверцу.

– Вы шутите? Это дает мне возможность какой-то деятельности, кроме того как думать о ребенке и покупать детские вещи, вот я и ухватилась за предложение быть вашим шофером, когда мама мне позвонила.

– Ну, в таком случае, я очень ценю ваше общество и рада, что вас к этому не принуждали. Ваша мама не из тех, кто готов смириться с отказом.

– Что правда, то правда. – Бет заметила, что я смотрю на ее волосы. – Не беспокойтесь, я использовала только лимонный сок для осветления, – сказала она, запустив в них пальцы. – Я прочитала все ваши инструкции для будущих мам, которые вы мне дали на последней консультации. Никаких химикатов для волос, пока я не отниму «Это» от груди.

– Это? – переспросила я.

Она хихикнула:

– Поскольку Кен и я не хотим знать пол ребенка заранее, мы решили называть его «Это», пока он не родится. – Она погладила себя по животу.

– Очень мило, – рассмеялась я. – Вы уверены, что я с моими костылями помещусь сюда?

– О маловерная, – хмыкнула она, забирая у меня костыли и ловко пристраивая их между двумя передними сиденьями. – А теперь садитесь и устраивайтесь поудобнее, пока я не передумала.

Я залезла и пристегнулась, готовясь набраться храбрости, если она водит машину, как Тиш. Меня приятно удивило, что она вела ее, как старушка – если эта старушка не Мими, – и я подумала, что такая осторожность могла быть вызвана беременностью. Взглянув в окно, я увидела тащившуюся за нами по Фредерика-роуд вереницу машин, но ничего не сказала. Туристический сезон на острове был в разгаре, и им был полезен урок терпения в любом случае.

Она остановилась на парковке напротив кладбища Крайст-Черч и помогла мне выйти из машины.

– Все взяли?

Я похлопала по камере, висевшей у меня на шее.

– Да. Надо думать, я не задержусь. Я только сфотографирую надгробия Фразье, так чтобы у нас были все имена и даты, когда мы поедем в архивы.

– Прекрасно. Мама сказала, чтобы я взглянула на цветы в церкви, убралась там и доложила ей. Это, вероятно, займет у меня больше получаса. Если вы не хотите, чтобы я пошла с вами…

Я отмахнулась:

– У меня все будет в порядке. И у меня есть в кармане мобильник, если я упаду и не смогу подняться. – Я взглянула в ее лицо. – Все будет хорошо, правда.

Тревога исчезла из ее глаз.

– Давайте встретимся здесь примерно через полчаса. А если вы закончите раньше, загляните в церковь и дайте мне знать.

– Отлично, – кивнула я. Она помогла мне перейти через улицу и пройти по главной аллее, прежде чем я свернула направо к кладбищу. Я старалась припомнить, какой дорогой я шла, когда мы были здесь с Тиш, но в результате дважды описала круг. В конце концов я прошла по дорожке, которая сначала показалась мне ведущей не в ту сторону, но, побродив в тени дубов и миртов, я поняла, что иду все-таки в правильном направлении.

Я пошла к участку Фразье, но резко остановилась. Кто-то насвистывал. Я повернулась и пошла на этот звук, мои костыли стучали по засохшей земле. Дубовые листья мелькали надо мной на жарком летнем солнце. Я поглядывала вверх в поисках воскресших мхов, которых сейчас не было заметно, они все еще пребывали в ожидании.

Я вышла из тени деревьев и оказалась перед четырьмя гранитными плитами, лежавшими в ряд, как оскаленные в улыбке зубы. Узнав красный фургончик и затылок человека, склонившегося над одной из плит, я остановилась.

Джимми Скотт обернулся и улыбнулся при виде меня.

– Здравствуйте, мисс Ава.

На его коротко остриженных светлых волосах была бейсболка, придававшая его странной формы носу еще большее своеобразие. Хотя он продолжал улыбаться, его карие глаза, казалось, потемнели в тени, из-под которой он никак не мог выбраться. Я решила ретироваться.

– Извините за беспокойство…

Он выпрямился и, все еще улыбаясь, сказал:

– Вы меня не беспокоите. Я просто насвистывал моим сестрам, выкапывая старые цветы и думая, что бы посадить на их место. – Я вспомнила, как Тиш рассказывала мне, что он по-прежнему говорит со своими сестренками, как будто ожидая, что они вернутся к нему. Я думаю, я бы делала то же самое, если бы я потеряла всю мою семью и осталась совсем одна на свете.

Он был в садовых перчатках, и в фургоне я заметила выкопанные васильки. Корни их торчали кверху, как руки маленьких ребятишек.

– Это моя семья.

Я сделала шаг вперед, как будто меня представляли незнакомым людям, и остановилась у первой плиты.

Словно поняв это как подсказку, Джимми заговорил:

– Это мой отец, Уолтер Ф. Скотт. «Ф» это значит Флойд, как все его называли. Я даже не знал, что его первое имя Уолтер, пока не увидел его здесь.

Буквы были вырезаны просто, и кроме одного надгробия, там были только имя и даты рождения и смерти. Я подошла ко второй плите с надписью: «Цветок расцветает и на увядающем дереве».

– А это ваша мама? – спросила я, употребляя, как и он, настоящее время.

Джимми кивнул:

– Ага. Мэри Энн Синклер Скотт. Все звали ее Мэри Энн.

Я сняла с шеи камеру.

– Вы не возражаете, если я это сфотографирую? Тиш сказала сделать как можно больше снимков для нашего доклада.

– Не возражаю. Я сам все время снимаю. Мне хочется увидеть их в ореоле.

– Как на фотографиях привидений, которые мы видим по телевизору?

Он кивнул:

– Я еще их не видел, но я надеюсь. Было бы хорошо знать, что я не один, вы понимаете?

Я взглянула в его оживленное лицо, припоминая, как, сидя за столом со всей моей семьей, я чувствовала, что сижу одна, а окружающие меня люди были как голограммы чьей-то чужой жизни.

– Да, я понимаю, – сказала я, идя вслед за ним к двум другим надгробиям.

– Это мои маленькие сестрички, Кристина и Дженнифер. Их все звали Тина и Дженни, но я звал по-другому, – он робко улыбнулся.

– А как вы их звали?

Он прихлопнул на своей руке комара.

– Скутер и Буер. – Он широко улыбнулся, как будто он говорил не о двух малютках, погибших в огне, когда им не было еще и трех лет.

Я присела на корточки перед двумя плитами, читая имена и даты: Кристина Мэри Скотт и Дженнифер Энн Скотт, родились пятого сентября 1977 года и умерли в один и тот же день тридцатого июля 1980 года. Я взглянула на Джимми, стараясь увидеть то, что видел он. – А почему вы их так называли?

– Я называл Тину Скутер, потому что она так ползала. Никогда не хотела ползать, как все дети, но ехала на пеленке, вытягивая вперед обе ноги, чтобы двигаться, опираясь на них. Казалось, ей не терпится ходить, а ползать у нее нет времени. Папа от нее просто с ума сходил, потому что она научилась ходить, когда ей еще и года не было.

– А Буер? – спросила я, начиная понимать, почему Джимми улыбается, мое же лицо лишь слегка утратило печальное выражение.

– Потому что она отказывалась говорить, а только взвизгивала. Она упала и сильно ушиблась, когда была еще совсем крошкой, и мама сказала, поэтому она и не говорит, а заговорит потом. Но этого так и не случилось. – Его улыбка погасла. Он вспоминал что-то, о чем я не решалась его спросить.

Я поднялась, снова обращая внимание на его обезображенные шрамами руки и воображая его пятнадцатилетним подростком, пытающимся спасти свою семью от огня.

– Вы, наверно, все еще тоскуете по ним?

Он кивнул с таким видом, словно мы говорили о погоде.

– Да. – Он наклонился стряхнуть пыль с плиты. Когда он снова заговорил, взгляд его стал опять знакомым и теплым. – Но у меня были новые мама и папа, и брат и сестра.

– Вы имеете в виду Адриенну и ее семью?

Он кивнул:

– Но вы понимаете, они не то чтобы заняли место моих родных. Просто это была семья, и я в ней нуждался. Так оно и сложилось. – Он поднял горшок с могилы матери, который я раньше не заметила, и алые розы приветственно закивали мне оттуда. – Я выкопал цветок у себя в саду и принес сюда, чтобы пересадить. Я подумал, что ему будет лучше здесь. Удивительно, как это иногда получается.

– Что получается?

Джимми пожал плечами:

– Как цветам иногда приходится решать, как им цвести, где бы их ни посадили. Мисс Тиш вышила это для меня на подушке.

На этот раз я действительно искренне улыбнулась:

– Мне это нравится, Джимми. Нужно это запомнить.

Я взглянула на часы, зная, что мне нужно поторопиться к Бет.

– Песенка, которую вы насвистывали – та же самая, что вы насвистывали, когда подобрали меня из оврага – вы знаете, откуда она?

– Да, мама пела ее Скутеру и Буеру, но им всегда больше нравилось, когда я им ее насвис-тывал.

– Вы помните слова?

Он поджал губы и взглянул вверх, словно прося вдохновения. Приятным баритоном он запел:

Он замолчал, широко открыл глаза и посмотрел на меня.

– Там есть продолжение, но вы поняли идею.

– Браво! – сказала я. – У вас прекрасный голос.

Щеки его порозовели, и он опустил глаза на свои теннисные туфли.

– Спасибо, мисс Ава. Я пою в церковном хоре с мисс Тиш. Это она меня туда позвала.

– Им повезло, что вы согласились. Но меня интересуют слова. Вы знаете какие-нибудь другие? О жене и ребенке, живущих за морем?

Он снова возвел глаза к небу, словно консультируясь с высшими силами, прежде чем покачать головой.

– Это единственные, которые я когда-либо слышал.

Я пристроила костыли под мышки.

– Спасибо за концерт. Я позволю вам теперь снова вернуться к работе.

Он кивнул и следил, как я выбиралась с маленькой площадки. Я снова повернулась к нему:

– А как пройти на участок Фразье? Я что-то заблудилась.

Джимми показал налево.

– Это близко. Но я думаю, он хотел быть в стороне.

Я побоялась спросить, кто хотел, и пошла так быстро, насколько могла, по тропинке и вскоре увидела невысокую ограду и большой гранитный памятник впереди. Увидев там человека со светлыми волосами вместо темных, я с облегчением вздохнула и переступила через цепь ограды.

Джон оглянулся. Он сидел, скрестив ноги, у могилы сестры, но поднялся при моем приближении.

– Ава, – сказал он, глядя на мои костыли. – Я слышал о вашем несчастном случае. Рад видеть вас на ногах.

– Спасибо. Извините за беспокойство. Я обещаю, что вас не задержу. Я пришла сюда, чтобы сфотографировать старые могилы для нашего доклада.

Он сунул руки в карманы джинсов.

– Как я понимаю, вы не нашли заметок Адриенны.

Я покачала головой, думая о запертом чердаке.

– И Мэтью тоже не знает, где они.

– Как и о кольце.

Я сдержала свой гнев, понимая, что здесь было ему не место.

– Она сказала Мэтью, что потеряла кольцо, когда плавала. У него не было оснований не верить ей. Я не сказала ему, что оно у вас. Я надеялась, что мы сможем прийти к какому-то соглашению.

Он приподнял бровь:

– Соглашению?

Я сделала глубокий вдох.

– Это фамильная ценность, Джон. Она принадлежит семье Фразье, и я хотела бы, чтобы оно туда вернулось. Я буду рада заплатить вам за него.

Лицо его потемнело, словно туча внезапно закрыла солнце.

– Нет. – Он покачал головой. – Это все, что у меня осталось от сестры.

Я стиснула ему руку.

– Простите. Я не хотела вас огорчить. Я медсестра и акушерка, поэтому в моей натуре улаживать вещи. Кольцо не приносит вам радости. Зачем оно вам?

Он усмехнулся, но я не захотела улыбаться ему в ответ.

– Как свидетельство. – Он повернулся ко мне спиной и смотрел на могилу Адриенны. «Мать нерожденных детей». Мне вспомнились рисунки ребенка с отвернутым от зрителя личиком.

Спокойно, словно беседуя сам с собой, он проговорил:

– Она сказала мне, что оно ей не принадлежит. А если оно не принадлежало ей, то кому? – Он обернулся, пронзая меня обвиняющим взглядом.

По его выражению я поняла, что ответ у него уже был готов. Я знала, что мое объяснение, что кольцо принадлежало матери Мэтью и другим женщинам его семьи, его не удовлетворит.

– Вы были когда-то друзьями с Мэтью, так что вы, конечно, знаете, что на неверность он неспособен, и мне неприятно слышать ваши намеки. Я не могу быть вашим другом, Джон. Пока вы не примиритесь с фактом, что ваша сестра погибла в результате несчастного случая и что никто в этом не виноват. – Я уронила костыли и начала возиться с камерой, чтобы поскорее сделать снимки, для чего я и пришла, и оставить Джона с его гневом в этом месте скорби и теней.

Я сосредоточилась на трех могилах на заднем плане, воспользовавшись зумом, чтобы не подходить ближе с моей ногой в ортезе. Я снова прочитала надпись на могиле Джеффри. «Любимый отец и друг. 1771–1815». «Любимый отец и друг». Только он и двое детей. Для четвертой могилы не было места.

Я вздрогнула от прикосновения к моей руке. Джон вручил мне мои костыли.

– Извините. Позвольте мне хоть этим вам помочь.

Я повесила камеру на шею и неохотно взяла костыли. Я уже собралась уходить, но меня остановили его слова.

– Если у вас есть какие-либо сомнения, Ава, какие бы то ни было сомнения, я хотел бы, чтобы вы поделились ими со мной. Разве вы не хотите, чтобы все подозрения были с него сняты?

Я даже не потрудилась обернуться.

– У меня нет такой необходимости, – сказала я с большей уверенностью, чем ее чувствовала.

Я тронулась с места.

– Подождите минутку – я чуть не забыл.

Я неохотно остановилась и ждала, пока он доставал что-то из заднего кармана джинсов.

– В прошлый уик-энд я был с матерью на блошином рынке и нашел там фотоаппарат с пленкой внутри. Естественно, я подумал о вас и купил его, а потом отдал пленку проявить. Там была только одна фотография, и я подумал, что вам она может понравиться. Я носил ее с собой, надеясь, что где-то увижусь с вами. – Он протянул мне маленький белый конверт.

Поколебавшись, я взяла его. Сунув под мышку костыли, я открыла его и достала единственную фотографию. Судя по прическе и купальникам, две девочки-подростка были сняты в середине восьмидесятых годов. У них были одинаковые темно-каштановые волосы, либо завитые, либо вьющиеся от природы. У одной из них они были повязаны лентой, у другой собраны в хвост большой заколкой.

Они стояли на пляже, обняв друг друга за плечи худыми руками, их голубовато-зеленые глаза были одного цвета с океаном. Одна была повыше ростом, в бикини, другая в цельном купальнике.

На них падала тень фотографа, но выражения их лиц были отчетливо различимы. Более высокая и, видимо, старшая сестра смотрела беспечно в объектив, не сознавая своей расцветающей красоты, сосредоточившись только на моменте. Но ее сестра, с улыбкой только на губах, отвернулась от фотографа и смотрела на старшую девочку с любовью и чем-то еще, чего я не могла определить, но мне казалось, что я это понимала. Как когда смотришь фильм, где кто-то гладит собаку, ты знаешь, какая у нее мягкая шерсть, сама ее не касаясь.

– И что вы думаете? Хорошо я выбрал? – спросил Джон.

– Очень хорошо, – неохотно признала я. – Но я не люблю вид океана. – Я снова взглянула на фотографию, не понимая, почему прилив казался здесь не более угрожающим, чем сияющее над ними небо.

– Почему? – спросил он.

– Я не знаю. – Я смотрела на фотографию и думала, согласиться ли мне на предложение Мэтью попробовать гипноз. – Спасибо, – сказала я, встретившись с Джоном глазами.

– Пожалуйста. – Он, нахмурившись, смотрел на мои костыли. – Помочь вам выбраться отсюда?

Я покачала головой:

– Я справлюсь. Помните, что я сказала о том, что я не могу быть вашим другом. Я серьезно.

Он опустил голову, потом взглянул на меня.

– Надеюсь, вы найдете то, что ищете, – сказал он, указав на камеру.

Наши взгляды встретились.

– Спасибо, – сказала я снова и пошла по дорожке к церкви, думая о том, говорил ли Джон о моих исторических разысканиях или о чем-то совсем другом.

Я лежала, вытянувшись на софе, голова моя покоилась на двух подушках, ноги я удобно пристроила на подлокотнике. Мэтью поставил на низенький столик кассетный магнитофон.

– У тебя в ходу современные технологии? – усмехнулась я, пытаясь скрыть свое волнение.

Мэтью улыбнулся в ответ и пожал плечами:

– Я им пользуюсь много лет. Я мог бы заменить его чем-то более современным, конечно, но пока никто не жаловался. – Он выразительно посмотрел на меня.

– Я просто пытаюсь разрядить обстановку, – промямлила я, скрестив руки, чтобы унять дрожь.

– Ава, – Мэтью взял мои руки, и я ощутила тепло его ладоней. – Я знаю, ты нервничаешь, и это абсолютно нормально. Я делал это сотни раз, и многим это действительно помогло.

– А были те, кому не помогло?

Он избегал моего взгляда.

– У меня было несколько пациентов, не поддавшихся гипнозу по разным причинам.

Я встревожилась:

– Но был ли кто-то, кого ты гипнотизировал и получил нежелательные и неожиданные результаты?

Он слегка поколебался.

– Только однажды – когда я только начал эту практику, и у меня не было достаточно опыта. – Он помолчал. – Гипноз принял неожиданный оборот, и мы зашли дальше в прошлое пациента, чем намеревались. Но я знаю, как это произошло и как этого избежать. – Он сжал мне руки. – Я твердо уверен, что любое благо, какое ты от этого получишь, намного перевесит любое неожиданное открытие.

Я пристально смотрела в его темные глаза и чувствовала, как будто я всматриваюсь в протоптанную дорогу, ведущую в знакомое, но не названное место.

– Ты позволишь мне прослушать запись, когда мы кончим?

– Разумеется. Я ничего не подвергаю цензуре. Но тебе это не должно понадобиться. Многие мои пациенты говорят, что это как будто ты смотришь фильм, в котором ты помнишь многое из происшедшего.

Я закрыла глаза, стараясь представить образы, которые могут возникнуть на экране моего подсознания, но видела только темный экран.

– А если мне не понравится то, что я увижу?

Он стиснул мне руки.

– Я буду здесь с тобой, и если тебя что-то расстроит, я выведу тебя из этого состояния. Хорошо?

Я кивнула.

– А что, если… – я остановилась, не в состоянии найти слова для выражения мыслей, овладевших мною, с тех пор как Мэтью рассказал мне о моих рентгеновских снимках.

– Давай без «что, если», ладно? Мы пойдем шаг за шагом и будем справляться с этим вместе – что бы ни случилось.

– Ладно, – сказала я, снова закрыв глаза. Накидывая на меня плед, он нежно поцеловал меня в лоб.

Затем он поднялся и, достав из портфеля кассету, вставил ее в магнитофон. Комнату наполнила музыка, заглушив тиканье старых часов и урчание холодильника, временами доносившееся из кухни.

Мэтью сел в кресло рядом со мной и взял со стола бумагу и карандаш. Он легко вошел в роль психолога, и я с трудом узнавала моего мужа под профессиональной маской.

– Я выбрал сегодня прием, который откроет щель в твоем подсознании. В последующие несколько дней или недель твой мозг позволит всплыть на поверхность все большему количеству воспоминаний. Я не хочу, чтобы ты боялась того, что обнаружится. Я хочу только, чтобы ты понимала: что бы ты ни вспомнила, это может только помочь тебе на пути к выздоровлению.

Мне хотелось встать и выйти из комнаты, но я осталась на месте, желая доказать ему, что он ошибается, в такой же мере, как я желала доказать это себе самой.

– Итак, что я должна делать? – спросила я.

– Я хочу, чтобы ты закрыла глаза и расслабилась. Сосредоточься на вдохах и выдохах, и когда я говорю, я хочу, чтобы ты слышала только мой голос. – Он помолчал. – Ты готова?

Я кивнула и закрыла глаза, позволяя голове и всему телу глубже погрузиться в софу; затем Мэтью заговорил тихим успокаивающим тоном:

– Через минуту я позволю тебе еще больше расслабиться.

Вдох, выдох.

– Сейчас я начну обратный счет, от десяти до одного. Когда я назову цифру десять, ты не поднимаешь веки. Когда я назову цифру десять, ты представишь себя в своем воображении наверху невысокой лестницы.

Во время короткой паузы я сосредоточилась на вдохах и выдохах и представила себе лестницу – в темноте, и я стою наверху, в ярком свете.

Он продолжал:

– Когда я назову цифру девять и все последующие цифры, ты будешь спускаться по лестнице. У основания лестницы большая кровать с перинным матрасом и удобной подушкой. Когда я назову цифру один, ты просто погрузишься в эту постель, положив голову на подушку.

Я видела постель и подушку и почувствовала желание приблизиться к ней. Мной овладело необъяснимое утомление, и, глядя на подушку, я ничего так не желала, как опустить на нее голову.

Мэтью говорил медленно, ведя меня вниз по лестнице, моя расслабленность увеличивалась с каждой ступенькой, пока я не дошла до конца.

– Один, – сказал он. – А теперь ты погружаешься в постель, каждый мускул у тебя ослабевает, ты приходишь в еще более спокойное и мирное состояние. Я хочу, чтобы ты вообразила себя сторонним наблюдателем процессов, происходящих в твоем мозгу, медленно проникающим сквозь уровни сознания.

Его голос сделался единственным звуком в комнате, медленно ведущим меня сквозь уровни сознания. Это было похоже на лифт, когда на верхнем уровне я все полностью сознавала, а нижние уровни были мое подсознание. Я могла видеть себя в этом лифте, могла вообразить, как я заглядываю в щель между дверьми, когда лифт спускается с уровня на уровень. Я почти что ощутила, как лифт слегка тряхнуло, когда он остановился на нижнем этаже. Я ждала, не сводя глаз с закрытых дверей.

– Это та часть твоего мозга, где долгое время накапливались тайные воспоминания, настолько тайные, что у тебя даже нет о них представления. – Он замолчал, и я увидела, как двери открылись.

– А теперь я хочу, чтобы ты представила себя в конце длинного коридора, такого длинного, что ты не можешь видеть его конец, но он пуст, ты в нем одна. Ты проходишь по нему и видишь по сторонам закрытые двери. Ты останавливаешься перед одной из дверей с надписью «Тайны». Она заперта, в замочной скважине большой бронзовый ключ, и ты знаешь, что в этой комнате хранятся твои тайные воспоминания.

Я смотрела на ключ, и моя рука тянулась к нему, в то время как я продолжала слушать слова Мэтью.

– Твое подсознание заперло там вещи, которые однажды расстроили, напугали тебя или причинили тебе боль. Это давние воспоминания, и они не могут причинить тебе вред. Твое подсознание этого не знает, и оно будет продолжать защищать тебя, пока ты их не осознаешь и не позволишь им уйти.

Он снова сделал паузу, и я следила за своей тянущейся к ключу рукой.

– Поверни ключ и приоткрой дверь. В следующие несколько дней ты начнешь воскрешать эти старые воспоминания, иногда наяву, иногда во сне. И с каждым воспоминанием ты станешь чувствовать себя немного легче, немного счастливее.

Я почувствовала в пальцах холодную бронзу, защелка легко поддалась, дверь открылась. Мне даже не нужно было поворачивать ручку. В отверстии возник треугольник яркого света, и хотя я слышала голос Мэтью, я была зачарована этим светом и двигалась по направлению к нему, сопротивляясь указаниям вернуться в коридор к лифту.

Я ощущала чье-то присутствие со мной рядом. Я раскрыла дверь шире, так что оказалась поглощенной этим ярким светом. Я вошла, как будто меня вел кто-то невидимый. Я закрыла глаза, а когда их открыла, то оказалась под ярко-голубым небом, вдыхая соленый воздух. Песок проседал у меня под ногами, а я смотрела на океан, как будто ожидая чего-то.

– Ава? – позвал меня откуда-то издалека голос Мэтью. – Ава? Где ты?

– Я на пляже, – ответила я. Я видела черных ножеклювов с их широкими крыльями и слышала шум прибоя. Опустив глаза, я увидела, что я босая, но на мне длинная юбка, обвивавшая мне ноги на ветру. Волосы падали мне на лицо, и я заметила, со спокойствием незаинтересованного прохожего, что волосы у меня уже не светлые, а темно-каштановые.

Мэтью помолчал.

– Ты боишься воды? – спросил он через секунду.

– Нет, – отвечала я с полной уверенностью.

– Что ты видишь?

Я рассказала ему про мои ноги и волосы, как будто описывая кого-то постороннего.

Он снова сделал паузу.

– Как тебя зовут?

Я не колебалась, зная ответ, так же, как я знала, что мой любимый цвет – красный и что я не боюсь комаров. Я следила за полетом одного из ножеклювов, наблюдая за тем, как он распростер крылья и парил над волнами. Я облизнула пересохшие губы и сказала: «Памела».