Глава 14

Я толкала тележку мимо сумок-холодильников, красных, белых и синих вымпелов, треугольных коробок с американскими флагами и огромных пакетов с чипсами. Уол-Март приветствовал приближающийся праздник. У меня это вызывало депрессию. Мой брат погиб во Вьетнаме, и мне казалось неуважением к его памяти поминать его жертву музыкой и маисовыми чипсами.

Мими двигалась впереди меня гораздо проворнее, чем полагается девяностолетней. У меня болела спина и колени от работы в саду, но я отказалась от предложения Мими воспользоваться моторной коляской. Я знала, что она предложила это назло мне за то, что я сунула ей купоны, выданные нам при входе. Нам обеим стоило немалого труда поднять в тележку тяжелые пакеты с мужским нижним бельем, но мы справились.

Я пошла за ней в посудный отдел, но как только я начала слушать Фрэнка Синатру с его «Нью-Йорк, Нью-Йорк», как Мими остановилась и начала рыться в своей сумке. Музыка играла все громче. Найдя мобильник, она прищурилась, глядя на экран сквозь нижнюю часть бифокальных очков. И взглянула на меня.

– Это Ава.

Мальчики подарили Мими ее первый мобильник на Рождество. Не знаю, зачем девяностолетней мобильный телефон, но она была в восторге. Большинство ее друзей уже умерли, так что она пользовалась им в основном, чтобы раздражать меня звонками ее внуков и правнуков. Сама она звонить не могла, не разбирая номера, но ей звонили достаточно часто, так что я возненавидела телефон.

Я наклонилась так низко, как только могла, чтобы разобрать цены на разных сортах кетчупа. Я объясняла Аве и всем моим невесткам, что если у тебя есть купон, это еще не значит, что ты сможешь сэкономить. Несмотря на мои наставления, не думаю, чтобы Ава вообще пользовалась купонами или замечала цены в бакалейных магазинах. В этом она походила на Мими, всегда решая все на ходу, не задумываясь, что бы она ни делала. В том числе и выходя замуж.

– Она хочет знать, почему я положила в коробку розовое платье, Глория.

Я разглядывала ярлык с ценой, сосредоточившись на цифрах, но не видя их.

Мими продолжала свой разговор:

– Я его туда не клала, Ава. Я положила в коробку только альбомы. Не знаю, как оно туда попало.

Я чувствовала, как взгляд матери сверлит мне затылок.

– Подожди, детка. Я передам телефон твоей матери.

Я застыла. Мои руки держали кетчуп. Я отрицательно покачала головой, но Мими уже протягивала мне свой маленький телефон. Я мобильниками не пользовалась, особенно не посреди Уол-Марта. Я сунула кетчуп в тележку и услышала голос Авы, доносившийся до меня как будто из другого мира. Во многом это, вероятно, так и было.

– Мама? Можно мне поговорить с тобой минутку?

Мне припомнился вечер, когда мы спасли нашу собаку, Люси. Я вспомнила ее голосок, высказывавший мысли, слишком значительные для такой маленькой девочки, и как она скрестила на удачу пальцы, думая, что я этого не вижу. Все эти годы спустя я так и не сказала ей, что удача зависит не от скрещенных пальцев, но от того, как широко ты раскрываешь свое сердце, чтобы принять в него что-то. Я думаю, я боялась сказать ей это, не желая, чтобы она познала последствия: чем больше окажется у тебя в сердце, тем больше ты рискуешь это потерять.

Я взяла телефон и прижала его к уху. Он придавил мне клипсу, напоминая о еще одной причине, почему я терпеть не могла телефонов.

– Здравствуй, Ава. У тебя все в порядке?

– Да, мама. Дела у нас идут отлично.

Она замолчала, и я представила себе, как она грызет ногти или кусает губы – нервная привычка у нее всю жизнь. Не знаю, откуда она у нее взялась.

– У меня есть новость, и я хочу, чтобы ты первая ее узнала. Мы еще пока никому не говорим, но я хочу, чтобы ты знала.

Я ничего не сказала, не желая испортить ей этот момент, но я уже знала.

– Да?

– Я беременна. Доктор Клеменс – это мой новый босс и мой врач – говорит, что ребенок должен родиться где-то около двенадцатого февраля. В твой день рождения.

Я закрыла глаза и отвернулась от Мими, которая притворялась, что рассматривает флайеры, которые мы подобрали около магазина.

– Это чудесно, Ава. Я буду рада разделить свой день рождения с твоим ребенком.

– С твоей внучкой, – поправила она меня. – Я думаю, будет девочка. Еще пока рано говорить, но у меня такое чувство, что это будет девочка.

Я смигнула слезы и судорожно сглотнула, чтобы она не услышала, что я плачу.

– Я давно уже не покупала маленьких розовых вещиц.

Я почувствовала, что она улыбается.

– Спасибо за вязаное платье.

– Да, я подумала, что оно тебе может пригодиться. Пора мне уже разобраться с вещами. Я не буду жить вечно и не хочу оставлять в наследство моим детям груды всякого тряпья.

Это я придумала в последний момент, поскольку у моих детей не будет никаких проблем с разборкой вещей после моей смерти. Но розовое платье было ее, оно ей принадлежало. Стивен и Мэри Джейн ожидали свою первую внучку, и я видела, как Мэри Джейн смотрит на фотографии Мими и мою в этом платье. Я знала, что это только вопрос времени, прежде чем она попросит его у меня. Но оно никогда не принадлежало никому, кроме Авы.

– Если это будет девочка, мы сфотографируем ее в этом платье, когда ей исполнится два года. – Ава выждала немного, словно хотела, чтобы я объяснила, почему мы не вывесили ее фотографию, а поместили ее в альбом Мими. Но я ничего не стала ей объяснять. Не находилось слов, чтобы объяснить, после того как в течение более чем трех десятилетий ждешь подходящего момента.

– Мы надеялись, что ты, Мими и папа приедете на Рождество. Я бы пригласила все семейство, но ведь они предпочитают проводить праздники дома. Может быть, после рождения ребенка мы все соберемся на пляже.

При мысли о возвращении в Сент-Саймонс, покинув его навсегда, меня обуяла паника.

– Я не знаю, Ава. Ты же знаешь, я не люблю жару…

– Мама, Рождество в декабре, если его не перенесли, не уведомив нас об этом. Погода будет прекрасная, и поездка не утомительная. Если ты только не позволишь Мими сесть за руль.

Я слышала, что она улыбается, но моя паника не унималась. Я не могла придумать, что еще сказать.

– Ты знаешь, я вышла за Мэтью тебе назло.

Я примирилась с закравшейся в ее голос агрессивностью, зная, что я этого заслуживала сейчас в такой же степени, как когда она была подростком. Это была небольшая цена за настороженность и готовность к катастрофе.

– Я знаю, Ава. Я никогда этого не говорила. Просто, ты понимаешь, мы здесь так заняты…

– А у тебя есть четверо сыновей и невестки, готовые и способные заменить тебя, – перебила она меня. – Я бы хотела… – она остановилась, и я напряглась, ожидая, что она скажет, что она хочет видеть меня, что она скучает по мне, но я слишком хорошо ее обучила. – Я бы хотела, чтобы ты увидела мой сад, – сказала она. – Ты знаешь, я не люблю цветы у себя в саду, но я, в любом случае, их посадила. Немного, правда. Но посадила. Для тебя.

Я подавила разочарование.

– Я рада. – Я сделала паузу. – И я очень хочу увидеть твой сад. Хорошо, что он небольшой. Ты знаешь, как я ненавижу испанский мох. Мне всегда хочется взять большой пылесос и вычистить его весь.

Последовала долгая пауза.

– Скажи, что ты приедешь, мама. Пожалуйста.

Меня удивило, как мне хотелось согласиться. Мне не хватало моей дочери так же, как мне бы не хватало чувства обоняния, если бы я лишилась его. Мой сад утратил бы во многом свое значение.

– Я подумаю об этом, Ава. После того как я поговорю с твоим отцом, разумеется.

– Спасибо, мама. Я позвоню папе, чтобы привлечь его на свою сторону.

Я не могла удержаться от смеха.

– Ты всегда умела его обойти. Не думаю, чтобы что-нибудь изменилось.

– Хорошо. – Она помолчала. – Я звонила и оставила запись на автоответчике. Я думаю, у тебя не нашлось времени мне перезвонить, но я хотела узнать, знала ли ты Джимми Скотта и его семью и о том, что случилось.

Я смотрела на пол и на свои ноги в практичных сандалиях на низком каблуке, на свои обломанные ногти, нуждавшиеся в педикюре, пытаясь вспомнить.

– Да, я помню, что была какая-то трагедия, но я не помню, как это случилось или какие-либо подробности. Мы тогда уже переехали, и у меня мало что сохранилось в памяти. Время было для нас трудное. Твой дедушка внезапно заболел, и папе пришлось взять дела на себя. Твои братья просили нас задержаться до Четвертого июля, чтобы посмотреть фейерверк на пирсе, так что нам в конце концов пришлось спать на матрасах, потому что мебель перевезли. Неудивительно, что я немногое помню о других событиях того лета. – Я перевела дух. – А почему ты хочешь знать о том, что произошло так давно?

– Просто любопытство. Ты помнишь Тиш, первую жену Стивена? Я познакомилась с ней, когда мы сюда приехали, и подружилась с ней. Мы с ней занимаемся поисками безвестных могил в этих местах. Когда я была на Крайст-Черч, я встретила Джимми. Он мне показался… дружелюбным. Но Тиш рассказала мне о его отце, и я подумала, что ты могла их знать…

– Все о них по крайней мере слышали. Джимми был в одном классе с Джошуа, так что я слышала немного об их семейных проблемах, но это все. И я никогда не была уверена, стоило ли верить всему, что слышишь от мальчика.

– Ты ему как-то помогала? Ты всегда беспокоилась о нас в детстве, поели ли мы, тепло ли нам, не выросли ли мы из нашей обуви… Ты даже беспокоилась о наших друзьях и как у них идут дела.

Я закрыла глаза и думала не о том, что она говорила, а совсем о другом: что я не читала ей перед сном, не устраивала дни рождения, не говорила с ней за столом о ее друзьях и ее увлечениях. Я думала только о том, чтобы она была сыта и одета и имела крышу над головой. Все, что делает обычно мать, но без излишеств.

– Я подумала, что если бы ты знала о происходящем, ты бы что-нибудь для них сделала. Джимми кажется очень симпатичным. Мне хотелось бы думать, что нашлись люди, которые ему помогли.

– Как я уже тебе сказала, Ава, я их знала очень отдаленно и узнала о происшедшем… только потом.

Последовала еще одна длинная пауза. Я уже готовилась передать телефон Мими, чтобы она сообразила, как эту штуку выключить, когда Ава снова заговорила.

– Наш дом на заливе, и я могу ходить на пристань одна, и это меня уже не очень беспокоит. И я видела океан, мама.

Я сняла клипсу, чтобы прижать трубку теснее.

– Тебе было страшно?

– Да. И мне несколько раз снились кошмары, когда я тонула во сне, но не часто. Ведь это хорошо, мама?

Я кивнула, только потом сообразив, что я делаю.

– Да, конечно. Быть может, Мэтью сможет тебе помочь?

– Он мне предлагал. Я думаю, я попрошу его. Скоро.

Мими тяжело оперлась о тележку, и я понимала, что пора идти, но мне не хотелось прощаться.

– Ты пьешь молоко? Оно теперь тебе очень нужно.

Я услышала, что она улыбается.

– Разумеется, мама. Не забывай, что я акушерка.

– Да, конечно.

– Скажи, что ты приедешь на Рождество. Пожалуйста!

– Я сказала, что подумаю. Я дам тебе знать. Обещаю.

Я взглянула на Мими, болтавшую с Холли Райт, одной из старых школьных подруг Авы. Она была инструктором по фитнесу, но какое-то расстройство обмена веществ привело к тому, что ее разнесло до невероятных размеров и вынудило перейти на работу приемщицей в Уол-Март и пользоваться моторным креслом. Ей нравилось кататься по магазину, приставая к покупателям, миновавшим ее при входе.

Она прилепила смайлик на блузку Мими, но увидев, что она приближается ко мне, я покачала головой, мне было не до смайликов. К счастью, Холли отъехала, помахав мне в знак того, что она на меня не обиделась.

– Мне пора идти, Ава. Мими устала, и я не думаю, что смогу донести ее до машины вместе с покупками.

Мими сделала гримасу, но я повернулась к ней спиной и простилась с Авой.

Я все еще прижимала телефон к уху, но она уже отключилась. Интересно, как долго будет Ава оглядываться назад, пока наконец не найдет то, что ищет?

Я проснулась под негромкие звуки женского пения. Подушка рядом со мной была пустая и холодная. В полусне мне показалось, что поет моя мать. Я смутно узнавала колыбельную, которую она пела нам с Джорджиной, когда мы были маленькие. Но голос был другой, и горло у меня сжалось и подступило рыдание при воспоминании о матери. Я широко раскрыла глаза, не позволяя скорби охватить меня.

Я села, ощущая тошноту, мучившую меня последний месяц. Я не могла отыскать никакой причины и исчерпала весь мой запас порошков и укрепляющих средств. Во рту у меня постоянно пересыхало, частая рвота привела к большой потере веса. Я настолько ослабела, что не могла брать Робби на руки. Я выглядела и чувствовала себя как старуха, с высохшей кожей и темными кругами под глазами, которые с каждым днем становились все больше, вытесняя другие черты лица, так что те могли скоро исчезнуть вообще.

Я как-то ухитрилась одеться и умыться. Рвоты у меня не было, скорее всего потому, что желудок был пуст. За ужином я ничего не могла съесть, хотя Леда приготовила для меня мое любимое блюдо – бекон с зеленью. Я могла только выпить мятную настойку, которую я научила Джорджину приготовлять.

Земля покачивалась у меня под ногами, как будто я находилась на палубе корабля, и мне пришлось ухватиться за дверь для поддержки. Стоя в коридоре, я увидела, что дверь в комнату Джорджины была открыта, как и в комнату Робби. Часы внизу пробили десять, и я поспешила, насколько мне это позволяло мое больное тело, спуститься. Я никогда так поздно не вставала со дня рождения Робби почти пять лет назад, и это напугало меня больше, чем моя неспособность понять мою болезнь.

Убедившись, что я в доме одна, я накинула на плечи шаль и вышла. Была середина лета, но жара не проникала в мои промерзшие кости. Мне казалось, что я постоянно находилась в тени, реальной или воображаемой, и не могла из нее выбраться.

Я пошла на звуки пения, доносившиеся из кухни, ожидая увидеть работавших там Леду и Джемму, а Робби играл бы рядом. Он был спокойный, послушный ребенок, никогда не убегал далеко и занимал себя сам, пока кто-нибудь из взрослых не был готов поиграть с ним.

Но я увидела Джорджину и Робби, сидевших в тени под дубом. Робби сидел к ней спиной, а она пела ему, расчесывая его темные кудри.

Робби увидел меня и вскочил, наступив Джорджине на юбку.

– Мама, мама! – радостно закричал он, бросаясь на меня и чуть не сбивая меня с ног в моем ослабленном состоянии.

– Мой дорогой, – нежно сказала я, присев на корточки. Близость сыночка подействовала на меня укрепляюще. – Ты должен был разбудить меня, чтобы мы позавтракали с тобой и с папой, как мы всегда это делаем.

Он повертел блеснувшую на солнце прядь моих волос.

– Тетя Джорджина сказала, что лучше дать тебе поспать. Так что мы завтракали с папой.

Джорджина приближалась ко мне, ленты ее чепчика обвисли от влажности.

– Я подумала, что тебе следует выспаться. Ты слишком много трудишься. Твое тело требует отдыха.

Я взяла сына на руки и следила за ее приближением. Она вынула из волос шпильки, и ее волосы густыми волнами лежали у нее на плечах.

– Я думала, ты еще поспишь, – сказала она, остановившись передо мной. – Поэтому я просила Леду приготовить завтрак только для Робби, Джеффри и меня. Я уверена, можно ей приказать приготовить еще.

Из кухни доносился запах шпика и бобов, но я не слышала их разговоров и стука посуды.

– Где Леда и Джемма? – спросила я.

– Я велела им постирать белье в заливе.

Я сдвинула брови.

– Но прачечный день – понедельник. Им не нужно было заниматься этим так скоро. У меня были намечены другие обязанности для них на сегодня.

Она махнула рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мухи.

– Да, но я думала, будет лучше, если они будут заниматься стиркой два раза в неделю, а не один. Я не люблю надевать грязную рубашку и предпочла бы не ждать целую неделю, пока смогу надеть свежую.

Голова у меня закружилась, и я подумала, что мне лучше уйти с солнца, несмотря на ощущение холода, которое я испытывала.

– Джорджина, это мой дом, и я распоряжаюсь здесь, как нахожу нужным. Я не могу позволить тебе вмешиваться. Это ослабляет мой авторитет и мешает хорошо работать всем, кто здесь живет и трудится. Их обязанности не должны и не могут определяться твоей потребностью надевать твою любимую рубашку.

Подступала тошнота, но я должна была сдержаться в присутствии Джорджины. У меня было четкое впечатление, что такое зрелище доставило бы ей удовольствие.

Она приподняла бровь. Я видела годами, как она практиковалась в этом перед зеркалом, чтобы придать себе высокомерный вид. Но сейчас я наблюдала перед собой маленькую девочку, которая выглядела и вела себя как ее мать, чью смерть она восприняла как личную обиду.

– Ты была нездорова, и я сделала то, что считала нужным.

Я принудила себя стоять, ухватившись за маленькое плечико сына, благодарная за любую поддержку.

– Я не настолько нездорова, чтобы не справляться с хозяйством. Пожалуйста, советуйся со мной, если у тебя появятся еще какие-либо идеи. Я обещаю прислушаться к тебе, но все здесь идет хорошо, и я не вижу необходимости в переменах.

Она покривила губы, но я слишком хорошо знала, что это не была улыбка.

– Да, Памела, я это запомню.

С подъездной аллеи донесся звон упряжи. Обернувшись, мы обе с удивлением увидели спускавшегося с высокого сиденья своего экипажа Натэниела Смита. Джорджина повернулась ко мне:

– Поскольку ты чувствуешь себя лучше, я оставлю тебя обедать с мужем и сыном, а сама поеду покататься с Натэниелом.

Она похлопала Робби по головке, как ласкают собаку, и быстро пошла к дому, где стоял Натэниел, глядя на нас. Он помахал мне, и я помахала в ответ, плохо сознавая, что я делаю.

Как только экипаж отъехал, я отошла от кухни. Запах готовящейся еды вызывал прилив желчи у меня в горле. Взяв Робби за руку, я повела его к погребу возле кухни.

С трудом открыв двери, я наказала Робби подождать меня наверху, и спустилась по ступенькам в темное холодное помещение. Там пахло сырой землей, как, наверное, должна пахнуть могила, но меня это никогда не тревожило. Я наблюдала в жизни намного худшее, чем то, чего можно было ожидать от смерти. Я зажгла лампу, которая всегда висела у меня на стене, и прошла прямиком к полкам, где я хранила мои сушеные травы и другие снадобья.

Высоко держа лампу, я скорее пальцами, чем глазами, начала разбираться в банках и бутылочках, которые были у меня тщательно расставлены и надписаны. Опыт говорил мне, что порошки можно было легко перепутать на вид. Мои пальцы быстро обнаружили пустое пространство там, где должна была быть мята. Но когда я проследила взглядом все кувшины и бутылки, я увидела между двумя пустое место. Болотная мята исчезла. Я видела ее последний раз до болезни, и теперь ее там не было. Я постаралась осветить пустоту лампой. Я раскрыла глаза пошире, как будто так мне было бы легче все рассмотреть. Но в тусклом свете лампы я так ничего и не увидела.

Я села, уронив лампу на землю и кирпичи. Свет погас, как будто его задуло чье-то мощное дыхание. Сырой запах погреба вызвал у меня рвоту. Я повернулась на бок, извергая то немногое, что еще оставалось у меня в желудке, и безвозвратно нарушая связывавшие сестер узы.