Они отнесли ее на дальний конец переполненного кладбища. Могильным камням здесь было так тесно, что даже странно, что они еще не падали в обморок.

Месса была одинокой, как и вся ее жизнь. Ее братья из Бруклина. Хозяин бакалейной лавки на углу, который продлевал ей кредит.

Наблюдая за тем, как они опускают ее в мир темноты, в мир без света и окон, Дэмиен Каррас, не в силах сдерживать себя, безутешно разрыдался.

– Ах, Димми, Димми…

Это дядя обнял его за плечи.

– Успокойся, она теперь на небесах, Димми. Она счастлива.

«О Боже, да будет так. О Боже! Умоляю! О Боже, умоляю Тебя!»

Они ждали в машине, пока он стоял возле могилы, не в силах сдвинуться с места. Ему была невыносима сама мысль об одиночестве.

По пути на Пенсильванский вокзал он слушал, как его дядья разговаривают о своих болячках, и ему резал слух их неистребимый акцент.

– …эмфизема… надо завязывать с куревом… едва не окочурился в прошлом году, ты в курсе?

Спазмы ярости рвались с его губ, но Каррас усилием воли подавил их и устыдился этого чувства. Он выглянул в окно. Они проезжали мимо дома милосердия, где по субботам, утром, пока он лежал в постели, она в зимний холод получала молоко и мешок картофеля. Мимо зоопарка в Центральном парке, где она оставляла его летом, пока просила милостыню возле фонтана перед «Плазой».

Проезжая мимо отеля, Каррас разрыдался, однако быстро подавил в себе воспоминания. Вытирая слезы жгучего раскаяния, он задался мысленным вопросом о том, почему любовь ждала этого расстояния, ждала момента, когда ему не нужно даже прикосновения, когда границы чувств и человеческого горя сжались до размера поминальной карточки, что была засунута в его бумажник. «In Memoriam…»

Он знал. Горе было застарелым.

Дэмиен вернулся в Джорджтаун к ужину; правда, аппетита не было. Словно пойманный в клетку зверь, он метался по комнате. Друзья-иезуиты выразили ему соболезнования. Недолго постояли рядом. Пообещали молиться за него.

Вскоре после десяти явился отец Дайер с бутылкой виски.

– «Чивас Ригал»! – Он с гордостью указал на этикетку.

– Откуда у тебя деньги на такое? Уж не из ящика ли для пожертвований?

– Не пори чушь, это было бы нарушением обета о нестяжательстве.

– Тогда откуда деньги?

– Я ее украл.

Каррас улыбнулся и покачал головой. Затем принес бокал и оловянную кофейную кружку и сполоснул их в маленькой раковине в ванной комнате.

– Я верю тебе, – хрипло сказал он.

– Большей веры я отродясь не видел.

Каррас ощутил знакомый укол боли, однако тотчас стряхнул ее и вернулся к Дайеру. Тот сидел на его койке и открывал бутылку виски. Дэмиен сел с ним рядом.

– Хочешь отпустить мне грехи сейчас или позже? – спросил Дайер.

– Ты просто наливай, и мы отпустим грехи друг другу.

Дайер щедро плеснул в стакан и чашку.

– Президентам колледжей нельзя пить, – пробормотал он. – Иначе они подают дурной пример. Думаю, я избавил его от ужасного искушения.

Каррас проглотил виски, но не слова. Он слишком хорошо знал повадки президента. Будучи человеком в высшей степени тактичным, тот не любил отдавать прямых распоряжений. Так что Каррас знал: Дайер пришел как друг, но и как личный посланник президента колледжа.

Впрочем, Дайер ему нравился. Юный иезуит смешил его, рассказывая о недавнем званом ужине у Крис Макнил, травил байки о префекте дисциплинарного отдела. Сам Дайер пил мало, зато постоянно подливал виски в стакан Карраса. И когда решил, что тот достаточно опьянел, чтобы уснуть, встал с койки и заставил Дэмиена лечь. Сам он сел на письменный стол, где продолжал трепать языком до тех пор, пока у Карраса не начали слипаться глаза, а вместо ответов слышалось невразумительное мычание.

Наконец Дайер встал, развязал шнурки на туфлях Карраса и снял их с его ног.

– Собрался украсть мои туфли? – пробормотал тот.

– Нет, я гадаю по складкам на их коже. А теперь молчи и постарайся уснуть.

– Ты иезуитский кот-ворюга.

Дайер усмехнулся и накрыл его пальто, которое вытащил из шкафа.

– Послушай, о счетах за коммунальные услуги позаботится кто-то другой. Остальные пусть себе перебирают четки перед алкашами на М-стрит.

Каррас ничего не ответил. Его дыхание было размеренным и глубоким.

Дайер осторожно приблизился к двери и щелкнул выключателем.

– Воровство – это грех, – сонно пробормотал из темноты Каррас.

– Mea culpa, есть за мной такой грешок, – мягко ответил Дайер.

Какое-то время он подождал, пока Каррас, наконец, заснет. Затем вышел наружу.

Ночью Дэмиен проснулся в слезах. Ему приснилась мать. Стоя у окна на Манхэттене, он увидел, как она появилась из входа в метро на другой стороне улицы. Мать стояла на тротуаре с коричневым бумажным пакетом для покупок и глазами искала его, звала по имени. Каррас помахал ей рукой.

Она не увидела его и двинулась дальше. Автобусы. Грузовики. Бездушные толпы людей. Ей стало страшно. Она вернулась в метро и стала спускаться вниз. Каррас запаниковал, бросился по улице и со слезами на глазах стал ее звать. Увы, он не смог найти мать. Он представил себе, как она, беспомощная и растерянная, бродит в лабиринте подземных туннелей.

Подождав, когда рыдания стихнут, Каррас потянулся за стаканом виски. Сидя на койке, он пил в темноте. Из глаз снова брызнули слезы и никак не желали иссякать. Совсем как в детстве.

Ему вспомнился телефонный звонок дяди:

– Димми, у нее отек мозга. Она не подпускает к себе врачей. Все время кричит, Димми, и разговаривает с чертовым радио. Ей срочно нужно в «Бельвью», Димми. В обычную больницу с этим не возьмут. Думаю, через пару месяцев она будет как новенькая. Тогда мы заберем ее оттуда. Договорились? Слушай, Димми, мы уже это сделали. Сегодня утром ей поставили укол и увезли на «Скорой». Мы не хотели беспокоить тебя, но все равно будет слушание в суде и тебе придется подписать кое-какие бумаги… Что?.. Частная клиника? У кого есть на это деньги, Димми? У тебя?

Каррас не помнил, как уснул.

Он проснулся в апатии. Стоило ему вспомнить о матери, как кровь будто отлила от его мозга. Шатаясь, он прошел в ванную, принял душ, побрился, надел сутану. На часах было пять тридцать пять. Он отомкнул дверь в церковь Святой Троицы, облачился в ризу и, встав слева от алтаря, отслужил мессу.

– Memento etiam… – молился он с тупым отчаянием. – Помяни рабу Твою Мэри Каррас…

В дверях табернакла Дэмиен увидел лицо сиделки из приемного покоя клиники «Бельвью». Из палаты доносились крики.

– Вы ее сын?

– Да, я Дэмиен Каррас.

– Я не стану заходить. У нее припадок.

Он посмотрел в наблюдательное отверстие в стене палаты – без окон, с потолка свисает голая электрическая лампочка, стены с мягкой обивкой, отсутствие мебели. Только койка, на которой она сейчас билась в припадке.

– …молим Тебя, даруй ей свет, отдых и покой…

Она увидела его. Их взгляды пересеклись. Она тотчас умолкла. Затем встала с койки и медленно подошла к круглому наблюдательному отверстию. Выражение ее лица было растерянным и обиженным. «Почему ты это делаешь, Димми? Почему?» В ее глазах было больше кротости, чем у библейского агнца.

– Агнец Божий… – пробормотал Каррас и, склонив голову, ударил себя кулаком в грудь. – Агнец Божий, берущий на себя грехи мира, даруй ей покой…

Через несколько секунд Дэмиен закрыл глаза и поднял гостию. Мысленным взором он увидел мать в зале суда; маленькие руки сжаты и лежат на коленях, выражение лица покорное и растерянное. Судья тем временем объяснял ей диагноз, поставленный психиатром клиники «Бельвью».

– Скажите, Мэри, вам все понятно?

Мать кивнула. Она не открывала рта – у нее забрали зубные протезы.

– Так что вы скажете на это, Мэри?

– Мой мальчик, он говорит вместо меня, – с гордостью ответила она.

Каррас склонил голову над гостией, и с его губ слетел сдавленный стон. Он ударил себя кулаком в грудь, как будто надеялся повернуть время вспять.

– Domine, non sum dignus, – пробормотал Дэмиен. – Одно Твое слово, и душа моя исцелится.

Вопреки доводам разума, вопреки всему знанию, он надеялся, что есть Тот, кто услышит его мольбы.

Впрочем, он сильно в этом сомневался.

После мессы Каррас вернулся к себе и попытался заснуть. Тщетно. Позднее, тем же утром, к нему неожиданно пришел молодой священник, которого он раньше не встречал. Постучал и заглянул в открытую дверь.

– Вы заняты? Можно с вами поговорить?

В глазах безысходное отчаяние, в голосе отчаянная мольба. На какой-то миг Каррас возненавидел его.

– Входите, – мягко ответил он, хотя внутри был зол на самого себя. Эта сторона его «я» постоянно делала его беспомощным перед лицом чьей-то просьбы. В такие минуты он не переставал быть себе хозяином. Эта слабость лежала в нем, словно свернутая веревка, всегда готовая раскрутиться и броситься на чей-то зов о помощи. Это лишало его покоя. Даже во сне. Где-то на краю его снов часто возникал звук, похожий на далекий крик о помощи. После пробуждения он еще несколько минут не мог избавиться от ощущения некоего невыполненного долга.

Молодой священник робел, заикался, переминался с ноги на ногу. Каррас терпеливо дал ему успокоиться. Предложил сигареты. Растворимый кофе. Затем изобразил интерес. Постепенно его посетитель обрел дар речи и поведал о хорошо знакомой ему проблеме: гнетущем чувстве одиночества, столь характерном для священников.

Из всех проблем, с которыми Каррасу приходилось сталкиваться в церковном сообществе, эта в последнее время стала самой распространенной. Оторванные от родных и прежде всего от женщин, иезуиты опасались выражать симпатию к коллегам или завязывать долгие дружеские отношения.

– Допустим, я хочу обнять за плечи другого молодого человека, но мне тотчас делается страшно. Вдруг окружающие подумают, будто я «голубой». Ведь сейчас только и слышишь рассказы о том, сколько латентных геев идут в священники. Поэтому я воздерживаюсь. Я даже не захожу к кому-нибудь в комнату, чтобы послушать пластинки, поговорить или просто покурить. Дело не в том, что я его боюсь. Я не хочу, чтобы он обо мне плохо подумал.

Каррас ощутил, как груз медленно перемещается с плеч молодого священника на его плечи. Он не стал возражать. Наоборот, дал ему выговориться. Он знал, что тот вернется к нему снова и снова, чтобы обрести облегчение от одиночества, сделать Карраса своим другом. Когда же он поймет, что сделал это без страха и подозрительности, возможно, он станет и дальше завязывать дружеские отношения, уже с другими.

Ощущая усталость, Каррас поймал себя на том, что погружается в собственное горе. Он посмотрел на декоративную табличку с изречением. Ее кто-то подарил ему на прошлое Рождество. «Моему брату плохо. Я разделяю его боль. Я нахожу в нем Бога». Несостоявшаяся встреча. Он винил себя. Он составил карту улиц мучений своего брата, но никогда не ходил по ним. Во всяком случае, ему так казалось. Он думал, что эта боль – его собственная.

Наконец посетитель посмотрел на часы. Было время обеда в университетской столовой. Он уже встал, собираясь уходить. Внезапно его взгляд упал на обложку книги на столе Карраса.

– О, так вы читаете «Тени»! – воскликнул он.

– Вы читали эту книгу? – спросил Дэмиен.

Молодой священник отрицательно покачал головой:

– Нет, не читал. А стоит?

– Не знаю. Я только что закончил ее, но не вполне уверен, что до конца все понял, – солгал Каррас. Взяв со стола книгу, он протянул ее своему гостю. – Не желаете почитать? Хотелось бы услышать чье-то мнение о ней.

– Да, конечно, – ответил молодой иезуит. Отогнув клапан суперобложки, он прочитал, что там написано. – Попытаюсь вернуть через пару дней.

Его настроение, похоже, улучшилось.

Когда дверь за ним закрылась, Каррас испытал облегчение. И покой. Взяв свой требник, он вышел из дома во двор и принялся медленно расхаживать, читая про себя молитвы.

Во второй половине дня к нему пришел новый посетитель, пожилой пастор из церкви Святой Троицы. Сев на стул возле письменного стола, он выразил соболезнования по поводу кончины матери Карраса.

– Я провел две мессы за упокой ее души, Дэмиен, и одну за вас, – сообщил он с сочным ирландским акцентом.

– Весьма любезно с вашей стороны, святой отец. Благодарю вас.

– Сколько ей было?

– Семьдесят.

– Что ж, солидный возраст.

Карраса его слова покоробили. Неужели солидный?

Он посмотрел на закатанную в пластик алтарную карточку, которую принес с собой пастор. Одну из трех, используемых во время мессы. На ней были молитвы, читаемые священником. «Зачем он ее принес?» – удивился Каррас. Впрочем, ответ не заставил себя долго ждать.

– Видите ли, Дэмиен, сегодня произошел еще один случай. В церкви, ну вы понимаете… Очередное осквернение.

По словам пастора, статую Девы Марии слева от алтаря раскрасили, придав ей вид блудницы. После этого пастор передал Каррасу алтарную карточку.

– А вот это нашли сразу после того, как вы уехали в Нью-Йорк. Если не ошибаюсь, это была суббота? Да, верно. Посмотрите на это. Я только что разговаривал с сержантом полиции и… впрочем, сейчас это неважно. Посмотрите на эту карточку, Дэмиен.

Пока Каррас рассматривал ее, пастор объяснил, что кто-то засунул между карточкой и ее прозрачной обложкой машинописный текст. Новый текст, хотя и содержит некоторые исправленные ошибки и кое-какие печатные дефекты, написан на гладкой, вразумительной латыни и описывает в живых эротических подробностях воображаемый лесбийский акт между Марией Магдалиной и Девой Марией.

– Довольно, вам нет необходимости читать весь текст! – сказал пастор, выхватывая карточку, как будто боялся, что это посчитают грехом. – Согласитесь, что латынь превосходна. То есть в ней чувствуется стиль, стиль церковной латыни. Сержант сказал, что он разговаривал с одним человеком, психологом, и тот утверждает, что это вполне мог быть священник, только очень больной священник. Такое возможно?

Каррас задумался. Затем кивнул.

– Да, такое возможно. Протестное поведение, причем в состоянии сомнамбулизма. Не знаю. Хотя все может быть. Да. Возможно, все именно так.

– Вам не приходят в голову возможные кандидаты, Дэмиен?

– Я вас не понимаю.

– Рано или поздно они придут, чтобы поговорить с вами, не так ли? Я имею в виду душевнобольных, если таковые имеются на территории кампуса. Вы знаете таких людей? Я имею виду, с признаками болезни?

– Нет, святой отец, не знаю.

– Понятно. Впрочем, я не надеялся, что вы мне что-то скажете.

– Да, я не сказал бы. Но помимо всего прочего, святой отец, сомнамбулизм – это способ разрешения самых разных конфликтных ситуаций, и обычная форма их разрешения символична. Поэтому я действительно не знаю. И если это какой-нибудь лунатик, то у него обычно возникает амнезия и он не имеет никакого представления о том, что натворил.

– А если б вы должны были сказать ему? – осторожно спросил пастор. Каррас заметил, что он всякий раз слегка пощипывал мочку уха, когда ему казалось, что он действует тонко.

– Я не знаю никого, кто соответствовал бы подобному описанию, – ответил Дэмиен.

– Да, я понимаю. Именно это я и ожидал услышать. – Пастор встал и, шаркая ногами, направился к двери. – Вы знаете, какие вы есть, вы все? Вы как священники?

Каррас негромко усмехнулся. Пастор вернулся и бросил карточку на стол.

– Думаю, вам будет интересно с этим ознакомиться. Почитайте! – сказал он и, сгорбив по-стариковски плечи, шагнул прочь.

– Вы проверили ее на отпечатки пальцев? – спросил его Каррас.

Старый пастор обернулся.

– Я сомневаюсь, что это что-то даст. В конце концов, ведь мы не преступника ищем, не так ли? Скорее всего, это какой-то ненормальный прихожанин. Что вы на это скажете, Дэмиен? Как, по-вашему, это мог быть кто-то из прихожан? Лично мне кажется, такое вполне возможно. Нет, это вовсе не священник, а кто-то из прихожан. – Он снова потянул себя за мочку уха. – Вам так не кажется?

– Я не знаю, святой отец.

– Нет, нет, я знал, что вы мне ничего не скажете.

Позднее в тот же день Карраса освободили от обязанностей консультанта и отправили на медицинский факультет Джорджтаунского университета читать цикл лекций по психиатрии – и на время забыть, что он священник.