Глава третья

Когда мне было лет пять, Джеки стала по вечерам ходить на работу с мамой, чтобы вместе с ней убирать офисы на Флит-стрит и Тотенхем-Корт-роуд. Мы с отцом оставались дома одни, и в девяти случаях из десяти он засыпал в своем кресле. Я же обычно просматривал комиксы, срисовывал несколько картинок или смотрел телевизор, но Джерри, выпив несколько пинт пива, мог часами сидеть в отключке, и через некоторое время мне становилось скучно.

Мальчишке, предоставленному самому себе, в квартире было не слишком интересно. Чтобы убить время в перерывах между рисованием, я рассматривал свое отражение в каждой из зеркальных плиток, которыми был выложен камин, или изучал циферблат больших красновато-коричневых часов с маятником, стоявших на каминной полке, которые Дот купила по каталогу. Но это занимало меня ненадолго, ведь за дверью происходило столько всего интересного. Я просто сгорал от любопытства.

Однажды вечером я решил отправиться на небольшую прогулку. Чтобы не разбудить Джерри, я прижал подушки к его ушам, а сам притащил стул к входной двери, открыл замок и выскользнул наружу так тихо, как только мог.

Я несколько раз прогулялся туда-сюда по коридору на нашем этаже, а потом набрался смелости и прошел дальше, к общей лестнице. В тот вечер мальчик по имени Дэвид, который жил в Тернпайк-Хаус и был немного старше меня, тоже ускользнул от своего отца. Я наткнулся на него возле мусоропровода, спустившись на несколько этажей. Наши взгляды встретились, и мы улыбнулись друг другу.

– Привет, Джон! – слишком громко сказал Дэвид, а затем хитро спросил, не хочу ли я пробраться на подземную парковку.

– Отличная идея! – ответил я, понизив голос, и мы побежали вниз по лестнице, толкаясь и тихонько хихикая.

Парковка предназначалась для обитателей окрестных домов, но использовалась и во многих других целях. Местные подростки водили сюда своих девушек, чтобы наскоро перепихнуться, а в темных углах прятались токсикоманы, которые рычали друг на друга как стая орангутангов. Полиция знала об этой парковке и время от времени туда наведывалась. Токсикоманы разбегались во все стороны, но хотя бы один всегда попадался, потом его вели домой и стыдили перед родителями.

В конце семестра студенты расположенного неподалеку Университета Сити совершали набег на парковку и угоняли машины, чтобы съездить домой на каникулы. Жители нашего района часто обнаруживали лишь масляные пятна там, где накануне оставили машину.

В тот вечер, когда мы с Дэвидом спустились на парковку, он направился прямиком к ряду сияющих автомобилей и стал разглядывать красивый «Форд Кортина» с хромовой отделкой. Тогда я еще не знал этого, но Дэвид задумал поджечь машину. Не спрашивайте меня почему. Оглядываясь назад, я никак не могу этого вспомнить. Но, когда Дэвид вытащил коробок спичек и велел мне пошарить в баках и притащить старых газет и мусора, я не стал спорить. Я подумал, вот смеху будет! Наверное, мы были слишком малы и глупы, чтобы понять, чем все это обернется.

Мы вместе затолкали газеты и мусор под «Кортину», а затем отступили на пару шагов, и Дэвид прошептал:

– Давай сожжем ее!

Я запалил спичку и бросил ее на бумагу. Сначала ничего не произошло, и я кинул под машину еще несколько горящих спичек. И как только маленькие огоньки стали набираться жизни, на парковку въехала полицейская машина, из которой вышли двое здоровых копов.

– Эй, вы двое! – сказал один из них. – Что это вы делаете? Это вы разожгли огонь?

Мы с Дэвидом застыли на месте. Я никогда еще не попадал в серьезные неприятности и, хоть и привык видеть полицейских в нашем районе, не мог и представить, что однажды они придут за мной. Я был в ужасе. Не успели мы и глазом моргнуть, как полицейские потушили пламя и запихнули нас на заднее сиденье своей черно-белой машины.

– Мы отвезем вас домой, – сказали они нам.

По дороге к выезду с парковки Дэвид заметил, что им не надо даже покидать пределов района, ведь наши квартиры находились как раз над стоянкой. Он держался гораздо увереннее меня и вовсе не выглядел испуганным. Я же сидел зажмурившись и перебирал в голове все, что могли сказать и сделать мои родители. И вдруг Дэвид на заднем сиденье начал хихикать.

– Над чем ты смеешься? – серьезно спросил один из полицейских, обернувшись и посмотрев на Дэвида.

– Над ним, – усмехнулся тот, указывая на меня. – Он обделался.

– Разве? Не может быть, – ответил коп, наклоняясь ко мне и принюхиваясь.

– Да, черт возьми, так и есть! Так ему и надо!

Дальше я запомнил, как стоял в лифте в Президент-Хаусе, чувствуя себя так, словно меня вели в тюрьму, а не домой.

Джерри пришел в ярость, когда двое полицейских разбудили его стуком в дверь. Мне нельзя было даже гулять так поздно вечером, не говоря уж о том, чтобы пытаться поджечь машину. А в довершение всего я вонял и дрожал как осиновый лист.

– Ах ты негодяй! – зарычал он на меня, как только «мусора», как он называл полицейских, ушли. – Вот погоди, узнает об этом твоя мать, маленький негодник!

Он отвел меня в ванную и стал яростно скрести меня щеткой, продолжая кричать и ругаться. Я надеялся, что мама поступит со мной справедливее, но, придя тем вечером домой и услышав от Джерри, что я натворил, она хорошенько оттаскала меня за уши.

Еще как минимум неделю всему этому не было конца. Ругань и крики раздавались целый день, пока я не ложился спать, а утром возобновлялись с новой силой. Когда я сидел у себя в комнате и рисовал, мне было слышно, как Джерри и Дот жаловались Малкольму, Дэвиду и Джеки, что на меня нет никакой управы. Братья и сестра заступались за меня, но, к сожалению, вскоре я снова всех разочаровал.

Однажды вечером, примерно через неделю после того, как я впервые нарушил закон, я жутко заскучал и предпринял еще одну вылазку в коридор на этаже. Я подумал, что, если не пойду далеко и не стану делать никаких глупостей, все будет в порядке. Вернувшись домой из паба, Джерри влил в себя еще несколько пинт и отключился, захрапев громче обычного. Я на цыпочках прокрался позади него, со скрипом открыл дверь и выскользнул на балкон, оставив щель, чтобы можно было вернуться. Некоторое время я бесцельно слонялся по коридорам и лестницам, думая, чем бы заняться, а потом наткнулся на двоих мальчишек постарше – Терри и Дерека. Им, наверное, было лет по тринадцать или четырнадцать. Они были в драных футболках по панковской моде того времени. Всем своим видом ребята подчеркивали, какие они важные. И я, разумеется, преклонялся перед ними.

– Что ты здесь делаешь так поздно, Джон? – спросил меня Терри.

– Папаня в отключке, напился, – ответил я, чувствуя себя по-настоящему взрослым. – А я решил прогуляться, только и всего. Оставил дверь открытой.

Они быстро переглянулись.

– Тогда нам лучше бы отвести тебя домой, так? – сказал Дерек, настаивая, что проводит меня до квартиры.

Это меня испугало. Я боялся, что Джерри впадет в ярость, узнав, что я снова слонялся по коридорам.

– Только не говорите этому старому козлу, где я был, ладно? – сказал я.

– Само собой, Джон. Не бойся, мы просто убедимся, что ты дома и все в порядке.

Распахнув дверь в нашу квартиру, они вошли вместе со мной. Джерри по-прежнему пребывал в отключке. Однако, вместо того чтобы отправиться по своим делам, проводив меня, один из парней порылся в небольшом баре в гостиной и сунул в карман бутылку джина «Гордонс», а другой опустился на колени возле Джерри и ловко вытащил кошелек из кармана его брюк. Я стоял в углу и наблюдал за ними, не в силах пошевелиться. Мне жутко хотелось заорать и разбудить Джерри, чтобы рассказать ему, что происходит, но я понимал, что таким образом выдам себя.

Они пробыли в квартире не больше пары минут, а когда собрались уходить, один из них налетел на сервант и стаканы в нем зазвенели. В это мгновение Джерри проснулся. Он открыл глаза, увидел парней и тотчас вскочил с кресла и бросился к ближайшему из них. Он схватил Терри за рукав и задержал его, а Дерек сумел улизнуть и даже не оглянулся. Вцепившись в Терри, Джерри не произнес ни слова. Он просто смерил парня взглядом и залепил ему увесистую пощечину, а потом велел проваливать. По слухам, несколько дней спустя мой брат Малкольм нашел Дерека и тоже отвесил ему оплеуху. Родители Терри и Дерека не стали разбираться с нами: тогда к детям относились именно так. Набедокурил, получил по заслугам – не жалуйся.

Конечно, я снова попал в немилость, и весьма основательно, но в этот раз хотя бы не весь гнев обрушился на меня: тем ребятам влетело куда сильнее. И все же Джерри орал на меня всю ночь, заявляя, что я настоящий идиот, раз связался с этими негодяями. Я пытался объяснить, что все было не так, но он не слушал. Оглядываясь назад, я понимаю, что именно с того момента Джерри стал относиться ко мне иначе. Хотя я и был еще очень мал, тогда он, видимо, решил, что мне больше нельзя доверять.

Как раз в те дни я пошел в начальную школу Морленд. Она находилась на Госуэлл-роуд как раз напротив фабрики джина «Гордонс» и через дорогу от нашего дома. Когда Дот мыла посуду на кухне, ей был виден школьный двор, и впоследствии оказалось, что это не так уж здорово. В детстве я был очень пухлым, ведь меня не ограничивали в чипсах и сладостях, да и гулял я редко: по большей части я сидел у себя в комнате за рисованием или развалившись перед телевизором. Прежде я этого не замечал, но, как только пошел в школу, мой вес неожиданно стал доставлять массу неудобств. Мама и Джеки были худыми, а Джерри был коренастым и плотным, а остальных членов моей семьи можно было бы назвать по меньшей мере «крепко сбитыми». Я всегда был полным, но дома никогда не переживал из-за этого и не чувствовал себя неуютно. Теперь все изменилось. По сравнению с пяти – и шестилетними одноклассниками нормальной комплекции я был огромен и стал стесняться собственного веса. Возвращаясь домой из школы, я спрашивал маму, не толстый ли я, но она просто отшучивалась и с некоторой гордостью говорила, что я «растущий организм».

Ребята в школе быстро подобрали другие эпитеты. Меня стали называть «толстяком», Билли Бантером или Фэтти Арбаклом – как толстых героев комиксов и мультфильмов. Ко мне прилипли клички Гигантский Стог и Большой Папочка – они проносились у меня в голове, когда в воскресенье утром я смотрел реслинг по телевизору.

Скоро насмешки стали нескончаемыми, и я возненавидел школу. Игры на уроках тоже были испытанием, ведь я страдал от одышки. После двух минут упражнений я задыхался, как старый курильщик, высаживавший по две пачки в день. Я очень переживал, но никому – ни в школе, ни дома – не говорил, как далеко все это зашло. В семидесятых не было всех этих психологов и вечной опеки, как сейчас, приходилось справляться самому.

Дот, конечно, видела, каким толстым я был, и замечала, что я переживал из-за своего веса, но все же не запрещала мне есть что угодно и когда угодно. Она всегда давала мне десять пенсов, чтобы я купил что-нибудь перекусить после обеда – пакет чипсов или кулек конфет, даже если я только что съел отбивную с огромной порцией картофельного пюре, сдобренного жирной подливкой.

Думаю, одна из причин этого заключалась в том, что и мама, и отец выросли в военное время – они оба родились в 1939 году с разницей в несколько месяцев. Они прекрасно помнили продуктовые карточки и хотели дать своим детям все возможное. В их времена никто не садился на диеты – наверное, Дот просто считала, что мой детский жирок уйдет сам, когда я подрасту.

«Не стоит волноваться, он всего лишь ребенок и перерастет это», – в те годы я не раз слышал эту фразу, которая то и дело всплывала в разговорах родителей. Жаль, что в моем случае это не было правдой.

В свободное от школы время я изучал свой район. Меня завораживали личности и события, средоточием которых был Тернпайк-Хаус, а прогулка по парку Кинг-сквер или вокруг наших домов всегда оказывалась весьма познавательной. В те времена родители давали детям гораздо больше свободы, чем сейчас. Никто не переживал, что ребенок повстречает какого-нибудь незнакомца – обычно мы смеялись над их странностями, а не пугались их, ведь заслуживавших внимания персонажей вокруг было предостаточно.

Ранним вечером можно было встретить старую Нелли, которая вываливалась из паба, во весь голос распевая песни военных лет и хиты мюзик-холлов. Нелли была старой девой, которую не привлекали мужчины, зато привлекала выпивка. «Долог путь до Типперери, – орала она. – Долго нам идти…»

Внезапно ее пение прерывалось звоном битого стекла: это кто-нибудь из окрестных домов швырял в Нелли винные бутылки со своего балкона. «Эй, заглохни, а? Вот тебе!» – доносилось оттуда, а потом раздавался громкий БАЦ! Почему-то в бутылках всегда была разноцветная соль для ванн, а Нелли всегда каким-то чудом удавалось уклоняться от снарядов, не теряя мелодии.

– «До свидания, Пикадилли, прощай, Лестер-сквер…»

БАЦ!

– «Долог путь до Типперери…»

БАЦ!

– «Но сердце мое прямо ТАМ!»

БАЦ! БАЦ! БАЦ!

Другой выдающейся личностью был старый Джо Карран. Этот престарелый еврей рассказывал всем, что во время Второй мировой служил матросом и принимал участие в известной битве, но никогда не уточнял, в какой именно. Старый Джо рассекал по окрестностям на классном велосипеде, а иногда, обычно перед выборами, он катался по широкой Госуэлл-роуд с мегафоном в руке и каким-нибудь политическим плакатом и выкрикивал слоганы.

«Голосуйте за лейбористов!» – призывал он на этой неделе, а на следующей уже горланил: «Поддержите Национальный фронт!» или «Маргарет Тэтчер – в премьер-министры!».

Он любил порассуждать о событиях в стране. Помню, он болтал о беспорядках на карнавале в Ноттинг-Хилле, а затем перескакивал на отставку Гарольда Уилсона, словно все это было связано. Я не знал, насколько разумные вещи он говорил, но, судя по снисходительным взглядам взрослых, понимал, что, видимо, он нес какую-то ерунду.

Старый Джо занимался и другими удивительными вещами. Он рылся в мусорных баках, а затем в подробностях описывал, какие прекрасные вещи ему удалось там найти. Это могла быть пластинка Sex Pistols с царапиной, которую, по его мнению, можно замазать, или сломанный блендер, который он планировал разобрать на запчасти, чтобы починить полдюжины других штуковин.

Джо заводил одну собаку за другой и каждой из них восхищался. Одному богу известно, где он их доставал, – скорее всего, это были бродячие молодые дворняги, – но стоило им подрасти, как они надоедали Джо и он избавлялся от них, словно это был мусор, найденный в каком-нибудь баке. Он увозил собаку на автобусе или поезде в Уонстед на востоке Лондона, спускал там с поводка и сматывался. Не знаю, почему он выбрал именно Уонстед, – ведь до этого места было миль двадцать пять. Вероятно, Джо надеялся, что пес не сможет найти дорогу домой. Если же бедная собака каким-то образом все же добиралась обратно, Джо – по ходившим среди ребятни слухам – убивал ее. Ужас, конечно. Теперь я вспоминаю это с содроганием. Мне всегда нравились собаки, которые бегали по району, и история Джо Каррана вызывала во мне волну негодования. Просто в голове не укладывалось, как он мог творить такое, особенно учитывая, что все остальное время он казался безобидным старичком.

Мне очень нравилась черная овчарка по кличке Макс, легенда Излингтона. Не знаю, принадлежал ли этот пес кому-нибудь, но он постоянно бегал по нашему району, поднимался и спускался по лестницам и шастал по парку, преследуемый стайкой ребятишек. Он был бойким и очень красивым, но дружил с маленьким и лохматым коричнево-белым безродным псом по кличке Виски, который был далеко не так популярен. Никто не обращал на него внимания, а подростки еще и норовили пнуть как следует. Из-за этого он стал немного дерганым; мне было его жалко, поэтому я всегда старался его погладить, обнять и потрепать по голове, как я частенько делаю с Джорджем. Однажды Макс и Виски попали под несущиеся машины на дороге неподалеку от Олд-стрит, и я очень расстроился, когда узнал об этом. Мне ужасно нравилось бегать по окрестностям вместе с ними. Не знаю, пожалел меня Джерри или просто я никак не унимался, все твердя об этом, но вскоре у нас появилась маленькая черная дворняга-полукровка по кличке Задира.

Мне в то время было почти десять лет, и Задира почти сразу стал моей собакой, ведь именно я всегда был готов погулять с ним или поиграть дома. Вскоре я начал дрессировать Задиру и обучил его нескольким командам: сидеть, делать стойку и припадать к земле – самым азам, которые все же доставляли немало радости. Он вообще был очень забавным псом. Во-первых, ему вовсе не подходила его кличка – Задира не был грубияном. Тот, кто назвал его так, должно быть, сделал это в шутку. Он был милым маленьким псом, но стоило поднести кулак к его носу, как он скалился и рычал. Больше всего мне нравилось водить Задиру на прогулку. В выходные и во время каникул я вставал очень рано, быстро завтракал и все утро проводил вместе с Задирой, гуляя по Сити и по району Барбикан, который был выстроен как раз в те годы. Задира был симпатягой, и многие подходили к нам, трепали его по голове и отвешивали ему комплименты. Гуляя с Задирой, я не думал ни о чем, кроме того, куда пойти дальше. Насмешки в школе, переживания из-за лишнего веса, последние стычки с мамой и отцом просто вылетали у меня из головы. Мир принадлежал мне, а улицы Лондона были вымощены золотом – именно так я чувствовал себя, гуляя в детстве со своей собакой.