Глава двадцать третья

В день открытия выставки я очень волновался. Месяцами именно я твердил Гриффу, что нас ждет оглушительный успех. Я уже представлял, как мое имя засияет в Голливуде. Джон и Джордж станут суперзвездами, а фильм о моем ослепительном восхождении с тротуара на вершины мира живописи будут крутить в кинотеатрах весь год. Моим энтузиазму и оптимизму не было границ, а Грифф оставался более сдержанным и наблюдал за развитием событий.

За несколько часов до открытия мы поменялись ролями. Я паниковал и сидел как на иголках, а Грифф был в приподнятом настроении и пытался передать мне свое настроение.

– Что, если придет всего шесть человек? – спросил я Гриффа.

– Джон, придет гораздо больше, – уверенно ответил он, хотя было видно, что он тоже волнуется.

После полудня я отправился покупать себе новую одежду.

– Тебе не обязательно быть таким элегантным, – сказал Грифф.

– Я не бродяга, – ответил я, подмигивая Джорджу. – Полагаю, по такому случаю я могу позволить себе что-нибудь новенькое и стильное.

Грифф, должно быть, воображал, что я заявлюсь к нему этаким стилягой, но я просто купил пару новых кроссовок и приличную куртку с флисовой подкладкой. А еще я купил новые вещи для Гэри, ведь мне хотелось, чтобы он предстал перед своей семьей во всей красе.

«Би-Би-Си» снимали меня всю неделю на Хай-стрит, готовя репортаж к открытию выставки. Однажды, когда шел дождь, они сняли меня сидящим под железнодорожным мостом, а потом репортер поймал меня у стены «Виллидж Андерграунд», когда я, стоя под зонтом, говорил с аргентинским художником Мартином Роном.

– Мы должны выглядеть так, словно говорим об искусстве, – сказал я, нервно посмеиваясь. – Но вообще-то можно нести любую чепуху, они все равно не поймут.

Вот что я говорил в тот момент, когда мимо проехала камера, и Мартин Рон тоже засмеялся. Я подшучивал над ситуацией, потому что для меня все это было в новинку. Я чувствовал себя, как рыба, выброшенная на берег, и, чтобы расслабиться, мне нужен был смех.

В шесть часов вечера перед открытием выставки меня показывали по лондонскому «Би-Би-Си». Мы с Джорджем сидели дома и смотрели репортаж, который мне совсем не нравился, – все казалось хуже, чем во время съемок.

– Что я наделал? – обратился я к Джорджу. – Ведь я никогда не стремился оказаться в центре внимания.

– Ну, теперь-то твое желание исполнится, – говорил его взгляд.

В течение нескольких недель перед выставкой у меня брали интервью репортеры местных газет и еще несколько человек, которые пишут для журналов.

Я говорил журналистам, что уже лет двадцать не видел своих близких. Впрочем, ни одна из публикаций не уделяла особого внимания моим семейным неурядицам. Каждый раз, говоря о воссоединении с семьей, которого так ждал, я начинал очень нервничать. Несмотря на все мои усилия и разговоры с Джеки, я все еще не знал, придет ли на открытие хоть кто-нибудь из родственников.

Репортаж закончился, и я начал размышлять о прошлом. За шестнадцать лет много воды утекло. Когда я видел родных в последний раз, прошло всего несколько дней со смерти Джерри. Мне тогда было двадцать пять лет. Придут ли они? Я не знал. Придет ли кто-нибудь из моих друзей-бездомных? Я вспотел еще до того, как вышел из квартиры.

Я понимал, что мне придется сказать несколько слов, но заготовленные фразы вылетели у меня из головы. Слишком многое нужно было объяснить. Мне хотелось рассказать, как я пытался успеть нарисовать старые здания, пока их не снесли, потому что они восхищали меня, а Шордич перестраивали бешеными темпами. Тем самым я отдавал долг обществу, ведь я много лет воровал у него. Я пожертвовал несколько работ ЮНИСЕФ и фонду «Большое дело», собрав тем самым несколько тысяч фунтов, и не собирался на этом останавливаться. Мне хотелось поблагодарить всех уличных художников за то уважение, которое они проявили ко мне, работая над совместным проектом.

Нужно было подумать и о воссоединении Гэри со своим отцом, и о том, как я благодарен Гриффу. Мыслей было много. А если случится чудо и придет моя семья, как мне держаться с Малкольмом, Дэвидом и Джеки? Как пройдет воссоединение семьи на фоне другого важнейшего события моей жизни?

Прежде чем отправиться в галерею, я несколько минут молча посидел на диване, попытавшись собраться с мыслями. Джордж прижался ко мне, словно хотел показать, как он близок ко мне в ту самую минуту, когда я так нуждался в поддержке.

«И кого я обманываю?» – думал я.

Был один человек, который точно не придет на выставку. К сожалению, Лес умер за месяц до открытия – спокойно, дома, сидя в своем кресле. Я знал, что он хотел дожить до выставки, но отчасти был рад, потому что его время пришло и мне не хотелось, чтобы он мучился и страдал из-за меня.

– Что бы сказал Лес, а? – спросил я Джорджа, собираясь выйти из квартиры.

– Это твой вечер, – сказал он. – Оторвись по полной.

Именно так ответил бы Лес, и это все, что мне нужно было знать. Лес оказывал на меня только положительное влияние, и я собирался дать ему повод для гордости.

Добравшись до галереи, я почувствовал себя кроликом в свете фар. Еще издалека я заметил длинную очередь, которая растянулась по тротуару. Это казалось совершенно нереальным; за спинами людей виднелся зеленый ящик, возле которого я так долго сидел. Около него стоял парень с листовкой в руках, он собирался перейти дорогу. Тут было полно типичной для Шордича публики: хипстеры и бездомные, ребята из Сити, модники, строители, студенты, художники, и много кто еще – людей становилось все больше и больше. Казалось, что общество сплотилось ради меня, – и именно так я и чувствовал себя на улице. Если прохожие не покупали рисунок, они опускали монетку в стаканчик Джорджа, помогая нам держаться. Теперь все они вместе со мной переместились на другую сторону улицы, по-прежнему оказывая мне поддержку. Это дорогого стоило.

Двери галереи распахнулись, стали разносить напитки, а фотографы тянули меня в разные стороны. Я смутно все помню, тут и там щелкали вспышки, а журналисты совали мне под нос диктофоны. Том Донкин, репортер с «Би-Би-Си Уорлд», снимал открытие и брал у меня интервью. Мы с Томом подружились, как и со многими другими людьми, которые пришли на выставку, но он стал одним из тех, благодаря кому наше мероприятие было больше похоже на пышную премьеру, чем на скромную художественную выставку в разваливающемся доме. «И с чего вообще такая суета? – все думал я. – Все говорят обо мне, о Джоне Долане!»

Джордж, похоже, был ошеломлен не меньше моего. Он смотрел по сторонам, словно говоря: «Какого черта вы все тут делаете? И почему на стене пятьдесят почти одинаковых моих портретов?»

Зал выглядел прекрасно. На всех стенах висели мои рисунки. У нас набралось сорок совместных проектов, причем в работе над некоторыми принимали участие сразу несколько художников. В одном конце зала висели пять больших подсвеченных панорам; маленькие портреты Джорджа и виды Хай-стрит заполнили всю боковую стену, а напротив висели мои рисунки, разрисованные другими художниками. Это выглядело просто невероятно, потрясающе.

Пока я разговаривал с репортерами, у Гриффа отбоя не было от покупателей. Я пытался подойти к нему, но это было непросто: в зал набилось человек двести, а еще двести стояли на улице, ожидая возможности войти.

Я этого не знал, но в это самое время ко входу подъехало три такси, заполненных людьми разного возраста. Пассажиры с изумлением смотрели на то, что предстало их взору. Ведь они приехали не очень охотно и думали, что их ожидает очень скромное мероприятие.

Когда я пишу эти строки, мне до сих пор приходится щипать себя, потому что мне совсем не верится, что все это правда. В такси сидела Джеки с дочерьми Натали и Эмили, а также Малкольм с женой Гэй и две их дочери – Энджел и Джесси, а также Дэвид и его старшая дочь Вики со своим мужем.

Они вошли все вместе и были ошарашены тем, что увидели. Они явно думали, что приедут в тихое месте, где несколько человек будут спокойно пить вино. Но даже это было бы для меня достижением, ведь в семье я считался паршивой овцой. Именно так они и думали, потому что до сих пор видели от меня только проблемы и разочарование.

Сперва я увидел Джеки и ее девочек и, расчувствовавшись, обнял их. Мне пришлось протискиваться сквозь толпу, чтобы подойти к остальным. Видеть их спустя столько лет было невероятно радостно, но это не было похоже на классическое воссоединение семьи. Они стояли посреди зала, где проходила моя выставка, и меня переполняли чувства. Не думаю, что хоть кто-то из нас до конца понимал, что происходит. Вспоминая это, я как будто пытаюсь связать воедино обрывки сна, таким нереальным выглядело все тогда. Я понимал, что все происходит наяву, но мне все равно казалось, что я вижу сон.

Малкольм и Дэвид почти не изменились. Как только они заговорили, прошедшие годы, казалось, просто растворились в воздухе.

– Это ты сам все нарисовал? – удивился Малкольм, рассматривая совместные проекты, которые привлекали внимание публики.

– Не совсем. Сейчас объясню, – ответил я.

Я провел его по выставке и рассказал, как встретился с ROA, Тьери Нуаром и Стиком и как сработал эффект домино, благодаря которому сотрудничать со мной соглашалось все больше художников. Малкольм, похоже, был очень впечатлен, а затем я вдруг услышал позади себя голос Дэвида. Обернувшись, я увидел, как он, хитро прищурившись, спрашивает Гриффа:

– Эй, парень, он тебя не грабит?

– Лучше спросите Джона, не граблю ли его я! – рассмеялся Грифф.

Я поздравил Дэвида с получением ордена Британской империи. Рассказал, как увидел репортаж о нем по телевизору и что очень горжусь братом, который так много сделал для других. И добавил, что именно благодаря его примеру решил сотрудничать с благотворительными организациями.

– Рисунок, который я пожертвовал ЮНИСЕФ, ушел с аукциона «Кристи» за несколько тысяч, – сказал я. – Я очень горжусь этим, и мне хочется продолжать.

Ухмыльнувшись, Дэвид заметил:

– Ты и должен гордиться. В этом вся суть, сынок.

Честно говоря, я едва сдерживал слезы. Много лет я мечтал, чтобы у моей семьи был повод гордиться мной, а ведь было время, когда я едва не потерял всякую надежду на это. Теперь я поверил, что мне все удалось.

Когда я встал, чтобы сказать несколько слов, люди столпились вокруг и даже поднялись на ступеньки старой лестницы в дальнем конце галереи, чтобы лучше видеть. Воцарилась тишина. Я начал говорить, и все глаза обратились ко мне. Джордж был рядом, спокойный и собранный, как всегда.

Говоря о совместных проектах, я сказал, что надеюсь, что мои рисунки помогут людям внимательнее посмотреть на окружающий мир.

Я встретился глазами с Натали, старшей дочерью Джеки. Я не видел ее с тех пор, как она была крошкой, а теперь она стала красивой молодой женщиной. Ее присутствие так обрадовало меня, что я едва не расплакался. Мне пришлось даже прикусить губу. Когда я нашел глазами Вики, дочь Дэвида, то почувствовал то же самое. Я не видел ее с тех пор, как она была подростком, а теперь она стала успешным экономистом.

– Нужно будет поговорить о твоих налогах, – пошутила она, когда чуть позже мы разговорились.

Видеть всех моих племянников и племянниц состоявшимися и взрослыми людьми было просто потрясающе.

Отец Гэри тоже пришел на выставку, и, хоть я и не смог уделить им много времени, я точно знал, что они с Гэри снова встретились после долгих лет, проведенных в разлуке. Это очень много для меня значило, ведь я хотел, чтобы мое искусство помогало другим, а не только давало нам с Джорджем возможность заработать пару фунтов. Как выразился Дэвид, когда я рассказал ему о своем участии в благотворительности, «в этом вся суть». Тот вечер стал для меня переломным моментом, и мне хотелось использовать это с умом и помогать другим.

Пришел и мой хороший друг Джорджи Трикс, и это меня тоже очень обрадовало. Он был одним из тех ребят, с которыми я залез во двор автомеханика, когда мне было четырнадцать. С ним был его сын, который немного отстает от сверстников в развитии. Я увидел его впервые в жизни и с трудом справился с эмоциями, радуясь новой встрече с Джорджи, ведь прошло больше двадцати лет. Я был так тронут, что спросил, могу ли как-то помочь его сыну. Расчувствовавшись, я готов был дать ему денег на поездку в Диснейленд или что-нибудь подарить. Джорджи сказал, что его сыну нельзя летать, но он ценит мой порыв. В общем-то, Джорджи не нужна была помощь, он и сам отлично справлялся. Он женился на Трэйси, в которую был влюблен с самого детства, и работал на хорошей должности в рекламном агентстве. Я был очень рад за него и не сомневался, что Дот тоже радовалась бы. Она дружила с мамой Джорджи, Энни, и обе они очень переживали за наше будущее. Думаю, и Дот и Энни были бы поражены нашими достижениями и гордились бы сыновьями.

Вечер продолжался, и наконец я почувствовал, что устал, и вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. В галерее было полно народу, люди стояли плечом к плечу, мне было жарко, и я был вымотан столкновением моего прошлого с настоящим.

– Ты в порядке? – спросил Джорджи, который тоже вышел подышать.

– Думаю, я просто в шоке, – неожиданно для самого себя ответил я. – Чувствую себя, как будто оказался в незнакомой стране.

Не уверен, знал ли Джорджи, что на это сказать, но ему и не пришлось отвечать, потому что неожиданно я услышал женский голос:

– Джон, ты меня помнишь?

– Конечно, помню, – сказал я, как только разглядел лицо женщины. – Ты Сара!

Я не видел ее с тех пор, как она была подростком, но сразу узнал: Сара была старшей дочерью Джимми Долана.

– Мы видели тебя в новостях! – сказала она. – Отец часто думал, где ты пропадал все эти годы.

Конечно же, я спросил ее о Джимми, и Сара сказала, что ему ампутировали ногу из-за диабета. Я расстроился и пообещал больше не пропадать. Мне очень хотелось спросить, пытался ли Джимми найти меня, но я не стал. В голове роились сотни вопросов, но я не мог больше получать новую информацию. Все эти разговоры можно было оставить на потом, на сегодня было достаточно.

К десяти часам я уже не мог дождаться, когда можно будет уйти домой. Нервы мои не выдерживали, я чувствовал физическую и эмоциональную усталость. Мне нужно было побыть наедине с Джорджем и попытаться осмыслить все, что произошло.

Только на следующий день я узнал, сколько мы заработали, и значение выставки в моих глазах еще больше возросло.

Все портреты Джорджа и виды Хай-стрит разошлись по цене от двадцати до пятидесяти фунтов за штуку, еще мы продали тридцать совместных проектов, за каждый из которых дали от пятисот до трех с половиной тысяч фунтов. Выручка составила тридцать пять тысяч фунтов, а если прибавить пятнадцать тысяч, заработанные на предпродажах, выходило пятьдесят штук. Пятьдесят штук за искусство! Вот так вот.

Пятьдесят штук! Сумма казалась нереальной, но меня волновали не столько деньги, как то, что произошло с моей семьей.

– Когда такси остановилось и я увидел, как много народу пришло на выставку, я почувствовал огромную гордость, – сказал мне Дэвид.

Его слова произвели на меня большое впечатление. Он не мог сказать ничего лучше. Много лет я был уродом в своей семье, но наконец-то смог чего-то добиться. Для меня не могло быть лучшей награды, чем признание моих заслуг старшим братом. В тот момент я мог умереть и отправиться на небеса, ведь я достиг главной цели в своей жизни.

– Говорил же я, что у меня все получится, да? – сказал я Джорджу.

Он внимательно смотрел на меня, пока я вспоминал события прошедшего дня.

– Семья гордится мной, – добавил я, похлопав его по загривку. – Кто бы мог подумать?

На морде Джорджа снова появилось хитрое выражение, которое я уже видел в тот день, когда Грифф рассказал мне о предпродажах. Казалось, Джордж спрашивает:

– И когда же я получу свою половину?

Я сгреб его в охапку и крепко обнял. Он заслуживал больше половины. Я абсолютно всем был обязан Джорджу.