13 августа
Вчера был самый трудный день моей жизни. Рабочий – в полном смысле этого слова. Никогда и никем не любимый и не ожидаемый рабочий день, освобождающее воздействие которого недооценивать несмотря ни на что было бы нечестно. Ты засучиваешь рукава, взгляд затуманивается, мозг частично впадает в механическую летаргию, слова в башке приобретают неожиданный смысл или вообще теряют его. Твое тело выматывают сотни и тысячи автоматических, однообразных движений – туда и сюда, сунуть и вынуть, налево и направо, вверх и вниз, – надежно охраняющих твои примитивные и низменные мысли от рефлексии и ненужной философии, от всего, что не связано с обменом веществ и выживанием. Чем труд тяжелее и тупее, тем меньше пространства для депрессии или любой другой боли. Настоящая пахота действует как наркотическая анестезия, в процессе которой можно ампутировать тебе ногу или голову, а ты этого даже не заметишь. Зарплата, которую ты ждешь, это не деньги. Не прельщает и километровая карьерная лестница, теряющаяся где-то в толще тяжелых и мрачных туч. А мотивационные беседы и одобрительные похлопывания по плечу тебе, что с гуся вода. Единственно, чего ты ожидаешь от работы, это смертельной усталости и ночей без сновидений. Вечное топтание на месте в полном согласии с закованным в грудную клетку монотонным биением сердца – вот смысл труда, вот его благодать.
Вчера утром проснулся от вонищи. Она висела в воздухе как упрямое и настырное привидение, миллиметр за миллиметром захватывая замкнутое пространство торгового центра. Зловоние поднималось с первого этажа. Зажимая нос и переступая через липкие, образовавшиеся за ночь лужи, я добрался до эпицентра вони. Морозильные камеры и прилавки в Rimi. В них плавали кусочки овощных смесей, красивые и разноцветные как конфетки M&M. Размороженные креветки и рыбное филе получили последнюю возможность насладиться еще прохладными прелестями родной стихии, они покачивались в мутной жидкости, лелея надежду, что откуда-нибудь явится Посейдон в резиновых сапогах Nokia и своим божественным дыханием возродит их к жизни. Коровы, свиньи и бараны, разрезанные на аккуратные куски, самозабвенно склеились, как слепые влюбленные в загробном мире, которых при жизни неправедно разлучали их шубы, шкуры и рога. Маленькие мясные зверьки, похожие на кораллы, выглядывали из раскисших и пушистых от плесени оболочек пельменей. Прежде такие конкретные и оптимистичные пиццы в вонючей талой воде превратились в безликие плюхи – их растекающиеся физиономии еще удерживал, но уже с трудом, обессилевший сыр. Индюки, перепелки и курицы к изумлению водоплавающих уток и гусей отважно плескались в холодильниках как закаленные фанаты зимнего купания. Плотная пленка упаковок крабовых палочек почему-то развалилась, выпустив своих обогащенных белком постояльцев на свободу. А там они и сами медленно раскрылись, совсем как цветы, после долгого ожидания дорвавшиеся до солнца. Тысячи организмов с исчезновением электричества вырвались на свободу: целые и нарезанные, сырые и полукопченые. Они освободились от своей ледяной коросты, вернулись к жизни, – словно раскрыла земля свои глубокие недра и выпустила на поверхность окаменелости, миллионы лет не знавшие прелестей свободы.
Наклонился над прилавком. Вот она передо мной – эта разбухшая и зловонная, вылезшая из размокшей яркой упаковки сплошная каша, биомасса со штрихкодом. Подняв голову, я оглядел заполненный морозильниками зал и прикинул, что больше напоминает эта картина – сотни отказавшихся служить фреоновых гробов или тысячи существ в анатомичке. Точно одно, я стоял посреди кладбища. Добро пожаловать на суперпогост Rimi! Качественные мертвецы по хорошей цене!
Однако свечи зажигать я не стал. Не стал тратить время и на парочку утешительных слов надгробной речи, оправдывающих каждую сущность, что так доверчиво позволила себя заморозить, в надежде проснуться когда– нибудь в лучшем мире, обещающем вечную, счастливую и беззаботную жизнь. Не повезло вам, братцы! Правда, типы, которые собирались вас сожрать, все куда-то провалились, так что вы хотя бы спаслись от тесноты пищеводов и кислоты желудочно-кишечных трактов. Я, к сожалению, ничем не могу помочь вам возродиться к жизни. На этот счет никаких инструкций мне не оставлено. Разумеется, я мог бы продемонстрировать гуманность и доброту, собрать из гробов все ошметки мяса, припомнить некоторые главы из знаменитой во всем мире кулинарной книги Франкенштейна, взять иголку с ниткой и сшить свиновцебыка, а на его спине пристроить десятка два пар индюшат и цыплят. Однако сомневаюсь, что вы станете от этого счастливыми. Я мог бы попробовать запихать пельмени обратно в решетку мясорубки и покрутить оживляющую рукоятку против часовой стрелки, но все же не верю, что в результате комната наполнится радостно хрюкающими поросятами. Вам конец. Смиритесь с этим.
Отправился в охотничий магазин и вернулся оттуда в прорезиненном рыбацком комбинезоне с сапогами. В секции бытовой химии отыскал классные желтые перчатки. В аптеке выписал себе марлевый респиратор. К работе, этому от всего освобождающему кретинизму, я был готов. Arbeit macht frei.
Когда воткнул найденную в хозяйственном отделе совковую лопату в первый гроб, задумался. Куда я дену все это тошнотворное месиво? Корзинки и тележки не годятся. Таскать детскую ванночку из магазина до мусорного контейнера непродуктивно. Примерился к огромным черным пластиковым мешкам, но побоялся, что при волочении они порвутся. Перспектива мыть пол в коридорах вызвала рвотный рефлекс, так что и от этого варианта я отказался. Необходимо было найти лучшее решение. Задумчиво побрел по центру, поглядывая на никому не нужные витрины. И вдруг замер. Samsonite. Да! Что может быть более подходящим транспортом для мертвых душ в их последнем скорбном пути. Привез тележку, загрузил ее чемоданами с горой и взялся за работу.
Для начала побросал креветки в большой розовый чемодан (серии Samsonite Pink), затем мешанину из пельменей в классический цвета слоновой кости (Samsonite Ivory Classic), потом махнул рукой, какой смысл уж так церемониться на этом кладбище – и выстроил свою чемоданную рать с распахнутыми как у аллигаторов в ожидании кормежки челюстями в длинный ряд, покрепче ухватил лопату и стал без разбору забрасывать все в открытые пасти. Вместе с пленкой и раскисшим картоном упаковок. Голодное брюхо не благоприятствует сортировке отходов.
Сколько прошло часов – не знаю. Присел на один из чемоданов, выпустил из рук лопату и оглядел себя. Бойня и свалка в одном флаконе. Я перевел дух. Потихоньку на свое место просачивался разум. Где, черт возьми, я был? Что здесь происходит? Сотни осклизлых чемоданов. Куда они собрались? Сначала люди, потом млекопитающие, за ними полуфабрикаты, кто следующий? Я что, похож на поводыря, вожака кулинарных изделий? Снова оглядел себя. Пришлось, увы, признать, что именно так я, на хрен, и выгляжу.
Поднялся, кряхтя как последний гегемон. Измученный, отрешенный, загнанный в угол подспудной капиталистической революцией. Или все-таки не до конца загнанный… Какое-то упрямство вроде как грызло, покусывало внутренности, подталкивало. Забастовка? Но против кого и во имя чего? Гордо выпяченная грудь… грозный кулак взлетает до небес … пролетарии всех ст…. Заткнись, разум, молчи! Не мешай человеку работать.
Прикатил свой смрадный багаж к мусорному контейнеру и потянулся за пультом. Черт! Как я сразу не подумал. Электричества нет, энергии тоже. Если только немного осталось в моих мышцах, да и той – надолго ли. Принес лопату и попытался ею открыть зев вместилища, но, нет. Контейнер не желал поддаваться и был непреклонен, как строптивый ребенок-гигант перед ложкой рыбьего жира.
Открыл загрузочную дверь. В глаза ударил яркий дневной свет. Щурясь, я по одному перетащил на эстакаду тяжелые чемоданы. Их было много. Словно бы кто-то готовился к путешествию вокруг земного шара. Вдруг сверху раздалось резкое карканье. Посмотрел. В ослепительном свете это далось с трудом. Какие-то тени. Двигаются быстро, возбуждены. Нервное карканье. А вот и они. Вначале одна. Огромный желтый клюв, серые растопыренные крылья, светлый глаз, смотрящий свысока и бесстрашно. Карр! За первой вторая, третья… Спустя мгновение на каждом чемодане сидело по птице. Одни следили за мной, другие колдовали над замками. Карр! Карр! Пригляделся к их клювам. Будто из железа. Во всяком случае, достаточно сильные для того, чтобы испытать разрекламированную прочность чемоданов Samsonite.
Теперь я уже никак не мог бросить здесь эти чертовы чемоданы. Гурмэ-ресторан для кровожадных птиц у меня на заднем дворе – не слишком удачная идея. Подогнал машину, разогнал лопатой клиентов и битком набил чемоданами Субару. Прочь отсюда! Как можно дальше… В аэропорт! Несколько часов мотался туда-сюда. Проклиная жизнь. Безучастно, с бессилием таксиста. Надо бы подыскать более подходящий транспорт. Эдакий гибрид джипа и грузовичка – впереди со всеми удобствами кабина, позади кузов без всяких удобств. Чемоданы в претензии не будут. Они изначально приспособлены к любым условиям, готовы к ударам, толчкам, царапинам, о падениях и презрительных пинках транспортных работяг уже и говорить не приходится. Они основательно подготовлены к такой хреновой судьбе. Они также предупреждены и знают, что однажды может случиться, что им, как тайным агентам, придется забыть код замка, чтобы вопреки всем физическим и психологическим угрозам доставить к месту назначения свое содержимое, будь то хоть миниатюрная атомная бомба. Ну, или просроченные креветки. Настоящие чемоданы носа не воротят. Даже розовые или небесно голубые. Они безмолвно едут один за другим по ленте багажного транспортера, верно храня доверенные им секреты. Их объединяют обязанность скрывать и право держать рот на замке – истинная клятва чемоданного Гиппократа.
В аэропорту все пошло как по маслу. Погрузил чемоданы на тележки, провез через ворота и разместил в салоне ожидающего вылета самолета, по одному на каждом сидении. Уважаемые пиццы и пельмени, свиные отбивные и остро приправленные рулеты, добро пожаловать на наш борт! Пристегнитесь, пожалуйста, ремнями безопасности, самолет взлетит, как только появится капитан. А до тех пор удобно располагайтесь, чувствуйте себя как дома, знакомьтесь со своими соседями и кушайте друг друга на здоровье!
