– Кэти! Кузнечик, где ты!

Голос матери вырвал меня из объятий глубокого и беспокойного медикаментозного сна. Во рту ощущался металлический привкус. Я посмотрела на дорожный будильник, стоявший на коробке из-под молока рядом с кроватью. Было семь утра, но казалось, что я проснулась посреди ночи. Мне снилось, что мы с Дел находимся в ее овощном погребе, и она делает мне татуировку, выводя слова «Пустынная Роза» у меня на груди ржавым острием своей шерифской звезды. Там был кто-то еще, – мужчина, наблюдавший за нами. Он стоял в углу, и я не видела его лицо.

Я все еще лежала на койке и вдруг испытала абсурдное ощущение, что если повернусь достаточно быстро, то увижу его, как будто он всю ночь пробыл в моей комнате. Но это был только сон, верно? Тогда почему я так боялась повернуться?

Мэгпай свернулась у меня на животе, спрятав нос под белым кончиком хвоста, и мне не хотелось нарушать ее уютный покой. Я сосчитала до трех и посмотрела в дальний угол. Ничего. Только пылинки, танцующие в лучах солнца.

– Больше никаких снотворных таблеток, – прошептала я себе под нос.

Мать назвала меня Кузнечиком, так она не называла меня после отъезда в колледж. Я вылезла из-под одеяла и босиком пошлепала на кухню. Мэгпай последовала за мной.

Все шкафчики на кухне были распахнуты, ящики выдвинуты, дверь холодильника приоткрыта. На столешницах выстроились миски, пакеты муки и сахара, банки с медом и патокой.

Ураган «Джин» нанес удар.

Открытая бутылка оливкового масла лежала на столе, и густая жидкость капала на пол. Мэгпай прыг-нула прямо в лужицу и принялась изящно лакать его, двигаясь по кругу и оставляя маслянистые отпечатки лап на полированном деревянном полу.

Я помнила, какое сильное впечатление на меня произвели аккуратность и практичность этой небольшой кухни, когда я впервые увидела ее два года назад. Если бы женщина, кропотливо продумавшая и обустроившая свою кухню, увидела бы сейчас этот кавардак, она бы не удержалась от слез.

– Что ты делаешь, ма? – Я была в равной степени поражена беспорядком и тем, что она помнила мое детское прозвище.

– Готовлю оладьи! Оладьи с клубникой!

Когда-то это было мое любимое лакомство; мама готовила их для меня утром по субботам в нашем типи, на старой походной плите. Судя по всему, она все-таки не совсем лишилась памяти.

Я заглянула в миску для теста, которое она собралась замешивать деревянной ложкой, неуклюже зажатой в перевязанной руке. Бинт был грязным и частично размотался. В миске лежало с полдюжины яиц (вместе с кусочками скорлупы), горка муки, кучка клубники (ягоды еще не разморозились), и все это было полито кленовым сиропом. Подвиньтесь, Джулия Чайлд.

– Яйца кончились, – сказала она, когда начала размешивать тесто. – Нужно сбегать к Гризуолдам.

– Ма, Гризуолды здесь больше не живут.

– Разве?

– Да, мама, уже давно.

Мистер Гризуолд умер десять или одиннадцать лет назад от сердечного приступа. Его сыновья разъехались по миру.

– У нас кончились яйца, – снова повторила мать.

– Я кое-что придумала. Давай здесь уберемся и съездим в город за яйцами. А потом вернемся и приготовим оладьи.

– Все-таки придется идти к Гризуолдам, – опять проговорила она, явно не намереваясь отрываться от миски с тестом. Я посмотрела на захламленный стол и, к своему ужасу, заметила нож для фруктов с черной ручкой, лежавший среди разбросанных ягод и просыпанной муки.

– Где ты это взяла, ма?

Мать улыбнулась, когда я взяла липкий нож, с которого капал красный сок.

– Нужно было порезать ягоды, – объяснила она.

Я сполоснула нож под краном, потом нашла ключ и заперла его в ящике с острыми предметами, гадая о том, какие еще сюрпризы моя мать прячет в доме… другие ножи, может быть, даже спички?

Я помогла матери сменить ночную рубашку, заляпанную маслом и мукой, на широкие брюки и джемпер, а потом разложила на кухонном столе все необходимое для смены повязок. Вскоре я обнаружила, что она испачкалась не только на кухне: на ее ночной рубашке и носках остались пятна, похожие на глину. Остатки бинтов на ее руках были покрыты грязью и кусочками сухих листьев. И показалось ли мне, что я вижу засохшую кровь под свежими пятнами от клубничного сока?

Я провела краткий осмотр и начала разворачивать грязные бинты.

– Мама, ты выходила ночью на улицу? Ты случайно не упала?

– Нам нужны яйца, Кузнечик.

Я решила, что буду запирать ее дверь по ночам, как советовала Рейвен. Можно считать, мне повезло, что мать нашла дорогу домой и, судя по быстрому осмотру, совсем не пострадала. Я представила, как она бродит по лесу в развевающейся белой рубашке, словно призрак из далекого прошлого Нью-Хоупа, пока я храпела, наглотавшись таблеток, и видела кошмарные сны. Оставалось лишь надеяться, что Рейвен, Опал и Гэбриэл не заметили ее. Это было бы не лучшее начало моего опекунства.

Я сняла остатки бинтов и осмотрела руки матери, аккуратно поворачивая их. Ее ладони были ярко-красными, с волдырями от ожогов. Некоторые из них прорвались и сочились прозрачной сукровицей. Я бережно промокнула их, нанесла мазь и стала менять бинты.

– Ты хороший доктор, – отметила она.

– Я не врач, а лишь медсестра, – напомнила я. – Школьная медсестра. Единственное лекарство, которое я прописываю, – это риталин.

– Ты ходила в медицинскую школу.

– Я так и не закончила ее.

– Почему?

– Я вышла замуж за Джейми.

– Ох… Джейми. Такой хороший мальчик. Где он?

– Остался в Сиэтле.

– А почему он не приехал?

– Мы развелись, мама. Помнишь? Мы уже несколько лет в разводе.

Внезапно мне захотелось, чтобы моя собственная память была похожа на швейцарский сыр. Было бы здорово, если бы мы могли как-то управлять своей памятью и выбирать, какие воспоминания можно оставить, а какие отправить в мусорную корзину. Пуф – и готово.

Мать с улыбкой смотрела на меня.

– Я тебя знаю, – сказала она, пока я забинтовывала ее руки.

– Мама, расскажи мне, как ты обожглась?

Она немного подумала.

– Был пожар?

– Верно. Расскажи мне о пожаре в типи.

– Из-за того пожара со мной случился инсульт. Теперь у меня проблемы с памятью.

– У тебя не было инсульта, ма. – Но, наверное, он будет у меня, прежде чем все это закончится.

– Инсульт из-за пожара. – Она энергично закивала.

– Мама, у тебя не было инсульта, но ты обожгла руки. – Я встала и начала складывать в коробку мазь, бинты и лейкопластырь.

– Она была там, – заявила мать, пока я стояла к ней спиной. Тон ее голоса испугал меня.

– Кто? – Я повернулась и посмотрела на нее. Она не ответила. – С тобой никого не было, ма. Рейвен и Опал уехали из дома, а Гэбриэл вытащил тебя из огня. Ты помнишь? – Ты укусила его. Прокусила ему руку.

Мать посмотрела на меня и перевела взгляд на забинтованные руки. Она улыбалась.

– Она была там. Она знает, кто ты такая.

– Куда мы поедем? – спросила моя мать, когда мы подошли к автомобилю.

– В город, за яйцами.

Она вроде бы удовлетворилась этим ответом и устроилась на пассажирском месте маленького синего автомобиля, который я взяла напрокат.

– Ремень безопасности, мама, – напомнила я. Она будто не слышала моих слов. Я потянулась, вытащила ремень и пристегнула ее.

– Куда мы поедем? – снова спросила она. Я повторила свой ответ.

– У Гризуолдов есть яйца, – сказала она. – Ленивому Лосю они не нравятся, потому что иногда в них попадается кровь, но это только потому, что они оплодотворенные.

По дороге в город мы проезжали старую ферму Гризуолдов. Я притормозила, когда увидела зеленые автомобили полиции штата, стоявшие на развороте вместе с фургоном службы новостей третьего канала. В поле за домом, ближе к опушке леса, я разглядела другие автомобили и белый автофургон. Все это зловеще напоминало события того дня, когда убили Дел. Моя мать смотрела прямо перед собой с довольной улыбкой на лице, не обращая внимания на суету вокруг.

Я остановилась на углу, где дорога на холм Булл-раш пересекалась с Рейлроуд-стрит. Перед тем как я уехала в колледж, там повесили знак «стоп».

Я посмотрела на фасад давно заброшенного дома Гризуолдов, напоминая себе о том, что Дел погибла тридцать один год назад, а не вчера.

Что за чертовщина здесь творится?

Я никогда не верила в загробную жизнь, но если бы мне пришлось выдумать для себя ад, это выглядело бы примерно так: я была бы вынуждена снова и снова переживать худшие моменты своей жизни, не в силах повлиять на исход событий.

– У Гризуолдов есть яйца, – оживленным тоном напомнила моя мать.

Дом заметно покосился, и последние остатки белой краски совсем облупились. Кусок фанеры с надписью «НЕ ВХОДИТЬ» заменил входную дверь. Навес с прилавком в переднем дворе давно обрушился, как и амбар за ним. Почтовый ящик был сбит, – возможно, снегоуборщиком или детьми, игравшими в почтальонов. За ящиком на ржавой цепи все еще болталась старая вывеска с выцветшими надписями «ЯЙЦА. СЕНО. СВИНИНА. КАРТОШКА».

Из-за дома вышел патрульный и посмотрел на наш автомобиль, стоявший на нейтральной передаче у знака «стоп». Я отвернулась, сосредоточившись на дороге перед собой, включила левый поворотный сигнал и слишком сильно выжала педаль газа. Покрышки слегка взвизгнули, когда мы покатились по Рейлроуд-стрит к центру города. Дань уважения Стиву, Джо и их гоночному автомобилю.

Я нашла место для стоянки перед универмагом «Хаскис». Рядом с магазином находилось старое кирпичное депо Нового Ханаана, сохранившееся с тех дней, когда между Уэллс-Ривер и Бэрром ходили железнодорожные составы, перевозившие древесину и пассажиров. Теперь вокзал превратился в антикварный магазин с аккуратной рукописной вывеской на двери: «Закрыто на зиму, до встречи весной!» Когда я была маленькой девочкой, магазином владела семья Миллеров. Они зарабатывали деньги на летних туристах и любителях природы, которые приезжали в городок каждую осень.

Я отстегнула у матери ремень безопасности и вместе с ней направилась в универмаг, где также находилось почтовое отделение Нового Ханаана. Джим Хаскуэй, дородный мужчина, которому принадлежал магазин, был городским почтмейстером и одновременно главой добровольческой пожарной команды. Это был настоящий старый универмаг с бакалейным отделом, витриной с оружием и боеприпасами, хорошим выбором инструментов и снаряжения для кемпинга и, разумеется, с обязательными бутылочками кленового сиропа и брелоками с надписью «Я ЛЮБЛЮ ВЕРМОНТ». Широкие сосновые доски поскрипывали под ногами, в углу горела угольная печка, а пожарный и полицейский сканер Джима время от времени выдавал статические шумы и слабые голоса, сообщавшие о последних катастрофах.

– Почему мы здесь? – спросила мать, с подозрением оглядываясь по сторонам.

– Мы приехали за яйцами, помнишь?

– У Гризуолдов есть яйца. Ленивому Лосю они не нравятся, потому что иногда в них попадается кровь… ох, гляди! Это же Джим Хаскуэй! – Она произнесла эти слова так же восхищенно и удивленно, как в тот раз, когда мы случайно встретились с ним в зоопарке Сан-Диего, а не в магазине по соседству, которым он владел уже более тридцати лет.

– Доброе утро, Джин! Как вы сегодня себя чувствуете? А мисс Кейт вернулась в город, да? – Джим подмигнул нам. Он стоял, облокотившись на стойку. Двое мужчин в клетчатых костюмах, стоявшие рядом с ним, приглушенно беседовали друг с другом. Они продолжили свой разговор, когда я отвела мать к холодильнику.

– Говорят, что тело находилось в таком же состоянии, как у той, другой девочки. Обнаженная и с такими же порезами, – сказал один.

– Все утро в лесу работали сыщики с собаками, – отозвался другой. – Приехал фургон с криминалистической лабораторией. Я слышал, что к расследованию подключилось ФБР.

– Патрульные первым делом забрали Ника, – сообщил Джим.

– Его долго не продержат, – отозвался мужчина пониже, более полный, чем другой. – Он пил у Фло до закрытия заведения. Потом поссорился с парнем из другого штата, который приехал в охотничий лагерь. Могу поспорить, что его запомнили все посетители. Это не он расправился с девушкой.

Я взяла дюжину яиц из холодильника и заказала большую чашку кофе, стараясь не показывать, что подслушиваю разговор. Значит, Ник по-прежнему в городе и устраивает ссоры в баре у Фло. Старый разбойник Билли Кид. Я невольно улыбнулась.

Мать послушно следовала за мной, тихонько напевая себе под нос. Я взяла со стойки утреннюю газету и прочитала заголовок: «Убийство в Новом Ханаане». На передней полосе размещалась школьная фотография миловидной девочки со светлыми волосами до плеч, россыпью веснушек и небольшой щелью между передними зубами. Джим кивком указал на фотографию, когда пробил мой чек.

– Это случилось в том самом лесу. Прямо за домиком твоей матери. Ребята говорят, что там водятся призраки, а я говорю, что нельзя шататься где попало. А теперь вот это. Бедная девочка, ей только что исполнилось четырнадцать лет. Она отошла от остальных не больше чем на пятнадцать минут. Они вообще ничего не слышали. А вы сегодня ночью не заметили ничего странного?

Двое других мужчин выжидающе уставились на меня, ожидая ответа. Шерлок Холмс и доктор Ватсон в клетчатых костюмах.

Я покачала головой, испытывая необъяснимое ощущение, будто собираюсь солгать. Мне вспомнились грязные носки и ночная рубашка моей матери, и я подумала, что когда она выходила на улицу, то могла что-то увидеть. Но наверняка ничего особенного. Возможно, она всего лишь прогулялась по двору… как призрак из прошлого Нью-Хоупа.

– Мы ничего не слышали и заметили полицейские автомобили лишь по дороге сюда. Еще там стоит фургон службы новостей третьего канала.

– Должно быть, Опал сейчас очень тяжело, – продолжал Джим.

– Опал? – спросила я. – Дочь Рейвен?

Джим снисходительно посмотрел на меня: о какой еще Опал могла идти речь?

– Господи, Кейт, они были в лесу вместе. Убитая девочка была ее лучшей подругой.

– О, Боже, – только и вымолвила я.

– Да, страшное дело, – сказал Джим. – Говорят, ее убили так же, как девочку Гризуолдов много лет назад. Уверен, ты помнишь эту переделку. Ты ходила в школу вместе с ней, верно?

Я кивнула, заново переживая острое чувство вины.

– Мы учились в одном классе, но на самом деле не дружили. Я была с ней едва знакома. – Старая ложь давалась легко, несмотря на то, что прошло много лет с тех пор, как мне приходилось повторять ее вновь и вновь.

– Да, – Джим кивнул. – Знатная была переделка. Помню, как быстро они указали пальцем на бедного Ника Гризуолда. Но потом они арестовали одного парня из Нью-Хоупа, так ведь? Как бишь его звали… нет, не помню. Ладно, не имеет значения. Все равно они арестовали не того, а убийцу так и не нашли. И никогда не найдут. Так, давай посмотрим… с тебя три доллара восемьдесят девять центов, – заключил Джим, возвращаясь к работе.

Я нашла свою мать у стойки с журналами. Она держала в руках экземпляр «Охотника на оленей» и рассматривала мертвую олениху на обложке. Мужчина в оранжевом блейзере приподнимал выпотрошенное животное, как усталый партнер по танцу, собиравшийся исполнить последний вальс.

– Пошли, ма. Давай вернемся домой и приготовим оладьи.

– Что случилось с той девочкой? – спросила мать, и я поняла, что она тоже все слышала.

– Ничего, – солгала я. Просто мы попали в мою забавную маленькую фантазию о личном аде, но что с того? Нам нужно приготовить клубничные оладьи. Мои любимые, помнишь?

Мать поставила журнал на стойку вверх ногами и подошла к группе мужчин, беседовавших за стойкой.

– Что случилось с той девочкой? – требовательно спросила она.

– Ее убили, – ответил толстый мужчина, прежде чем Джим успел остановить его.

– Бедняжка, – произнесла мать, и все трое кивнули.

Я продолжала думать об Опал и гадать, что ей довелось увидеть той ночью. Я слишком хорошо знала, как себя чувствуешь, когда жестоко убивают твою лучшую подругу. Такого не забудешь.

– Ты знала ее, правда? – спросила мать, когда мы направились к выходу.

– Кого?

– Мертвую девочку. Ты каждое утро ждала автобус вместе с ней. Разве она не была твоей подругой?

– Нет, мама. Просто знакомая девочка. И это было давным-давно.

– Бедняжка.