14. Знакомьтесь: рентгеновские барстеры!

Природа всегда полна сюрпризов, и в 1975 году она мощно потрясла все рентгеновское сообщество. Происходили такие удивительные события, что эмоции порой выходили из-под контроля, и я находился в самом центре происходящего. На протяжении многих лет я спорил с одним коллегой из Гарварда (который меня не слушал), но большего успеха добился в убеждении советских коллег (они меня слушали). Признаться, из-за ведущей роли во всей этой истории мне зачастую крайне трудно быть объективным, но я постараюсь!

Очередным сюрпризом природы стали вспышки рентгеновского излучения. Их, независимо друг от друга, открыли в 1975 году Гриндлей и Хейзе, использовавшие данные, полученные с помощью телескопа Космической обсерватории Нидерландов (ANS – Astronomical Netherlands Satellite), и Белиан, Коннер и Эванс, опиравшиеся на данные, собранные двумя американскими спутниками-шпионами Vela-5, предназначенными для слежения за испытаниями ядерного оружия. Вспышки рентгеновского излучения не имели ничего общего с изменчивостью, обнаруженной нами у Sco X-1; этот источник, если помните, произвел четырехкратную вспышку с десятиминутной периодичностью, которая длилась несколько десятков минут. Рентгеновские же вспышки были намного быстрее и ярче и продолжались всего несколько десятков секунд.

В МТИ был собственный спутник (запущенный в мае 1975 года) под названием «Третий малый астрономический спутник», или SAS-3 (Third Small Astronomy Satellite). Звучит, конечно, не так романтично, как «Ухуру», но работал он так, что я в жизни ничего подобного не видел. Мы уже слышали о барстерах (источниках рентгеновских вспышек) и в январе 1976 года начали их искать, а к марту нашли целых пять. К концу года в общей сложности мы обнаружили десять. Благодаря огромной чувствительности SAS-3 и его точным настройкам он оказался идеальным инструментом для поиска и изучения источников вспышек. Конечно, он разрабатывался не непосредственно для обнаружения вспышек рентгеновского излучения, так что в некотором смысле не обошлось и без определенной доли везения. Видите, какую огромную роль играет в моей жизни госпожа Удача! Мы получали потрясающие данные – по грамму золотого дождя проливалось на нас каждый день, двадцать четыре часа в сутки, – и я работал круглосуточно. Я был не просто целеустремлен, я был одержим. Это величайшая в жизни удача – иметь рентгеновскую обсерваторию, которую вы можете нацелить в любом желаемом направлении и получать данные действительно высокого качества.

Все мы тогда подхватили «вспышечную лихорадку» – студенты и аспиранты, вспомогательный персонал, постдоки и преподаватели, – и я до сих пор помню то потрясающее чувство, которое мы испытывали. В итоге мы разделились на разные наблюдательные группы, а это означало, что мы конкурировали даже друг с другом. Некоторым это не нравилось, но, должен признать, это побуждало нас работать больше и лучше, и во многом именно поэтому научные результаты нашей работы оказались просто фантастическими.

Такая одержимость, понятно, не слишком позитивно влияла на мой брак и семейную жизнь. Моя карьера была на взлете, а первый брак потерпел крах. Конечно, это полностью моя вина. В течение многих лет я уезжал из дома, отсутствуя порой по несколько месяцев, чтобы запускать аэростаты в самых разных местах земного шара. Даже теперь, когда у нас был собственный спутник, я мог месяцами пропадать в Австралии.

Источники рентгеновских вспышек, в сущности, заменили многим из нас семьи. Мы жили с ними, спали с ними, изучали их изнутри и снаружи. Как близких друзей, каждый из которых уникален, со своими характерными особенностями. Даже сейчас я узнаю многие из их уникальных «почерков».

Большинство из этих источников находились на расстоянии около 25 тысяч световых лет от Земли, что позволило нам подсчитать, что суммарная энергия рентгеновского излучения (испускаемого менее чем за минуту) во вспышке составляет около 1032 джоулей, – по сути, непостижимое для человеческого разума число. Так что взгляните на это с такой стороны: чтобы генерировать энергию волн всех длин в 10³² джоулей, Солнцу требуется почти три дня.

Некоторые из этих вспышек происходили с завидной регулярностью – например, источник МХВ 1659-29 выдавал вспышки с интервалом в 2,4 часа, в то время как другие меняли свои интервалы от нескольких часов до нескольких дней, а некоторые не вспыхивали по несколько месяцев. M в аббревиатуре МХВ означает МТИ, Х – X-rays (рентгеновское излучение), а B – burster (барстеры). Цифры в названии – это небесные координаты источника в так называемой системе экваториальных координат. Если среди вас есть астрономы-любители, вам это название наверняка знакомо.

Главный вопрос, конечно же, заключался в том, что было причиной этих вспышек. Двое моих коллег из Гарварда (в том числе Джош Гриндлей, один из первооткрывателей рентгеновских вспышек), увлекшись, высказали в 1976 году идею, что вспышки – это продукт черных дыр с массой, более чем в несколько сот раз превышающей массу Солнца.

Вскоре мы обнаружили, что спектры во время рентгеновских вспышек напоминают спектры от охлаждающегося абсолютно черного тела. Черное тело не черная дыра. При любой температуре оно поглощает все падающее на него излучение во всех диапазонах, не отражая ни одну из его разновидностей. (Как вы знаете, черные объекты поглощают излучение, в то время как белые его отражают, – именно поэтому черный автомобиль, оставленный летом в Майами на пляжной стоянке, всегда нагревается сильнее белого.) Еще одна характеристика абсолютно черного тела заключается в том, что, поскольку оно ничего не отражает, единственное излучение, которое оно может испускать, является результатом его собственного нагрева. Вспомните о нагревательном элементе в электрической печи. Достигнув температуры приготовления пищи, он начинает светиться красным цветом, испуская низкочастотный красный свет. Если заставить его стать еще горячее, он начнет светиться оранжевым, затем желтым и, как правило, более никаким. При отключении от электросети элемент охлаждается, и испускаемое им излучение более или менее сильно напоминает по своим характеристикам хвостовую часть спектра вспышек. Спектры абсолютно черных тел настолько хорошо изучены, что, если измерять такой спектр на протяжении некоторого времени, можно по мере его охлаждения вполне точно рассчитать температуру.

Поскольку абсолютно черные тела хорошо изучены, мы можем очень многое узнать о вспышках, отталкиваясь от знаний из области элементарной физики, и это, безусловно, потрясающе. Так мы и поступили, проанализировав спектры рентгеновского излучения неизвестных источников, расположенных в 25 тысячах световых лет от нас, и в итоге сделали революционное открытие, используя базовые законы физики, известные каждому первокурснику МТИ!

Мы знаем, что полная светимость абсолютно черного тела (количество энергии, излучаемой им в секунду) пропорциональна четвертой степени его температуры (это ни в коей мере не интуитивная информация) и площади его поверхности (тут вывод как раз интуитивно понятен: чем больше площадь, тем больше энергии может испустить тело). Иначе говоря, если у нас есть две сферы диаметром один метр и одна в два раза горячее другой, то первая будет излучать в 16 раз (2⁴) больше энергии, чем вторая. Так как площадь поверхности сферы пропорциональна квадрату ее радиуса, мы также знаем, что при неизменной температуре объект утраивается в размерах и будет излучать в девять раз больше энергии в секунду.

Спектр рентгеновского излучения в любой момент вспышки рассказывает нам о температуре абсолютно черного тела излучающего объекта. Во время вспышки температура быстро поднимается до около 30 миллионов кельвинов и в последующий период медленно снижается. А поскольку нам было известно приблизительное расстояние до этих барстеров, мы могли также вычислить светимость источника в любой момент вспышки. Зная температуру и светимость абсолютно черного тела, можно рассчитать и радиус излучающего объекта, причем тоже для любого момента вспышки. Первым это сделал Джин Суонк из Центра космических полетов имени Годдарда НАСА; мы в МТИ быстро последовали его примеру и пришли к выводу, что эти вспышки – следствие охлаждения объекта с радиусом около 10 километров. Это было убедительным доказательством того, что источники вспышек – нейтронные звезды, а не очень массивные черные дыры. А если это нейтронные звезды, то, скорее всего, рентгеновские двойные.

В 1976 году МТИ посетила итальянский астроном Лаура Марачи. В один прекрасный февральский день она вошла в мой кабинет и высказала идею, что изучаемые нами вспышки являются результатом термоядерных вспышек, огромных термоядерных взрывов на поверхности аккрецирующих нейтронных звезд. Когда в нейтронной звезде накапливается водород, потенциальная гравитационная энергия преобразуется в тепло такой огромной силы, что испускаются рентгеновские лучи (см. ). Но, как предположила Лаура, накапливаясь на поверхности нейтронной звезды, эта аккрецирующаяся материя может подвергнуться ядерному синтезу в ходе неконтролируемого процесса (как в водородной бомбе), что и приводит к рентгеновской вспышке. А следующий взрыв может произойти через несколько часов, когда опять скопится достаточное количество ядерного топлива. С помощью простых расчетов на доске в моем кабинете Марачи продемонстрировала, что материя, мчащаяся со скоростью около половины скорости света к поверхности нейтронной звезды, высвобождает гораздо больше энергии, чем выделяется при термоядерных взрывах, на что, собственно, и указывали имеющиеся у нас данные.

Я был потрясен до глубины души: объяснения Лауры показались мне весьма логичными. Термоядерные взрывы отвечали всем нашим требованиям. Соответствие процессу охлаждения, которое мы наблюдали во время вспышек, также приобретало смысл, если то, что мы видели, было мощным взрывом на нейтронной звезде. Кроме того, модель Лауры отлично объясняла интервал между вспышками, так как количество вещества, необходимое для взрыва, действительно должно накапливаться, на что требуется относительно много времени. При нормальной скорости аккреции создание критической массы занимало несколько часов, чем и объяснялся своего рода интервал, который мы обнаружили у многих источников вспышек.

У меня в рабочем кабинете стоит забавный радиоприемник, который всегда расстраивает моих посетителей. Он работает на солнечной батарее, и только тогда, когда она достаточно заряжена. Приемник потихоньку впитывает солнечный свет и медленно наполняется зарядом (зимой гораздо медленнее, чем летом), а затем каждые десять минут – иногда дольше, если погода плохая, – начинает играть, но лишь несколько секунд, потому что заряд электроэнергии быстро исчерпывается. Понимаете, к чему я веду? Накопление заряда в аккумуляторе похоже на накопление аккрецируемой материи на нейтронной звезде: когда ее становится достаточно, раздается взрыв, после чего все на какое-то время успокаивается.

Через несколько недель после визита Марачи, 2 марта 1976 года, в самый разгар «вспышечной лихорадки» мы обнаружили источник рентгеновского излучения, который я назвал MXB 1730-335 и который выдавал по несколько тысяч вспышек в день. Вспышки напоминали пулеметную очередь – многие из них следовали всего с шестисекундным интервалом! Боюсь, я вряд ли смогу в полной мере передать словами, насколько странным нам все это показалось. Этот источник, называемый сегодня Rapid Burster (быстрый барстер), был какой-то абсолютной аномалией и тут же в пух и прах разнес теорию Марачи. Во-первых, количество ядерного топлива, достаточное для термоядерного взрыва, по определению не может накапливаться на поверхности нейтронной звезды за шесть секунд. Кроме того, если эти вспышки – побочный продукт аккреции, то вследствие только ее одной мы должны были видеть мощный поток рентгеновского излучения, сильно превышающий энергию вспышек, но это было не так. Так что в начале марта 1976 года казалось, что замечательная термоядерная модель вспышек, предложенная Марачи, мертвее мертвого. В своей публикации, посвященной МХВ 1730-335, мы предположили, что вспышки вызваны «пульсирующей аккрецией» материи на нейтронной звезде. Иными словами, то, что в большинстве рентгеновских двойных представляет собой постоянный поток горячей материи с аккреционного диска на нейтронную звезду, в случае с Rapid Burster крайне нерегулярно.

Измеряя вспышки какое-то время, мы обнаружили, что чем больше вспышка, тем дольше приходится ждать следующую. Время ожидания могло составлять и шесть секунд, и целых восемь минут. Нечто подобное характерно для молнии. Мощный разряд при особенно сильном ударе молнии означает, что ждать, пока электрическое поле нарастит свой потенциал до такой степени, чтобы разрядиться снова, придется дольше.

Позднее в том же году откуда-то появился перевод статьи советских ученых, опубликованный в 1975 году и посвященный рентгеновским вспышкам; в ней рассказывалось об их обнаружении в 1971 году спутником «Космос-428». Мы были поражены: в СССР открыли рентгеновские вспышки, они опередили Запад! Однако по мере того, как я все больше и больше слышал об этих вспышках, мой скептицизм неуклонно рос. Уж очень сильно вспышки, выявленные советскими учеными, отличались от вспышек, которые я обнаружил с помощью SAS-3. В итоге я начал серьезно сомневаться в том, что эти вспышки действительно ими были. Я подозревал, что либо они носили техногенный характер, либо были каким-то странным, причудливым образом произведены вблизи Земли. Из-за «железного занавеса» узнать об этом больше не было никакой возможности. Но мне повезло: летом 1977 года меня пригласили принять участие в конференции весьма высокого уровня, организованной в Советском Союзе. На мероприятие были приглашены всего двенадцать советских и двенадцать американских астрофизиков. Там-то я и познакомился с всемирно известными учеными: Иосифом Шкловским, Роальдом Сагдеевым, Яковом Зельдовичем и Рашидом Сюняевым.

Я прочел доклад – ну да, угадали – о рентгеновских вспышках и встретился с авторами вышеупомянутой статьи. Они любезно предоставили мне данные о множестве вспышек – намного большем их числе, чем говорилось в статье 1975 года. И мне сразу стало понятно, что все это полная ерунда, но я не сказал им этого, по крайней мере тогда. Сначала я встретился с их руководителем, Роальдом Сагдеевым, который в то время возглавлял Научно-исследовательский институт космических исследований Академии наук СССР в Москве. Я объяснил ему, что хотел бы обсудить с ним нечто весьма деликатное. Я перечислил Сагдееву причины, по которым их вспышки никак не могли ими быть, и он сразу все понял. Я признался ему, что боялся сказать об этом открыто, чтобы у его коллег в условиях советского режима не возникло серьезных проблем. Сагдеев заверил меня, что это не так, и призвал встретиться с учеными и повторить все то, что я только что ему рассказал. Так я и сделал – и больше мы о советских рентгеновских вспышках никогда не слышали. Хотелось бы, кстати, добавить, что мы расстались друзьями с советскими коллегами.

Вам, возможно, интересно, что же все-таки было причиной советских вспышек. В то время я тоже этого не знал, но теперь знаю: они были техногенными, и догадайтесь, кто их создал? Они сами! Чуть позже я раскрою вам эту загадку. А сейчас давайте вернемся к настоящим рентгеновским вспышкам, природу которых мы все еще пытались выяснить. Когда рентгеновские лучи врезаются в аккреционный диск (или в звезду-донора) рентгеновской двойной звезды, диск и звезда нагреваются и на короткое время начинают светиться в оптической части спектра. Поскольку рентгеновскому излучению сначала нужно добраться до диска и звезды-донора, мы ожидали, что любая оптическая вспышка от диска достигнет нас через несколько секунд после рентгеновской. И мы отправились на охоту за скоординированными рентгеновскими и оптическими вспышками. Мой бывший аспирант Джефф Мак-Клинток и его сотрудники осуществили две первые оптические идентификации источников вспышек (MXB 1636-53 и MXB 1735-44) в 1977 году. Эти источники и стали нашими целями.

Понимаете теперь, как работает наука? Если модель верна, она просто обязана иметь наблюдаемые последствия. Летом 1977 года мы с моим коллегой и другом Джеффри Хоффманом организовали всемирное одновременное рентгеновское, радио-, оптическое и инфракрасное «наблюдение за вспышками». Это наблюдение само по себе было удивительным приключением. Нам предстояло уговорить астрономов, работающих в сорока четырех обсерваториях в четырнадцати странах мира, посвятить драгоценное время в течение наиболее благоприятных для исследований часов (так называемое «темное время», когда отсутствует Луна) наблюдению за одной не слишком яркой звездой, с которой, возможно, ровным счетом ничего не случится. То, что они приняли в этом участие, показывает, насколько для них было важно раскрыть тайну рентгеновских вспышек. За тридцать пять дней мы с помощью SAS-3 обнаружили 120 рентгеновских вспышек от источника MXB 1636-53, но на земле телескопы не наблюдали абсолютно ничего. Полное разочарование!

Вы можете подумать, что нам пришлось извиняться перед коллегами по всему миру, однако никто из них не увидел в этой ситуации ничего особенного. Таков уж он, мир науки!

Мы продолжали работу и на следующий год, используя только большие наземные телескопы. Джефф Хоффман уехал в Хьюстон, чтобы стать космонавтом, но в 1978 году ко мне присоединились мой аспирант Линн Комински и голландский астроном Йан ван Парадийс, приехавший в МТИ в сентябре 1977 года. На этот раз мы выбрали в качестве объекта наблюдений MXB 1735-44. И в ночь на 2 июня 1978 года удача нам улыбнулась! Джош Гриндлей и его сотрудники (в том числе Мак-Клинток) обнаружили оптическую вспышку с помощью полутораметрового телескопа в Серро-Тололо, Чили, через несколько секунд после того, как мы в МТИ выявили рентгеновскую вспышку с использованием SAS-3. Фото нашей вспышки украсило обложку очередного номера журнала Nature, что было для нас большой честью. Эта работа в очередной раз подтвердила нашу убежденность в том, рентгеновские вспышки – продукт рентгеновских двойных систем.

Особенно загадочным для нас оставался вопрос, почему все барстеры, кроме одного, Rapid Burster, выдают лишь по несколько вспышек в день и почему Rapid Burster сильно отличается от остальных. Ответ на него лежал в плоскости самого замечательного – и самого озадачивающего – открытия за всю мою карьеру.

Rapid Burster относится к так называемым источникам кратковременного излучения. Cen Х-2 тоже из этой категории (см. ). Но Rapid Burster – источник повторяющегося кратковременного излучения. В 1970-е годы он становился активным каждые полгода, но только на несколько недель, после чего следовал интервал неактивности.

Примерно через полтора года после того, как мы открыли Rapid Burster, мы заметили в характеристиках его вспышек нечто такое, что превратило этот таинственный барстер в Розеттский камень, ключ к дешифровке рентгеновских вспышек. Осенью 1977 года, когда Rapid Burster снова стал активным, мой аспирант Герман Маршалл очень внимательно проанализировал характеристики рентгеновских вспышек и обнаружил среди самых быстрых из них вспышки иного рода, которые наблюдались гораздо реже, примерно каждые три-четыре часа. Эти особые вспышки, как мы их называли сначала, имели те же характеристики остывающего абсолютно черного тела, которые были присущи всем вспышкам других барстеров. Иными словами, возможно, то, что мы называли особыми вспышками (вскоре мы переименовали их во вспышки I типа, а Rapid Burster во вспышки II типа), – вовсе не было чем-то особенным. Вспышки II типа явно были результатом пульсирующей аккреции – в этом никто не сомневался, – но вспышки I типа, скорее всего, все же являлись продуктом термоядерных вспышек. Чуть позже я расскажу, как мы это выяснили, – потерпите еще немного.

Рентгеновские вспышки Rapid Burster, обнаруженные с использованием SAS-3 осенью 1977 года. Высота линии отображает количество выявленных рентгеновских лучей в одну секунду, а горизонтальная ось – время. На каждой панели представлено около 300 секунд данных. Быстро повторяющиеся вспышки Типа II пронумерованы последовательно. На каждой панели видна одна «особая вспышка»; все они имеют разные номера. Это вспышки Типа I (термоядерные). Рисунок взят из статьи Хоффмана, Маршалла и Левина в Nature, от 16 февраля 1978 г.

Осенью 1978 года мой коллега из МТИ Пол Джосс произвел тщательные расчеты, чтобы выяснить природу термоядерных вспышек на поверхности нейтронных звезд, и пришел к выводу, что накопленный водород сначала постепенно сливается с гелием, но этот гелий, достигнув критической массы, давления и температуры, может взорваться, следствием чего становится термоядерная вспышка (то есть вспышка I типа). В связи с этим была высказана идея, что энергия рентгеновских лучей, высвобождаемая в результате стабильной аккреции, должна примерно в 100 раз превосходить энергию, выделяемую термоядерной вспышкой. Иными словами, доступная гравитационная потенциальная энергия была примерно в 100 раз больше, чем доступная ядерная энергия.

Мы измерили общее количество энергии, излученной Rapid Burster в форме рентгеновских лучей за пять с половиной дней наших наблюдений осенью 1977 года, и обнаружили, что вспышки II типа излучают в 120 раз больше энергии, чем «особые» вспышки I типа. Это стало для нас решающим аргументом! Теперь мы точно знали, что Rapid Burster – рентгеновская двойная, что вспышки I типа – результат термоядерных вспышек на поверхности аккрецирующей нейтронной звезды, а вспышки II типа – следствие освобождения гравитационной потенциальной энергии материей, перетекающей из звезды-донора в нейтронную звезду. Во всем этом больше не было никаких сомнений; с того момента мы знали, что все барстеры I типа представляют собой рентгеновские двойные системы нейтронных звезд. В то же время мы окончательно утвердись во мнении, что черные дыры не могут быть источником термоядерных вспышек, поскольку они не имеют поверхности.

Хотя к 1978 году большинство астрофизиков убедились, что источниками вспышек были аккрецирующие нейтронные звезды, Гриндлей в Гарварде продолжал настаивать на том, что эти вспышки – продукт массивных черных дыр. Он даже опубликовал в 1978 году статью, в которой пытался объяснить, как очень массивные черные дыры это делают. Я же вам говорил, что ученые порой чрезвычайно сильно привязаны к своим теориям. Кембриджская газета The Real Paper опубликовала длинную статью под названием «Гарвард и МТИ на краю пропасти», разместив в ней фото Гриндлея и мое.

Окончательные доказательства бинарного характера источников вспышек были получены в 1981 году, когда мы с моим датским другом Хольгером Педерсеном и Йаном ван Парадийсом обнаружили 3,8-часовой орбитальный период обращения источника вспышек MXB 1636-53. Тем не менее Гриндлей согласился с нашей теорией только в 1984 году.

Получилось, что именно самый странный источник рентгеновского излучения, Rapid Burster, помог нам подтвердить теорию нормальных (I тип) вспышек рентгеновского излучения, которые были таинственными и загадочными сами по себе. По иронии судьбы, несмотря на все, что объяснил нам Rapid Burster, сам он во многом остается загадкой. Не столько для наблюдателей, сколько для теоретиков на этот вопрос пока нет ответа. Лучшее, что мы смогли сделать, и в некотором роде лучшее, что мы вообще пока сделали, – предложить объяснение данного явления, назвав его «пульсирующей аккрецией». Знаю, это напоминает название инфекционной болезни, которую можно подхватить во время поездки в экзотическую страну. И правда, это всего лишь слова, а не физика. Так или иначе, материя, направляющаяся к нейтронной звезде, временно удерживается на диске, прежде чем ее сгусток или кольцо отделится от диска и помчится к поверхности звезды, очередями вспышек высвобождая гравитационную потенциальную энергию. Мы называем это нестабильностью диска, но и это всего лишь слова; никто не имеет ни малейшего понятия, почему и как это работает.

Откровенно говоря, мы пока не понимаем, какой механизм лежит в основе периодического характера кратковременных источников рентгеновского излучения. Почему они то «включаются», то «выключаются», и так помногу раз? Нам это просто неизвестно. Однажды в 1977 году мы начали регистрировать вспышки одновременно всеми детекторами SAS-3. Это было странно, так как эти устройства наблюдали за небом в совершенно разных направлениях. Единственное разумное объяснение, которое мы тогда смогли предложить, заключалось в том, что в спутник проникало очень высокоэнергетическое гамма-излучение (чего не могут делать рентгеновские лучи), оставляющее после себя сигналы. Поскольку все детекторы срабатывали в одно и то же время, мы не имели ни малейшей подсказки относительно того, откуда оно приходило. В течение нескольких месяцев мы наблюдали за несколькими десятками таких эпизодов, после чего все прекратилось, чтобы тринадцать месяцев спустя начаться сызнова. Никто в МТИ не имел ни малейшего понятия о природе данного явления.

С помощью одного из моих аспирантов Кристиана Теллефсона я начал каталогизировать эти вспышки; мы даже классифицировали их как вспышки А, Б и В, в зависимости от их отличительных характеристик. Хранились они в папке, которую я назвал «Чертовы вспышки».

Однажды я проводил презентацию для людей из НАСА, которые приезжают к нам каждый год, сообщая им свежие интересные новости о рентгеновских вспышках и демонстрируя некоторые из этих странных явлений. Свое нежелание публиковать эти данные я объяснил тем, что они для меня недостаточно кошерные (то есть небезупречные). Но ребята из НАСА сказали, что мне не следует откладывать публикацию. И мы с Кристианом засели за статью.

Потом мне совершенно неожиданно позвонил мой бывший студент Боб Скарлетт, который занимался систематизированными исследованиями в Национальной лаборатории в Лос-Аламосе, и попросил меня не публиковать материал об этих странных вспышках. Я поинтересовался почему, но он сказал, что ему строго-настрого запретили об этом говорить, а потом попросил меня назвать несколько моментов времени, в которые мы регистрировали такие вспышки, что я и сделал. Через два дня Боб позвонил снова и на сей раз весьма настойчиво убеждал меня не публиковать статью о вспышках по соображениям национальной безопасности. Я чуть не упал со стула и тут же позвонил своему другу Франс Кордове, некогда работавшей со мной в МТИ, но одновременно и в Лос-Аламос. Я рассказал ей о разговорах с Бобом в надежде, что она поможет пролить свет на происходящее. Должно быть, Франс обсудила этот вопрос с Бобом, потому что через несколько дней позвонила мне и тоже начала убеждать не публиковать материал. Чтобы успокоить меня, она заверила, что с точки зрения астрономии эти вспышки не представляют никакого интереса. Короче говоря, я отказался от публикации.

Много лет спустя я узнал, что тогда случилось: «чертовы вспышки» были «продуктами жизнедеятельности» несколько советских спутников, которые приводились в движение ядерными электрогенераторами с чрезвычайно мощными радиоактивными источниками. Каждый раз, когда SAS-3 приближался к одному из советских спутников, те заливали наши детекторы гамма-излучением, испускаемым радиоактивными источником. А теперь вспомните странные вспышки, обнаруженные советскими учеными еще в 1971 году. Теперь я совершенно уверен, что и они были детищами их собственных спутников… какая ирония!

Этот период моей жизни – с конца 1970-х до конца 1995 года – был невероятно продуктивным. Рентгеновская астрономия действительно находилась на переднем крае астрофизики. Участие в исследовании рентгеновских вспышек подтолкнуло меня к вершине моей научной карьеры. Я ежегодно проводил с десяток коллоквиумов по всему миру: в Восточной и Западной Европе, Австралии, Азии, Латинской Америке, на Ближнем Востоке и во всех уголках США. Меня приглашали выступать на многих международных конференциях по астрофизике, я был главным редактором трех книг по рентгеновской астрономии; последняя из них, Compact Stellar X-ray Sources («Компактные звезды как источники рентгеновского излучения») вышла в 2006 году. Это было пьянящее, поистине замечательное время.

И все же, несмотря на все наши впечатляющие достижения, Rapid Burster до сих пор сопротивляется любым попыткам выведать его глубочайшие тайны. Но я уверен, что в один прекрасный день кто-нибудь из моих коллег разгадает их, а потом, в свою очередь, столкнется с чем-то новым, столь же озадачивающим. Именно за это я и люблю физику. И поэтому в моем кабинете в МТИ на видном месте висит плакат с характеристиками Rapid Burster. Будь то с помощью Большого адронного коллайдера или космического телескопа «Хаббл», физики собирают все больше и больше сведений и предлагают все более и более интересные теории. Одно я знаю наверняка: что бы они ни предлагали, какие бы теории ни разрабатывали, их ждут все новые загадки и тайны. В физике, как я уже говорил, чем больше ответов, тем больше вопросов.