Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, как данные рассуждения соотносятся с палеоантропологией. Более того, к этому моменту я уже с головой ушел в свою работу о лемурах. Тем временем система эволюционных взглядов, которую мне преподавали в университете, столкнулась с трудностями. В основном они объяснялись введением в палеоантропологию так называемой молекулярной систематики. В начале 1960-х годов молекулярный генетик Моррис Гудмен из Университета Уэйна начал сравнивать виды приматов, используя не анатомические характеристики, которыми оперировали палеоантропологи, а молекулярные критерии. Сначала Гудмен вернул к жизни технологию, которую применял английский бактериолог Джордж Наттел еще в начале XX века. Наттел брал виды животных попарно и сравнивал силу перекрестных реакций белков их крови, предполагая, что родственные виды будут иметь более выраженные иммунологические реакции. Он провел испытания на большом количестве животных и выяснил, что между человеком и высшими приматами действительно существовала более сильная «кровная связь», чем между каждым из них и другими обезьянами Старого Света.

Способ был интересным, но результат вряд ли кого-то удивил, поэтому работы Наттела оказались забыты почти на полвека, до появления Гудмена, располагавшего более развитыми технологиями. На сей раз результаты оказались менее ожидаемыми. Согласно традиционной классификации все люди относились к единому семейству гоминидов, а высшие приматы — к семейству понгидов (Pongidae, от Pongo — «орангутанг» — первого зоологического наименования, присвоенного высшему примату). Однако Гудмен выяснил, что люди и африканские приматы — гориллы и шимпанзе — были гораздо более похожи друг на друга, чем любой из них— на азиатского орангутанга. Это сходство заставило Гудмена отнести людей и африканских высших приматов к семейству гоминидов и оставить в семействе понгидов только орангутангов.

Идея о том, что среди обезьян у людей имеются более близкие и более дальние родственники, оказалась настоящей бомбой. В конце концов, если все другие представители нашего семейства были обезьянами, то и мы ничем от них не отличались. Но Гудмен на этом не остановился. За его первоначальными испытаниями последовала серия новых. Он исследовал различные белки крови с использованием электрофореза — технологии, сортирующей молекулы по размеру и весу. Эти тесты также показали сходство между людьми и африканскими обезьянами, вот только в одних случаях шимпанзе оказывались ближе к людям, а в других сходные молекулы имелись у горилл. Как и следовало ожидать, первой реакцией традиционных таксономистов было полное отрицание результатов, полученных Гудменом. Да и сам он беспокоился, что его молекулярные исследования не соответствуют общепринятой морфологической классификации. Будучи морфологом, я вынужден со стыдом признать, что все эти несоответствия в конце концов оказались не следствием ошибок Гудмена, а неправильным и неполным толкованием морфологических данных.

Вот двух биохимиков из Беркли, Винсента Сарича и Алана Уилсона, куда меньше волновало несовпадение молекулярных результатов с общепринятыми представлениями. В 1966 и 1967 годах они опубликовали работы, посвященные количественной технике сравнения белков крови альбуминов у различных видов приматов. Полученные данные позволили им создать генеалогическое древо исследованных видов, которое по большей части соответствовало результатам Гудмена. Но Сарич и Уилсон пошли еще дальше. Они выяснили, что молекула альбумина изменяется с постоянной скоростью. Использовав для калибровки одну общепризнанную датировку (30 миллионов лет назад, срок разделения между людьми и обезьянами Старого Света), они рассчитали, что последний предок человека и шимпанзе жил всего 5 миллионов лет назад! Позже Сарич и Уилсон немного уточнили этот срок, но изменения были незначительными. В 1971 году Сарич, не задумываясь о нежных чувствах палеонтологов, писал: «...Теперь никакие окаменелые останки, датированные более чем восемью миллионами лет назад, не могут быть названы останками гоминидов, как бы они ни выглядели» (выделение автора).

Для рамапитека все это выглядело довольно скверно. Более того, и у некоторых палеонтологов уже начали зарождаться сомнения. Чем больше материалов обнаруживалось в Африке и Азии, тем сильнее эти палеонтологи укреплялись в подозрениях. Характеристики, связывавшие рамапитека с гоминидами, опровергались одна за другой, до тех пор пока единственной общей чертой между рамапитеком, австралопитеком и Homo не осталась толстая эмаль на молярах. Да и та, как выяснилось, присутствовала еще и у индийского родственника орангутангов времен миоцена — сивапитека. Последний удар в спину первых гоминидов был нанесен в 1980 году, когда английский палеонтолог Питер Эндрюс и его турецкий коллега Ибрагим Теккайя формально отнесли рамапитека к роду Sivapithecus. Как показали новые находки из Турции, последний обладал лицом, очень похожим на лицо орангутанга. Ученые заключили, что раз сивапитек был обезьяной, то ей можно назвать и рамапитека. Более того, к тому моменту уже и сам Пилбим соглашался с этим утверждением. В 1976 году организованная им экспедиция в Пакистан обнаружила челюсть рамапитека, имевшую подозрительно обезьяний изгиб. Во время сезона раскопок в 1979-1980 годах та же экспедиция нашла прекрасно сохранившееся лицо сивапитека, еще больше похожее на орангутанга, чем аналогичная турецкая находка. После этого Пилбим утвердился в своем мнении. Он резко и смело заявил о том, что ошибался, называя рамапитека гоминидом, и заслужил всеобщее восхищение за свою интеллектуальную честность и широту взглядов. Это был беспрецедентный случай для науки, чьи представители редко меняли свое мнение даже перед лицом убедительных доказательств.

После того как было доказано, что человек является одним из представителей группы высших африканских приматов, не мог не возникнуть вопрос: какими же свойствами должно обладать живое существо, чтобы принадлежать к семейству гоминидов? Следуя рассуждениям Гудмена, к нему нужно было отнести горилл и шимпанзе (а если верить некоторым наиболее ярым его последователям, их даже можно было включить в род Homo). Однако сделать это можно было, только полностью игнорируя тот факт, что деятельность людей полностью отличалась от консервативного образа жизни обезьян вне зависимости от того, жили ли они в Африке или Азии. Правила традиционной таксономии не предназначены для решения подобных задач. В идеале каждая группа, с которой вы имеете дело, должна быть монофилетической, то есть происходить от одного общего предка. При этом в таксономии отсутствуют процедуры, позволяющие быстро определить, к какому уровню классификационной иерархии относятся такие группы. Одним из выходов было бы создание подсемейств Homininae, к которым относились бы австралопитеки и Homo, Ponginae для орангутангов и Paninae для шимпанзе и горилл. Но, несмотря на расположение на одном уровне иерархии, эти три подсемейства имели бы неравный статус, так как два из них имели бы куда более близкие родственные связи друг с другом, чем с третьим подсемейством. Разумеется, можно было бы разбить их на более мелкие группы, но тогда все становится еще более запутанным. Сегодня большинство палеоантропологов относят австралопитеков и современных людей к подсемейству гомининов, оставляя все заботы по классификации обезьян приматологам.

Лично мне кажется, что в данном случае мы можем применить «восходящий» подход и признать, что семейство, которое мы сегодня называем гоминидами, на самом деле имеет огромное видовое разнообразие. Даже самые консервативные палеоантропологи сегодня признают существование пары десятков вымерших видов человека (см. генеалогическое древо 2012 г., в эпилоге). Учитывая такое разнообразие, группа, включающая в себя человека и всех его вымерших родственников, живших после их общего предка, заслуживает признания на уровне семейства. Я выбираю термин «гоминиды» для обозначения этой группы, и этот термин ничуть не хуже всех остальных вариантов.

Кстати, раз уж мы заговорили о терминологии, было бы уместным спросить, на какой ступени данной иерархии мы имеем возможность использовать понятие «человек». Как вы могли заметить, этот термин активно и довольно бессистемно применяется еще с тех времен, когда ученые не знали, к кому были ближе наши ранние предки — к нам или к обезьянам. Один и тот же специалист мог использовать его в различных значениях в зависимости от контекста Что касается меня, то под «человеческой эволюцией» я имею в виду эволюцию всего семейства гоминидов. Но при этом я назову гоминида человеком только в том случае, если он принадлежит к роду Homo. Единственным в полной мере «человечным» видом является наш собственный — Homo sapiens.