Глава IV. Под ордынским копытом (XIII-XIV вв.)

В XIII веке на Русь обрушилось одно из самых больших бедствий за всю её многострадальную историю.

В 1206 году на другом конце Евразии, у истоков реки Онон, на съезде монгольских князей, курултае, один из них, Темучжин, был провозглашен великим ханом – Чингисханом, буквально, Океан-ханом. Так началась Монгольская империя.

Очередной прилив на Запад степных кочевников, который уже по счёту – были гунны, авары, хазары, печенеги и половцы… а до них той же дорогой шли индо-иранские кочевники – скифы, сарматы… вот только у предшественников не было и половины той строжайшей воинской дисциплины, той организации, которой отличались монголы.

Во главе прошлых орд и племён не стоял такой вождь, как Чингис. Настолько умный – и жестокий, настолько волевой – и настолько беспринципный. Гениальный политик, полководец, дипломат. Он бесподобно умел подбирать помощников, исполнителей для своих планов, использовать слабости и уязвимые места противников.

Рядовой единицей его войска была десятка – воины одной семьи, одного юрта (только надо помнить, что все эти «десятки» и «сотни» сугубо условные наименования; в «десятке», скажем, могло быть шесть человек или двенадцать).

Род-аил формировал «сотню». Несколько аилов – «тысячу», и, наконец, самой большой единицей войска был «тумен» или «тьма» – десять тысяч. Объединение нескольких туменов называлось «кошун». Сызмальства приученный сидеть в седле, драться с соседями за стада, каждый мужчина-монгол становился воином – если выживал.

Захватив ближние государства чжурчженей, тангутов, Северный Китай, монголы не остановились на этом. Они двинулись на запад, туда, где стояла богатейшая держава Хорезмшахов. Рухнул и Хорезм. Цветущие города сравнивали с землёй, истребляя и уводя в рабство население.

Рабов было столько, что сын Чингисхана, Джучи, позволил себе под Самаркандом жестокую забаву – выдав оружие ближнего боя женщинам, взятым в городе, велел им избивать друг дружку. Оставшихся добили его воины.

Впрочем, как правило, монголы использовали пленных более рационально – например, они первыми применили приём, когда наступающее войско гонит перед собой, на стены крепости связанных земляков осаждённых – женщин, детей, стариков.

Хорезмшах Мухаммед, разбитый завоевателями, бежал в Иран. За ним устремились несколько туменов под началом лучших полководцев Чингисхана, прозванных его «псами с железным сердцем», – Джебе и Субудая. Заодно желательно было произвести разведку боем незнакомых монголам земель.

Пройдя по Северному Ирану, кошун Джебе и, Субудая вышел на Кавказ, стёр с лица земли несколько древних и богатых городов, разбил войско царя Грузии, прорвался через Ширванское ущелье на земли аланов – предков осетин.

Те, было, попробовали объединиться с половцами, но монгольские полководцы направили к тем послов с заявлением, что воюют-де монголы только с аланами, а их, половцев, готовы сделать союзниками. Половецкие ханы поверили завоевателям – и жестоко за это поплатились.

Разбив алан, заставив уцелевших искать спасения в горных убежищах, монголы мгновенно обрушились на половцев. Ханы половцев сумели объединиться под руководством хана Юрия Кончаковича, сына того самого Кончака из «Слова о полку Игореве», потомка Шарукана.

Однако и предводитель столь славного рода оказался не в силах сопротивляться пришельцам. Половцы потерпели поражение и кинулись искать спасения за Днепром, у русских князей. Незамедлительно появились татарские послы, предлагавшие мир русским и объяснявшие, что они воюют только с половцами.

На этот раз хитрость не удалась, и монголов встретило, вместе с остатками половцев, войско трёх князей – Мстислава Мстиславича Храброго вместе с его волынским вассалом и зятем Даниилом, Мстислава Святославича Черниговского из рода Ольговичей, Мстислава Романовича Киевского, из гнезда смоленских князей.

Долго останавливаться на перипетиях сражения на Калке нет смысла, они описаны в любой работе, посвящеённой монгольскому нашествию. Скажу одно – из-за того, что князья действовали без общего плана, каждый сам по себе, их разбили.

Битые половцы тоже оказались не самыми надёжными союзниками – попав в засаду, они так перепугались, что в бегстве смяли галичские полки. Но вот любопытная деталь – когда Мстислав Киевский оказался осаждён в укреплённом лагере на горе, татары выслали к нему некоего бродника Плоскыню, возможно, пленного, из дружины Мстислава Храброго, и тот целовал крест, что монголы не причинят вреда осаждённым, если те сдадутся.

Судя по всему, Плоскыня был из тех бродников, что, оставив Богов предков, приняли христианство. Единожды предав…

То есть, возможно, что в истории Руси были и случаи, когда данные на кресте клятвы держали. Иначе кто бы им стал верить. Но мне почему-то таковых не встретилось. Допускаю, что сдержанная клятва для русичей всё же была нормой и в летопись не попадала.

Сдавшихся русичей поголовно изрубили. На телах пленных, настелив поверх них доски и укрыв ковром, устроили пир.

Потом кошун Джебе и Субудая прошёл по южным границам Руси, спалив несколько городов, но вглубь не заходя. Столкнулся с булгарами, был ими разбит – и отступил за Волгу, сгинул в безвестность…

Впрочем, так ли уж в безвестность?

Да, монголов разбили булгары. Да, вскоре умер создатель и правитель империи, Чингисхан. Но опасность оставалась, и об опасности этой на Руси хорошо знали.

Владимирский князь Юрий Всеволодович, чьи дружины не смогли появиться на Калке в 1222 году (в тот год он воевал с тевтонцами у псковских рубежей) даже пытался предупредить венгерского короля о готовящемся вторжении.

Свидетельство это оставил венгерский монах-доминиканец Юлиан, в 1235 году путешествовавший в Поволжье отчасти как проповедник католической веры, отчасти – в поисках восточной прародины своего народа, память о которой венгры хранили в сказаниях и легендах.

А русские монахи-летописцы, вот ведь странность, уверяли, что на Руси ничего не знали о монголах! Что это были для Руси «языци незнаеми, их же добре никто ж не весть: кто суть, и откуда изыдоша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их».

Оказывается – ничего подобного. Знали, даже знали о том, что нападение, закончившееся битвой на Калке, – не последнее. Что грядёт нашествие.

И вот тут начинаются загадки.

Начнём с общеизвестных фактов. В 1237 году, в декабре, когда стали льдом реки, на притоке Волги Суре, на притоке Дона Воронеже появились первые отряды нового войска монголов, возглавляемого ханом Батыем и старым «псом Чингисхана», Субудаем.

Пришли послы к рязанскому князю, потребовали «десятины» со всего, чем была богата Рязанская земля – с князей и простых людей, с коней бурых, белых, рыжих и вороных. Рязанский князь ответил – «когда нас не станет – всё ваше будет».

Послал людей к Юрию Всеволодовичу и к Михайлу Черниговскому. Первый выслал… всего лишь триста человек. Второй, очевидно, полагая, что зимой лучшее средства защиты от неизвестных кочевников – городские стены, вообще не послал своих воинов на помощь Рязани.

Рязань пала после семидневной обороны, была уничтожена, вместе с жителями. Разорён был Пронск, навсегда исчезли города Белогород, Ижеславль, Борисов-Глебов. В битве под Коломной он разбил владимирские войска. В четыре дня взял и уничтожил сам Владимир. Сжёг Суздаль.

На реке Сити разгромил и уничтожил ополчение Юрия Всеволодовича. Двинулся к Новгороду, но две недели простоял под Новым Торгом, или Торжком. Взяв и разрушив город, прошёл немного на север, но повернул у загадочного Игнач-Креста.

Встал под маленьким городком Козельском, который держался семь недель. Рассвирепевшие завоеватели уничтожили город и с тех пор, вспоминая, с суеверным страхом произносили «Злой город» вместо названия. После этого вернулись в степь.

Такая вот история.

А теперь – вопросы. По крайней мере, у меня они возникают. Потому что очень уж уверенно действуют степняки-монголы не просто на лесной территории… а для русского Северо-Востока, не случайно именовавшегося Залесьем, это ещё очень слабое определение.

Был случай, когда две княжеские дружины в богатый на усобицы XII век попросту не нашли друг друга, точнее, враг врага, заблудившись в здешних дебрях. Так вот, вопрос в том, что земли, на которые вторглись монголы, были не только самыми заросшими из тех, с которыми монголам приходилось иметь дело, но к тому же действие происходило зимой.

Ни до, ни после этого степные орды монголов, пусть и дополненные кипчаками – азиатской роднёй половцев – хорезмийцами, да кем бы то ни было – не воевали в таких холодных краях.

Далее. Каждый воин Батыя, согласно описаниям современников, передвигался не с одной лошадью и даже не «о двуконь» – с запасным или заводным конём – как русские дружинники. Как минимум этих лошадей было три.

Прибавьте быков, везших огромный обоз целого семейства принцев крови, многочисленной родни Батыя, отправленной с ним в поход великим ханом, и осадные машины, «порОки» по-древнерусски, употребление которых при осадах русских городов отмечают все источники.

Да, монгольские лошадки привычны были добывать корм из-под снега. А быки? Кроме того, привычны монгольские лошадки были в степи, где трава прячется под тонким слоем сухого, постоянно переносимого степными ветрами снега.

А вот добывание этого снега из-под русских сугробов могло просто не окупиться – зимняя, вырытая из-под снега трава не особенно питательна и может не оправдать сил, затраченных на её добывание.

Нет-нет, читатель, я не хочу вслед за Фоменко, не к ночи будь помянут, Бушковым и прочими валянскими и калюжными доказывать, будто ордынского нашествия на Русь не было.

Я всего лишь хочу указать на то, что изображение победоносного нашествия на зимний лесной край степной орды не может не вызывать вопросов. И вопросы, наверное, будет лучше всего задать нашим источникам. Монастырским летописцам.

Отчего нашествие было удачным? Об огромном численном перевесе пришельцев всерьёз говорить не приходится – думаю, читатель это уже понял. Серьезные историки этого и не отрицают.

Ужасные цифры в 300 тысяч всадников, быть может, и имеют отношение к мобилизационному ресурсу владений Батыя и его союзников в целом. Может быть, они и могли собрать такую армаду – оставив без защиты кочевья и границы владений, без надзора – стада, табуны, рабов.

Но чем они бы кормили это воинство и, отметим второе, самое меньшее, превосходящее его количество боевых коней, не говоря уж про обоз, как бы руководили им в теснинах речных долин Залесья, где нет возможности ни как следует разогнаться для удара, ни лихо увернуться от погони, ни закрутить знаменитое «железное колесо» из конников, поочередно осыпающих врага стрелами, да и дальнобойные луки попросту теряют смысл – этого лично я понять не в силах.

Разумные историки давно предлагают снизить приведенную цифру как минимум в десять раз и говорить о трёх туменах, шедших под бунчуками Батыя и прочих царевичей.

Хорошо. Тридцать тысяч. Такое войско и впрямь могло показаться огромным жителям, скажем, Рязани. Но монголы взяли и уничтожили Рязань – и немало других русских городов. И решительно все источники – и восточные, и русские, и западные – сообщают, что предки наши отнюдь не даром отдавали свои жизни.

Тут был не Китай и не Средняя Азия, где покорные крестьяне и ремесленники, уже, наверное, и не помнившие, какой по счёту захватчик прорывается к власти, безропотно валились в пыль лицом перед новыми господами – как вчера валились перед прежними.

Справедливости ради надо сказать, что монголы не везде так уж превзошли по жестокости обращения с тяглым людом прежних хозяев покорённых ими азиатских держав. На Руси же поселяне и, особенно, горожане, в огромном большинстве лично свободные люди, редко расстававшиеся с оружием и умевшие даже князей заставлять подчиняться вечу, наверняка дрались насмерть.

Даже в чистом поле нападающий теряет больше людей, чем обороняющийся, при штурме же крепостей преимущество агрессора ещё меньше.

Да, уважаемый читатель, я клоню именно к этому – успехи Батыя на Руси просто удивительны. Их не объяснишь внезапностью нападения «языков незнаемых», на которую ссылаются церковные летописцы, – мы уже выяснили, что про грядущее нашествие русские князья отлично знали.

Их не объяснишь и серьёзным численным перевесом (опять же по версии летописцев) – необходимость воевать на чужой земле, зимой, в непривычных условиях, на заметённых сугробами, стиснутых лесами пространствах уравновешивала количественное преимущество, которое и так-то не могло быть таким уж большим.

И это при том, что вышел из русских лесов Батый далеко не в одиночестве. Иначе его попросту «съели» бы дражайшие сородичи – отношения среди потомков Чингисхана сильно напоминали пресловутых пауков в банке.

Итак, Батый атаковал Русские земли, не имея никаких преимуществ, кроме количественного. Ему пришлось взять штурмом и в большинстве случаев – попросту уничтожить несколько крупных городов, но при этом его потери не были столь велики, чтобы с Батыем перестали считаться.

Разве это не загадка?

А вот и ещё одна. Маленькие города – такие, как Торжок или Козельск, – сопротивлялись ордынскому натиску дольше, чем Рязань или Владимир, даже дольше, чем Киев. На Волынских же землях от маленьких городков иной раз Орде и вовсе приходилось бессильно откатываться. Отчего бы это?

Назовём вещи своими именами. Поход Батыя мог быть настолько успешен лишь в том случае, если ему кто-то очень сильно помог.

Высказывалось предположение – и в художественной, и даже в научно-популярной литературе, что Орду-де навели на Русь лукавые монахи-дипломаты папы римского. Крайней формой такого мнения является утверждение господ Валянского и Калюжного, что Орда-де на самом деле… Орден.

Это, разумеется, бред, но и более умеренные сочинения, ставящие Батыево нашествие в вину нашим западным соседям, не выдерживают ровно никакой критики. Дело в том, что через несколько лет ордынское воинство вторгнется в Европу. Это произойдет в 1241 году, после того, как был взят и разрушен Киев.

Батыева Орда ворвется в польские земли, в битве при Лигнице, 9 апреля, уничтожит польское рыцарство, дойдёт до Кракова. Будут уничтожены монастыри, зверски замучены католические священники, сгорит Сандомир.

«Старому и малому нет от них пощады, в божиих обителях гибнут божьи чада!» – восклицает польский автор тех лет. Затем последует Венгрия (сбылось предупреждение Юрия Всеволодовича, которому не вняли надменные мадьяры) – её рыцари погибнут в битве на реке Сайо, король Белла со двором сбегут в Далмацию, стольный город Пешт, ещё не слившийся воедино со стоящей на другом берегу Дуная Будой, будет предан огню и разорению…

Наконец, настанет черед Чехии, она выстоит, но придётся ей несладко . После XIII века могущество Чешского королевства – включавшего в себя Австрию в качестве провинции и имевшего выход к морю – резко пойдёт на убыль.

Даже если бы ордынцы ставили перед собой цель специально ухудшить положение Рима, они и то вряд ли бы достигли таких же успехов. Дело в том, что как раз в это самое время римский папа враждовал с германским императором Фридрихом II Гогенштауфеном.

Союзницей папы в этой войне была как раз Польша – за это папа любовно величал её «любимой дщерью апостольской церкви» и ссорился с тевтонскими рыцарями, требуя поменьше разбойничать на польских землях.

Рыцари, как легко догадаться, требованиями этими, мягко говоря, пренебрегали. Далее, союзниками Рима в войне с германским кайзером были короли Чехии и Венгрии. Как раз тех стран, которые попали под копыта монгольских коней!

Рим даже утверждал, что именно император Германии вступил в сговор с восточными язычниками. То есть Фридрих был личностью, вежливо выражаясь, оригинальной и не слишком обременённой излишками совести и прочими предрассудками.

Если бы ему потребовалось, он заключил бы соглашение и с чёртом рогатым – к слову, иные современники всерьёз уверяли, что кайзер сделал именно это. Но что бы он мог предложить монголам? Какую плату?

Боюсь, у страха «наместников святого Петра» перед ненавистным императором оказались глаза велики. Да и как-то странно – находящийся на таком расстоянии от монгольских степей император смог снестись с монголами, а этого так никто и не заметил.

Ведь даже обвинения папы остались голословными – нет чтобы сказать, мол, вот, барон фон Где-то-там-штейн и барон фон Ещё-где-нибудь-берг ездили от богоотступника-кайзера к языческому царю. Ан нет, всё так и осталось на голом слове. А значит, скорее всего, ничего и не было.

Правда, есть в документах упоминание о совершенно комическом эпизоде «помощи» монголам из Западной Европы. Когда вести о монгольском нашествии раскатились по Европе, евреи католического мира воспряли – конечно же, это «наши» бьют ненавистных гоев!

То ли вспомнили о Хазарии, когда-то стоявшей в тех же степях, откуда теперь летели на христианский мир стремительные всадники, то ли приняли их за пресловутые пропавшие «колена Израилевы». Евреи решили поддержать «братьев» оружием, накупили его побольше, погрузили в бочки и привезли в порт для отправки на материк.

Увы, далее всё проистекало в точности по словам гоголевского Янкеля из «Тараса Бульбы» – ушлый стражник, приметив бочки, моментально «догадался», «что в них перевозят вино, и, естественно, потребовал отлить и ему во фляжку (а лучше – в бурдюк).

Евреи бы избежали многих хлопот, найдя где-нибудь вина для бдительного стража, но увы – сыграла традиционная, гм… еврейская бережливость. Обиженный отказом стражник умозаключил, что вино-то, должно быть, хорошее и дорогое, и, улучив момент, всё же подобрался к огромным бочкам и проковырял дырочку. А уж когда никакого вина из бочки не полилось, стражник, озадаченный, побежал к начальству.

Всё вскрылось, и евреям наверняка мало не показалось. А ведь стоило всего-то поднести кружечку мающемуся на посту человеку!

Как видим, в связях с монголами были уличены или хотя бы обвинялись силы отнюдь не дружественные папскому престолу. Конечно же, вор громче всех кричит «держи вора!», но последствия Батыева нашествия – разорение союзников Ватикана в Центральной Европе, сотни разграбленных церквей и монастырей, тысячи замученных священников и монахов – позволяют, думается, его святейшество Иннокентия IV, восседавшего в те годы на престоле святого Петра, равно как и его предшественников, из списка подозреваемых в пособничестве монголам исключить.

К тому же ни папа, ни кайзер ровно ничем не могли помочь ордынцам в завоевании Руси.

Здесь я должен остановиться – остановиться, чтобы высказать благодарность человеку, без которого эти строки не были бы написаны. Это Пётр Михайлович Хомяков, доктор технических наук, профессор, автор ряда публицистических и историософских эссе, человек, о котором люди, знавшие его близко (сам я не имел такой чести), отзываются, как об обладателе замечательных человеческих качеств.

Конечно, Пётр Михайлович – не специалист в истории, не специалист настолько, что иной раз чтение его сочинений заставляло шевелиться волосы на моей исторической голове. Только не надо забывать, что Америку открыл непрофессиональный географ.

И Трою выкопал из Гиссарлыкского холма не «кадровый» археолог с академическим дипломом. Когда-то Нильс Бор сказал, что все самые выдающиеся открытия в науке делались чудаками – читай, чужаками-дилетантами.

Специалисты точно знают, что вот этого сделать нельзя. Потом приходит дилетант, который, по невежеству, этого не знает. И делает. Переплывает Атлантический океан. Открывает Трою. Строит летательный аппарат тяжелее воздуха. Да мало ли ещё чего…

Историкам наших дней, запуганным призраком академика Фоменко (кстати, тоже не сплошь чушь мелющего – вопросы-то он поднял очень и очень верные, если б он ещё не пытался на них отвечать), трудно спокойно отнестись к историческим штудиям «технаря».

Не стану скрывать, и я поначалу отнёсся к построениям Хомякова не без предубеждения. Подумалось – вот, блин, очередной непризнанный гений, которому в его области тесно, ну что ж они лезут, я ж не пытаюсь совершать «эпохальные открытия» в инженерном или, скажем, геологическом деле?!

Однако зацепило что-то – именно там, где Пётр Михайлович рассуждал о начале ордынского ига. Настолько зацепило, что полез в труды коллег – специалистов по истории Византии. Вернулся я из византийского экскурса в состоянии совершенного потрясения. Абсолютно всё подтвердилось!

Пётр Михайлович Хомяков оказался (в данном вопросе) совершенно прав, его построения безукоризненно подтверждались данными источников, проанализированными специалистами-историками, просто не задумавшимися над сведением фактов воедино.

Поэтому всё, о чем я сейчас буду говорить, не есть моя находка, моя заслуга. Это заслуга и находка непрофессионала, «технаря» Петра Михайловича Хомякова, которому свежесть взгляда на давно известные обстоятельства позволила ткнуть меня, историка, носом в лежащее буквально на поверхности.

За что я ему выражаю огромную искреннюю благодарность и приношу извинения за то, что подумал о нём плохо. Если же мои коллеги ради «кастового» (в худшем смысле этого слова) снобизма и высокомерия не пожелают принять открытия «непрофессионала» – что ж, пусть это останется на их совести.

Пётр Хомяков указал на силу, получившую очень много хорошего от ордынского нашествия. На силу, расположенную много ближе к месту, где разворачивались события. На силу, имевшую буквально тысячелетнюю традицию изощрённых интриг и дипломатических манипуляций.

На силу, наконец, имевшую огромное количество «агентов влияния» на Руси – причём количество и авторитет этих агентов были сильнее как раз в крупных городах и незначительны – в маленьких.

В XIII веке часы истории Восточной Римской империи отстукивали, казалось, последние десятилетия. Болгары и сербы отняли у Византии Балканы. Мавры и норманны – Южную Италию. Турки-сельджуки отвоёвывали Малую Азию, всё ближе подбираясь к столице – Константинополю.

На свою голову, Византия сама призвала, следуя своему давнему правилу «пусть варвары бьют варваров», на защиту от сельджуков светлобородых рыцарей-католиков из Западной Европы. Этим воспользовались итальянские банкиры, упорно теснившие византийских купцов с рынков Средиземного моря.

А впрочем, может, всё было бы так, как было, и без них. Потому что, ей-же-ей, не требовалось никаких особенных подсказок, чтоб в косматые головы профессиональных разбойников из нищих каменных гнёзд Европы при взгляде на великолепие Константинополя проникла простая мысль: «А какого чёрта, благородные сэры, мы должны совать свои головы под сарацинские сабли ради этих зажравшихся каплунов, давно забывших, с какой стороны у меча рукоятка?! И почему столько хороших вещей принадлежит этим схизматикам, когда мы, кладущие жизни за, истинную католическую веру, спим на чепраках и кладём сёдла под головы?!»

Константинополь буквально упал в руки ораве вшивых бандитов с нашитыми на одежде крестами. Второй Рим лишился столицы, съёжившись в «Никейскую империю», зажатую между крестоносцами и сельджуками.

В Константинополе крестоносцы учредили игрушечную «Латинскую империю» – с ручным «патриархом» и игрушечным «императором», но настоящими хозяевами, понятно, там являются именно бароны с Запада.

Те же крестоносцы прибрали те земли на Балканах, которые еще не отняли славяне, – впрочем, при попытке потягаться с болгарами были разбиты в пух и прах в 1205 году. Но Византии-Никее от этого было не легче. Казалось, история Византии катится к закату.

Но приходят монголы.

Монголы бьют сельджуков – и сельджуки останавливают в сороковых годах XIII столетия натиск на Никею, поспешно заключают с нею мирный договор. В 1241 году Болгария, уже потеснившая было на Балканах крестоносцев, падает под ударами монголов, сойдя с исторической сцены как соперник Никеи.

И вот уже никейский император Иоанн Ватац захватил огромные территории в Северной Фракии, Адрианополь, Македонию, выйдя к Адриатическому морю, а в 1246 году – Фессалонику.

На рассвете 25 июня 1261 года полководец преемника Иоанна Ватаца, Михаила VIII Палеолога Алексей Старитгопул, взял обложенный со всех сторон Константинополь. Византийская империя восстановлена. Добавим, что удар в Центральную Европу монголами, как мы уже говорили, пришёлся по союзникам папы – вдохновителя крестовых походов и врага Никеи.

Три похода по врагам Никеи-Византии. Так бывает? Ни одной попытки во время этих походов закрепиться в опасной близости от её границ, в Малой Азии, как когда-то пришедшие из Средней Азии сельджуки на Балканах, как болгары Аспаруха – в Центральной Европе, как венгры или гунны Аттилы.

Вы верите в такие совпадения, читатель?

Предположения Петра Михайловича Хомякова кажутся мне убедительнее опасений римского папы или фантазий наших западоненавистников. Тем паче, что именно Византия имела многовековой опыт интриг и натравливания одних народов на другие.

Особенно хорошо у Византии получалось натравливать азиатов-кочевников на славян. В VI веке интриги Константинополя натравили на нарождающееся государство антов, предков восточных славян, орду аварского кагана Байана. Тысячи славянских рабов наводнили рынки Второго Рима, а молодая антская держава была разрушена, убита в колыбели.

В VIII столетии византийцы послали зодчего Петрону Каматира строить хазарам крепости-базы на Дону для набегов на славянские земли. Потребителем рабов опять-таки была Византия. Константин Порфирогенет – «Рождённый в Пурпуре» – откровенно писал в X веке, что империя заинтересована в набегах печенегов на русов.

Вполне возможно, византийская интрига не оставила в покое и половцев, хотя основательных доказательств этому мы не имеем – но опять-таки именно Византия скупала у этих кочевников русских невольников.

Не логично ли было для Никеи, потерявшей столицу, окружённой врагами, заинтересоваться пришедшими из степей новыми кочевниками?

Вот только – что могли им предложить имперские дипломаты? Чем заинтересовать? Приглашать к себе в близкое соседство монголов они не собирались – хватило и урока с крестоносцами. Тогда…

Вы ещё не догадались, читатель? Византийцам ли, чьи купцы истоптали всю православную Русь, им ли, к кому что ни год приходили паломники из самых разных городов северной страны, было не знать всех путей и дорог по Русской земле?

Вы ещё не поняли, отчего Батый шёл по Русской земле уверенно и целенаправленно, будто знал, к какому городу какой дорогой подойти и где какое войско его встретит?

Но услуги, которые могли предложить восточным завоевателям дипломаты Второго Рима, отнюдь не исчерпывались данными о дорогах, соединяющих русские города, и дружинах, защищающих их. Больше, много больше могли предложить владыки Никеи пришельцам.

В каждом крупном городе Руси были их центры влияния. Были люди, связанные с Византией вознесением на высокий, хлебный пост и – тогда к этому относились очень серьёзно – преемственностью рукоположения, мистической преемственностью «апостольской благодати».

Православные архиереи и епископы.

Я знаю, сейчас православные читатели, если только они дочитали книгу до этих страниц, опять начнут рассуждать о повторении-де «задов советского агитпропа». И я опять отвечу им – словами дореволюционных церковных российских историков.

Вот что говорит Е.Е. Толубинский в своей «Истории русской церкви»: «Если полагать, что обязанность высшего духовенства – епископов с соборами игуменов – долженствовала при данных обстоятельствах состоять в том, чтобы одушевлять князей и всех граждан к мужественному сопротивлению врагам для защиты своей земли, то летописи не дают нам права сказать, что епископы наши оказались на высоте своего призвания; они не говорят нам, чтобы при всеобщей панике и растерянности раздавался по стране этот одушевляющий святительский голос».

Он не просто «не раздавался», здесь маститый церковный историк щадит средневековых архипастырей. Они повально бежали из русских городов, бросая свою паству на произвол судьбы, на кровавую «милость» завоевателей. «Пастыри» бросали «стадо Христово», «отцы духовные» бросали «детей», «кормчие» бросали «корабли». Не последними – первыми.

Глава русской церкви митрополит Иосиф в самый год Батыева нашествия бежал, оставив свою кафедру. Ростовский епископ Кирилл – «избыл» монголов в Белоозере. Епископы Галичский и Перемышльский остались живы после взятия монголами их городов (Звонарь, 1907, № 8, с. 42-43.). Добавлю от себя, что и Черниговский епископ пережил взятие и разорение своего города.

Читатель, вы представляете себе, какой страшный удар наносили эти люди, искренне верившим в них русским христианам, своим бегством?! Но ещё интереснее судьба епископа рязанского.

Он… выехал из города, прежде чем монголы успели обступить Рязань. Прежде, читатель! Он, епископ первого города, которому предстояло испытать на себе всеразрушающую ярость захватчиков, словно знал, что городу не устоять…

«Словно»? Или всё же знал?! И как он уцелел? Впрочем, если епископы Чернигова, Галича и Пере-мышля пережили даже резню во взятых городах, то, что говорить о епископе Рязанском – он-то если и встретился с воинами Батыя – то за пределами стен, не в битве, можно сказать, мирно…

Уже цитированный мною Пётр Михайлович Хомяков по этому поводу употребил такое сравнение: можно ли представить, что во взятом, скажем, гитлеровцами Киеве остался в живых секретарь обкома коммунистической партии? Если бы такое произошло, продолжает Пётр Михайлович, то вывод бы из этого следовал только один – секретарь этот не кто иной, как немецкий шпион.

Какие будут предположения относительно уцелевших во взятых татарами городах епископов, читатель?

Мне только хотелось бы напомнить, что епископов в русские города «рукополагал» (фактически – назначал, или, по крайней мере, утверждал) митрополит. А этот митрополит опять-таки если не назначался, то утверждался… в Византии.

Таков был порядок ещё при Дмитрии Донском. Митрополит Иосиф и сам был греком, выходцем из Второго Рима. То есть наши бегуны-епископы и епископы, «чудесным образом» разминувшиеся со смертью в захваченных татарами городах, – все они креатуры, или, по-русски говоря, выдвиженцы… правильно, читатель, всё той же Византии!

Но как это может быть, спросите вы, читатель. Ведь они же, эти епископы, всё-таки были в большинстве своём русские люди, как они могли бросить свои города, свою землю на разорение чужеземцам? Неужели они настолько подчинялись указкам «из центра»?

Ну, во-первых, читатель, церковные люди, прежде всего, были «гражданами небесного отечества», сначала христианами, а потом русскими. Может, и появлялись уже отдельные монахи или батюшки, для которых дело обстояло не так, но ещё в конце XV века русский вроде бы архиерей мог бросить, как увидим, русскому же великому князю: «ввашем Русийском царстве».

«Ваше» царство, «ваша» Русь – поневоле вспоминается расхожее «эта страна» из совсем недавних времён. За три столетия до того Печерский летописец, описывая осады Константинополя своими же предками, бросался определениями вроде «безбожная русь». Его симпатии, вполне очевидно, были на стороне византийских единоверцев, а не предков-язычников.

Гибель русских ладей князя Игоря Рюриковича от огнемётов византийского флота он смакует – как справедливую кару язычнику, поднявшему руку на православную Византию. Смакует он и историю о гибели этого государя якобы от рук доведенных его глупой жадностью до отчаянья его же подданных, древлян .

Он утверждает, что враг Святослава, Иоанн Цимисхий, вошёл в обороняемый русским князем Доростол – хотя этого не решаются утверждать даже византийские хронисты Лев Диакон и Иоанн Скилица.

Да что там говорить, если в качестве молитвы о победе в «русской» православной церкви утвердился акафист Богородице «Взбранной воеводе», сложенный в честь разгрома русских войск под Константинополем!

Этого могли не знать князья и дружинники, внимавшие его строкам, но могли ли быть настолько же невежественными отцы «русской» церкви, её архипастыри?!.

Вот отсюда, от «безбожной руси», от «Взбранной воеводе», от летописного сравнения крещёной Ольги среди язычников с жемчугом посреди кала растут на самом деле корни не только у «этой страны» недавних лет.

Когда историк Пекаревский во время Крымской войны, после неудачного для русских войск сражения на Чёрной, завидев знакомого, бросается к нему, радостно сверкая глазами, жмёт руку и счастливым голосом шепчет на ухо: «Нас разбили!», когда во время Русско-японской войны русские интеллигенты будут слать поздравительные телеграммы японскому микадо – это всё оттуда!

Как пекарские радовались победе «передовых», «прогрессивных» европейских стран над «отсталой» Россией, так и православного летописца только радовал разгром русских язычников воинами «богохранимой» Византии.

Такая вот психология.

Так что не надо заблуждаться – воспитанные в таком духе люди – а преуспевали и выходили в епископы и игумены, понятно, только те, кто очень хорошо усвоил этот дух не колебались, получив из заморского «центра» указание бросить паству и бежать при первом появлении ордынцев.

Тем паче, что и они, в конечном итоге, внакладе вовсе не остались. «Русская» церковь пошла на участие в плане небескорыстно. Впрочем, о её выгодах поговорим чуть позднее.

Народ, на самом-то деле, не забыл истинных взаимоотношений церкви с захватчиками. В причудливом преломлении они отразились в киевском предании о «сироте Батие».

Жил-был, гласит эта легенда, в Киеве сирота. Прибился он к монахам Киево-Печерской лавры, работал у них, получал не слишком вкусную, но сытную кормёжку. В отличие от других горожан, обижавших сироту, монахи не смеялись над ним.

Когда у сироты спрашивали, кто он такой, «чей будешь», простоватый подросток отвечал: «Я – Батий!» (то есть «батькам», отцам-монахам принадлежащий). В это время у татар умер царь, и они, по своему обычаю, отпустили на волю его коня, чтоб поглядеть, кого он выберет себе хозяином, а им, татарам, государём.

Конь пошёл в сторону Киева. Шёл-шёл, дошёл до лавры, где работал в это время Батий. Сирота вскочил на коня, и тот не скинул его – признал. И татары склонились перед новым царём.

Вырос Батий татарским царём, повоевал весь свет, припомнил и городу Киеву, что не жалел тот сироту, – сжёг, а народ кого порубил, кого в полон угнал. Только лавру не тронул.

В этом наивном предании, однако, сохранено знание. Знание народа, что «Батий», Батыево нашествие выросло-вызрело в монастырях. И память о факте – что даже в самую первую, страшную и сокрушительную Батыеву рать татары не трогали монастырей.

Не зря, получается, перед захватчиками меньше чем в неделю падали огромные центры епархий, города, вмещавшие в своих стенах множество церквей, храмов, обителей – такие как Рязань, Владимир, Чернигов, Киев, Галич.

И не зря стояли по нескольку недель, а то и вовсе не поддавались захватчикам те невеликие городки, что стояли в полуязыческой, а то и вовсе языческой глухомани, на окраине Новгородчины, требовавшей «отложить забожничье» (Торжок), вятических земель (Козельск), бродницкого Приднестровья (Холм, Кременец).

И не стоит, право, как Чивилихин, писатель замечательный, но увлекающийся, выдумывать какие-то сверхъестественные укрепления у Козельска или, как некоторые учёные, говорить, будто Холм и Кременец Батый не взял, потому как не умел брать крепости (странно, с Киевом и Владимиром это у него отлично получилось).

Правду говорили древние спартанцы, что лучшие стены для города – отвага его сыновей. Оттого Батыева Орда семь недель штурмовала Козельск и ушла, несолоно хлебавши, из-под стен Холма и Кременца, что в этих маленьких городках не было обителей, в тишине келий пестовавших «Батия», не было предателей-епископов, не было растерянных и испуганных рядовых батюшек, продолжавших по инерции бормотать оставленные беглыми «владыками» проповеди о «каре господней», противиться коей – «грех» и «гордыня» (так прямо и сказано в летописях).

Не стены и рвы, а отвага вдохновляемых древней Верой, голосом Родных Богов витязей защищала маленькие «злые города». Иван Франко в своём «Захаре Беркуте» отлично отразил суть событий, изобразив павшие, склонившиеся перед Ордой христианские города – и до последнего сражающуюся языческую общину.

Он мог даже избежать героического, но трагичного финала своего романа, разместив Беркута с его воинами в стенах Холма или Кременца – несдавшихся твердынь Волыни.

Что и говорить – богатую и щедрую плату заплатила Византия своим монгольским союзникам. За нападение на её врагов, болгар и сельджуков, она фактически открыла, руками епископов-перебежчиков, Батыю дорогу на Русскую землю.

У неё был мотив – мощный союзник, так необходимый вырождающейся, умирающей империи. У неё была возможность – неплохое знание Руси и самое главное – огромный авторитет родины православия у русских христиан.

«Русская» же церковь была соучастницей этого замысла ради своих выгод. Про них ниже – что до возможностей, то их и обсуждать странно – расхолаживание сопротивляющихся проповедям о «наставших последних временах», о «гневе господнем», бегство пастырей – фактический удар в спину защитникам городов.

Без помощи Византии и церкви Батыю, скорее всего, не удалось бы его сумасшедшее предприятие – вторжение с конным войском в чужую страну лесов и крепостей. Ну а церковь – на этот раз в лице летописцев – обеспечила совместной операции «дымовую завесу» из рассуждений о внезапности нападения «языков незнаемых» и о неисчислимых полчищах татар.

У подследственного были возможности к совершению преступления и мотив, кроме того, он всё время врёт. Как вы думаете, читатель, виноват он или нет?

Но вернёмся к выгодам, которые получила церковь во времена господства монголов – или татар, как называли завоевателей на Руси.

Вот что пишет тот же Голубинский: «Татары стали к вере и к духовенству русскому в отношения самой полной терпимости и самого полного благоприятствования… Бич божий, обрушившийся на наше отечество, не явился, по крайней мере, бичом для церкви».

А вот что пишет другой русский церковный историк, Н. Высоцкий: «Тяжело было для русских это монгольское иго. Но не все русские одинаково несли тяжесть этого порабощения. Представители церкви постарались завоевать себе привилегированное положение.

Они добились от татарских ханов того, что условия их жизни не были похожи на положение простых смертных. Народ страдал, а они чувствовали себя если не хорошо, то по крайней мере сносно… В момент татарского погрома они постарались обезопасить лично себя, не обращая внимания на вопли и стоны порабощённого народа.

Когда окончательно установилось монгольское иго, они постарались создать себе привилегированное положение…» (Звонарь, 1907, № 8, с. 43, 61).

И ещё один дореволюционный церковный исследователь, К. Шебатинский, в своём исследовании «Учение славянофилов об отношении церкви к государству»: «В татарский, или монгольский, период независимое положение церкви нашей упрочилось благодаря покровительству татарских ханов Золотой Орды. В этот период времени церковь наша получает от ханов особые привилегии» (Странник, 1912, № 8, с. 149).

А теперь, читатель, давайте посмотрим – в каких условиях церковь получала эти «особые привилегии».

1237-1238 годы. Первая «Батыева рать». О ней я уже рассказал подробно.

1240-1242. Вторая Батыева рать, прокатившаяся по югу Руси в центр Европы.

1252 год. Неврюева рать. Сожжена навсегда едва начавшая отстраиваться, оживать Рязань . На её месте до сих пор дожди вымывают из крепостных валов изрубленные человечьи кости. Две такие кости сейчас, когда я пишу эти строки, лежат рядом со мною.

Сожжены Суздаль, Переяславль, Тверь. Уничтожен и не возродился город Клещин.

Наравне с Неврюем этим походом командовал его виновник, донесший в Орду на готовящего восстание против гнёта завоевателей брата Андрея русский князь Александр Ярославич, впоследствии, что характерно, возведенный церковью в святые.

На этой личности здесь останавливаться не хочется, в «Тайнах русского Пятибожия» я уже сказал всё, что думаю об этом человеке.

В 1213 году «царёвы татары» разорили города Северо-Восточной Руси.

1275 год. Полчища Куремсы и Бурундая, возвращаясь из похода на Литву, разгромили южнорусские города.

1281 год. Кавгадай и Алчедей разбойничают вновь в Северо-Восточной Руси, в Залесье.

В 1282 году войско, возглавляемое Туратемиром и Алыней, опустошило окрестности Владимира и Переяславля.

В 1293 году земли всей Северо-Восточной Руси вплоть до Волока Ламского, нынешнего Волоколамска, были разграблены ордынским полководцем Дюденем. Исследователи расценивают это нашествие как одно из самых страшных, наряду с походами Батыя и Неврюя.

Татары научились отыскивать лесные убежища беженцев, спасения отныне не было даже в лесах. Охотники за двуногим товаром «людей из лесов изведоша», сообщает летопись.

Через четыре года последовало ещё одно нападение на Северо-Восточную Русь.

Словно мало было набегов и «ратей», была ещё и регулярная дань. Взимали её ордынские чиновники-баскаки, в основном – мусульмане и иудеи из Средней Азии. Для удобства переписи, естественно, требовалось провести перепись или «число».

Лаврентьевская летопись под 1257 годом: «Тое же зимы бысть число и изочтоша всю землю Руцскую, только не чтоша, кто служит у церкви».

В другом списке: «не чтоша игуменов, попов, крилошан, кто зрить на святую богородицу и на владыку». Имеется в виду перепись населения – первая в истории Руси перепись, проведенная ордынскими властями с целью правильного обложения податями всех, кто их платил.

Да, дорогой читатель. Церковь была, ни много, ни мало – освобождена от уплаты страшных ордынских податей. Про ордынские поборы ещё в XVIII веке сохранялись жутковатые песни – с богатых брали больше, с бедных – меньше, но всё же немало, и были те, кто, не в силах откупиться деньгами, вынужден был отдавать скотом, или же… или же отдавать за недоимку баскакам детей, жён, или – самому идти в рабство.

Особенным спросом пользовались русские девушки. Золотоволосые синеглазые красавицы нравились работорговцам из итальянских колоний в Крыму. Женщин они покупали в два раза чаще, чем мужчин. Цена за русскую рабыню превышала цену за рабыню-татарку на порядок – за первую могли дать и две тысячи лир, за вторую – не давали и полутора сотен.

При таких расценках имело смысл волочь живой товар через степь, не слишком беспокоясь о его сохранности – даже если половина перемрёт по пути – дело окупится.

Дани и набеги опустошали Русь в самом буквальном смысле слова. Кто не погибал, не попадал в плен – тот бежал на Север, подальше от ордынской напасти. За XIII столетие многострадальные земли Северо-Восточной Руси лишились 75% населённых пунктов.

Это – беспристрастная археологическая статистика. Не «эмоции», за которые пытаются выдать единодушные сведения восточных, западных и русских источников о разорении, которое оставляли позади себя степные орды, наши татаролюбы-азиопцы, выученики фантазёра Гумилёва. Сухая археологическая статистика.

И вот в этих условиях церковь, которую не трогали в набегах, которую освобождали от даней, «благоденствовала».

Читатель, если у вас есть слова – завидую вашему хладнокровию и словарному запасу. Потому что мне хочется кричать. Кричать не слишком парламентские выражения в каждую бороду, бубнящую о матушке-православной-церкви, которая-де была «хранительницей» русского народа в дни монгольского ига, его «заступницей» и даже – нет, просто нет слов! – вдохновительницей сопротивления ордынцам!

При Батые благоволение завоевателей к церковникам носило, скажем так, недокументированный характер. Их просто не трогали в разоряемых городах, их просто не включали в переписи для обложения данью.

Впоследствии ханы исправно снабжали митрополитов русской церкви охранными грамотами -ярлыками. Менгу-Темир дал ярлык Кириллу, хан Узбек – Петру, Джанибек – Шеогносту, Бердибек – Алексию, Тулунбек – Михаилу.

Суть этих документов хорошо передаёт автор дореволюционного журнала «Звонарь»: «Ярлыками утверждались следующие льготы для духовенства:

во-первых, русская вера ограждалась от всяких хулений и оскорблений со стороны кого бы то ни было, строго запрещалось хищение и повреждение принадлежностей верхнего богослужения;

во-вторых, духовенство освобождалось от даней, всяких пошлин и всяких повинностей;

в-третьих, все церковные недвижимые имения признавались неприкосновенными, и церковные слуги, т.е. рабы и холопы, объявлялись свободными от каких бы то ни было общественных работ» (1907, № 8, с. 43).

Причины такой благосклонности ханы отражали в са мих текстах ярлыков.

В самом первом дошедшем до нас ярлыке, данном в 1267 году ханом Менгу-Темиром, сказано: посланцы хана и сборщики дани «ать не замают их (служителей церкви. – Л.П.) да правым сердцем богови за нас и за племя наше моляться и благословляють нас… сию грамоту видящее и слышащее от попов и от чернецов ни дани, ни иного чего ни хотят, не возмут баскаки, князи, писцы, таможницы; а возмут, и они повеликой Ясе извинятся (будут обвинены. – Л.П.) и умрут».

Спустя почти сто лет, в 1347 году, ханша Тайдулла писала в ярлыке Алексию: «Не надобе им мзды, никакая пошлины не емлют у них ничего, занеже о нас молитву творят». Перед тем она же писала в грамоте митрополиту Феогносту: «Из давних, из добрых времен и доселе, что молятся богомольцы и весь поповский чин, и те никаких не ведают пошлин, самому богу молятся за племя наше в род и род и молитву воздают».

Примерно то же писали ханы Тулунбек и Бердыбек.

Но лучше всего выразился хан Узбек: «Зане они за нас и род наш бога молят и воинство наше укрепляют».

Напрягите своё воображение, читатель. Представьте, кем надо было быть, чтоб молить бога за разрушителей русских городов и сёл, за убийц русских детей, за торговцев русокосым, голубоглазым товаром на рынках Кафы…

Чтоб радоваться своей безопасности, когда с соседского двора под бабий вой, мимо опустивших почернелые лица мужиков, подручные баскака волокут живую дань – последнюю ли коровёнку-кормилицу за рога, дочку ли за косу…

Чтоб спокойно смотреть со стены тихой обители, как вздымается жирный черный дым над рощицей, за которой стояла деревенька, зная при этом – тебя-то не тронут, ярлык!

Попытайтесь представить себе моральный, ежели так можно выразиться, если тут можно говорить о какой-то морали, портрет русского, с позволения сказать, среднестатистического церковника той поры.

Легче, наверно, представить молебен в московских церквях за здравие Басаева или Радуева – в конце концов чеченцы, по крайней мере, пока не жгут русских городов – всего лишь взрывают дома. И в рабство угоняют по одному, а не деревнями и улицами.

Но всё же попытайтесь – и тогда вас, наверное, не так уж удивит тот простой факт, что в 1262 году в Ростове взбунтовавшиеся против татар горожане убили, среди прочих баскаков… монаха Зосиму. Да, читатель, я не ошибся, а вам не привиделось – среди прочих баскаков трудился, собирая дань с земляков, православный инок.

В 1328 году в Твери началось восстание, когда подручные баскака Шевкала – между прочим, это про его, «Щелкана Дюдентьевича», методы сбора дани ходили предания ещё четыре столетия с гаком! – стали отбирать кобылу у диакона Богородицкой церкви Дюдко.

Не думаю, что церковный люд так уж возлюбили миряне, просто… просто поняли – раз уж и у них те перь отбирают, и ярлык более не защита, значит – всё. Нечего больше терять. Край..

Восставшую Тверь спалило совместное московско-ордынское войско. Князь Тверской, Михаил, бежал в Псков, до которого длинные лапы Орды были бессильны дотянуться – но всё же Орда достала его. Чужими руками. Руками церкви. Митрополит Феогност – кстати, митрополиты давно уже переехали из Киева во Владимир, поближе к Орде, что ли? – пригрозил псковинам, ни много ни мало, отлучением, если они не выдадут вождя восстания хану Узбеку.

Ну, читатель, как вам «заступники и печальники земли Русской»? Священник, «молящий бога» за род поработителей своего народа и жгущее его землю войско. Монах, помогающий завоевателям собирать дань с земляков. Митрополит, требующий выдачи защитника русских людей татарам. Позолоченные купола, радостно сияющие над трупами и пожарищами.

Когда я слышу сегодня обращённые к русскому народу вопли о покаянии, меня, грешным делом, так и подмывает спросить: а как насчёт того, чтобы церкви покаяться за кое-что перед русским народом? Ну, треть народа, вырезанную во времена крещения… это еще вопрос спорный, нам, конечно, заявят, что во имя спасения людских душ и не такие жертвы оправданны.

Но вот за это – за благоденствие на пепелище, за молитвы о здравии тех, кто жёг русские города и веси, за монаха-баскака, за шантаж анафемой и принуждение к выдаче завоевателям вождей русского сопротивления – может, не мешало бы, а?

Но тут защитники церкви на пару с азиопцами-татаролюбами начинают петь, что-де татары даровали ярлыки православной церкви исключительно по причине своей общей веротерпимости. Уважали, мол, любых жрецов, вот и православных «попов, и чернецов, и игуменов» в том числе.

Может, кто-то в это и поверит, читатель. Кто-то, не знающий, скажем, о расправе Чингисхана с шаманами родного племени (в порядке «уважения», надо думать). Или о фресках в соборах Сандомира и Кракова, на которых по сию пору кровоточит память о страшной участи польских патеров, коим досталась горькая судьба живьём попасть в руки завоевателей.

О разорении польских обителей я уже писал. А ведь там был тот же самый Батый, о бережном обхождении коего с Киево-Печерским монастырём так долго помнили киевляне, при котором православные епископы могли выжить в вырезанном городе.

И самое главное, близкое к теме нашей книги. Обратитесь к прошлой главе, уважаемый читатель. Напоминаю – на Руси существовало две параллельные культуры, почти не пересекающиеся между собою. И где же доказательства «терпимости» татарских владык ко второй (а точнее – первой) русской культуре? Где ярлыки, дарованные волхвам, и свидетельства их освобождения от уплаты дани?

Этих свидетельств нам не предъявят ни адвокаты зосим и феогностов, ни любители батыев и узбеков. По той простой причине, что их – нет. Нет в истории, или, если угодно, в природе. Зато есть иные свидетельства.

После ордынского нашествия в городах резко исчезают свидетельства языческих ритуалов. Исчезает языческое узорочье с женских украшений. Исчезают – из городов – деревянные идолы. Следы жертвоприношений коней и быков. Угасают последние крупные капища.

Нет больше упоминаний про выступления волхвов. Вторая культура Руси идёт на спад, исчезает. Русское язычество окончательно превращается в религию сельских жителей да кое-где небольших маргинальных группок, может быть, отдельных семей, среди городского населения.

Прикажете считать это случайным совпадением?

Нет уж, уважаемые. Причины, по которым церкви давали ярлыки, ясно обозначены в них самих. Это поддержка ордынской власти. Это помощь в захвате и удержании власти над Русскими землями.

Батый и его потомки застали на Руси две веры. И сделали между ними выбор – выбор вполне естественный и осознанный. Потому что легче править и собирать дань с «раба Христова», и так привыкшего падать на колени и бить поклоны, а не с «Даждьбожьего внука», готового скорее разлучиться с жизнью, чем с честью, даже молящегося – стоя.

Потому что лучше уж «всякая власть от бога», чем неукоснительная вера в Правду-Роту, что превыше любых правителей. Лучше – россыпь одиночек, каждый радеющий о своём «спасении», чем сплочённые роды-кланы язычников. И так далее, и тому подобное. Лучше – для поработителей. Но лучше ли – для Руси?

Церковь вволю попользовалась развязанными захватчиком руками. За период монгольского господства она успела практически извести язычников – сознательных и последовательных, по крайней мере – в большинстве крупных городов Руси.

Как выше было уже сказано, всякая хула на православную веру и церковь каралась смертью – грех было упускать такой шанс расправиться с «погаными»!

Нехристианская природа самой ордынской власти церковь не смущала и не мешала ей прогибаться перед ханами, как потом не помешает прогибаться перед безбожниками-комиссарами. Честное слово, если церковь и впрямь «невеста Христова», значит, «рогатый бог» – это именно Христос, а не кельтский Цернунн.

Не зря Сергей Есенин мазал ворота монастырей дёгтем – как поступали в русских деревнях с жилищами потаскух. Несколько по-иному обстояло дело в Великом княжестве Литовском, но это – немного другой вопрос, его мы рассмотрим позднее.

Пока – ещё несколько слов о тех, кто оставался верен вере пращуров на землях несчастного Северо- Востока. А такие были.

Очень любопытное сравнительное описание «поганых»-язычников и христиан дал живший в конце XIII века епископ Владимирский Серапион, лицо, которое трудно заподозрить в любви к язычникам. Хотя в целом, конечно, лицо любопытное – выступал против истребления волхвов, скажем.

Его предшественник, епископ Митрофан, был, кстати, единственным епископом Северо-Восточной Руси, погибшим во время нашествия. Этот человек, опять же единственный среди русских «владык», до конца вдохновлял защитников города на сопротивление и сгорел в осаждённом соборе.

Если Серапион был его выжившим учеником – не удивляюсь его честности. Всё же в любой структуре могут найтись один-два порядочных человека.

Итак, сочинение Серапиона «Слово о маловерии».

«Печаль глубокую ношу в сердце своём о вас, дети мои. Никак не измените вы дурных своих привычек, всё богомерзкое творите вы на погибель души своей. Правду отринули, любви не имеете, зависть и лесть процветают в вас…

Лучше же, братья, отойдём от дурного, оставим все злодеяния: разбой, грабежи, пьянство, прелюбодейство, лихоимство, обиды, воровство, скупость, лжесвидетельство, гнев, ярость, злопамятство, ложь, клевету, ростовщичество.

…Почему о безумии своём не скорбите? Даже язычники, закона божьего не ведая, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют понапрасну, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое; никакой язычник не предаст своего брата, а если кого постигнет беда, то искупят его и в нужде его помогут ему, и найденное на торгу всем покажут.

Мы же считаем себя православными, крещены во имя божье, и заповеди его слышали, но всегда неправды исполнены, и зависти, и немилосердия. Братьев своих грабим, неверным их продаём, если бы могли, доносами, завистью свели бы друг друга…»

Как видите, читатель, создаётся любопытное впечатление. Послушать Серапиона, язычники – вместилище всех добродетелей и образец для подражания. А вот христиане… просто моральные уроды какие-то!

Впрочем, вспомним монаха Зосиму – и не будем особенно удивляться. Очень возможно, что Серапион знал, что писал. Очень возможно, что это его горькое «мы» вообще относится не просто к прихожанам, а к людям церкви.

О сложностях с применением к среднему священнику времён монгольского господства на Руси слова «мораль» мы уже говорили.

А вот второе упоминание о русском язычнике, уже XIV века. Преподобный Пафнутий Боровский рассказывает, что некая монахиня (надо думать, за особые заслуги) была живой взята на тот свет, а потом отпущена на землю, передать впечатления.

Так вот, помимо прочего, она наблюдала там, на полдороге между адом и раем, «пса лежаща, одетого шубою соболью». Сопровождающий монахиню в её познавательной экскурсии «гид»-архангел ответил на естественный вопрос монахини, что бы это значило, что перед нею – язычник, «милостивый и добродетельный; неизреченной ради его милостыни избавил его бог от муки.

Но он не потщился стяжать истинную веру, не породился водою и духом и потому недостоин был войти в рай. А был он так милостив, что искупал всех от всякия беды, откупал должников, посылал по ордам и выкупал пленных христиан, даже птиц выкупал и выпускал на волю».

Как видим, перед нами «нехристь», к «ордам» не принадлежащий, и, судя по всему, земляк тех «христиан», что выкупал в «ордах». Стало быть – один из последних русских язычников, и, как видно по масштабам благотворительности, человек не бедный.

Во времена преподобного Пафнутия таковые, по всей видимости, встречались. Ещё раз демонстрирует отношение христиан к некрещёным землякам то, что этот, судя по описанию, почти святой человек для Пафнутия даже не человек, а пёс. Ещё бы, ведь сам Иисус уподобил язычников псам (Мк. 7:27, Мтф. 15:22-28).

Кстати, это сравнение очень любили немцы-католики, навязывавшие христианство варягам.

Зато, кстати, в раю наша монахиня-путешественница видела не кого-нибудь, а Ивана Даниловича Калиту, того самого московского князя, что вместе с ордами Узбека жёг мятежную Тверь и собирал дань для хана.

Вот такая расстановка симпатий у христианского пастыря – язычник, выкупающий пленных христиан у ордынцев – эта даже не человек, а всего лишь собака, из милости прикрытая шубой в знак его добрых дел. А ордынский полицай – в раю.

К этому трудно добавить что-либо, кроме одного обстоятельства. Его отмечает в своей «Истории церкви» А. Карташёв. Православная церковь за все века ига так и не выкупила ни одного пленника. Ни одного.

В родословных российского дворянства наблюдается одно забавное явление. Очень часто дворянский род начинается с того, что веке в XIV на службу к московскому, реже – тверскому или рязанскому, или ещё какому-нибудь, князю приходит некий татарский князь.

Дело-то вполне обыденное, с одной стороны, несть ни эллина, ни иудея, крестись в православную веру да и служи (и чего это православные так возмущаются засильем «лиц южной национальности», скажем, в милиции? Крещёных татар на службе у их любимых московских государей было ну никак не меньше).

С другой стороны, Орда уже не та, потомки Чингисхана окончательно перегрызлись, и служить «хану» московского «улуса» выгоднее, как ни погляди – и слава, и добыча, и надёжность – по крайности, на Москве князья друг дружку не режут напропалую, как в Сарае!

Всё бы так, и ни к чему было бы упоминать это заурядное обстоятельство в моей книге. Да вот только имена у этих самых «татар» иногда уж больно чудные. Зовут их… Ждан, Ярослав, Будимир… не самые татарские имена, право же.

Лично я вношу этих «странных татар» в копилку доказательств существования в это время русских язычников. Почему их записали в «татары»? Всё предельно просто, уважаемый читатель.

Дело в том, что родословные российского дворянства дошли до нас в списках не старше XVII столетия, когда, конечно, слово «поганый» или хотя бы «некрещёный» могло ассоциироваться только с инородцами. Да ещё и имена малознакомые. В общем, явные «татары»!

Вспоминается в этой связи такой эпизод с одною моей знакомой. Взяв у меня почитать книжку славянского фэнтези, она вскоре вернула её обратно и была крайне недовольна. «Имена какие-то татарские, не запомнишь – Огневед, Яромысл».

Добавьте ещё и моду у российского дворянства на иностранное, или хотя бы инородческое происхождение – и вы поймёте, почему того, кто по приезде ко двору московского государя рекомендовался как «поганый князь Ждан (Ярослав, Будимир и пр.)», могли запросто записать посмертно в «татары».

Кстати, среди этих странных «татар», носящих не татарские имена, были Ротай, Бедырь, Порхач и Битюг – основатели дворянского рода Кайсаровых, потомок коего, Андрей Сергеевич Кайсаров, написал в 1803 году труд «Славянская и российская мифология».

Возможен, однако, и другой вариант. Правда, он не слишком вероятен, о чём сразу предупреждаю читателя, поскольку основан на построениях Льва Николаевича Гумилёва, исследователя, не всегда строгого в подборе аргументов, особенно когда речь идёт о его любимых монголах.

В одном из своих сочинений он бегло упоминает о якобы существующих сведениях про то, что в гвардию великого хана в Каракоруме входили русы-язычники. Вроде бы им принадлежал целый надел земли – не то в Монголии, не то в Северном Китае.

Однако где бы ни было пристанище ушедших так далеко от отчизны язычников, их, несомненно, должно было тянуть к родной земле, к её священным рощам и источникам, к могилам пращуров. Возможно, это они или их сыновья, внуки и возвращались тогда на родную землю.

Тогда они действительно, по крайней мере формально, были «татарами» – кем ещё могли быть личные охранники великого хана? Но при этом носили вполне славянские имена.

Ну, вот видите, скажут мне читатели-христиане, и ваши язычники служили завоевателям. А на Куликовом поле свободу Руси добыли благословение Сергия Радонежского да подвиг монаха Александра Пересвета. А где были язычники?

Как это ни покажется удивительным – на Куликовом поле же и были. Да и с Сергием Радонежским и двумя братьями-богатырями, Пересветом и Ослябей, не всё так ясно и просто, как хотелось бы того христианам.

Начнём, пожалуй, вот с какого обстоятельства. Кто-нибудь из рассуждающих о Сергии Радонежском и его благословении, принесшем-де победу русским ратям на поле Куликовом, обращает ли внимание на некоторую несообразность – великий князь Дмитрий Иванович отправляется испрашивать благословения на решительную битву с врагом веры и отечества у игумена затерянной в лесах обители, чуть ли не скита даже?

Странно ведь, что ни говори. Продолжая аналогию с Великой Отечественной, начатую Петром Хомяковым, попытаемся представить, что маршал Жуков отправляется за инструкциями и одобрением своих действий к секретарю колхозного райкома.

Странно бы это было? Мягко говоря, очень странно. А где, извините, более высокие церковные иерархи? Где митрополит, епископы? Почему они не благословят московского государя на защиту «веры и отечества»? или, как гласит «Задонщина», за землю Русскую, за веру христианскую?

Первоначально я сам просто предполагал, что Дмитрий не пошёл к этим людям, зная, что они из себя представляют. И только статья влх. Велимира (Н. Сперанского) «Дух язычества – дух победы» указала мне на более занимательный аспект событий, предшествовавших Куликовской победе.

Дело в том, что Дмитрий на момент битвы находился в серьёзнейшей ссоре с митрополитом-болгарином Киприаном, фактически он был отлучён от церкви – и посему, очевидно, никто из церковных иерархов его попросту не принял.

Это потом уже, после Куликовской победы, Киприан примирился с Дмитрием – победителей не судят. Кстати, Киприан занял свой пост при сопротивлении Дмитрия, пытавшегося провести на митрополичью кафедру своего духовника Михаила-Митяя, и не без помощи Сергия.

Кстати же, будущее показало, что Дмитрий был целиком прав, не доверяя византийскому ставленнику – когда, уже после Куликова поля, к Москве подошёл Тохтамыш, Киприан, на которого отправившийся собирать войска князь оставил столицу, поступил совсем как архипастыри в 1237 году – сбежал.

Москву защищал – и погиб, защищая её, – литовский князь Остей, сын Андрея Ольгердовича.

Далее, Сергий, в общем-то, не благословлял. В ранних житиях рассказывается, как пустынник долго уговаривал князя поклониться Мамаю, поднести ему дары, («почти дарами и воздай честь нечестивому Мамаю, да, видем твоё смирение, господь бог вознесёт тебя, а его неукротимую ярость и гордость низложит»), и только потом выговорил нечто среднее между благословением и предсказанием – мол, если пойдешь на Мамая в великой силе, то победишь.

Дальше – ещё занимательней. Войско Дмитрия стояло на Куликовом поле так, что первый удар ордынцев Мамая приняли на себя дружины пришедших зимой 1379-1380 годов на службу к Дмитрию Ивановичу литовских князей Андрея (отца Остея) и Дмитрия Ольгердовича.

Сами князья – крещёные, но, судя по именам, в первом поколении. Литва – держава ещё языческая, в стольном городе Вильно (будущем Вильнюсе) стоит каменный храм Перкунаса-Громовержца, русского Перуна, на месте которого после крещения Литвы поставят деревянный костёл.

В храме полыхает неугасимый костёр из дубовых дров. Среди дружинников-литвинов наверняка должно было оставаться немало язычников, причём необязательно литовских, балтских. Языческие поверья были крепки и в белорусском Полесье, входившем тогда в состав Литвы, – многие авторы утверждают, что и литвинами-то тогда называли тех, кого мы сегодня зовем белорусами.

Итак, впереди всех, в так называемом «сторожевом полку», в авангарде, находились литвины, в большинстве своём, скорее всего, или вчерашние язычники, или вполне себе сегодняшние. Литва вообще в христианство будет обращаться тяжко и медленно.

Далее идут таинственные, не названные по именам «князья Белозерские». Их – двенадцать, по сообщению всё той же «Задонщины», самого раннего из памятников Куликовского цикла. Войско их, соответственно, надо полагать, из Белозерья.

Как мы помним, жители этих мест не желали выдавать Яню Вышатичу волхвов до тех пор, пока он не припугнул их, что останется в их городке с дружиной на год. Изменилось ли что-нибудь за три столетия?

Честно говоря, не слишком. Неподалёку от Белого озера есть озеро Кубенское. Там в 1342 году князь Глеб Борисович застал «много множество неверных человек вскрай Кубенского озера великого по берегам». «Неверные» пытались выжить общину монахов-пустынников, угнездившуюся на островке Спас-Камень, напротив горы с многозначительным названием «Лысая».

Очевидно, Камень тоже играл какую-то роль в местной обрядности и язычники всего лишь пытались прогнать чужаков со священного для них места. Так что монахам приходилось «молитвы возсылающе богу отай» – то есть тайно.

Неспокойно пришлось на новом месте (на самом Белом озере) и другому пустынножителю – Кириллу Белозерскому. Он пришёл сюда уже после Куликовской победы – в 1397 году. Выходец из знатного боярского рода Вельяминовых обрёл здесь, как сообщает его житие, желанное одиночест-во – «и никому же ту о человек живущу».

Однако вскоре смиренного пустынника ограбили, а потом и попытались поджечь. Что говорит о том, конечно, что местность была не настолько пустынна, как хотелось того Кириллу – вряд ли поджогами и ограблениями занимались медведи.

Благо и заселился он на горку над берегом, которую впоследствии стали называть Ивановской – как видно, она была местом для Купальских игрищ. Да и места неподалёку от Славенского волоку безлюдными быть просто не могли.

Там же находится огромный камень-валун с врезанным «отпечатком» человеческой ступни. Такие камни – следовики – служили предметом языческого культа у многих народов. Неподалёку же располагалась деревня Болванцы – то есть Идолы.

А в реке Шексне, впадавшей в Белое озеро, найден был невысокий каменный истукан фаллической формы. Правда, был ли он тем самым «камнем», который низвергли в Шексну при крещении Белоозера, как полагает собравший все эти интереснейшие сведения вологодский подвижник-краевед и этнограф А.В. Кузнецов, я сказать не решусь.

Могу сказать одно – если это так, то Белоозеро крестили не ранее XIV столетия. Дело в том, что до начала этого века город стоял в другом месте, на берегу давшего ему имя водоёма, не над Шексной. Перенесён на новое место он был в результате разразившейся в середине столетия эпидемии «чёрной смерти», полностью опустошившей прежнее Белоозеро, после чего опустевший город и забросили.

Впрочем, «безлюдность» или «пустынность» облюбованных отшельником мест – обиходный оборот житийной литературы. Поскольку в каком-то месте не было христиан, постольку считалось, что в нём нет и людей, как таковых.

Так, если верить житию Герасима Вологодского, то инок пришёл на пустое место, «на великий лес», и лишь потом, чуть не вокруг его кельи, возник город. В житии, несмотря на это, мимоходом упоминается торговый посад (в лесу?!). Раскопки выяснили, что город Вологда существовал задолго до 1147 года, когда в этих краях объявился Герасим.

Очевидно, то же было и с Кириллом. То есть жители окрестностей Белоозера, как и их соседи с озера Кубенского, принадлежали к тем, кого порядочному иноку и замечать-то не подобало, пока они не возьмутся грабить его или поджигать келью.

А значит, население Белоозера также принадлежало к числу «неверных человек», которые «не… принята святое крещение». Именно их и вывели двенадцать Белозерских князей на Куликово поле, встав, по воле Дмитрия Ивановича, в «чело» – передние ряды – Большого полка.

За ними же стояли «москвичи» – жители Московской земли, куда более плотно «охваченные» крещением и вниманием церкви, чем жители Северной и Западной окраин. И что же? «Москвичи же мнози небывальци, видевшее множество рати татарской, устрашишася и живота отчаявшася, а иным на бегы обратишася».

Не отошли с боем, как литвины, не стояли насмерть, как белозерцы, – испугались и побежали.

И можно себе представить, чем закончилась бы эта битва, если бы не Дмитрий Боброк. Мне доводилось удивлять знакомых сообщением о том, что не только литвины участвовали в битве, но даже и сам прославленный во множестве книжек и даже в мультфильме воевода Боброк – литвин по национальности .

Что поделаешь, он был выходцем с Волыни, а та в те времена была землёю Великого княжества Литовского и Русского. Более того, воевода-литвин, ни много ни мало, ворожит князю, ещё не прозванному Донским, о будущей победе по волчьему вою, заре и «голосу земли».

Любопытно, что в западнорусских, Смоленских землях, на момент Куликовской битвы – «литовских», ещё в начале XX века простолюдины ходили вот так «слушать землю» на заре – тайком, сняв крест. Два Дмитрия, князь и воевода, тоже гадали о победе тайком – на дворе всё же был не XII век. Любопытно, снимали ли они при этом кресты?

Так вот, именно он, этот литовский ведун-двоеверец, в тот момент, когда дрогнули и побежали под натиском Мамаевых полчищ православные москвичи, спас битву, спас Русь, вылетев с засадным полком из дубравы, где хоронился до времени.

Боброк, кстати, потом вернётся на родину и погибнет, сражаясь с татарами на Ворскле, под родными, литовскими знамёнами, за князя Витовта, ещё не крестившего своих подданных.

Как видим, двоеверцам и язычникам из «поганой» Литвы вкупе с «неверными» белозерцами принадлежала немалая роль в Куликовской победе.

А как же братья-монахи Ослябя и Пересвет? С ними тоже не всё просто. Да, я понимаю, читатель, что, если вы привыкли судить о Куликовской, битве по школьным учебникам или мультфильму «Лебеди Непрядвы» , то у вас просто на подкорке должны были отпечататься и благословляющий князя на бой с ордою поганою Сергий, и Пересвет, в одной рясе да скуфейке, несущийся на бой с закованным в железо ордынцем Челубеем.

Вот только стоит повнимательнее вчитаться в источники. И красивая, хоть миниатюру под Палех лакируй, картинка рассыпается. Слишком уж много загадок скопилось вокруг братьев Осляби и Пересвета.

Про Пересвета летописи, составленные сразу после битвы, скажем, вообще почти ничего не говорят, ограничиваясь его упоминанием среди погибших на поле Куликовом. Что ещё удивительнее, полное молчание про братьев хранит и житие Сергия Радонежского.

А это уж, что называется, ни в какие ворота – что ж, как игумен огород монастырский собственноручно окучивал – важно, а что на бой с погаными басурманами двух парней из монастыря отправил, «за веру христианскую, за землю Русскую» – так это ерунда, проходная деталь, о которой и позабыть не грех?!

Ведь, согласно более поздним, лет через сто после битвы записанным преданиям, Сергий возложил братьям – иногда их именуют послушниками – схимы.

Современному человеку трудно понять, что тут такого уж из ряда вон выходящего. Однако необычное, мягко говоря, в этой ситуации есть. Церковь часто именуется воинством Христовым, и, как во всякой армии, есть в ней своя жёсткая субординация.

Схимник – иначе говоря, схимонах – одно из высших званий в этой армии. Сперва человек становится послушником – года так на три, потом его постригают, делают рясофором – ещё не монахом! – потом идёт просто монах, потом – иеромонах, а вот уж потом…

Прочувствовали? Поверить, будто обычному монаху – не говоря про послушника – надели схиму, всё равно, что поверить в то, что лейтенанта за какой-то подвиг произвели в генерал-лейтенанты. Такие превращения бывают разве что во снах кадета Биглера из «Бравого солдата Швейка».

Более того, по законам православной церкви ни священник, ни монах под страхом отлучения не имеют права брать в руки оружие, даже и для защиты собственной жизни. Существует рассказ о том, как Пётр I, увидев некоего священника, идущего по дороге с ружьём, заметил – а не боится ли, мол, батюшка отлучения?

На что почтенный иерей вполне разумно заметил, что если на кишащих разбойниками (результат «реформ» Петра) дорогах ему повстречается шайка лихих людей – ему уже не до отлучения будет.

Православие никогда не знало храмовников, госпитальеров – всего этого воинствующего монашества католиков, более того, попрекало «латинян» за столь нехристианское, с точки зрения восточного христианства, поведение.

Бывали в нашей истории случаи, когда полковые батюшки рядом с солдатами шли на вражеские редуты – за что им, конечно же, честь и хвала – но в руках у них в эти моменты мог быть только крест, которым они воодушевляли на битву православное воинство, который прикладывали к губам умирающих. Только крест, ничего более.

То есть православный монах, тем паче послушник, получающий из рук игумена схиму и участвующий, опять же с благословения игумена, в бою с оружием в руках – это такая невидаль, такая двойная небывальщина, что ей бы самое место на страницах летописей, вместе, скажем, с сообщениями о солнечных затмениях, кометах, землетрясениях и прочих чудесах, Однако летописи – молчат .

Из современных Куликовской битве памятников о Пересвете и Ослябе говорит только «Задонщина». По её словам, Пересвет «злаченым доспехом посвечивает». Вот и все сказки про рясы, скуфейки, схиму.

Правы оказались советский художник Авилов, язычник Константин Васильев да неведомый мне автор памятника русскому герою в Брянске, изобразившие Пересвета в доспехах русского богатыря – а не Виктор Васнецов, нацепивший на героя схиму, и уж подавно не нынешние не по уму усердные живописцы, изображающие, как Пересвет в одних схиме с рясой, нимбе да лаптях (!) сражается с закованным в чешуйчатые латы Челубеем.

В самой же ранней, Кирилле-Белозёрской редакции «Задонщины» (названной так потому, что сохранилась в монастыре, основанном нашим знакомцем, Кириллом, отшельником с Белого озера), Пересвета с братом и чернецами-то не именуют!

«Хоробрый Пересвет поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди». Хорош смиренный инок, читатель? Дальше – пуще: «…а ркучи таково слово: «Лутчи бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели от поганых полоненным».

Картина маслом кисти Репина, «Приплыли» называется. Православный монах проповедует самоубийство с помощью собственного меча, как предпочтительное плену. Да ведь это – нормальная этика русского воина-язычника времён Игоря или Святослава!

О русах, кидающихся на собственные клинки, лишь бы не попасть в плен к врагу, пишут грек Лев Диакон (о русах Святослава в Болгарии) и перс ибн Мискавейх (про русов в городе Берда). А вот с точки зрения православного (не говорю уж – монаха) самоубийство тяжкий, непростительный грех.

Закрадывается, право, нехорошее подозрение – да были ли наши герои монахами? Если и были – то определённо не Троицкого монастыря, основанного Сергием Радонежским. В каждой обители существует такой особый список – синодик, или помянник. По нему поминают на службах всех когда-либо живших в обителях братьев.

Так вот, в поминальном перечне Троицкой обители имена Александра Пересвета и Родиона Осляби отсутствуют. Захоронены оба воина в Старо-Симоновском монастыре на территории Москвы, чего, конечно, не могло бы быть, если бы они были монахами Троицкой обители – та не допустила бы погребения столь именитых своих братьев вне своих стен, в «чужой» земле.

Между прочим, оба брата на момент битвы вовсе не были теми пухлогубыми, безусыми, богатырями, которых изображает мультфильм «Лебеди Непрядвы». У младшего, Осляби, был уже взрослый сын Яков, погибший в Куликовской битве.

Не прервался и род старшего – спустя два столетия в Московию переедет литовский выходец Иван Пересветов, потомок героя «Мамаева побоища», страстный сторонник самовластия московских государей.

Стоп! Но отчего же – «литовский выходец»? Да оттого что оба брата именуются во всех источниках «боярами брянскими», иногда – «любучанами», выходцами из расположенного неподалеку от Брянска городка Любутска на Оке. А во времена Мамая и Дмитрия Донского это – земли княжеств Литовского и Русского.

То есть и Пересвет с Ослябею тоже «литовскоподданные», и под знамёна московского князя могли прийти лишь вслед за своим сюзереном, уже упоминавшимся нами Дмитрием Ольгердовичем, князем Брянским, основателем рода князей Трубецких.

Тогда, кстати, понятно участие Пересвета в первых стычках с татарами – ведь, как мы уже говорили, литовские витязи стояли в передовых рядах русского войска. Кстати, кого-то огорчу, кого-то – порадую: гибель Пересвета в поединке перед началом сражения также всего лишь поздняя легенда.

По «Задонщине», свою не слишком христианскую реплику Пересвет произносит, когда «иные уже лежат посечены у Дона Великого на берегу» – то есть битва в разгаре, а Пересвет – жив. Не знаю, как вас, читатель, а меня это только радует – очень было бы обидно, если б бывалый воин погиб, расплатившись за «свою жизнь лишь одной татарской.

Однако это не самое занимательное. Дело в том, что Дмитрий Ольгердович с братом Андреем, как мы с вами хорошо помним, читатель, на службу московскому князю перешёл зимой 1379-1380 годов. Сражение на поле Куликовом произошло, как известно, осенью 1380 года.

А теперь, как говорится, внимание, вопрос. Когда успели братья уйти в монахи, да ещё в монастырь, расположенный на территории Московского княжества, и пройти там хотя бы трёхгодичный, как помним, срок послушничества? Не говоря уж про схиму…

Вопросы, вопросы, вопросы. И ни одного ответа. Точнее, есть как раз один – на все вопросы разом.

Ни Пересвет, ни его брат Родион Ослябя на момент Куликовской битвы не были монахами. Ни Троицкого, ни какого-либо иного монастыря – монах освобождается от любых земных обязанностей, «умирает для мира», и следовать за сюзереном (уже бывшим) на территорию другого государства не должен.

Как я уже говорил, сами братья Ольгердовичи были крещены уже взрослыми людьми, первыми в своём роду. Судя по «святотатственным» высказываниям Пересвета, христианство не успело пустить глубокие корни и в душах их бояр – точно так же, как и в душе ведуна Боброка.

Уцелевший в Куликовской сече Ослябя служил впоследствии у митрополита Киприана, под старость же и впрямь постригся в монахи. Так и появился в летописях «чернец Родион Ослябя», ну а уж монахи-переписчики, видя, что он называет Пересвета братом, включили посмертно в свои ряды обоих героев Куликова поля.

И произошло это не ранее конца XV столетия, уже через век после битвы, когда иго татар было окончательно скинуто Русью и последняя попытка его реставрировать (хан Ахмат, стояние на реке Угре, 1480 год) провалилась. В те времена появилось много легенд, в том числе – «Сказание о Мамаевом побоище», перекроившее «на злобу дня» всю историю Куликовского сражения.

Тогда же появились первые, нескладные ещё рассказы о небывалом походе на Куликово поле злодея-литвина Ягайло, надумавшего ударить в спину православному воинству. В «Сказании» литву вообще ведёт на Куликово поле почивший за несколько лет до битвы Ольгерд – не иначе, злые литовские волхвы подняли мертвяка из могилы.

В летописях Москвы в те же времена впервые появляется сообщение о походе Ягайло «с силой литовския и лятские». Вот только «лятская», польская «сила» у Ягайло в 1380 году – это из разряда тех же неграмотных сказок, что и покойник Ольгерд во главе войска.

Литва объединилась с Польшей – на свою, в конечном счёте, голову – лишь в 1385 году, через пять лет после сражения и ни в каких, кроме этих неграмотных сказок, источниках не упомянутого похода.

Вражда Москвы с Литвой, точнее, уже с Речью Посполитой, вступала в свою решающую фазу, и активнейшее участие литвинов в победе над Ордой требовалось замазать – сказочным ли походом Ягайло на Русь, выдуманным ли монашеством – понятное дело, в стоящей на Московских землях обители – литовских витязей.

Требовалось кое-что замазать и церкви – своё… как бы это цензурно-то… своё, скажем так, поведение в годы ордынского ига. Епископов-бегунов и епископов, «чудесно спасшихся» в разорённых городах, проповеди о смирении перед захватчиками, молитвы за ордынского «царя» с семейством, монахов-баскаков и прочие милые шалости.

Хотя незадолго до того – вы не поверите, читатель, – церковь не скрывала своего сотрудничества с ханами, она им хвалилась! Когда Иван III посягнул на церковные земли, «святые отцы» заявили великому князю: «…мнози и от неверных и нечестивых царей… зело по святых церквах побораху, не токмо в своих странах, но и в Русийском вашем царствии, и ярлыки давали».

И козырями выложили на стол… те самые ярлыки, которые я недавно цитировал.

Не знаешь, на что умиляться больше – на это самое дивное «Русийском вашем царствии» или на оглушительно наглую попытку в недавно освободившейся от оккупации стране ссылкой на законы оккупантов, на выслуженные у захватчиков льготы.

Но минул 1480-й, Русь на Угре навсегда поставила Орду на место. И «невеста Христова», ещё, так сказать, не износивши подаренных Батыем «сапог», кинулась примазываться к русской победе, посмертно достригать в свой монастырь братьев-полуязычников из дремучих брянских лесов, где в годы их молодости догорали последние погребальные костры – возможно, ещё их отец сгорел на таком.

Исторический же Пересвет монахом никогда не был, обитель Сергия разве что мимо проезжал.

Я знаю, написанное мною мало что изменит. Как были, так и останутся бесчисленные картинки с Пересветом, вопреки всякому здравому смыслу, скачущим на врага в долгополой сутане. Как звучали, так и будут звучать истерические завывания штильмарков и уткиных про «подвиг схимника Пересвета, благословленного на бой святым Сергием».

Что ж, вольному – воля, а «спасённым» – их рай, их краденые герои и ворованные подвиги. Каждому – своё. Мы же будем помнить русских витязей, героев поля Куликова, вернувших Руси свободу, отнятую захватчиками из степей, интриганами из Византии и предателями в рясах, – Пересвета Хороброго и брата его, Ослябю.

Русь была освобождена. Но за время ордынского ига произошел перелом, окончательно предопределивший судьбу русского язычества.

И дело не только в церкви, воспользовавшейся предоставленными Ордой льготами для расправы со своим давним врагом – родной верой Руси. Не в том даже, что все крупные города окончательно и безраздельно стали христианскими – мы больше не встретим ни в письменных, ни в археологических источниках ни следа городских капищ.

Дело в том, что полтора столетия ордынского ига что-то переломили в душе русских людей. Не клёкот соколиной гордости Даждьбожьих внуков находил теперь в них отзвук, а утешения несчастному даннику, покорённому рабу, которыми полна Библия.

Последнее эхо славы дедов, собиравших дань с великих держав, угасло в душах тех, кто полтора столетия платил дань кочевому племени – одному из тех, что языческая Русь и за людей-то не считала. Символично, что именно в это время происходит отказ князей от родовых, кастовых имён Рюриковичей в пользу христианских.

Ну не мог Владимир или Всеволод платить дань татарам, не мог Мстислав или Ярослав простираться перед чумазым степным дикарём, лобызая ханский сапог! Не мог Всеслав или Ростислав мчаться в Сарай с доносом на брата!

Столетняя гражданская уничтожила жречество Руси, ордынское иго переломило становой хребет дружинно-городскому слою. Остатки язычества после ордынского времени были искрами – искрами размётанного копытами монгольских коней костра, затухание которых было только вопросом времени.